История учения о Св. Троице в IV веке. I. Начальная стадия арианских движений.

Начальная стадия арианских движений.

Римское государство и христианская церковь в начале ΙΥ века.—Характеристические черты изучаемой эпохи.—Особенности приходской жизни в Александрии.— Личность Ария.—Начало споров о Божестве Сына Божия и дальнейшее развитие их до вмешательства императора Константина Великого.—Учение Ария и св. Афанасия Александрийского.

1. Начало IV века открывает собой новую эпоху не только в истории христианства, но и в истории римской империи. В первые два десятилетия этого века государство и церковь переживают ряд событий исключительной важности, на целые века вперед определившие собой ход дальнейшей истории человечества. Мирное и счастливое, продолжавшееся около 20 лет, царствование Диоклетиана окончилось крахом для империи и жесточайшим гонением для лучшей части ее населения—христиан. Разделенная между несколькими самостоятельными и независимыми друг от друга правителями 1), империя готова была распасться на свои составные части и христианская церковь в течение нескольких годов должна была выставлять все новые и новые жертвы таким отъявленным врагам и ненавистникам христианства, как Галерий и Максимин Дайя. В первый раз в истории христиане и языческое население в его

1) К 308 году во главе империи стояли четыре Августа (Галерий, Константин, Магненций и Максимин Дайя) и цезарь Север, правившие независимо друг от друга. См. подробности Schiller. Geschichte d. römischen Kaiserzeit., 2 Band, Gotha, 1887.

127

высшем слое соединились в общем недовольстве наставшим порядком вещей и тот, кто сумел бы овладеть обеими этими могучими силами, оказался бы полным хозяином дела… В великие переходные эпохи, когда рушатся старые устои жизни, когда термометр общественной жизни повышается и назревшие потребности упорно ищут себе исхода, сама история часто выдвигает людей, которые сознательно или бессознательно проникаются общими стремлениями своего времени, привлекают к себе симпатии всех и создают новый порядок на развалинах старого. Таков был император Константин, унаследовавший имя Великого. В лице Константина на сцену истории выступил мощный политический деятель, вполне усвоивший себе новые стремления своей эпохи: он смело и резко порвал с вековыми традициями Рима, первый умел понять внутреннюю силу христианства, примирил его с государством, при помощи его восстановил и на нем основал единство империи. Что побудило Константина Великого встать на сторону христианства? — гениальная ли проницательность опытного политика, усмотревшего опору для государства там, где его предшественники видели главную причину упадка государственной и общественной жизни, внутреннее ли развитие его собственного духа или небесное откровение в той или другой форме, — решить эту загадку за недостатком и противоречивостью сведений невозможно 1). — Первым торжественным проявлением этого вновь нарождавшегося союза между римским государством и христианскою церковью был поход Константина на Италию и битва при Мильвиевом мосте. Рим, эта национальная гордость империи, центр ее тысячелетнего величия и культа, пал пред знаменами Константина, украшенными монограммами Христа. Это было величайшим явлением в области духа, отразившимся во всех уголках тогдашнего мира. Эдикт 313 года, изданный в Милане Константином вместе с восточным сво-

1) Опыт решения вопроса об обращении Константина Великого в христианство и разбор всех относящихся сюда сведения см. в нашем исследовании: «Обращение Константина Великого в христианство». Сергиев Посад, 1905.

128

им соправителем Лицинием, обозначил собой резкий переворот в религиозной политике римского государства. За все первые три века христианства римские правители упорно продолжали смотреть на национальную религию, как на единственное моральное условие счастья и благоденствия государства, и великое гонение, поднятое Диоклетианом на христиан, этим виднейшим представителем политического гения язычества на троне, было последней грандиозной, но не удавшейся попыткой восстановить, посредством жесточайшего гонения на христиан, распадавший национальный культ. Признание христианства дозволенной государством религией, провозглашенное миланским эдиктом, и предоставление ему прав, одинаковых с национальным культом, было первым крупным шагом на пути к разрушению этого векового принципа римской религиозной политики. Выгода завязавшегося между церковью и государством союза обнаружилась в самый же первый момент его возникновения, и если христиане получили свободу вероисповедания, то и обладание западной половиной империи было обеспечено для Константина. Новая проверка его дала блестящие результаты. Последняя битва Константина с Лицинием, когда сами языческие боги, вышедшие навстречу воинам Константина отступили пред лабарумом с монограммой Христа, отдали во власть его всю империю 1). Восстановление единства государства и окончательное торжество христианства достигнуто было при помощи одной силы, — силы христианского Бога, и в конце царствования Константина ни для кого не составляло тайны то обстоятельство, что близок тот момент, когда христианство совсем заменит собой национальный культ. То, чего не удалось достигнуть Диоклетиану, и к чему он стремился со всею страстностью своего упорного характера, Константин осуществил на деле. В христианкой церкви с ее нравственной мощью, с прочно развитой организацией и пользовавшейся громадным авторитетом иерархией, он нашел новую силу, оживившую начинавший разлагаться государственный организм и вдохнувшую

1) Eusev., Vita Const., II, 5.

129

в него свежую энергию; и если восточная половина империи не пала под ударами варваров и продолжала после Константина более, чем тысячелетнее существование, то этим она обязана своему союзу с христианством.

Еще более блестящими последствиями отразился этот союз на состоянии христианства. Энтузиазм гонимой церкви направлялся более ко вне, чем внутрь ее самой, более к расчищению свободного поля для деятельности, чем к самой этой деятельности. Переход Константина в христианство и предоставленная им и его преемниками привилегии, сняли тот юридический гнет, который лежал ранее на каждом христианине, и радикально изменили все условия церковной жизни. Для церкви настала новая пора, — пора всецело заняться своим собственным устроением. Те силы духа, которые тратились ранее на борьбу с внешним врагом, теперь прилагаются к разработке внутренних чисто церковных задач, a внешняя свобода, дарованная государством, обеспечивает полный простор для всестороннего их применения. Поэтому-то ни одна эпоха не поражает нас таким разнообразием событий, такою энергичною жизнедеятельностью, как то время, которое открылось изданием Миланского эдикта. Окидывая беглым взглядом события этой эпохи, мы видим постоянное движение вперед, нескончаемую борьбу, которая в конце — концов приводит ко благу церкви. Гений христианства раскрывается в полноте своих дарований: устанавливается христианское вероучение, определяется церковное управление, вся жизнь церкви отливается в прочные формы, разработанные до мелких подробностей. В эту именно эпоху окончательно вырабатывается тот церковный строй, который во всех главных чертах продолжает оставаться и доселе, и отсюда же, как от центра, расходятся по разным сторонам все существующие в настоящее время церкви и общины. — Оценивая эту эпоху с точки зрения нравственного идеала, мы, конечно, не отдадим ей предпочтения по сравнению с предыдущим периодом. Привилегированное положение церкви, ее связь с государством, отсутствие всяких внешних стеснений, которые

130

могли бы служить пробным камнем искренности убеждения, — все это открыло широкий доступ в церковь низменным и земным интересам. Уровень христианской нравственности при новых порядках жизни значительно понижается; в христианскую среду проникают воззрения и привычки старого язычества, сливаются с христианскими началами, а иногда и искажают их; религиозное убеждение, характеризовавшее первых христиан, становится редким явлением. Люди, ищущие внутренней ясности духа, покидают общество и бегут в пустыню, но и здесь настигает их мир и высокий институт подвижничества обращает на служение своим целям. Эти темные стороны церковной жизни, развывшиеся после торжества христианства над язычеством, не должны, однако, закрывать пред нами величия и важности совершавшихся теперь событий. Когда смотришь на современный христианский мир, с его вечно соперничающими церквами, с его разрозненными христианскими общинами, это древняя вселенская нераздельная церковь, какою она была после Константина, является идеалом, на достижение которого трудно и рассчитывать.

Но нигде это оживление, охватившее христианскую церковь в начале IV века, не сказывается так ярко, как в области догматической деятельности. Теперь выступают пред нами не отдельные личности, как Тертуллиан или Ориген, но целые многочисленные по составу партии, хорошо организованные, которые ведут борьбу и в теории и в жизни. И не Рим или Карфаген являются местом их деятельности, а вся церковь вообще. Восток и Запад, Александрия и Антиохия, Рим и Эдесса, каждая маленькая епископская парикия, одинаково волнуются и принимают такое или иное участие в общем деле. И не одни епископы вели эти споры, a вообще не те только люди, которые по своему иерархическому положению или образованию призваны были к решению богословских вопросов, — в них участвовало все тогдашнее общество. Вопрос ο Божестве Сына Божия с одинаковою страстностью обсуждался на соборах, в церквах, при дворце императора, в хижинах отшельников, на площадях и рынках. «Все полно таких

131

людей, которые рассуждают ο непостижимых предметах, — говорит Григорий Нисский ο современном ему положении вещей, — улицы, рынки, площади, перекрестки; спросишь, сколько нужно заплатить оболов, — философствуют ο рожденном и нерожденном; хочешь узнать ο цене на хлеб, — отвечают: Отец больше Сына; справишься, готова ли баня, — говорят: Сын произошел из ничего» 1). Любопытно, что даже дети не оставались безучастными в общем движении эпохи. Историк Феодорит рассказывает об арианине Лукии, епископе самосатском, как он однажды, проезжая городскою площадью, попал в толпу детей, игравших в мяч: случайно мяч прокатился под ногами осла, на котором ехал епископ, и этого было достаточно, чтобы дети сочли его оскверненным, — они не прежде возобновили игру, как перебросивши мяч через огонь 2). Соборная деятельность церкви также достигает своего высшего напряжения. Правда, и в третьем веке, в годы сравнительно спокойного положения церковь пользовалась собором, как высшим органом своего управления, но это были редкие явления, ограниченные какою-либо одною местностью. Не то мы видим, начиная с IV века. Соборы становятся обычным явлением и рассматриваются, как единственное и легко достижимое средство к разрешению всех церковных затруднений. Они собираются не только отдельными епископами, по своим городам, не только от лица целых областей, но сами императоры охотно прибегают к ним, как к самому лучшему способу для умиротворения церкви, и своею материальною помощью облегчают осуществление их на деле. Появляется идея вселенского собора, собора по возможности из представителей от всех церквей, и выполняется фактически, причем собор является теперь не только органом управления, но органом вероучения, с высшим божественным авторитетом, а вселенский собор понимается, как высшая безапелляционная инстанция в делах веры. Ни один период в истории церкви не поражает такою развитостью соборной деятельности, как время, открыв-

1) Migne, gr. s., t. 45, 556.

