Отметив в системе научного социализма наличность утопического элемента, как слабой стороны социологического построения, мы еще мало сделали для критики научно-социалистической системы, мы даже не затронули того, что сам научный социализм считает наиболее характерным в себе. Значение, которое придается плану грядущего общественного строя, и картинность деталей плана, которые и вызывают против себя возражения, уменьшаются по мере того, как мы переходим от участников практического социал-демократического движения к теоретикам социализма, а в среде последних—от второстепенных сторонников марксизма к ого главнейшим представителям. В эту сторону для марксистов остается полная возможность отступления с разбитых позиций утопического проектирования: не только те из марксистов, которые отказываются от конкретных представлений грядущего общественного строя, но и те, которые в чертах более или менее ярких рисуют картину «будущего государства», главное значение придают наблюдениям над ходим исторического развития, доказательствам неизбежности наступления нового строя. Энгельс и сам знает, что «желанное совершается лишь в редких случаях: но большей части цели, поставленные себе людьми, приходить во взаимные столкновения и противоречия или оказываются недостижимыми, частью по своему существу, частью по недостатку средств». Но он в то же время убежден: «где на поверхности господствует случайность, там сама эта случайность всегда оказывается подчиненной внутренним, скрытым законам. Все

дело в том, чтобы открыть эти законы». Научный социализм это и делает, это и хочет сделать. Открытию законов исторического развития он придает главное значение. Он отвергает ту мысль, что желания людей могли бы сами по себе сыграть историческую роль. Человек может лишь содействовать исторически неизбежному, лишь облегчать муки рождения нового общественного строя,—его желания и планы имеют реальное значение лишь в том случае, если они соответствуют историческому ходу. Мы теперь и должны рассмотреть то, что делает социализм научным,—его доказательства исторической неизбежности появления социалистического общества.

Это два основных пункта в теории марксизма: учение о прибавочной ценности и материалистическое понимание истории. Эти именно два пункта социалистической теории Энгельс в Анти-Дюринге называет двумя великими открытиями Маркса, сделавшими социализм наукой 1)

Из этих двух основных устоев научного социализма теория прибавочной ценности, иначе—политико-экономическое учение с примыкающей к нему социально-политической доктриной, как прикладной частью, отвечает, на более конкретные вопросы политической экономии и дает специальное объяснение капиталистической эпохи, а исторический материализм представляет собою более широкую теорию общественно-исторического процесса. Теория прибавочной ценности более важна, как опора социалистических чаяний и научно-историческое оправдание социал-демократической программы, а теория исторического материализма более интересна в философском отношении и глубже всего вводит нас в систему социализма, как мировоззрения. Соответственно задачам своего исследования, как труда этико-исторического, мы более внимательно остановимся ниже на историко-философской основе марксизма, но ранее отметим основные черты политико-экономического учения

1) Herrn Е. Dühring’s Umwälzung der Wissenschaft: Diese beiden grossen Entdeckungen: die materialistische Geschichtsauffassung und die Enthüllung des Geheimnisses der kapitalistischen Produktion vermittelst des Mehrwerths, verdanken wir Marx. Mit ihnen wurde der Sozialismus eine Wissenschaft, die es sich nun zunächst darum handelt, in allen ihren Einzelheiten und Zusammenhängen weiter auszuarbeiten.

марксизма е примыкающей к нему социально-политической доктриной, поскольку это необходимо для понимания марксизма, как системы мировоззрения, в виду тесной связи в этой системе той и другой теории.

В своем экономическом учении, в частности, в построении своей теории ценности Маркс опирается на традиции классической школы и особенно прочные симпатии, проглядывающие чрез все наслоения острой критики, проявляет в отношении к Рикардо 1) Но в то время, как классическая политическая экономия была всецело «чистой» политической экономией, вырабатывала абстрактные законы, применяла исключительно дедуктивный метод, исходила из неизменных свойств отвлеченного экономического человека, Маркс густо окрасил свои экономические построения историко-реалистическими тенденциями, вниманием к индивидуализирующим моментам в социально-экономической жизни, признанием внутренней Необходимости исторических изменений. С этой стороны научный социализм входит в русло того историко-реалистического направления общественных и исторических наук, которое утвердилось с начала девятнадцатого веки, как реакция против рационалистических воззрений XVIII века, и связано с именами Тьерри, Гизо, Шлегеля. Шлейермахера. Образовалась, частнее, историческая школа нрава, во главе которой стоят Савиныи и Пухта 2). Из философов этому направлению более других содействовали Шеллинг и особенно Гегель. В исторической школе уже отвергается идея естественного строя общества и естественных прав человека. Позитивный строй и позитивное право установляются не произволом людей, но органически вырастают из недр народного духа и из условий исторического развития народа, поэтому они не подлежат рациональной критике с точки зрения естественного права, т. е. морального сознания, равно как не может быть благотворным и произвольное вмешательство правительств. Позитивный строй имеет для

1) В чем убеждает и Theorien über den Mehrwert II= Теория прибавочной ценности и ч. IV тома Капитала. Давид Рикардо.

2) См. проф. Новгородцева Историческая школа юристов, ее происхождение и судьба.

себя оправдание в характере народного духа, в исторических условиях, в данном соотношении общественных сил. Взгляды исторической школы были перенесены и в политическую экономию: это сделали Рошер, Гильдебранд. Кинс. По словам Бруно Гильдебранда, А. Смит и Рикардо исходили из того взгляда, что все законы народного хозяйства, имеющие в основе отношение человека к вещественным благам, стоят вне условий времени и пространства, что они сохраняются при всей изменчивости явлений: но они совершенно забывают, что человек, как существо общественное, всегда есть дитя цивилизации и продукт истории, и что его потребности, его образование, его отношения к вещественным благам, равно как и к людям, никогда не остаются теми же самими, но как бывают различны географически, так и исторически непрерывно изменяются, развиваясь вместе со всею культурою человечества 1). Рошер усвояет политической экономии, как и каждой науке о народной жизни, психологический характер: истинная национальная экономика должна начинать глубоким изумлением пред громадною изменчивостью того, чего люди желали в различные времена от народного хозяйства. Изменчивость народно-хозяйственных законов не есть зло, с которым нужно было бы бороться; она похвальна и спасительна, поскольку она протекает в строгом соответствии с переменами в самом народе и его потребностях. Каждый из самых разнообразных идеальных запросов может быть в праве, конечно, лишь для своего народа и своего времени, он стал бы ложным лишь в том случае, если бы изъявил притязание на общеобязательность. Одногообщеобязательногохозяйствен-

1) Die Nationalökonomie der Gegenwart und Zukunft: Sie gehen von der Ansicht aus, dass alle Gesetze der Volkswirtschaft, weil sie in dem Verhältniss des Menschen zu den Sachgütern gegründet seien, über Zeit und Raum erhaben, bei allem Wechsel der Erscheinungen fest bleiben, und vergessen dabei gänzlich, dass der Mensch als sociales Wesen stets ein Kind der Civilisation und ein Product der Geschichte ist, und dass seine Bedürfnisse, seine Bildung, seine Beziehungen zu den Sachgütern wie zu den Menschen niemals dieselben bleiben, sondern sowohl geographisch verschieden sind, als auch historisch sich immer verändern und mit der gesammten Kultur des Menschengeschlechts fortschreiten.

ного идеала для народов так же не может быть, как не может быть подходящего для всех платья по одной мерке 1).