2) Theodoret. H. E. IV, 15.

132

шееся начальными годами IV века. Соборы созываются иногда сразу в нескольких местах, не успеет окончиться один собор, как начинается другой и вопрос, поставленный на очередь, разрабатывается беспрерывно. В этом признаке дана отличительная черта изучаемого времени, и потому оно лучше всего может быть охарактеризовано, как «эпоха вселенских соборов», подобно тому, как первым трем векам усвояется имя «эпохи гонений».

Но союз церкви и государства, наметившийся ясно уже в царствование Константина Великого, вносит новую струю в догматические движения, ο которой не знала христианская древность. В них вмешивается государственная власть и регулирует их по своему усмотрению. Мы увидим ниже, что целью своего вмешательства она, вообще говоря, поставляет благо самой церкви, умиротворение христианского общества, но это благо она оценивает с своей политической точки зрения, которая иногда далеко не совпадает с глубочайшими интересами христианства. Она придает особую страстность и без того горячим спорам и своими насильственными мерами сообщает ореол геройства людям, которые сами по себе его не заслуживали. С самого начала арианских движений уже намечается важнейший вопрос того времени, — вопрос об отношении церкви к государству, — он проходит красной нитью по всей истории догматических движений IV века и завершается в царствование Феодосия Великого. Таков в общих чертах характер той эпохи, которую нам предстоит изучить.

Нет надобности объяснять, почему свой исходный пункт новые догматические движения получили в Александрии. Еще с конца второго века эта церковь сделалась центром богословского развития Востока и приобрела в христианском мире особую славу, — славу церкви философской, в которой никогда не ослабевали интересы к изучению высших вопросов веры и знания. Притягательная сила, которою владело местное богословское училище со времени Климента и Оригена, отовсюду привлекало в Александрию людей даровитых, с оригинальным образом мыслей, всегда готовых принять

133

живое участие в общей богословской работе. Самый строй церковной жизни в Александрии способствовал образованию здесь различных богословских групп. В Александрийской церкви гораздо ранее, чем в других церквах, ослабели узы, связывавшие всю паству с епископом. Между тем как, например, в Риме, все пресвитеры составляли собой один клир, служащий при епископе и находящийся под постоянным его контролем, в Александрии к началу IV века уже было в полном развитии приходская жизнь; город делился на кварталы или лавры, и каждая лавра имела свой храм и своего пресвитера, который и являлся приходским священником для жителей этой лавры и окрестных селений. Вполне понятно, что это приходское духовенство, будучи подчинено епископу, на практике получало более независимое от него положение. Приходский пресвитер Александрии, помимо совершения служб и треб для своего прихода, был наделен еще двумя важными полномочиями: правом толковать Св. Писание и поучать паству по своему усмотрению 1) и право отлучать мирян от церковного общения, не донося ο том епископу 2).

1) Epiph. Haer., 69, 2.

2) Болотов. Епархии древней церкви. Церковные Ведомости, 1906, № 3; «Приходские пресвитеры имели права motu proprio, не обращаясь за разрешением на это к своему епископу, лишать мирян церковного общения, в когда апелляция на такое отлучение,—видимо, чрез посредство местного епископа,—подана была самому папе Александрийскому Феофилу, он признал образ действий пресвитеров совершенно законным». Болотов сам сознается, что очерк его написан «по приему для него необычному и антипатичному—без цитат.—Не принадлежало бы александрийским пресвитерам в право рукополагать своих епископов? Есть свидетельство Евтихия, что Александр Александрийский рукоположен был пресвитерами. В коллекции писем, переведенных на сирский язык Антонием Низибийским и хранящихся в британском Музее (Ms. Add. 12, 181 and Add. 11, 609), 3-е письмо второй секции, адресованное к православным в Емессе, обсуждает случай с известным Исаией, отстаивающим свое право рукополагать посредством одного епископа ссылкой на канон, приписываемый Симону Хананеяну. В ответ на это Север возражает, что неприлично ссылаться в опровержение принятой практики на забытый обычай, в затем продолжает: «и епископ города, известного своим православием, города Александрии, обыкновенно в прежнее время рукополагался пресвитерами, но в последние дни, согласно канонам, получавшим господство, поставленные епископа совершается рукою епископа». Север писал из Египта около 500 года и был хорошо знаком с преданиями але-

134

Прихожане отдавались в полное распоряжение пресвитера и находились в большей церковной и умственной зависимости от него, чем от епископа. Пресвитер сживался с прихожанами, воспитывал их в своих убеждениях и приобретал в них верных приверженцев себе. Некоторые александрийские священники снискивали себе в своих прихожанах такую привязанность, что последние из расположения к настоятелю нередко называли себя его именем: так, прихожане Коллуфа именовали себя коллуфианами, прихожане Карпона — карпонианами, и т. д. Одним из таких влиятельных приходских священников и был Арий.

Прошлое Ария до разрыва его с епископом Александром известно только в общих чертах. Родом Ливиец 1), он богословское образование получил в Антиохии, в школе Лукиана мученика 2) и, затем, вероятно, с первых годов Диоклитианова гонения, жил в Александрии. Отличавшая его ревность по вере 3) побудила его принять в это время сторону Мелетия, епископа ликопольского, отделившегося от тогдашнего александрийского епископа Петра по вопросу ο принятии падших в церковь. Созомен, у которого заимствуются эти сведения, сообщает, что партию Мелетия он скоро покинул и присоединился к Петру, но когда Петр отлучил приверженцев Мелетия от церкви и не признал их крещения, то Арий восстал против этих резких мер и сам был отлучен Петром. После мученической кончины Петра (310 г.), он снова соеди-

ксандрийской церкви. С этим известием Севера любопытно сопоставить рассказ Лавсаика о Пимене: «некогда пришла к нему еретики и стали порицать архиепископа Александрии за то, что он получил хиротонию чрез пресвитеров; старец, помолчав, позвал брата своего и сказал: приготовь трапезу ни пригласи их кушать,—и  потом отпустил их с миром (Butler. Lausaical History of Palladins,   Text, and    Stud.,          VI, 1, p. 213)». Ср. Brock. Iourn. of theol. studies. 1901, v. II, s.s. 612. 613. Отзвук этого обычая слышится в известии «History of the patriarchs of the coptic church of Alexandria (Patrologia orientalis, 1, 4, Paris, 1905, 401): когда Ахилла патриарх скончался, народ собрался и возложил свои руки на пресвитера Александра и после этого он воссел на епископский престол.

1) Epist. Haer., 69, 1.

2) Epist. Arii ad Euseb. Ср. Epiph. 69, 6.

3) Sozom. H. E., 1, 15: σπουδαῖος περὶ το      δόγμα.

135

нился с церковью, достиг сана пресвитера 1) и даже считался кандидатом на александрийскую епископскую кафедру. По словам Филосторгия 2), когда умер преемник Петра Ахилла, Арий должен был сделаться епископом; при избрании он получил большинство голосов, но отказался от них в пользу своего сопресвитера Александра. Православные же историки самое уклонение Ария от церковного учения объясняют его личным раздражением против Александра за предпочтение, оказанное тому на епископских выборах 3). Из этих противоречивых сведений можно вывести только то заключение, что Арий еще при Ахилле занимал видное положение в александрийском клире и что имя его, вероятно, произносилось в числе кандидатов на епископскую кафедру. Это доказывается и уважительным отношением к нему Александра 4): он предоставил Арию в заведывание одну из приходских церквей, которую Епифаний называет Вавкалийской и при которой, можно догадываться из Филосторгия, служил сам Александр до избрания его в епископы. Филосторгий рассказывает, что самое название доставшейся Арию церкви вавкалийскою (βανκάλιον или βανκάλις— горшок для питья с узким согнутым горлышком) дан александрийцами в насмешку над Александром, который своей старческой согбенной фигурой напоминал форму этого горшка 5). У новых своих прихожан Арий скоро заслужил расположение, так что они стали называть себя арианами 6), полагая в том особое свое преимущество. В Александрии он обращал на себя внимание как своею внешностью, так и диалектическим искусством 7). Высокий ростом и угрюмый на вид старик, он носил всегда однообразную, простую одежду и своим образом жизни и ревностью по вере производил впечатление аскета; его угрюмость не мешала, однако, сближению его

1) Sozom., ibid.

2) Philost., H. E., 1, 3.

3) Theodor, H. E., 1, 2.

4) Sozom. 1, 15: (Александр) имел o нем хорошее мнение.

5) Philostor., H. E., 1, 4.

6) Epiph. Haer., 69, 2.

7) Sozom., ibid.: «сильно любя диалектику».

136

с прихожанами; «он сладок был в беседе, — говорит о нем Епифаний, — действуя на души убеждениями и ласкательствами 1). — Таков был Арий; очевидно, последующие поколения ничего дурного не могли бы сказать ο нем, если бы он не сделался виновником спора, который навсегда обратил его имя в синоним ужаснейшего отступления и проклятия; в этом споре прошла вся его дальнейшая жизнь; этот же спор, вероятно, вложил ему в первый раз в руки перо, чтобы защищать свое учение, сделав его писателем и даже поэтом.

 2. Источники крайне скудно и туманно обрисовывают начальную историю арианских споров до вмешательства в них Константина Великого. Афанасий александрийский, ближайший участник всех этих событий, тенденциозно ο них молчит. Историки 5-го века и Епифаний, имевшие у себя, правда, очень ценные материалы, в деталях прямо противоречат себе и сообщают непримиримые между собой сведения. Отсюда восстановление первоначальной истории арианства в ее фактической стороне всегда останется более или менее гипотетичным и должно основываться не столько на официальных документах, сколько на сравнительной вероятности собственных предположений исследователя их 2). Выдающиеся

1) Epiph., 69, 3.

Совершенно новую композицию фактов первоначальной истории арианских движений создал Seeck (Zeitschr. f. Kirch.-Gesch., 1896. XVII: «Untersuchung zur Geschichte des Nicanische Konzil», s.s. 1, 71), Входить в подробный разбор в опровержение взглядов Зеека мы считаем излишним. По частям они все уже отвергнуты наукой. Подлинность заподозренных им писем и декретов Константина, сохранившихся y Евсевия и историков 5-го века, доказана неопровержимо. Heickel’ем в предисловии к изданной им «жизни Константина», составленной Евсевием: «нужна только малая доля филологического чутья, чтобы узнать особенности (стиля) в сохранившихся на греческом языке y Евсевия, Сократа и Феодорита письмах Константина и вместе опровергнуть утверждение, что Евсевий переработал эти письма (Einheit., s. LXXIX. Die Grichische christl. Schriftsteller, d. erst, drei Iahrhund.,  1 B., Leipzig, 1902)». Несостоятельность его теории двойного вселенского собора в Никее доказана y Schnellmann’a: «Der Anfang des arianischen Streites», Helsingfors (ss. 97—115). Названое сейчас сочинение, замечательное по детальности собранных в нем сведений, может служить очень хорошим руководством при изучения начальной истории арианства. В частных пунктах, однако, мы с ним не согласны, на что и будет указано ниже.

137

таланты Ария, его диалектика и экзегетические дарования 1), скоро стали вызывать общее внимание к нему и возбуждать зависть в соперничавших пресвитерах Александрии. Вполне естественно, что толкуя Св. Писание и поучая народ в своей церкви, Арий проводил те самые догматические воззрения, за которыми он потом был осужден церковью. И действительно, однажды, объясняя известное место из Притчей: Господь создал меня в начале путей своих (8, 22), он высказал и развил учение ο тварной природе Сына Божия 2). Но епископ Александр не знал об этом и едва ли следил за его проповеднической деятельностью 3). Арий продолжал популяризировать свои воззрения, и начавшиеся споры стали охватывать собой не только весь пресвитериат, но и народ. Александру был сделан донос на Ария 4), но александрийский епископ еще раз не придал ему серьезного значения. В учении Ария он увидел один из тех научных вопросов, которые часто возбуждались в его церкви, и так как некоторые из его пресвитеров коллегиума восстали против учения Ария, то он предоставил делу идти своим путем, занявши среди спорящих партий нейтральное положение. В своем присутствии он устраивал публичные диспуты между противными сторонами, причем сам не давал перевеса какой-либо одной стороне, но, по словам Созомена, «колебался несколько, похваляя иногда одних, иногда других» 5). События, однако, сложились так, что Александру стало невозможно поддерживать

1) По свидетельству Феодорита (H. E., 1, 2), Арий имел особое поручение от Александра изъяснять Божественное Писание.

2)  Gpist. Haer., 69, 12: «в этом он (Арий) нашел повод к заблуждению». Замечательно, что Афанасий свое опровержение ариан начинает с разбора этого изречения. Евсевий Никомидийский в письме к Павлину Тирскому исходный пункт для своих рассуждений также берет отсюда.

3) Theodor. H. E., 1, 4: послание Александра алекс. к Александру константиноп.: «сведение (об этом) я получил поздно».

4) По указанию Епифания (Haer., 69, 3), Мелетий сделал этот донос; вернее, однако, известие, сохранившееся y Геласия Кизического), Migne, gr. s., t. 85, c. 12 27), что пресвитер Коллуф первый обратил внимание на заблуждение Ария. В подписях под окружным посланием Александра Коллуф занимает первое место (Migne, ib., t. 18, c. 577).

5) Sozom. 1, 15.

138

свое посредствующее положение. На одном из собраний, когда Александр, философски рассуждая ο Св. Троице, в присутствии пресвитеров, выразился, что «Св. Троица есть в Троице единица», Арий напал на своего епископа, обвиняя его в савеллианстве, и вслух всех высказал свое учение ο тварности Сына Божия 1). Александр окончательно присоединился к противникам Ария и запретил ему распространять свое учение. Но для пользовавшегося большой самостоятельностью александрийского пресвитера такое запрещение местного епископа не могло иметь достаточного авторитета. Арий продолжал пропаганду 2). На сторону Ария стало 700 девственниц, 12 диаконов, 7 пресвитеров и два областных епископа Феона мармарикский и Секунд птолемаитский 3). Из документов, относящихся к этому времени, мы можем с некоторой точностью определить, какую именно часть александрийского клира увлек за собой Арий. Когда после собора, отлучившего ариан, Александр предложил клиру подписаться под окружным посланием, то все подчиненные ему клирики, — александрийские и мареотские 4), — исполнили его послание. Всех клириков, оставшихся верными Александру, насчитывается 26 пресвитеров и 44 диакона, если же исключим мареотских клириков, то на долю собственно александрийского клира падает 17 пресвитеров и 24 диакона. Таким образом, Арий увлек за собой почти ¹/₃  клира, а если считать одних александрийских, то почти ½ 5). Чувствуя свое положение в Александрии

1) Socr., H. E., 1, 5. На такое начало своего разрыва указывает сам Арий в своем письме к нему, где, перечислив разные ложные мнения о Троице, он продолжает: «ты сам, блаженный папа, среди церкви и собора, многократно опровергал утверждающим это и т. д. (Epiph. Haer., 69, 7).

2) Sozom. H. Е, 1, 15. Епифаний говорит об осуждении Ария и изгнании его из города, однако замечает, что «Арий долгое время медлил в городе (Epiph., Haer. 69, 3. 4)». Епифаний несомненно смешивает события.

3) Epiph. Haer., 69, 3.

4) Мареот—небольшое поселение на берегу озера Мореа, находившееся вблизи Александрии и в церковном отношении подчиненное алекс. епископу.

5) Migne, gr. s., t. 18, c. 577. Все духовенство Александрии, включая Мареот, состояло из 45 пресвитеров и 56 диаконов.

139

не особенно прочным, арианская партия отправила посольство к «городским епископам», которое, представив им письменное изложение веры, просило их написать к Александру, чтобы он не притеснял их. «Весьма многие лица, почтенные по образу доброй жизни, и сильные по убедительности слова» заявили ο своем согласии помочь делу Ария. Во главе сторонников Ария стал Евсевий, «муж ученый» 1), передовой человек своего времени, родственник царской фамилии и потому имевший большую власть в церковных делах Востока. С Александром Александрийским он вел давно неприятные счеты 2), которые еще более усилились с тех пор, как столица империи со времени Диоклетиана была перенесена в Никодимию. Дело в том, что первенствующим епископом в восточной половине церкви в то время был епископ александрийский; с перенесением же столицы в Никодимию эта прежде незначительная кафедра стала возвышаться и Евсевию, как придворному епископу 3), естественно было желать приобрести себе большое значение в делах церкви путем принижения александрийского епископа. Здесь сказывалась струнка соперничества из-за первенства, которая должна была придать спорам более страстный характер 4). Понятно, что посольство наследовало полный успех. Письма посыпались к Александру и Арию в защиту и утешение их. «Прекрасно мудрствуя, — говорил Евсевий никомидийский Арию, — желай, чтобы все так мудрствовали, потому что всякому ясно, что сотворенного не было, пока оно не приведено в бытие; приведенное же в бытие имеет начала» 5). Афанасий аназаварский и Георгий, впоследствии епископ лаодийский 6), писали к Але-

1) См. Sozom. H. E., 1, 15—вообще более осведомленный в истории этих событий и, вероятно, пользовавшийся каким-либо арианским источ.

2) Socr., H. E., 1, 6: «желая возобновить давнюю, забытую от времени свою злонамеренность (Александр об Евсевии)».

3) Тогдашний правитель Востока Лициний также жил в Никомидии.

4) Александр, по крайней мере, не скрывает своего негодования на Евсевия: «как будто на нем (Евсевии) лежит вся тяжесть Церкви» (Socr., H. E., 1, 6).

5) Athan. De synod., n. 17. Migne, gr. s., t. 25, c. 712.

6) Георгий, родом александриец (Philost., H. E., 8, 17)—рукоположенный в пресвитеры Александром.

140

ксандру, обличали его в неправильном понимании церковного учения и давали арианам совет, как относиться к воззрениям Александра 1). В этом печальном положении александрийский епископ решился на крайнюю меру: около 318 года он созвал собор из ста подвластных ему епископов, отлучил Ария и его сторонников от церкви, осудил его учение, изгнал из Александрии и в окружном послании объявил ο своем поступке по всем церквам 2). Это был такой шаг, который не только не помог ослаблению споров, а напротив, разнес эти споры по всему Востоку и делу Ария придал не местный, александрийский, характер, а общее церковное значение.

Прежде всего недоволен был Евсевий никомидийский, добросовестность намерений которого подрывалась оскорбительными намеками Александра, не относящимися к сущности дела 3). Но осуждение, произнесенное Александром на Ария и его сторонников, затрагивало не одного Евсевия, а всех восточных епископов, выразивших свое сочувствие его учению. Оно казалось неслыханным оскорблением, нарушением всех канонических прав и вмешательством Александра в области, неподлежащие его ведению. Изгнанные теперь из Александрии Арий и его александрийские сторонники хорошо воспользовались этим положением дела. В своем письме к Евсевию никомидийскому Арий, напоминая ему ο прежней своей связи по школе Лукиана, жалуется на несправедливость произнесенного на него Александром осуждения. «Не я один, но и брат твой Евсевий в Кесарии, Феодот (лаодикийский), Павлин (тирский), Афанасий (аназабарский), Григорий (беритский) и Аэций (лидский) и все восточные, т. е.