Среди сторонников исторического направления социально-исторических наук Маркс занимает выдающееся место Он поставил политическую экономию на широкую историческую основу, хотя и ставил задачей этой науки отыскание абстрактных элементов хозяйственной жизни 2). В

1) Grundlagen der Nationalökonomie (System der Volkswirtschaft 1 B.): Jede Wissenschaft vom Volksleben, so namentlich auch die unserige, ist psychologisch... Muss der echten Nationalökonomik (Staatswissenschaft. Rechtsphilosophie etc.) eine gründliche Verwunderung vorangehen über die ungeheuere Veränderlichkeit dessen, was die Menschen zu verschiedener Zeit von der Volkswirtschaft (vom Staate, Rechte etc.) begehrt haben... Ohne Zweifel sind alle volkswirtschaftlichen Gesetze und Anstalten um des Volkes willen da, nicht umgekehrt. Ihre Wandelbarkeit ist daher an sich durchaus kein Uebel, dessen die Menschheit vielleicht streben müsste Herr zu werden; sondern sie ist löblich und heilsam, insoferne sie den Umwandlungen des Volkes selbst und seiner Bedürfnisse genau parallel läuft. Die verschiedensten Idealschilderungen brauchen daher nicht notwendig einander zu widersprechen. Eine jede von ihnen kann Recht haben, natürlich nur für ihr Volk, ihr Zeitalter; sie würde in diesem Fall nur dann irren, wenn sie sich als allgemein gültig hinstellen wollte. Es gibt ebenso wenig ein allgemein gültiges Wirthschaftsideal der Völker, wie ein allgemein passendes Kleidermass der Individuen.

2) Гильдебранд, Рошер, Книс составляют так называемую старо-историческую школу политической экономии. По наблюдению историков политической экономии (см. напр. проф. Симоненко Политическая экономия в ее новейших направлениях), старо-историческая школа не порывала связей со всем предшествующим развитием экономической науки и признавала верными большую часть естественных законов народного хозяйства, раскрытых школою Ад. Смита, особенно это можно сказать о Рошере, который и самую науку политической экономии определяет как учение о законах развития народного хозяйства». Этим старо-историческая школа отличается от ново-исторического направления, которое «не хочет знать никаких естественных законов природы народного хозяйства. Оно останавливается исключительно на изучении одних только разнообразных условий, воздействующих на народное благосостояние в различные периоды исторического развития и в настоящее время у различных народов, благодаря разнообразию общественной и государственной организации последних, разнообразию принятых обычаев, а равным образом различию законодательства и задач, поставляемых государством в его экономической политике. Новоисторическое направление отвергает, как ненужный балласт, все

100

посмертной статье Einleitung zu einer KritikderpolitischenOeconomie (NeueZeit1903) Маркс критикует основоположения старой механической теории общества. Классическая политическая экономия исходила из понятия об отвлеченном человеческом индивидууме, основные свойства которого положены самой природой, а не явились в результате исторического развития. Однако этот отдельный и изолированный охотник и рыбак, с которого начинали Смит и Рикардо, принадлежит к безвкусным выдумкам XVIII столетия. Истинной предпосылкой экономической науки может быть только индивидуум, производящий в определенной исторической форме общественной организации. Чем глубже мы погружаемся в изучение истории, тем более мы убеждаемся, что человеческая личность является частью великого социального целого. Человек в буквальном смысле итого слова есть животное общественное, и только в известных социальных условиях он может обособляться от общества, как отдельная, изолированная единица. Следовательно, и отвлеченная человеческая личность есть общественный продукт определенных, конкретных

то, что сделано было до сих пор экономической наукой в деле выяснения общих законов народного хозяйства. Представители этого направления допускают еще в общем принципе громадное значение внешней природы в народном хозяйстве, а потому и необходимость сообразоваться в деле хозяйственной техники с ее требованиями и неизменными законами. Что же касается каких бы то ни было непреложных законов, вытекающих из психической природы человека, то существование таковых совсем отвергается всеми представителями ново-исторического направления на том основании, что психическая природа не есть что-либо постоянное, но всецело зависит от успехов культурного развития, по мере которых нравы становятся мягче, эстетические требования утонченнее, понятия о справедливом и несправедливом—более верными, религиозные представления более возвышенными». Иначе это направление называется социально-этическим, социал-политическим, также Katheder—Socialisten. К нему принадлежат Шмоллер, Шэффле, Вагнер (причисляющий себя по вопросу о методе к старо-исторической школе, высоко ценящий теоретическое направление классической школы), Брентано, Шёнберг и др. Это направление, ныне господствующее (особенно в Германии)—о нем в нашем исследовании подробная речь будет ниже—имеет консервативный характер, марксизму враждебно (говоря вообще, при значительном разнообразии в этом отношении).

101

человеческих условий. Производство, организованное изолированными индивидуумами, является такой же бессмыслицей, как развитие языка без совместной жизни людей. Если экономистам и удавалось, исходя из понятия отвлеченной личности, построить целую социальную систему, то это удавалось только благодаря тому, что классический Робинзон был сыном промышленной Англии, следовательно, в потенции обладал всеми свойствами культурного человека 1).

Необходимо помнить, что Маркс, ученик Савиньи и Гегеля, усвоил себе историко-реалистическое направление не в его первоначальной форме, в которой оно служило консервативной политике, но пришел к нему под давлением социалистических задач и использовал его в революционных интересах, вследствие чего марксизм до самого последнего времени находится с исторической школой политической экономии в более или менее неприязненных отношениях. Его предшественников в реалистическом истолковании действительности нужно скорее всего видеть в лице утопистов Сен-Симона, Фурье, Луи Блана.

Историко-реалистический метод марксизма сказывается уже в его политико-экономическом учении. Своему учению о прибавочной ценности Маркс ставит задачей историческое объяснение капиталистического способа производства. Это разъяснено Энгельсом. «Старый социализм, хотя

1) См. у H. Н. Алексеева. Науки общественные и естественные в историческом взаимоотношении их методов ч. 1. К этой очень хорошей книге отсылаю читателя вообще по вопросу об историчности теорий марксизма. Примиряет г. Алексеев объективирующие и индивидуализирующие тенденции марксизма в идее социальных законов, которые по форме своей естественно необходимы, но по содержанию своему—преходящи и изменчивы. Ср. суждение проф. Скворцова Основания политической экономии: «В сороковых годах, рядом с оппонентами классической школы, выступают представители школы, развивающей далее основные положения Смита и Рикардо и пользующейся дедуктивным методом для исследования экономической жизни, но вместе с тем подтверждающей обширными историческими справками свои выводы. Общею чертою в учении Маркса и Родбертуса является то, что они заявляют себя эволюционистами, т. е. признают, что экономическое развитие и переход общества из одной стадии в другую совершается постепенно и в силу необходимости».

102

и критиковал существующий капиталистический способ производства и его последствия, не мог, однако, объяснить его, а стало быть и покончить с ним: он мог только просто отрицать его, как негодный. А между тем дело было в том, чтобы, с одной стороны, представить этот капиталистический способ, как исторически обусловленный, необходимый для известного исторического периода, а стало быть и преходящий, с другой же стороны, вскрыть внутреннюю его природу, которая все еще оставалась неизвестной, так как критика направлялась пока более на его вредные результаты, чем на ход самого развития. Эта задача была решена открытием прибавочной ценности. Было доказано, что присвоение неоплаченного труда является основой капиталистического производства и происходящей при нем эксплуатации рабочего; что капиталист, даже в том случае, если покупает рабочую силу по полной ценности, которою она обладает на товарном рынке, все-же извлекает из нее большую ценность, чем та, которую он на нее затратил; и что эта прибавочная ценность в последней инстанции образует ту сумму ценности, из которой в руках имущих классов накопляется все растущая масса капиталов. Процесс капиталистического производства и производства капитала был разъяснен».