1) Отрывки писем см. y Афанасия там же.

2) Оно помещено y Сократа (H. E., 1, 6).—По всем видимостям, это древнейший документ, относящийся к арианским движениям: в нем Александр очень кратко излагает учение Ария и столь же кратко опровергает его; он пашет с полной уверенностью в правоте своего дела и, извещая об осуждении Ария и его сторонников, нимало не сомневается в том, что решение его собора будет готовно принято всею церковью. Его второе послание, помещенное y Феодорита, как увидим ниже, отличается совершенно другим характером.

3) Ср. Socr., 1, 6: «Александр воспламенился гневом на Евсевия и составил собор» и т д.

141

сирские и палестинские, за исключением только трех, учат то же самое; поэтому, и они все подвергнуты анафеме» 1). Арий без сомнения выражал здесь то, что чувствовали и все поддерживавшие его епископы. В борьбе с Александром теперь уже недостаточно было тех случайных и разрозненных полумер, выражавшихся в частных письмах и моральной поддержке, какими пользовались ранее. На осуждение, произнесенное собором, можно было ответить только соборно. Собор составился в Вифинии, области, к которой принадлежала Никомидия, и происходил, вероятно, под председательством Евсевия. Сюда съехались все единомышленники Ария и постановили принять в общение Ария и его последователей. Разосланы были ко всем епископам послания, в которых собор, излагая учения Ария 2), требовал, чтобы ариан повсюду принимали в общение, и ходатайствовал ο том пред Александром 3). Разрыв произошел формальный и вопрос состоял в том, чья сторона больше приобретет себе сторонников. Агитация охватила собой обе партии. Многие подписались под изложениями, изданными вифинским собором. Александр составил специальный «том (tomus)» с обличением вероучения ариан и разослал его для подписей по всем епископиям 4). Если верить эксцептору, извлекавшему сведения из этого тома, то Александру удалось собрать до двухсот подписей (plus minusque ducenti numera). Но, по крайней мере, одно место в перечислении тех провинций, к которым принадлежали подписавшиеся епископы, у него не подлинно. Подписи заканчивает Филогоний, епископ Антиохии сирской с прибавкой: и все восточные

1) Epist. Haer., 69, 7.

2) Theodor., H. E., I. 3 (по Migne, gr. s., t. 82) Александр называет их «изложениями веры».

3) Sozom., H. E., 1, 15.

4) Извлечения ex tomo incyclico, quem scripsit papa Alexander archiepiscopus, de fide orthodoxa ad amantes Dei episcopos, qui sunt in universo orbe сохранилнеь только на снрекои языке и изданы Питрой (Analecta sacra, t. IV, Paris, 1883) на сирском языке с латинским иереводом (196—200; 430—431). Отрывок содержит кроме заголовка одно начало символа и закачивается указанием на подписи. Греческий перевод его м. E. Schwarte, Zur Geschichte Athanasius, Nachr. d. konigl. Gesellsch.. d. Wiss. zu Göttingen, Philologisch. Hist. Klasse, 1905, 3, ss. 265—285

142

епископы (οἱ τῆς ἀνατολῆς θεοφιλεῖς ἐπίσκοποι) Месопотамии, Августо-Евфратезии, Киликий, Исаврии и Финикии. Странно уже то, что эксцептор, отметив ἡἀνατολὴ, т. е., весь диоцез Востока (Oriens, включавший в себя, между прочим, и Египет с Пентаполем, и Ливией), перечисляет затем отдельные провинции. При том же провинции Августа-Евратезии во время Александра не существовало: она отделена была от Сирии лишь между 325—359 гг. Филогоний, вероятно, отметил в своей подписи только «и все на Востоке», разумея главный город своей провинции Антиохию, что часто встречается в сиротских документах того времени 1). Таким образом, если исключить пять провинций, произвольно внесенных эксцептором, то цифру 200 нужно значительно понизить. Во время Епифания обращался список, заключавший в себе только 70 писем (вероятно, этот же tomus, разосланный в нескольких экземплярах) Александра к различным епископам с ответами на них 2). В то же время Александр постарался известить и римского папу Сильвестра ο состоявшемся осуждении Ария и его соучастников 3). В свою очередь и Арий поступал также. Он то же собирал благоприятные ему послания и распространял их в публике. Его последователи лично ходили по епархиям и убедительными и вкрадчивыми беседами завлекали к себе многих, не упуская случая показать несправедливость Александра. И чрез друзей они по всюду рассылали послания, ο которых сам Александр говорит, что «они легко могли ввести в заблуждение всякого, внимавшего им с простотой и чистой верой» 4). Арий мог похвалиться, что если число его сторонников и меньше чем у Александра, то в рядах их значились люди высокого образования и видного положения в церкви, — «мужи почтенные по внешнему образу, доброй жизни и сильные по убедительности слова) 5), — такие, как Евсевий никомидийский, Павлин тирский, Патрофил скифопольский, и др., ο которых все знали на Востоке.

1) См. Schwartz, ibid.

2) Epiph. Haer., 69, 4.

3) Hilar. fragm., V; Migne, lat. s. t. X, c. 684.

4) Theodor., H. E., 1, 3.

5) Sozom., H. E., 1, 15.

143

Но здесь важна другая сторона дела: покровительство государственной власти, благодаря связям Евсевия, стояло на стороне ариан и положение Александра стало невыносимым.

В Александрии беспорядки дошли до крайней степени. Опираясь на постановления вифинского собора, ариане построили себе отдельные храмы и днем и ночью собирались там, чтобы распространять свое участие и опровергать Александра. Епископ подвергался постоянным насмешкам; ежедневно происходили против него возмущения и даже гонения; бесстыдные женщины, подговоренные арианами, влекли его на судилища, обвиняя его в позорных преступлениях. Среди александрийского клира обнаружились новые отпадения: два мареотских пресвитера и четыре диакона перешли на сторону ариан 1). Сам Коллуф отделился от епископа, начал рукополагать пресвитеров и создал особую самостоятельную церковь в Александрии. Александр опять пишет окружное письмо, назначая его Александру византийскому 2). Жалуясь на свою горькую долю, он здесь уже подробно излагает учение Ария не только в его тринитарной, но и христологической части и еще подробнее и последовательнее опровергает его. Он выступает здесь не как обвинитель, что можно наблюдать в первом его послании, а как обвиняемый, тщательно старающийся отстранить от себя все возможные нарекания. Но при всей уверенности в правоте своего дела, он не ждет для себя ничего хорошего в будущем. «Так мы учим, так проповедуем, — заканчивает он свое послание, — таковы апостольские догматы, за которые мы готовы и умереть, нисколько не обращая внимания на тех, которые

1) См. Depositio Arii. Migne, gr. s., t. 18, c. 581.

2) См. послание Алекс. y Феодорита (H. E., 1, 3). Оно надписано «Александру, епископу Константинопольскому», но Константинополя тогда еще не существовало: для историка V века или того сборника документов, каким он пользовался, такая ошибка извинительна. Считаем нужным сказать несколько слов в защиту принятого нами распорядка событий. Второе послание написано несомненно после вифинского собора: «некоторые подписались,—говорит он здесь,—под изложениями веры их и приняли их самих в церковь». Здесь трудно разуметь что-либо иное, кроме постановлений собора в Вифинии.

144

вынуждают (βιασομένων) нас отказываться от них, хотя бы принуждение и сопровождалось пыткой 1).

И действительно, новый и более сильный удар готовился Александру. Собор, состоявшийся из палестинских епископов во главе с Евсевием кесарийским 2), по просьбе Ария, признал за всеми отлученными и изгнанными из Александрии пресвитерские и диаконские права и предоставил осужденным возвратиться в Александрию и составлять богослужебные собрания на прежних основаниях, — с тем, однако, чтобы они подчинялись Александру и не противились иметь с ним мир и общение 3). Этим определением положению Ария придано было законное основание: за партией ариан палестинские епископы формально признали право не подчиняться постановлению александрийского собора и требовать обратного возвращения в церковь. Но недостаточно было сделать постановление, нужно было провести его в жизнь. Арий и все осужденные с ним пресвитеры и диаконы составили почтительное письмо 4) к Александру, в котором

1) «Воспротивившиеся (апостольским догматам) Арий, Ахилла и другие изгнаны из церкви»,—значится в конце второго послания. О чем говорит здесь Александр? О том ли изгнании, которое последовало после собора или о новом? Вероятнее,—о первом, потому что вопрос об обратном принятии Ария и его сторонников в Александрии составил собой предмет дальнейших движений.

2) Sozom., H. E., 1, 15. На нем присутствовали Павлин тирский, Патрофил скифопольский и многие палестинские епископы.

3) Schnellmann (cit. op., s. 115) считает собор в Палестине состоявшимся ранее второго послания Александра, отправленного на имя византийского епископа и потому утверждает, что Арий и его сторонники ко времени составления этого послания возвратились в Александрию. Но Александр ясно отмечает, что Арий, Ахалла и др. были тогда «изгнаны из церкви» (Theodor. H. E., 1, 8).

4) Epiph. Haer., 69, 7. В современной науке обращается большое внимание на противоречивое указание источников относительно числа и сана осужденных Александром пресвитеров и диаконов. Здесь важную роль играет показание, приложенное ко второму окружному письму в истории Феодорита (1, 8): «вот преданные анафеме еретики из пресвитеров: Арий; из диаконов: Ахилла, Евзой, Аифал, Лукий, Сармат, Юлий, Мина и другой Арий и Елладий». Но из других более достоверных источников известно, что четыре из значащихся здесь диаконами—Ахилла, Аифал, Сармат a другой Арий были пресвитерами Что бы это могло значить? Если допустить, что Александр низвел этих четырех пресвитеров в сан диакона в качестве наказания,—для чего едва-ли можно найти аналогию в других церковных памятниках,—то

145

они излагают ему свою веру. От своей догматической позиции они ни в чем не отступают, но, в виду мирных намерений, несколько смягчают и отчасти проясняют свои прежние резкие выражения. Они признают единого не рожденного Бога, в Своей единичности обладающего всеми совершенными свойствами, прежде вечных времен родившего Сына единородного, не призрачно, но Своим хотением сделавшего (ὑπσατήσαντα) Его непреложным и неизменяемым 1), совершенным творением Божиим, но не как одно из прочих

почему прочие диаконы остаются в своей степени, a не понижены. Далее, заслуживает внимания, что в этом списке не хватает двух имен,—пресвитера Карпона и диакона Гая: куда они исчезли? Все это возбуждает подозрение в принадлежности этой прибавки самому Александру. Она не требуется содержанием послания и совершенно случайно приставлена к нему. Послание имеет свое ясное окончание: «Дай Бог мне получить» и пр., a затем бессвязная приставка: «вот преданные анафеме» и т. д. Во вторых, в списке истории Феодорита, из которого извлек это послание автор, перепечатанный y Migne, (gr. s., t. 18, c. 573) этой прибавки нет; к сожалению Минь не присоединил никаких ни библиографических, ни палеографических сведений; во всяком случае отсутствие y него этой прибавка не случайно. С принятием этого предположения все остальное выясняется. Александр в первом послания точно обозначает всех осужденных: Арий, Ахилла, Аифал, Карпон, другой Арий и Сармат, бывшие некогда (οἰ πότε) пресвитерами (6 пресвит.), Евдоксий, Лукий, Юлий, Мана, Елладий и Гай (6 диакон.) (Migne, gr. s., t. 18, c. 537). Тоже и y Созомена, пользовавшегося, вероятно, Сабином (H. E. I, 15) Арий не считается: Аифал, Ахилла, Карпон, Сармат и Арий (5+Арий—6 пресв.), диаконы: Евзой (далее в списке неправильность: ,,μακ..., нужно читать: «λουκ (ιος καὶ Ι άιος—См. Schwartz, ibid., s. 296), Юлий, Мана, Елладий. Наконец, точно те же имена и в том же достоинстве повторяются и y Епифания в подписях под письмом к Александру. Вопрос лишь в том, когда (οἰ πότε) бывшие пресвитеры получили вновь каноническое пресвитерство. В ответ на это не нужно прибегать к каким-либо сложным и посторонним соображениям. Конечно, на сам Арий, ни защищавшие его епископы не признавали низложения, наложенного Александром, законным. Известие Созомена (1, 15) дает видеть, что соборно (в противоположность собору Александра) сан отлученных признан был за ними палестинским собором. Остается объяснить еще известие Епифания: 7 пресвитеров y него получилось правильно: 5 александрийских, не считая Ария, и 2 масоретских Харис и Пист, низложенных в Depositio Arii; что касается числа диаконов (12), то оно или ложно, или в перечне мареотских диаконов, отлученных в Depositio (4 диакона), два имени выпали (Ср. Schwartz, ibid., c. 295).

1) Epiph. Haer., 69, 6. см. Migne, gr. s., t. 42, c. 313: Ариане и здесь не противоречили себе: по природе изменяемый Сын Божий стал неизменяемым по своей воле, утвердился в добре.

146

творений, рождением, но не как одно из рождений 1). Бог один безначален, а потому Сын, рожденный прежде всех веков, не существовал прежде рождения, а потому не вечен и несовечен Отцу, как говорят некоторые, вводя два начала». Они ни ο чем не просят папу Александра: они считают свое учение вполне правильным и, делая очень прозрачный намек на заблуждение Александра (учение ο двух началах), они все-таки находят возможным утверждать, что их воззрения на Сына Божия вполне согласны с учением Александра 2). Какое впечатление произвело на Александра письмо Ария — неизвестно 3), но оно было во всяком случае лишь первым толчком к тому, чтобы принудить Александра к исполнению постановлений палестинского собора. Два Евсевия, — никомидийский и кесарийский, — энергично принялись за дело. Павлин тирский, богословская знаменитость того времени, по просьбе Евсевия никомидийского, составил теоретическое оправдание арианства 4) и в особом письме отправил его к Александру 5). Кесарийский же епископ в нескольких письмах 6) напал на Александра, стараясь изобличить ложность его обвинений на ариан и защитить их. «После такой борьбы и таких стараний опять появились твои грамоты 7), пишет Евсевий в одном из своих писем к нему— и ты обвиняешь их в том, будто они говорят, что Сын из несущего, а ведь они представили список (γραμματεῖον) 8), присланный тебе; излагая в нем свою

1) Это всегдашняя мысль ариан.

2) «Он (Отец) есть Бог прежде всего и существует прежде Христа, как мы научились от тебя, проповедовавшего это среди церкви». Догматические воззрения Александра слагались в борьбе с арианством, и нет ничего страшного в том, если он и высказывал эту мысль.

3) Во всяком случае этим ответом не было Depositio Arii, как думает Schnellmann, так как в нем нет никакого намека на письмо Ария.

4) У Theodor., H. E., 1, 5—все содержание письма показывает эту цель.

5) Указание на это см. y Eusev. Caes. (C. Marcellum, 1, 4).

6) См. Акты VII вселенского собора, где упоминается о многих письмах Евсевия к Александру (Mansi, Cons. coll., XIII, 317).

7) Как видно из опровергаемых обвинений, под этими грамотами разумеется второе послание Александра.

8) Т. е., письмо Ария к Александру с исповеданием веры, очевидно, засматривавшееся на палестинском соборе.

147

веру, разве они не исповедуют Бога законов и пророков и нового завета, родившего единородного сына прежде вечных времен, чрез Которого Он сотворил и всех, и все прочее, сделавшего своею волею непреложным и неизменяемым, совершенным творением Божиим, но не как одно из творений.., а твое письмо обвиняет их, как будто они говорят, что Сын родился, как одно из творений. Не даешь ли ты опять повода к тому, чтобы они обвиняли и опровергали тебя? Странно опять и то, что, по твоему обвинению, они утверждают, что Сущий родил (после Себя) сущего; удивляюсь тебе, — разве можно что-нибудь иное сказать? Если существует один только Сущий, то ясно, что все, что произошло из Него, появилось после Него, иначе было бы два Сущих 1). — Как бы то ни было, но Арий и все осужденные с ним пресвитеры и диаконы возвратились в Александрию и получили свои полномочия, и когда Константин Великий писал свое письмо в Александрию, он обсуждал Ария, как законного пресвитера 2).

Но Александр не остался одиноким и беззащитным. В 324 году, так сказать, накануне никейского собора, не позже 24 декабря 3), в Антиохии (сирской) собрался собор из 56 епископов, съехавшихся из областей Келе-Сирии, Палестины, Финикии, Аравии, Киликии и Армении. Поводом к собору, по-видимому, послужила смерть Филогония, бывшего епископом Антиохии 4), и избрание на ею место нового кандидата в лице известного впоследствии Евстафия, занимавшего тогда кафедру в Берии. Собор, составившийся в то время, когда споры,

1) Mansi, ibid.

2) Eus. Vita Const., II, 64—72.

3) Послание этого собора, сохранившееся на сирском языке (Cod. Par. Syr, 62), только недавно опубликовано Schwartz’ем в цитированных выше Nachricten könig. Gesellsch. d. Wiss. v. Göttingen, philos.-hist. Klasse, 1905, 11, 3, ss. 271—-/88. Можно было бы сомневаться в подлинности документа: он назначен Александру, епископу Нового Рима: излагая свой символ, собор ссылается на веру духовных отцов (ἡ πίβτης... τῶν ἀνδρων πνευματικῶν), где переписчик ставит цифру 318 отцов, т. е., никейских. Но доказательства, приведенные Schwartz’ем устраняют всякие сомнения. Большая часть епископов упомянутых в надписании послания, присутствовала на никейском соборе и значится в его подписях.

4) Смерть Филогония последовала 24 дек. 324 г. (Shwartz’, ibid., s. 328).

148

поднятые Арием, охватили весь Восток, не мог обойти молчанием спорный вопрос своего времени. В своем послании к Александру, епископу константинопольскому, собор вообще жалуется на наставший беспорядок в церковных делах и постоянное пренебрежение канонами, — особенно потому, что созвание соборов в этих местах подвергалось запрещению 1). Но как особенную злобу дня, требующую необходимого решения, они отмечают споры, поднявшиеся в Александрии. рассмотрев доставленные на собор акты (τά πραχθέντα) Александра против Ария, он не только осудил учение Ария и его единомышленников, но и подверг исследованию еще дело ο трех епископах—Феодоте лаодикийском, Наркисе из Неродиады и Евсевии — епископе Кесарии — палестинской 2). Из чтения сочинений их и расспросов собор убедился, что они мыслят согласно с Арием, но он не решился осудить их: в виду приближающегося «великого собора» в Анкире 3), он дает им срок для покаяния в надежде на исправление. В послании своем к Александру собор излагает символ веры, в котором исповедует Сына, «рожденным не из несущего, а из Отца, и не как сотворенного (ποιητόν), но как главное рождение (ὡς γένημα κυρίως), всегда сущего, непреложного и неизменяемого, и анафематствует

1) Намек на тогдашнего восточного правителя Лициния, запретившего соборы.

2) Второе послание Александра александрийского намекает, очевидно, на этих епископов: «я не знаю, как это произошло, что рукоположенные в Сирии (?), три епископа приняли их (арианский) образ мыслей», Theodor., H. E., 1, 3). Это замечание Александра и ввело в заблуждение Schnellmann’a. заставившего палестинский собор предшествовать второму посланию. Schnellmann в этих трех епископах несправедливо увидел упоминаемых y Созомена трех епископов, присутствовавших на палестинском соборе. Sozom., E. E., 1, 15).