Теперь мы изложим политики экономическую теорию Маркса с обоснованною на ней социально политическою доктриной по первому тому Капитала с дополнениями из иных сочинений Маркса, сохраняя, по возможности, его собственные слова.

Изложение теории. Богатство обществ, в которых господствует капиталистический способ производства, является «огромных скоплением товаров».

Товар есть, прежде всего, внешний предмет, вещь, которая своими свойствами удовлетворяет какую-либо человеческую потребность.

Всякая полезная вещь, напр., железо, бумага и т. д., может быть рассматриваема с двоякой точки зрения—качественной и количественной. Каждая такая вещь обладает многими качествами и может поэтому быть полезной в различных отношениях. Раскрытие этих различных сторон и вытекающих из них многообразных назначений

103

вещей есть продукт исторического развития. Такой же исторический характер носит и нахождение общественных мер для количественной стороны полезных вещей.

Полезность какой-либо вещи делает ее потребительной ценностью (Gebrauchswert). Но эта полезность не висит в воздухе: обусловленная свойствами самого товарного тела, она помимо него не существует. Само товарное тело, напр., железо, пшеница, алмаз, есть поэтому потребительная ценность, или благо, и это свойство его не зависит от того, много или мало человеческого труда потребовалось для присвоения данных потребительных свойств. Когда речь идет о потребительной ценности, предполагается всегда определенное количество ее, напр., дюжина часов, аршин холста, тонна железа и т. д. Потребительные ценности реализуются лить в пользовании, или потреблении. Они образуют материальное содержание богатства, какова бы ни была его общественная форма. При современной общественной форме они являются вместе с тем и материальными носителями меновой ценности.

Меновая ценность (Tauschwert) представляется, прежде всего, в виде количественного отношения, пропорции, в которой потребительные ценности одного рода обмениваются на потребительные ценности другого рода,—и это отношение постоянно меняется но месту и времени.

Возьмем два товара, напр., пшеницу и железо. Каково бы ни было их меновое отношение, всегда можно составить уравнение, в котором данное количество пшеницы приравнивается к какому-либо количеству железа, напр.. один квартер пшеницы—а центнерам железа. Что же означает это уравнение? Что нечто общее одинаковой величины существует в двух различных вещах, в одном квартере пшеницы и в а центн. железа. Обе, следовательно, равны порознь чему-то третьему, которое само по себе не есть ни то, ни другое. Каждая из этих двух вещей поэтому, поскольку она есть меновая ценность, может быть приведена к этому третьему.

Этим общим не может быть ни геометрическое, ни физическое, ни химическое, ни какое-либо иное естественное свойство товаров. Их физические свойства имеют вообще значение лишь постольку, поскольку они делают их по-

104

лезными предметами, т. е. потребительными ценностями. Но, с другой стороны, очевидно, что характерным для менового отношения товаров является именно его независимость от потребительных ценностей. В самом процессе обмена одна потребительная ценность стоит ровно столько же. сколько и всякая другая, раз она имеется в надлежащей пропорции. Как потребительные ценности, товары имеют, прежде всего, различные качества, как меновые ценности, они могут розниться лишь количеством и не заключают в себе поэтому ни одного атома потребительной ценности.

Если оставить в стороне потребительную ценность товаров, то у них остается только одно свойство, а именно то, что все они —продукты труда. Но раз, мы оставляем в стороне потребительную ценность товара, мы, вместе с этим, отвлекаемся и от всех тех физических элементов и форм, которые делают его потребительной ценностью. Это уже больше не стол, дом, пряжа или какая-либо другая полезная вещь; все его доступные чувственному восприятию свойства улетучились. Что также больше не продукт столярного, плотничьего, прядильного или какого-либо другого определенного производительного труда. Когда продукты труда перестают быть полезностями, то вместе с тем воплощенный в них разнообразный труд утрачивает свой полезный характер, и, стало быть, различие конкретных форм этого труда исчезает; они уже больше не отличаются друг от друга, а все сводятся к равному человеческому труду, выражают абстрактный человеческий труд.

Рассмотрим теперь то, что после всех этих отвлечений осталось в продуктах труда. От них осталась только одна, общая им всем и как бы призрачная, сущность, простой сгусток безразличного человеческого труда, т. е. затрата человеческой рабочей силы — безотносительно к форме затраты. Все эти вещи теперь выражают собою лишь тот факт, что при их производстве потрачена человеческая рабочая сила, что в них накоплен человеческий труд. В качестве кристаллов этой общей всем им общественной субстанции они являются ценностями — товарными ценностями.

То общее, что выражается в меновом отношении, или в меновой ценности товаров, это—их ценность. Потре-

105

бительная ценность, или благо, имеет, согласно сказанному, ценность лишь потому, что в ней осуществлен, материализован, абстрактный человеческий труд. Как же измерить величину этой ценности? Посредством количества содержащейся в ней «созидающей ценность субстанции», т. е. труда. Самое же количество труда измеряется продолжительностью его. Но какой же рабочий принимается за норму, ленивый или прилежный, искусный или неискусный? Труд, образующий субстанцию ценности, есть одинаковый человеческий труд, затрата одинаковой человеческой рабочей силы. Совокупная рабочая сила общества, выражающаяся в товарных ценностях, рассматривается здесь, как одна и та же рабочая сила, хотя она состоит из бесчисленного множества индивидуальных рабочих сил. Каждая из этих индивидуальных рабочих сил представляет собою такую же человеческую силу, как и все другие, поскольку она обладает характером средней общественной рабочей силы и, как таковая, действует, т. е. употребляет для производства какого-либо товара лишь средне необходимое, или общественно-необходимое рабочее время. Общественно же необходимым рабочими временем является то рабочее время, которое, при существующих нормальных в данном обществе условиях производства и средней степени смелости и напряженности труда, необходимо для изготовления той или другой полезной вещи. Поэтому величина ценности какой-либо полезной вещи определяется только количеством общественно-необходимого труда, или общественно-необходимого для ее производства рабочего времени. Каждый отдельный товар считается здесь вообще как средний экземпляр данного рода товара. Ценность одного товара относится к ценности другого товара, как рабочее время, необходимое для производства одного, относится к рабочему времени, необходимому для производства другого. Как ценности, все товары суть только определенные количества застывшего рабочего времени.

Продукты потребления делаются товарами лишь потому, что они продукты частных работ, исполняемых независимо одна от другой. Совокупность этих частных работ составляет общественный труд, как детое. Так как производители входят во взаимные общественные отноше-

106

ния только посредством обмена своих произведений, то и специфический общественный характер их частных работ проявляется лишь в пределах этого обмена. Другими словами, частные работы в действительности осуществляются, как звенья общественного труда, лишь чрез отношения, которые обмен устанавливает между продуктами труда и, посредством этих продуктов, между самими производителями. Только в процессе обмена продукты труда приобретают общественно одинаковую объективную природу, выражающуюся в их ценности и отличную от их разнообразной природы, получающей свое выражение в полезности. Это раздвоение продукта труда на полезность и ценность на практике проявляется только тогда, когда обмен приобрел уже настолько крупные размеры и такое значение, что полезные предметы производятся прямо для обмена, т. е., что то свойство предметов, которое делает их ценностями, принимается во внимание уже при самом их производстве.