3) Факт, что первоначально «великий собор» Константин хотел собрать в Анкире, может считаться теперь установленным. Давно уже напечатан был Питрой не обращавший доселе внимания науки документ, содержащий в себе пригласительное письмо Константина к епископам, где император отменяет свое прежнее распоряжение о соборе в Анкире и назначает его в Никее. Сам Питра не уверен был в подлинности его в виду того, что ни один историк не говорит о нем, и относил его к известному собору в Анкире, издавшему ряд канонических правил (Pitra, Analecta Sacra, t. IV, Par. 1883, s. 223—234 (сирский текст), ss. 419—464 (латинский перевод).

149

тех, которые называют Сына Божия тварью или созданием и утверждают, что было время, когда Его не было. Слова «ὁμσοίσιος» в нем не встречается. В заключение своего послания собор просит Александра сообщить ο состоявшемся решении «всем единодушным» 1). Таким образом, спорящие партии еще до никейского собора вполне сорганизовались. Если палестинский собор, происходивший под председательством Евсевия кесарийского, оправдал учение Ария и косвенно осудил всех его противников, то антиохийский собор дал мощный отпор ему со стороны Александра александрийского, анафематствовав Ария и заподозрив правоверие самого Евсевия. Все возможные способы для примирения спорящих сторон были исчерпаны, все пути ко взаимному соглашению отрезаны, и только вселенский собор мог дать исход всем накопившимся недоразумениям.

 3. Откуда вышло арианское движение и из каких элементов оно составилось?

Существуют авторитетные данные, которые показывают, что хотя арианские споры начались в Александрии и отсюда разошлись по всему Востоку, однако действительная родина арианства лежала не здесь, а совершенно в другом месте. За исходными элементами арианского движения древнейшие его источники отсылают нас в Антиохию, центральный город тогдашнего восточного диоцеза, и его колыбель указывают в здешней богословской школе, основанной трудами знаменитого учителя III века—Лукиана. О связях между Лукианом и старейшим поколением ариан согласно говорят нам, как известия, идущие из-под пера православных писателей, так и заявления представителей нового учения.—Прежде всего об этом свидетельствует сам виновник распри, возникшей между церквами, — Арий. Когда, будучи еще в Александрии, Арий обратился за нравственной поддержкой к Евсевию, еп. никомидий-

1) О дальнейшей судьбе этого постановления на никейском соборе ничего не известно. Возможно, что Евсевий кесарийский намекает, между прочим, на него, когда говорит: «одни начали обвинять своих ближних, другие защищались и порицали друг друга»... царь же примирил их. (V. С. II, 18).

150

скому, то, желая убедить последнего оказать ему покровительство, он назвал его «солукианистом» 1). Этим он не только хотел напомнить Евсевию ο старой школьной связи, соединяющей их, но вместе с тем показывал и то, что защищаемые им воззрения не составляют его личного изобретения, а суть общее их достояние, вынесенное из школы Лукиана. Приведенное заявление нельзя объяснять естественным для гонимого новатора желанием связать свое дело с именем лица, пользовавшегося глубоким уважением на Востоке: оно отмечает собой действительный факт и подтверждается свидетельствами таких противников Ария, как Александр александрийский и Епифаний Кипрский. В письме к одноименному себе епископу Византии Александр вполне согласно с Арием, извещает, что учение, восставшее ныне против церковного благоверия, не является полною новостью для церкви; «закваску свою, — говорит Александр, — оно получило от нечестия Лукиана, последователя Павла самосатского; вы сами просвещены от Бога и знаете это» 2). Следовательно, еще при самом начале арианских споров, церковным деятелям было хорошо известно, что свое происхождеиие арианство ведет из Антиохии и что корни его нужно разыскивать в учительской деятельности Лукиана. Точно также и Епифаний кипрский, лучший знаток современных ему ересей, называет Лукиана учителем ариан, а самих ариан именует прямо «лукианистами»; «все они, — замечает он ο главных руководителях арианского движения, — вышли из одного гибельного общества», разумея под этим общество учеников Лукиана 3). И из тех скудных сведений, какие еще сохранились до нас относительно образования наиболее выдающихся членов ариевой партии, можно видеть, что богословские воззрения большинства из них сложились под влиянием Лукиана. Филосторий по имени пересчитывает до 11-ти замечательных деятелей арианства, находившихся в соприкосновении с Лукианом, и в рядах этих лукианистов помещает

1) Epiph. Haer., 69. 7.

2) Theodor., H. E., 1, 3

3) Epiph. Haer., 69, 5.

151

таких известных в истории арианских споров и влиятельных в церкви лиц, как Евсевий никомидийский, тогда уже старец, живший некоторое время вместе с Лукианом в городе своей кафедры 1), Леонтий скопец, впоследствии еп. антиохийский, Минофан ефесский, Феогнис никейский, Марий халкидонский и др. 2). Таким образом, факт зависимости арианского движения от Лукиана стоит весьма прочно и опирается на авторитетные и непререкаемые свидетельства. Раскрывая собой исторические прецеденты арианства, этот факт важен еще в том отношении, что бросает яркий свет на ту роль, какая выпала на долю Ария в общем ходе арианских споров. Очевидно, Ария нельзя назвать ни единственным виновником спора, поднятого им, ни основателем того учения, которое навсегда осталось тесно связанным с его именем. Он был лишь одним из многих представителей лукиановского кружка, возникшего к началу IV века, богословское направление, которого сложилось независимо от него и ранее, чем своим противоречием Александру он привлек на себя общее внимание. Все, что сделал Арий, состояло в том, что в лице именно его это новое направление в первый раз столкнулось с противоположным александрийским направлением, и вследствие этого начался спор, который рано или поздно, но необходимо возгорелся бы и помимо Ария. Поэтому-то в рядах прочих деятелей арианства Арий никогда не занимал положения главы или руководителя их. Обстоятельства выдвинули его вперед и поставили в центре событий, наполняющих начальную стадию арианских движений, так что, по-видимому, весь вопрос сводился к его личности. Но когда, после никейского собора, условия спорящих партий изменились, то вместе с ними сошел с передовой сцены и Арий и его личная судьба не оказала никакого влияния на дальнейшее развитие движения. В сороковых годах четвертого века, т. е., всего лет двадцать спустя после нaчaлa споров, на соборе антиохийском, сами ближайшие сотрудники Ария отреклись от него. Изданная этим

1) Epiph., ibid.

2) Philost., H. E., II, 3, 14; Ср. III, 15.

152

собором первая вероисповедная формула открывается таким заявлением: «мы не были последователями Ария, ибо, как, будучи епископами, мы могли бы следовать за пресвитером?» 1), — а между тем во главе собора стоял тот же самый Евсевий, который первым из восточных епископов принял сторону Ария. И эта судьба Ария в арианских спорах понятна: дело Ария не было его личным делом, — оно затрагивало интересы более глубокие и общие, интересы обширного и влиятельного кружка ученых богословов, которые с течением времени и взяли ведение его в свои руки.

Кто же такой был Лукиан, от которого получил свое начало этот кружок, и насколько его учение обусловило собой догматические воззрения арианства?

В исторических воспоминаниях писателей IV века личность Лукиана занимает совершенно особое место: большинство говорит ο нем не иначе, как с уважением к его нравственному характеру и высокой учености, но в то же время избегают передавать какие-либо конкретные факты из его жизни. Даже историк Евсевий, несомненно владевший подробными сведениями ο Лукиане, ограничивается в своей истории только краткой характеристикой его и не менее кратким рассказом ο мученичестве Лукиана. Он называет Лукиана человеком по всему превосходнейшим, отличавшимся воздержною жизнью и знанием богословских наук 2), но эта похвала ни мало не побуждает его поделиться с читателем более обстоятельными сведениями ο деятельности столь славного мужа. Такое своеобразное положение Лукиана в традиции IV века объясняется тем, что в течение некоторого времени своей жизни Лукиан был противником церкви, поддерживал человека, учение которого осуждено было соборами. Геройское мученичество, понесенное им за веру, примирило Лукиана с церковью, и уже в начале IV века его память стали почитать, как память великого мученика за христианство. Император Константин вновь отстроил город, в котором сохранялись его останки, и незадолго до своей смерти молился в

1) Athan. аиех., De synod., 22. Migne, gr. s., t. 26, c. 720.

2) Eus., H. E., VIII, 13; IX, 6.

153

церкви, поставленной на мощах мученика 1). Мученическая слава Лукиана закрыла собой темные стороны его прежней жизни и писателей IV века, имевших повод коснуться его имени, невольно располагала проходить молчанием биографические подробности ο нем, чтобы не нанести ущерба его памяти. Однако из немногих отрывочных указаний, рассеянных по разным источникам древности, мы все-таки можем восстановить главные факты из жизни его. — Родом из Самосат, — следовательно земляк Павла самосатского, — Лукиан свое богословское образование получил в соседнем городе Эдессе, где во время его обучения действовал некто Макарий, славившийся знанием Св. 2) Писания. Основанная гностиком Вардесаном на далекой окраине римской империи, эдесская школа самым своим географическим положением была оторвана от общего развития богословской мысли христианства, долго сохраняла за собой унаследованное от Вардесана свободное отношение к вере и рядом с Александрией являлась самой известной школой в христианском мире. Около 60-х годов Ш-го века он переправился в Антиохию и здесь примкнул к партии Павла самосатского, тогдашнего епископа Антиохии, получив сан пресвитера. По словам Александра александрийского, Лукиан был последователем учения Павла и когда на соборе 267 года этот антиохийский епископ был осужден, Лукиан прервал церковное общение с преемником его Домном и оставался вне церкви при двух следовавших за Домном епископах, Тимее и Кирилле 3). Несомненно, однако, то, что всех заблуждений Павла самосатского Лукиан не разделял, и это открыло ему путь к примирению с церковью. До 311 года, года мученической кончины, Лукиан стоял во главе основанного в Антиохии экзегетического училища, занимаясь изучением Св. Писания и собирая около себя толпы учеников, многие из которых достигли впоследствии епископских кафедр. — Строгая аскетическая жизнь и необыкновенное знание Св.