Товар не имеет для товаровладельца никакой непосредственной потребительной ценности, иначе он не понес бы его на рынок. Товар данного товаровладельца имеет потребительную ценность для другого. Для своего владельца непосредственно он имеет потребительную ценность лишь постольку, поскольку является носителем меновой ценности и, таким образом, может служить средством для обмена. Поэтому он хочет отдать его в обмен за другой товар, потребительная ценность которого удовлетворяет его потребности. Все товары суть непотребительные ценности для их владельцев и потребительные ценности для их невладельцев. Поэтому они со всех сторон должны переходить из рук в руки. Но этот переход из рук в руки составляет их обмен, а последний ставит их во взаимное отношение в качестве ценностей и реализует их, как таковые. Товары, следовательно, должны реализоваться как ценности, прежде чем они могут реализоваться как потребительные ценности.

В непосредственном обмене продуктов каждый товар представляет собою непосредственное орудие обмена для своего владельца, а для невладельца—эквивалент, но лишь—постольку, поскольку он является для него потре-

107

бительной ценностью. Предмет обмена, следовательно, не получает еще никакой формы ценности, независимой от его собственной потребительной ценности, т. е. от индивидуальной потребности лиц, совершающих обмен. Необходимость этой формы развивается только с возрастанием числа и разнообразия, вступающих в меновой процесс товаров. Задача возникает одновременно со средствами ее разрешения. Оборот, в котором товаровладельцы обменивают и сравнивают свои собственные предметы с другими предметами, никогда не совершается без того, чтобы различные товары различных товаровладельцев не обменивались и не сравнивались в качестве ценностей внутри данного оборота с одним и тем же третьим товаром. Такой третий товар, становясь эквивалентом для различных товаров, непосредственно, хотя и в тесных границах, приобретает всеобщую, или общественную эквивалентную форму. Эта всеобщая эквивалентная форма, с развитием товарного обмена, связывается исключительно с одним особенным товаром, или кристаллизуется в денежную форму.

Широко развитый обмен товаров делает необходимой всеобщую эквивалентную форму—деньги, т. е. какой-нибудь особенный род товаров—у нас золото, серебро,—в котором все другие товары выражают свою ценность, на который вымениваются все прочие товары, который выражает ценности товаров, как одноименных величин, качественно равных и количественно сравнимых. Золото и серебро в том виде, как они выходят из недр земли, тотчас же и фигурируют в качестве непосредственного воплощения всякого человеческого труда. Вот источник магических действии денег. Чисто атомистические отношения между людьми в их общественном процессе производства, а потому независимая от их контроля и сознательной индивидуальной деятельности материальная форма их собственных производственных отношений, проявляются прежде всего в том, что все продукты человеческого труда принимают форму товаров. Загадка денежного фетиша есть поэтому та же загадка товарного фетиша, которая лишь стала вполне видимой и ослепляет взор своим металлическим блеском.

108

Денежная форма товаров есть цена. Цена есть денежное название овеществленного в товаре труда.

Поскольку меновой процесс товаров переносит их из рук, в которых они не суть потребительные ценности, в руки, в которых они суть потребительные ценности, он представляет собою общественный обмен веществ. Процесс товарного обмена прекращается вместе с тем, как товар попадает в руки, в которых он есть потребительная ценность. С формальной стороны общественный обмен веществ состоит в перемене форм, или в метаморфозе товаров. Когда товар обменивается на золото, то он в то же время меняет свою потребительную форму на форму ценности. Когда золото обменивается на товар, то вместе с тем форма его меновой ценности превращается в форму потребительной ценности. Ткач продает 20 арш. холста и на вырученную сумму приобретает библию, которая должна войти в дом ткачи уже как потребительная ценность и там удовлетворять потребности в душеспасительном чтении. Меновой процесс, следовательно, совершается в двух противоположных и друг друга исполняющих метаморфозах: в превращении товара в деньги и в обратном превращении денег в товар. Моменты этого товарного метаморфоза представляют в то же время сделки товаровладельца: продажу—обмен товара на деньги: покупку—обмен денег на товар, и совокупность этих двух актов: продажу для покупки.

Меновой процесс товаров происходит, следовательно, в виде такого изменения формы: Товар—Деньги—Товар. Т-Д-Т.

По своему материальному содержанию это движение есть T—Т, обмен товара на товар, обмен продуктов общественного труда, результатом которого исчерпывается самый процесс.

Служа посредником при обращении товаров, деньги приобретают функцию средства обращения.

Перемена форм, в которой совершается вещественный обмен продуктов труда, Т—Д—Т, обусловливает то, что одна и та же ценность представляет, в качестве товара, исходный пункт этого процесса и, как товар же, воз-

109

вращается обратно к этому самому пункту. Таким образом, это движение товаров является круговоротом. Денежная его форма, наоборот, исчезает, как только его круговорот закончится. Она имеет своим результатом постоянное отдаление денег от их исходного пункта, а не возвращение их к нему. Форма движения, непосредственно придаваемая деньгам товарным обращением, состоит в постоянном переходе их из рук одного товаровладельца в руки другого. Это и составляет обращение, или оборот денег.

Товарное обращение есть исходная точка капитала. Деньги, как деньги, и деньги, как капитал, сначала отличаются только своей различной формой обращения.

Непосредственная форма товарного обращения есть Т—Д—Т, превращение товара в деньги и обратное превращение денег в товар, продажа для покупки. Но рядом с этой формой мы находим вторую, совершенно от нее отличную, форму Д—Т—Д, превращение денег в товар и обратное превращение товара в деньги, покупку для продажи. Деньги, которые в своем движении описывают этот последний круговорот, превращаются в капитал, становятся капиталом и уже по самому своему назначению являются капиталом.

Форма обращения Д—Т—Д, по результату процесса, заключается в обмене денег на деньги, Д—Д. Очевидно, что процесс обращения Д—Т—Д представлялся бы нелепо бессодержательным, если бы этим обходным путем обменивалась одна сумма денег на такую же самую сумму, напр., 100 ф. ст. на 100 ф. ст. Одна сумма денег может вообще отличаться от другой только своей величиной. Процесс Д—Т—Д обязан своим содержанием не качественному различию его крайних членов, так как они оба—деньги, а только их количественному различию. В результате этого процесса из обращения извлекается больше денег, чем сколько их было внесено в обращение при начале операции. Хлопок, купленный за 100 ф. ст., перепродается, напр., за 100+10 ф. ст., или за 110 ф. ст. Полная форма этого процесса должна быть представлена, поэтому, следующим образом: Д—Т—Д´, где Д´=∆Д, т. е. равняется первоначально затраченной сумме плюс некото-

110

рое приращение. Это приращение, или излишек сравнительно с первоначальной ценностью Маркс называет прибавочной ценностью (Mehrwert, surplus-value). Первоначально авансированная ценность таким образом не только сохраняется в обращении, но в обращении изменяется также ее величина: к ней присоединяется некоторая прибавочная ценность, или она возрастает. И это-то движение превращает ее в капитал.

Простое обращение товаров—продажа для покупки—служит средством для достижения конечной цели, лежащей вне обращения, а именно для присвоения потребительных ценностей, т. е. для удовлетворения потребностей. Обращение же денег, как капитала, наоборот, является целью самодовлеющей, так как при нем употребление ценности происходит только внутри этого вечно возобновляющегося и равного себе движения. Поэтому, движение капиталов ничем не ограничено.