1) Chron. pasch, ad ann. 327.

2) Suida. Lexicon, ed. Bernhardy, t. 2, p. 607—609.

3) Theodor. H. E. 1, 3: преемство епископов см. y Eus. H. E. VIII.

154

Писания, засвидетельствованное сделанной им ревизией перевода LXX-ти, обеспечили Лукиану широкую известность в восточном христианском мире. В 811 году, когда кесарь Максимин открыл гонение на подвластных ему христиан Сирии и Египта, Лукиан, находившийся тогда уже в Никодимии 1), резиденции Максимина, был потребован лично к нему на суд. Здесь, в присутствии Августа, он произнес прекрасную защитительную речь 2) ο христианстве, произведшую сильное впечатление на самих судей и затем умер в темнице под пытками.

Лукиан не принадлежал к числу тех церковных деятелей, которые прославлялись своей литературной продуктивностью. Он писал очень мало и потому вопрос ο догматических воззрениях его является одним из самых темных вопросов начальной истории арианства. Кроме рецензии книг Св. Писания, в IV веке находились в обращении с именем Лукиана только несколько писем и libellus de tide, т. е., книжица ο вере 4). Письма Лукиана совершенно не дошли до нашего времени, за исключением небольшого отрывка, сохранившегося в пасхальной хронике, в котором, однако, нет никакого материала для характеристики догматики его автора 5). С книгой ο вере дело обстоит по-видимому более благополучно: по мнению некоторых ученых, libellus de tide есть ничто иное, как символ или изложение веры, которое с 40-х годов IV века в консервативных кружках Востока получило официальное признание. Собравшиеся на собор 340 года в Антиохии, восточные епископы издали одно исповедание, относительно которого они, по словам Созомена, утверждали, что автором его был мученик Лукиан. «Правду ли они говорили или собственное сочинение возвышали авторитетом мученика, сказать не могу», — замечает по поводу этого своего

1) Epiph. Haer., 69, 5.

2) Она не сохранилась до нашего времени. Речь, передаваемая  Руфином, не подлинна (См. Batiftol, La passion de S. Lucien d Antioche в Compte rendu du congres scientifique intern. Cathol. 1891).

3) Eus: H. E. IX, 9.

4) Hieronymus. De vir. illustr., c. 77.

5) Chron pasch., p. 277; od. Ducange.

155

сообщения Созомен 1). В качестве Лукиановского символа оно было признано и на некоторых других соборах (в Карии и Селевкии). Афанасий 2), Сократ 3) и Иларий 4) цитируют его, ни словом не намекая на лукиановское происхождение его. Мало того, некоторые фразы этого символа Афанасий приписывает Акакию и Евсевию и замечает, что сам Акакий многое из него усвоял Астерию 5). Однако, было бы слишком грубым заблуждением думать, что антиохийский собор 340 года, получивший громкую известность на Востоке и пользовавшийся полным церковным авторитетом, мог совершить грубый подлог, выдав собственное произведение под именем высокого авторитета. В прямом подлоге никто и никогда не обличал антиохийских отцов. Вернее полагать, что в основе символа, принятого антиохийским собором в качестве лукиановского, лежало вероисповедание, действительно составленное мучеником Лукианом, но потом переработанное в целях приближения его к господствующему церковному учению 6), но всякие попытки восстановить его содержание являются более или менее сомнительными.

Важнейшим из всех известий, сохранившихся от древности ο Лукиане, является сообщение Александра александрийского: «вы сами научены от Бога, — пишет он Александру византийскому, — и знаете, что вновь восставшее против церковного благочестия учение принадлежало сначала Евиону и Артеме и есть подражание Павлу самосатскому, епископу Антиохии, преемник которого (?) Лукиан в продолжение многих лет не имел общения с тремя епископами…Осадок их-то нечестия заимствовали явившиеся у нас ныне изнесущники (оἱ ἐξ οὐκ ὄντων) и их тайною отраслью должны быть почитаемы Арий, Ахилла и собор прочих лукавнующих» 7). Таким

1) H. E., 1, 5.

2) De   synod. 23. Migne, gr. s., t. 26, c. 721.

3) H.    E., II, 10.

4) De   synod., 29. Migne, lat. s., t, 10, c. 502.

5) A.    Harnack, Real-Encycl., 3 Aufl., XI,   art: Lucian.

6) Об этом символе мы будем говорить еще при обсуждении антиохийского собора.

7)  Theodor., H. E., 1, 3.

156

образом, Александр считает Ария и весь «собор» его прямыми преемниками Павла самосатского и Лукиана в главном пункте их учения ο происхождении Сына Божия из несущего и, не считая нужным чем-либо доказывать свое мнение, выставляет его, как факт, не подлежащий сомнению и общеизвестный в его время. Насколько же соответствует исторической истине обвинения Александра, направленные на Ария и его сторонников?

Павел самосатский, епископ Антиохии (в Сирии) принадлежит к оригинальнейшим явлениям древне-церковной жизни. В лице его мы встречаем натуру широкую и весьма даровитую, которая, будучи поставлена под противоположными влияниями эллинской культуры и христианских традиций, стремилась слить их в одно неразрывное целое, не смущаясь никакими препятствиями в достижении этой цели. Павла можно назвать радикальным реформатором христианства: преобразуя внутренний строй церковной жизни и ее учение, он хотел одним взмахом руки уничтожить резкую грань, отделявшую христиан от языческого общества, изгладить отрешенность христианства от мира, придав ему такой вид, при котором оно могло бы слиться в общее течение с эллинской культурой. И замечательно, что человек с такими преобразовательными планами является в истории не внутри римской империи, не там, где шла кровавая борьба между язычеством и христианством, a вне пределов его, в Антиохии, находившейся тогда во власти Пальмиры. Здесь, в этом маленьком царстве, христианская церковь в первый раз заключила союз с государством, примирилась с ним, так что Павел одновременно был и христианским епископом, и дуценарием пальмирским 1). В этом отношении Павла нужно признать типической фигурой будущего, предвосхитившей все те черты, которые сделались обычными со времени перехода Константина в христианство. Но для половины III века эта фигура была преждевременна и в христианах римской империи, живших в иных

1) Т. е., императорским прокуратором, называвшимся так потому, что получал ежегодного жалованья 200 сестерций—около 10.000 рублей (Гиббон, Ист. упадка и разруш. Римской империи, II, 140 с.).

157

условиях, она оставила одно впечатление ужаса и отвращения. — Под какими влияниями воспиталась эта замечательная личность, ο том источники умалчивают; ο жизни Павла до получения им епископства в Антиохии известно весьма немногое. Он родился в сирийском городе Самосатах и был сыном бедных родителей, от которых он не получил никакого наследства 1). Это последнее обстоятельство, вероятно, и заставило Павла, как человека, сильного природными дарованиями, двинуться в Антиохию, в культурный центр тогдашнего Востока, чтобы попытаться здесь собственными силами создать себе карьеру. Вероятно, и свое образование он получил в Антиохии. Возможно, что первоначально он избрал для себя карьеру ритора и софиста, но затем влияние, приобретенное им в кружках христианских, открыло ему путь к более широкой деятельности. После смерти Димитриана, около 260 г., Павел единодушно был избран на антиохийскую кафедру и таким образом сделался предстоятелем одной из самых первых и значительных христианских церквей. Можно догадываться, что ужу это избрание Павла в епископы не обошлось без содействия царицы пальмирской Зиновии, женщины иудейского образа мыслей, которая настолько была расположена к Павлу, что возвела его в важные государственные сановники. Соединение в одних руках высшей церковной и высокой государственной власти, равно как и личные недюжинные таланты Павла обеспечили ему прочное положение и авторитетное влияние в широких кружках. Павел начал действовать резко и круто; он создал себе такую обстановку жизни, какая в то время немыслима была ни в каком ином месте, кроме Антиохии. Он одевался в пышные, роскошные одежды, ходил по площадям в сопровождении огромной свиты копьеносцев, громогласно и на ходу прочитывая народу разные письменные распоряжения. Собравши себе большое богатство, он хотел жить и казаться блестящим светским человеком, ничем не разнящимся от представителей языческих культурных классов. И во внутреннее управление церкви он внес те же

1) Epjph. Haer., LXV, 1.

158

либеральные приемы. В месте богослужебного собрания он построил себе высокий престол и кафедру, завел себе особый кабинет и, когда говорил поучения, то употреблял приемы светских ораторов: бил себе по бедрам и топал ногами. Павел шел в разрез со всеми церковными традициями своего времени и не скрывал своего неуважения к ним, дерзко отзываясь об умерших отцах церкви. Он даже запретил петь в церкви песнопения во славу Христа 1) под предлогом их позднейшего происхождения и в великие праздники приказывал петь гимны в честь самого себя, составив для этого особый хор из женщин 2). На многие противо-нравственные поступки христиан и даже клириков он смотрел с терпимой точки зрения светского человека, пресвитерам и диаконам помогал скрывать смертные грехи, в особенности грехи против седьмой заповеди, хотя и знал ο них. Что же касается до его личной нравственности, понимаемой в узком смысле, то в этом отношении Павел был безупречен; правда, отпустив уже одну, он водил с собой повсюду двух цветущих и благообразных женщин, но в этом поведении отцы собора увидели только неблаговидный поступок, способный родить соблазн, заметив, что сам Павел не позволял себе ничего непристойного. Исключительный образ жизни Павла, новые реформы, введенные им в церковь, и вообще вся его личность у многих антиохийских христиан вызывали к нему безграничный восторг; паства с энтузиазмом приветствовала его на богослужебных собраниях; слушатели его проповедей вскакивали с места, громко одобряли, махали платками, вскрикивали от удивления; некоторым казалось, что их епископ непростой человек, а ангел, сошедший с неба 3). Но тем сильнее было отвращение

1) Для древней церкви, вообще, в этом поступке Павла не было чего-либо странного. Мы уже видели, что и по мысли Оригена возносить молитвы Христу не следует. Тоже утверждал и Евсевий Кесарийский.