Изменение ценности денег, долженствующих превратиться в капитал, не может произойти в них самих, потому что, как покупательное и платежное средство, они реализуют только цену товара, который на них покупают, или за который ими платят, и в то же время, сохраняя свою собственную форму, гак бы застывают на подобие окаменелости в данной величине ценности. Точно также изменение это не может произойти из второго акта обращения—перепродажи товара,—ибо этот акт только превращает товар из его естественной формы обратно в денежную форму. Изменение должно, следовательно, совершаться с товаром, который покупается в первом акте Д—Т, но не с ценностью этого товара, так как обмениваются эквиваленты, т. е. товар оплачивается по его ценности. Изменение, таким образом, может произойти только из потребительной ценности этого товара, как таковой, т. е. из его потребления. Для того, чтобы извлекать из потребления товара ценность, наш владелец денег должен быть настолько счастлив, чтобы открыть внутри сферы обращения, на рынке, такой товар, потребительная ценность которого обладала бы особенным свойством рождать ценность, товар, действительное потребление которого само было бы овеществлением труда и, стало быть, созда-

111

нием ценности. И владелец денег действительно находит на рынке такой специфический товар—способность к труду, или рабочую силу.

Для превращения денег в капитал владелец денег должен найти на товарном рынке свободного рабочего, свободного в двояком смысле: с одной стороны, рабочий, являясь свободным человеком, должен располагать своей рабочей силой, как своим собственным товаром, с другой стороны—у него не должно быть других товаров для продажи, он должен быть свободным от всего, свободным от всяких предметов, необходимых для овеществления его рабочей силы.

Ценность рабочей силы, как и ценность всякого другого товара, определяется рабочим временем, необходимым для производства, а, следовательно, и для воспроизведения этого специфического товара. Поскольку она есть ценность, сама рабочая сила представляет только определенное количество овеществленного в ней среднего общественного труда. Рабочая сила существует только как способность живой личности человека. Производство первой, следовательно, заранее предполагает существование второй. Раз живая личность налицо, производство рабочей силы состоит в ее воспроизведении, в ее восстановлении, или в поддержании ее жизни (и ее потомства). Для поддержания своей жизни личность нуждается в известном количестве средств существования. Рабочее время, необходимое для производства рабочей силы, сводится, таким образом, к рабочему времени, необходимому для производства этих средств существования, или, другими словами, ценность рабочей силы есть ценность средств существования, необходимых для поддержания жизни ее владельца (и его семьи). Естественные потребности, напр., нища, одежда, отопление, квартира и т. д. различны, смотря по климатическим и другим естественным особенностям страны. С другой стороны, и размеры так называемых необходимых потребностей так же, как и способ их удовлетворения, представляют продукт исторического развития и обусловлены поэтому, по большей части, культурным уровнем страны, а, стало быть, между прочим, существенным образом определяются и тем, при

112

каких условиях и, следовательно, с какими привычками и жизненными требованиями образовался класс свободных рабочих. В противоположность всем другим товарам, определение ценности рабочей силы содержит, таким образом, в себе элементы исторический и моральный. Но для определенной страны и в определенный период времени средний уровень необходимых средств существования является величиной данной.

Если предположить, что в массе товаров, требующихся для производства рабочей силы средним числом в один день, заключается 6 часов общественного труда, то в рабочей силе ежедневно овеществляется полдня среднего общественного труда, или другими словами, половина рабочего дня нужна для ежедневного производства рабочей силы. Это количество труда, требующееся для ежедневного производства рабочей силы, составляет дневную ценность ее, или ценность ежедневно восстановляемой рабочей силы. Если полдня среднего общественного труда выражается в количестве золота в 3 шиллинга или в 1 талер, то один талер есть цена, соответствующая дневной ценности рабочей силы. Если владелец рабочей силы продает ее ежедневно за один талер, то продажная цена рабочей силы равна ее ценности, и, по нашему предположению, владелец денег, стремящийся к превращению своих талеров в капитал, платит эту ценность.

Но прошедший труд, заключающийся в рабочей силе, и живой труд, который она может выполнить, ее ежедневные средства существования и ее ежедневная трата—две совершенно различные величины. Первая определяет ее меновую ценность, вторая составляет ее потребительную ценность. То обстоятельство, что для поддержания жизни рабочего в продолжение 24 часов нужно только пол рабочего дня, нисколько не мешает ему работать целый день. Ценность рабочей силы и ее эксплуатация в процессе труда, следовательно, две различные величины. Это различие в ценности капиталист и имел в виду, когда покупал рабочую силу. Ее полезное свойство, ее способность производить пряжу или сапоги, было только conditio sine qua non: труд должен быть издержан в полезной форме для того, чтобы образовать ценность. Решающее значе-

113

ние имела здесь специфическая потребительная ценность этого товара, т. е. его способность быть источником ценности, и притом—большего количества ценности, чем та ценность, которую он сам имеет. В этом и заключается специфическая услуга, которой капиталист ждет от рабочей силы. И при этом он поступает сообразно с вечными законами товарного обмена. В самом деле, продавец рабочей силы, как и продавец всякого другого товара, реализует ее меновую ценность, отчуждая ее потребительную ценность. Он не может получить одной, не отдавая другой. Потребительная ценность рабочей силы, самый труд так же мало принадлежит продавцу ее, как потребительная ценность проданного масла—торговцу маслом. Владелец денег уплатил дневную ценность рабочей силы; ему принадлежит поэтому потребление ее в продолжение одного дня, т. е. дневной труд. То обстоятельство, что дневное содержание рабочей силы стоит только пол рабочего дня, хотя рабочая сила может действовать, т. е. работать, целый день, что поэтому ценность, которую создает ее потребление в продолжение одного дня, вдвое больше ее собственной ценности, составляет особенное счастье покупателя, но ни в каком случае не составляет несправедливости по отношению к продавцу. В этом и состоит эксплуатация рабочей силы капиталом, или рабочего капиталистом.

Ту часть рабочего дня, в продолжение которой рабочий производит только ценность своей рабочей силы, Маркс называет необходимым рабочим временем, а труд, потраченный в это время,—необходимым трудом: необходимым для рабочего, так как этот труд независим от общественной формы процесса труда; необходимым для капиталиста и капиталистического мира, так как постоянное существование рабочего есть основа собственного бытия капитала. Второй период процесса труда, в течение которого рабочий трудится уже за пределами необходимого труда, хотя и стоит ему труда, траты рабочей силы, но не образует для него, рабочего, никакой ценности. Он образует прибавочную ценность, которая дарит капиталиста всею прелестью улыбки творения, созданного из ничего. Эту часть рабочего дня Маркс называет прибавочным рабочим вре-

114

менем (Surplusarbeitszeit), а потраченный в течение этого времени труд—прибавочным трудом (Mehrarbeit, surplus labour). Понимая ценность вообще, как застывшее рабочее время, как овеществленный труд, и прибавочную ценность он рассматривает, как застывшее прибавочное рабочее время, как овеществленный прибавочный труд. Разные общественно-экономические формации, напр., рабское общество и общество, основанное на наемном труде, отличаются друг от друга лишь формой, в которой этот прибавочный труд выжимается у непосредственного производителя. Если обе части рабочего дня равны, то это значит, что работник работает одну половину дня на себя, а другую половину на капиталиста.

Так Маркс обосновывает то положение, что капиталь есть овеществление чужого неоплаченного труда. И это образует первую половину его экономической теории. На этом ин, однако, не останавливается. Во второй половине своей теории он пытается доказать, что в недрах капиталистического производства складываются условия грядущего социалистического строя, что капитал сам себе роет могилу, и что социалистический строй будет неизбежными следствием этого процесса. В качестве отдельных звеньев в эту теорию общественного развития входит целый ряд частных теорий.

Теория накопления (accumulation) и сосредоточения (centralisation) штопала. Если прибавочная ценность не издерживается на личное потребление, а затрачивается и употребляется в виде капитала, то возникает новый капитал и присоединяется к прежнему. Такое превращение прибавочной ценности в капитал называется накоплением капитала.

При товарном способе производства, при котором средства производства составляют собственность частных лиц, где рабочий поэтому или изолированно и самостоятельно производит товары или же, при отсутствии средств для самостоятельного производства, продает свою рабочую силу, как товар,—кооперация в широких размерах может осуществиться только вследствие возрастания индивидуальных капиталов, или по мере обращения общественных средств производства и средств существования в частную собственность отдельных капиталистов. Почва товарного

115

производства допускает производство в широких размерах только в капиталистической форме. Некоторое накопление капитала в руках индивидуальных товаропроизводителей составляет поэтому необходимую предпосылку специфически капиталистического способа производства. Оно может быть названо первоначальным накоплением, потому что оно есть не исторический результат специфически-капиталистического способа производства, а его историческое основание. Как бы оно ни произошло, но все способы увеличения общественной производительности труда, возникающие на этой почве, суть в то же время способы для увеличения производства прибавочной ценности, или прибавочного продукта, который служит образовательным элементом накопления. Эти способы, следовательно, являются в. то же время способами производства капитала при помощи капитала, или способами его ускоренного накопления. Непрерывное превращение прибавочной ценности в капитал выражается в возрастающей величине капитала, вступающего в процесс производства. Оно становится в свою очередь основанием для производства в более широких размерах, для сопровождающих его способов увеличения производительности труда и для ускорения производства прибавочной ценности. Таким образом, если известная степень накопления капитала является условием специфически-капиталистического способа производства, то последний, в свою очередь, обусловливает более быстрое накопление капитала. С накоплением капитала развивается, таким образом, специфически-капиталистический способ производства, а со специфически-капиталистическим способом производства развивается накопление капитала.

Поскольку капиталист представляет олицетворенный капитал, побудительным мотивом его действий служит не потребительная ценность и потребление, а меновая ценность и ее увеличение. Как фанатик возрастания ценности, он беспощадно принуждает человечество к производству ради производства. В этой своей роли он разделяет с собирателем сокровищ абсолютную жажду обогащения. Но что у того является индивидуальной манией, то у капиталиста есть действие общественного механизма, в котором он составляет только одно колесо. Кроме того, развитие капи-

116

талистического производства делает необходимым постоянное увеличение капитала, вложенного в промышленное предприятие, а конкуренция повелительно диктует каждому индивидуальному капиталисту законы, присущие капиталистическому способу производства, как внешние принудительные законы. Она принуждает его постоянно расширять свой капитал, чтобы сохранить его, увеличивать же его он может только посредством прогрессивного накопления.

Каждый из отдельных капиталов, из которых слагается общественный капитал, представляет более или менее значительную концентрацию средств производства и соответственно большую власть капиталиста над большею или меньшею армией рабочих. Каждое накопление становится средством нового накопления. Умножая количество богатства, действующего в виде капитала, накопление увеличивает концентрацию этого капитала в руках отдельных капиталистов, а, следовательно, расширяет условия для производства в больших размерах и для специфически-капиталистического способа производства.

Это—накопление (accumulation) капитала и концентрация средств производства. Эту теорию можно было бы назвать diereintechnischeKonzentrationstheorie (вслед за некоторыми излагателями Капитала).

От этого накопления и концентрации нужно отличать сосредоточение (централизацию) капитала (die socialökonomische Konzentrationstheorie). Эта теория (вторая половина общей теории накопления и сосредоточения капитала) состоит в следующем.

Возрастание общественного капитала совершается посредством возрастания многих индивидуальных капиталов. При прочих одинаковых условиях, каждый из этих отдельных капиталов, а вместе с ним и концентрация средств производства, возрастает соразмерно с тем, какую часть общественного капитала он образует. В то же время являются отпрыски первоначального капитала, которые, отделившись от него, действуют как новые самостоятельные капиталы. Большую роль при этом играет, между прочим, раздел имуществ в семействах капиталистов. Поэтому с накоплением капитала более или менее возрастает число капиталистов. Два обстоятельства

117

характеризуют этот род концентрации, непосредственно покоящийся на накоплении, или даже тождественный с ним. Во-первых, возрастание концентрации общественных средств производства в руках отдельных капиталистов, при прочих равных условиях, ограничивается степенью возрастания общественного богатства. Во-вторых, часть общественного капитала, вложенная в каждую отдельную отрасль производства, разделяется между многими капиталистами, которые противостоят друг другу, как независимые и друг с другом конкурирующие товаропроизводители. Итак, мы видим, что не только накопление и сопутствующая ему концентрация раздробляется и происходит в одно и то же время на многих пунктах, но и возрастание функционирующих капиталов сопровождается образованием новых и раздроблением старых. Накопление является, таким образом, с одной стороны, растущею концентрацией средств производства и растущим господством над трудом, с другой стороны—взаимным отталкиванием многих индивидуальных капиталов.

Этому раздроблению всего общественного капитала на многие индивидуальные капиталы, или взаимному отталкиванию его составных частей, противодействует их притяжение. Это уже не простая концентрация средств производства, тождественная с накоплением, не простое господство над трудом. Это концентрация образовавшихся уже капиталов, уничтожение их индивидуальной самостоятельности, экспроприация капиталиста капиталистом, превращение многих мелких капиталов в небольшое число крупных. Этот процесс тем отличается от первого, что он предполагает лишь изменение в распределении имеющихся уже и функционирующих капиталов, и что его поле действия не ограничено, следовательно, абсолютным ростом общественного богатства, или абсолютными границами накопления. В одном месте капитал накопляется в одних руках в громадных массах, потому что в других местах он исчез из многих рук.

Конкуренция заставляет удешевлять товары. Дешевизна же товаров зависит, caeteris paribus, от производительности труда, которая в свою очередь зависит от размеров производства. Крупные капиталы побивают поэтому

118

мелкие. Сверх того, с развитием капиталистического способа производства возрастает минимальный размер отдельного капитала, потребный для ведения дела при нормальных условиях. Поэтому мелкие капиталы вытесняются в те сферы производства, в которых крупная промышленность встречается только спорадически, или которыми она еще не вполне овладела. Конкуренция свирепствует здесь в прямом отношении к числу и в обратном отношении к величине соперничествующих капиталов. Она всегда оканчивается гибелью многих мелких капиталистов, капиталы которых частью переходят в руки их победителя, частью исчезают.

По мере того, как развивается капиталистическое производство и накопление, развиваются также конкуренция и кредит—эти два могущественнейшие рычага централизации, сосредоточения капитала. Вместе с тем прогресс накопления увеличивает материал для централизации, т. е. отдельные капиталы, между тем как расширение капиталистического производства создает, с одной стороны, общественную потребность, с другой—технические средства для тех громадных промышленных предприятий, проведение которых связано с предыдущим сосредоточением капитала. Вт. настоящее время поэтому сила взаимного притяжения отдельных капиталов и тенденция к централизации сильнее, чем когда-либо. Если даже относительные размеры и энергия движения в направлении к централизации в известной степени определяются достигнутой уже величиной капиталистического богатства и степенью совершенства экономического механизма, то прогресс сосредоточения отнюдь не зависит от положительного возрастания общественного капитала. И это-то именно и отличает централизацию от концентрации, составляющей лишь иное выражение расширенного воспроизведения. Централизация может происходить путем простого изменения распределения существующих уже капиталов, вследствие простого изменения в количественной группировке составных частей общественного капитала. Капитал может здесь возрасти до огромных размеров в одних руках, потому что в другом месте он ускользнул из многих рук. В данной отрасли промышленности централизация достигла бы

119

своих крайних пределов в том случае, если бы все затраченные на нее капиталы слились в один единичный капитал. В каком-нибудь данном обществе пределы эти были бы достигнуты лишь в тот момент, когда весь общественный капитал соединился бы в руках какого-нибудь одного капиталиста или в руках какого-нибудь одного общества капиталистов.