2) Пение женщин и также почетные возглашения εἰς πολλὰ ἔτη, δέσποτα (на многие лета, господин) в настоящее время составляют обычное явление при архиерейских служениях.

3) Все эти сведения см. y Eus. H. E. VII, 30 (послание антиохийского собора по поводу осуждения Павла).

159

к нему его антиохийских противников и особенно епископов, съехавшихся из пределов римской империи: последние отказывают Павлу даже в звании христианина; они говорят в своем послании ο нем, как ο «внешнем человеке», который не может причисляться к их обществу. Настолько преждевременны были поступки Павла для третьего века…

Свое догматическое учение Павел самосатский начал распространять, надо думать, с первого же года своего епископства. Весть ο воззрениях его очень скоро проникла по важнейшим кафедрам Востока. В Антиохии в то время шла борьба между двумя политическими партиями—римской и национально-сирийской, имевшей во главе своей Зиновию, в рядах которой числился и Павел, и представители первой партии, поддерживавшие сношения с римскими провинциями, воспользовались учением Павла для скорейшего поражения своих противников. Первый собор против Павла самосатского был собран в 264 году, но ни этот собор, ни следующий, год которого неизвестен, не смогли уличить Павла в заблуждениях. Диалектика, которою он владел в совершенстве, позволяла ему хорошо оправдываться от взводимых на него обвинений. Павел самосатский, — пишет Феодорит, — публично отрицал возведенные на него обвинения в ереси и громогласно утверждал, что он следует исключительно апостольским догматам, и собравшиеся пастыри, славя Бога за согласие в вере, мирно возвратились к своим паствам 1). Даже такой авторитетный епископ Востока, как Фирмилиан кесарийский, отказался дать свое согласие на осуждение Павла, потому что тот обещал исправить свое учение 2). Нельзя думать чтобы Павел намеренно прибегал ко лжи пред отцами собора, чтобы избавиться от неизбежного осуждения: при недостаточности терминологии того времени он, как человек ловкий в деле словопрения, легко мог объяснить в удовлетворительном смысле все предъявленные против него сомнительные изречения. — Третий и последний собор против Павла самосатского

1) Thpodor., Haer. fab., II, 8.

2) Eus., H. E., ibid.

160

состоялся в 267 или 268 году 1). На этот раз для состязания с Павлом приглашен был Малхион, «муж, — по словам Евсевия, — ученейший, начальник софистического училища в Антиохии, за беспримерную преданность вере во Христа удостоенный пресвитерства». «Он-то, — говорит Евсевий, — один из всех сумел обнаружить мысли этого скрытного и обманчивого человека». Однако, и для этого, нарочито вызванного на собор диалектика понадобилось, чтобы скорописцы записывали весь ход соборного диспута, потому что только таким образом можно было справиться с логической изворотливостью Павла 2). Павел был осужден, отлучен от церкви 3) и на его место избран Домн; однако, этот приговор некоторое время не был приведен в исполнение. Поддерживаемый Зиновией, Павел не думал подчиняться соборному определению и продолжал жить в церковном доме, не пуская туда Домна. И среди антиохийских христиан он имел приверженцев, которые не отказывались признать его своим епископом. Конец этому положению церковных дел в Антиохии наступил только в 272 году, когда император римский Аврелиан овладел Сирией. На спор между двумя антиохийскими епископами Аврелиан взглянул с политической точки

1) Год собора вообще не может быть определен точно (См. A Harnack, Die Chronologie d. altchristl. Literatur bis Ensebius, 2 B. Leipzig, 1904, ss. 135. 136).

2) Eus., H. E., VII, 29.

3) Важно обратить внимание на следующий факт. Из присутствовавших на соборе большинство принадлежало к оригенистам: Фирмилиан Кесарии-каппадокийской, два братья Григория, Афиводор понтийский и Феотект палестинский. Затем, к орегенистам, т. е., ученикам и друзьям Оригена нужно причислить и отсутствующего Дионисия, бывшего на первом соборе против Павла, Максима бострийского, без сомнения, помнившего о борьбе Оригена с Бериллом, в Именея иерусалимского, уже вследствие того влияния, какое должна была оказывать на его епископию школа, основанная Оригеном в Кесарии палестинской. (Ср. Hagemann, cit. op., s. 454, 455). Важно, однако, не это, a то, что все эти оригенисты осудили употребление слова ὁμοούσιος (единосущный). В IV веке это было общеизвестным фактом, доставившим не мало хлопот защитникам никейского собора (См. Athan., de syn, 43; Bas. ep, 52). По наиболее вероятному и согласному с системой Павла известию Илария (De synodis, 81-86). термин ὁμοούσιος был отвергнут собором потому, что Бога и безличного Логоса Его Павел называл единосущными. В этом именно смысле и упрекали защитников никейского собора их противники.

161

зрения, приказав отдать церковный дом тому из них, с которым состоит в общении римский епископ. Римский епископ, конечно, принял сторону Домна 1), Павел был изгнан из Антиохии и навсегда сошел с исторической сцены.

Общий характер системы Павла самосатского совершенно ясен и не вызывает никаких споров. Это есть вполне законченное и последовательно развитое учение динамистического монархианства. В его богословском мировоззрении соединились все те логические силы, какие были в распоряжении этого ученого движения и дали такой результат, которому никак нельзя отказать в диалектическом совершенстве. Это показывает, что после своего поражения в Риме динамистическое учение не только не ослабло, но продолжало крепнуть и развиваться, хотя древность и не сохранила нам сведений ο внутреннем процессе этого развития. По прямому указанию отцов антиохийского собора, учение Павла самосатского стояло в ближайшей и непосредственной связи с учением римского Артемы: отцы называют Павла «хвастающимся ересью Артемы» и иронически предлагают ему «писать к Артеме и с ним иметь общение». Значит, система Павла самосатского представляла действительное и прямое продолжение учения старших динамистов, но в чем, в частности, антиохийский епископ обязан был в своих воззрениях именно Артеме, ο том решительно ничего сказать нельзя, так как учение Артемы не описано в источниках 2). Несомненно одно то, что Павел не был простым продолжателем дела старших динамистов, механически усвоившим их теорию. Он внес в нее много самостоятельной мысли, и его талантам дина мистическая система обязана тем логическим совершенством, в каком она выступает в сохранившихся до нашего времени отрывках диспута Павла с Маркионом.

В основе догматической системы Павла Самосатского лежит то же аристотелевское понятие ο Боге, как само-

1) Eus., Н. E., VII, 30.

2) Немногие и неопределенные сведения см. y A. Harnack, Lehrbuch d. Dogmengesch, I, 675.

162

заключенном целом, обладающем в полноте всеми идеальными качествами, ο каком учило и старшее поколение динамистов 1). Как мысль, мыслящая себя, аристотелевское Божество должно было представлять собой нечто самосознательное и на богословском языке Павла получило имя ἐν πρόσωπον (одно лицо) 2). Как конкретная личность, Бог обладает всегда разумом и самосознанием. Он всегда имеет Свой Логос не вне Себя и не рядом с Собой, а внутри Себя. Один Бог Отец и Логос Его в Нем, как слово в человеке » 3). Бог от вечности производит из Себя Логос, даже рождает Его, так что Логос Его можно назвать Сыном, но этот Сын не ипостасный 4), Он остается только силою, существующею внутри Отца 5). — Этим понятием Павла ο Боге, как единой личности, определяется и другой важнейший пункт его догматической системы—учение ο лице Иисуса Христа. Если Логос есть только свойство Божие, существующее внутри Божества и не имеющее отдельного бытия, то и воплощение Логоса в подлинном и точном смысле невозможно. «Премудрость,—говорит Павел, — не может проявляться ни во внешнем каком-либо образе, ни в виде человека» 6). Воплощение Логоса, как свойства Божия, могло бы последовать лишь в том случае, если бы Сам Бог соединился с человеком, но к принятию такого положения не допускала его, аристотелевская точка зрения. Две разных природы или что то же—две замкнутых в себе личности (так как, природа, по Аристотелю, как общее, реально существует, только в индивидууме) не могут соединяться между собой физически, по существу. Между ними мыслимо

1) См. выше в отделе о динамистах.

2) К сожалению, y нас под руками не имеется 3-го тома 2 издания Routh’a Reliquiae sarcae, где собраны все фрагменты, сохранившиеся от Павла Самосатского. Находящийся в нашем распоряжении 2-й том I-го изд. далеко не полон. Наши греческие выдержки из сочинений Павла заимствованы из A. Harnack’a, «Monarchianisnms» в Real-Encycl., S Aufl. t. 13, s. 320 fgg., но, к нашему несчастью, и этот знаменитый ученый не нашел нужным сообщить читателям точные цитаты.

3) εἶς θεὸς ὁ πατὴρ καὶ νἱὸς αὐτοῦ ἐν ἀυτῷ, ὡς λόγος ἐν ἀνθρώπῳ.

4) μὴ εἶναι τὸν υἱὸν τοῦ θεοῦ ἐνυπόστατον, ἀλλὰ ἐν αὐτῷ τῳ θεῷ.

5) ἐν θεῷ ἐπιστήμη ἀνυπόστατος.

6) σοφία οὐκ ἦν δυνατὸν ἐν σχήματι εὐρισκεσθαι, οὐδὲ ἐν θεᾷ ἀνβρός. Routh, Rel. Sacrae, Η, p. 475.

163