Централизация довершает дело накопления, давая возможность промышленным капиталистам расширять размеры своих операций. Очевидно, однако, что накопление очень медленная процедура в сравнении с централизацией, которая нуждается лишь в том, чтобы изменить количественную группировку интегральных составных частей общественного капитала.

Процесс накопления и сосредоточения влечет за собью важные отрицательные стороны промышленной жизни—кризисы и обнищание рабочих.

Кризисы. До тех пор, пока машинное производство расширяется в какой-либо отрасли промышленности на счет ремесленного или мануфактурного, успех его настолько же верен, насколько верна, положим, победа армии, вооруженной игольчатыми ружьями, над армией стрелков из лука. Этот первый период, когда машина только начинает завоевывать себе сферу действия, имеет важное, решающее значение, в виду чрезвычайной прибыли, которая производится при помощи машин. Эта прибыль не только сама по себе образует источник ускоренного накопления, но еще постоянно притягивает к особо прибыльной сфере производства крупную долю добавочного общественного капитала, постоянно вновь образующегося и ищущего новых помещений. Особенные преимущества первого периода «бури и натиска» повторяются в тех отраслях производства, куда вновь вводятся машины. Но как только фабричная система достигла в своем развитии известной широты и известной зрелости; как только ее техническая основа, т. е. машины, производятся машинным же способом; как только в добывании угля и железа, а также в способе обработки металлов и в транспортном деле произошел переворот; вообще, как только созданы общие условия производства, соответствующие крупной промышленности,—с

120

этого момента машинный способ производства приобретает известную эластичность, способность к быстрому расширению, пределы которому ставятся лишь сырым материалом и рынком сбыта.

Эта громадная, дающая себя знать в толчках, растяжимость фабричного производства и его зависимость от мирового рынка необходимо порождают лихорадочную производительность и следующее за производственной горячкой переполнение рынков, сокращение которых парализует производство. Промышленная жизнь, таким образом, превращается в последовательный ряд периодов среднего оживления, процветания, перепроизводства, кризиса и застоя. Необеспеченность и неустойчивость, которым машинное производство подвергает труд, а, следовательно, и судьбу рабочего, делаются Нормальными, когда наступает эта периодичность промышленного цикла.

Как небесные тела, будучи раз приведены в известное движение, постоянно его повторяют, так и общественное производство, раз оно брошено в это движение непеременного расширения и сокращения, также постоянно повторяет его. Действия, в свою очередь, становятся причинами, и различные перипетии всего процесса, который постоянно воспроизводит свои собственные условия, принимают форму периодичности. Но только с того момента, как машинное производство, пустив достаточно глубокие корни, стало оказывать подавляющее влияние на все национальное производство; как, благодаря ему, внешняя торговля начала преобладать над внутренней; как мировой рынок последовательно присоединил к себе обширные территории в Новом Свете, в Азии и в Австралии; как, наконец, число отдельных промышленных наций, вступивших на арену международной экономической борьбы, стало довольно значительным,—только с этого момента начались повторяющиеся циклы, фазы которых обнимают целые годы, и которые упираются всегда в общий кризис, завершающий один цикл и являющийся отправной точкой для другого. Для настоящего времени период этих циклов составляет 10—11 лет, но нет никакого основания считать эту величину постоянной. Наоборот, следует предположить, что

121

она изменяется, и что продолжительность циклов будет постепенно сокращаться.

Кризисы свидетельствуют, что современное буржуазное общество, создавшее столь могущественные средства производства и обмена, подобно магу, не умеющему справиться с вызванными им же самим подземными силами. В течение последних десятилетий история промышленности и торговли представляет собою историю возмущения производительных сил против современной организации производства, против отношений собственности, которые являются условием существования для буржуазии и ее господства. Каждый кризис систематически уничтожает не только массу уже созданных продуктов, но и значительную часть самих производительных сил. Общество поражает эпидемия, которая показалась бы нелепостью во всякую другую историческую эпоху,—эпидемия перепроизводства. Общество вдруг возвращается к состоянию варварства; можно было бы предположить, что голод или истребительная война лишили его всех средств существования; кажется, будто вся его промышленность и торговля окончательно погибли. А почему? Потому, что общество обладает излишком цивилизации, избытком средств существования, излишне развитою промышленностью и торговлею. Производительные силы, которыми оно располагает, уже не только не способствуют развитию буржуазных отношений собственности, но, напротив, стали слишком могучи для этих отношений, которые для них превращаются в путы: и всякий раз, когда общественным производительным силам удается освободиться от этих пут, это освобождение сопровождается потрясением всего общественного строя и угрожает существованию буржуазной собственности. Буржуазный строй оказывается слишком тесным для того, чтобы вмещать богатства, созданные в его же недрах.

Обнищание рабочих. Чем больше общественное богатство, чем значительнее функционирующий капитал, размеры и энергия его возрастания, а следовательно, чем больше также абсолютная величина пролетариата и производительная сила его труда, тем больше промышленная резервная армия. Рабочая сила, готовая к услугам капитала, развивается вследствие тех же причин, как и сила расшире-

122

ния капитала. Относительная величина промышленной резервной армии возрастает вместе с силами, в которых заключается богатство. Но чем больше эта резервная армия в сравнении с активной рабочей армией, тем значительнее постоянный избыток населения, или те слои рабочих, нищета которых находится в обратном отношении к тягости их труда. Наконец, чем больше инвалидов и пр., этих Лазарей рабочего населения, и, вообще, чем значительнее вся промышленная резервная армия, тем больше официальный пауперизм. Это абсолютный всеобщий закон капиталистического накопления.

Механизм капиталистического производства и накопления сам постоянно приспособляет число рабочих к потребностям самовозрастания капитала. Первое слово этого приспособления—создание относительного перенаселения, иди промышленной резервной армии, и последнее слово—нищета все больших и больших слоев активной рабочей армии и тянущая вниз гиря пауперизма. Закон, по которому все большая и большая масса средств производства может, благодаря прогрессу производительности труда, приводиться в движение все с меньшей и меньшей затратой человеческой силы—этот закон на капиталистической почве, где не рабочий управляет орудиями труда, а орудия труда управляют рабочим, выражается в том, что чем больше производительная сила труда, тем больше давление рабочих на их средства занятия, тем неустойчивее поэтому условия их существования, основа которых—продажа собственной силы для увеличения чужого богатства, или для самовозрастания капитала. Таким образом, более быстрое возрастание средств производства и производительности труда, чем производительного населения, в капиталистическом обществе выражается, наоборот, в том, что рабочее население постоянно растет быстрее, чем потребности самовозрастания капитала.

При капиталистической системе применение всех способов увеличения общественной производительной силы труда происходит на счет индивидуального рабочего. Все средства к развитию производства превращаются в средства господства над производителем и эксплуатации его; они уродуют рабочего, делая из него получеловека, унижа-

123

ют его, превращая его в придаток машины; уничтожая утомительность труда, они вместе с тем упраздняют его содержание, отчуждают от рабочего духовные силы процесса труда в той же мере, в какой наука соединяется с этим последним на правах самостоятельной силы; они уродуют условия, в которых рабочий трудится, подчиняют его во время процесса труда самому мелочному, злобно-придирчивому деспотизму, превращают всю его жизнь в рабочее время, бросают его жену и детей под джаггернаутову колесницу капитала. Но все способы производства прибавочной ценности являются вместе с тем и способами накопления, всякое же расширение накопления становится, наоборот, средством развития этих способов. Отсюда следует, что по мере накопления капитала положение рабочего должно ухудшаться, будет ли плата его высока или низка. Наконец, закон, который всегда поддерживает равновесие между относительным избытком населения, или промышленной резервной армией, и размером и энергией накопления, сильнее приковывает рабочего к капиталу, чем молот Гефеста приковал Прометея к скале. Закон этот обусловливает накопление нищеты, соответствующее накоплению капитала. Накопление богатства на одном полюсе есть, следовательно, в то же самое время накопление нищеты, мук труда, рабства, невежества, одичания и нравственного падения на противоположном полюсе, т. е. на стороне класса, производящего свой собственный продукт в виде капитала.

Все существовавшие до сих пор формы общественного строя покоились на антагонизме угнетающего и угнетаемого класса. Но, чтобы угнетать какой-либо класс, необходимо, по крайней мере, обеспечить ему такие условия существования, которые позволяли бы ему жить в рабстве. В цветущую эпоху феодализма крепостному удавалось сделаться гражданином городской общины, а эмбриональный буржуа средних веков сделался настоящим буржуа под игом феодального абсолютизма. Современный рабочий, напротив, не только не возвышается с прогрессом промышленности, но все ниже и ниже опускается, опускается даже ниже жизненного уровня своего собственного класса. Рабочий впадает в нищету, нищета растет еще быстрее, чем насе-

124

ление и богатство. Таким образом, становится очевидным, что буржуазия неспособна выполнять роль правящего класса и возводить условия своего классового существования в высший закон, управляющий всем обществом. Она не может править потому, что неспособна обеспечить существование своему рабу, даже в условиях его подневольной жизни, потому, что она заставляет его опуститься до такого положения, при котором ей самой приходится кормить его, а не кормиться от него. Общество не может более существовать под господством буржуазии, иными словами, ее существование не совместимо более с существованием общества.

Теория социальной революции (soziale Revolution), или теория крушения (Zusammenbruchstheorie, Zusammenbruchshypothese). Идея социальной революции кратко выражена в Zur Kritik der politischen Oekonomie—во введении. На известной ступени своего развития материальные производительные силы общества впадают в противоречие с существующими производственными отношениями, или, что служит лишь юридическим выражением их, с отношениями собственности, среди которых они до тех пор двигались. Из форм развития производительных сил эти отношения превращаются в их путы. Тогда наступает эпоха социальной революции 1).

О деятелях грядущей социальной катастрофы, пролетариате, Маркс говорит в Коммунистическом манифесте. Пролетариат приготовляется к своей роли обнищанием и озлоблением против угнетателей. Но этого мало. Сюда присоединяется еще то обстоятельство, что пролетариат, представляя собою неизбежное детище крупной промышленности, вследствие самого прогресса промышленности— объединяется. Самым основным условием существования класса буржуазии и его господства является накопление богатства в руках частных лиц, образование и возраста-

1) Auf einer gewissen Stufe ihrer Entwicklung geraten die materiellen Produktivkräfte der Gesellschaft in Widerspruch mit den vorhandenen Produktionsverhältnissen, oder, was nur ein juristischer Ausdruck dafür ist, mit den Eigentumsverhältnissen, innerhalb deren sie sich bisher bewegt hatten. Aus Entwicklungsformen der Produktivkräfte schlagen diese Verhältnisse in Fesseln derselben ein. Es tritt dann eine Epoche sozialer Revolution ein.

125

ниекапитала. Капитал же не может существовать без наемного труда. Но самый факт существования наемного труда возможен лишь при господстве конкуренции в среде рабочих. Прогресс промышленности, пассивным и бессознательным агентом которого является буржуазия, ставит на место разъединения рабочих посредством конкуренции их объединение путем ассоциации. Таким образом, с развитием крупной промышленности у буржуазии ускользает из-под ног та почва, на которой зиждутся ее имущественные отношения и ее способ присвоения. Буржуазия производит прежде всего своих собственных могильщиков. ее поражение и победа пролетариата одинаково неизбежны.

Пролетариат проходит различные фазы развития. Его борьба против буржуазии начинается со дня его появления на свет. Сначала борьба ведется поодиночке каждым отдельным рабочим, затем рабочими одной и той же фабрики, наконец рабочими одной и той же профессии в данной местности против того буржуа, который непосредственно их эксплуатирует. Они не довольствуются борьбой против одного только буржуазного способа производства, но и направляют свою борьбу против орудий производства: они уничтожают заграничные товары, с которыми им приходится конкурировать, разбивают машины, поджигают фабрики и стараются отвоевать назад потерянную позицию средневекового ремесленника. На этой ступени развития пролетариат представляет собой несвязную массу, рассеянную по всей стране и разъединенную конкуренцией. Если рабочие иногда объединяются, чтобы действовать сплоченной массой, то это является результатом не их самостоятельного объединения, но объединения буржуазии, которая для достижения своих политических целей должна приводить в движение весь пролетариат, и которой в данный момент это может еще удаваться. На этой ступени развития рабочие сражаются еще не со своими собственными врагами; но с врагами своих врагов, т. е. с остатками абсолютной монархии, поземельными собственниками, непромышленными буржуа, мелкими буржуа. Между тем, с развитием промышленности пролетариат не только численно растет, но и концентрируется в более значи-

126

тельных массах; растет сила пролетариев, и они начинают сознавать эту силу. Интересы и условия существования пролетариев все более и более выравниваются, по мере того, как машина сглаживает всякие различия разных видов труда и приводит заработную плату почти повсюду к одинаково низкому уровню. Вследствие все усиливающейся конкуренции между самими буржуа и порождаемых ею торговых кризисов заработок становится все более и более неверным; непрерывное совершенствование машин делает положение рабочего все более и более шатким; индивидуальные столкновения между рабочим и буржуа принимают все в большей и большей степени характер столкновений между двумя классами. Рабочие начинают образовывать коалиции для борьбы против буржуа с целью поддержания данного уровня заработной платы. Они доходят даже до образования постоянных ассоциаций, предвидя эту случайную борьбу. Местами борьба эта переходит в открытые восстания. Иногда рабочим удается одержать победу, но эта победа бывает эфемерна. Действительным результатом их борьбы является не столько непосредственный успех, сколько рост солидарности рабочих. Укреплению чувства солидарности способствует усовершенствование путей сообщения, позволяющее рабочим различных областей завязывать сношения друг с другом. А одного простого соприкосновения бывает уже достаточно для того, чтобы превратить борьбу рабочих в отдельных местностях, повсюду имеющих один и тот же вид, в национальную борьбу, в борьбу классовую. Но всякая классовая борьба есть борьба политическая. С этого времени непосредственною целью всех фракций пролетариата становится—организация пролетариев в классовую партию, лишение буржуазии господства, приобретение пролетариатом политической власти.

Последний акт будущего социального переворота, крушения капиталистического строя и наступления социалистического государства, Маркс яркими красками рисует в Капитале, как историческую тенденцию капиталистического накопления.

Исторический генезис капитала означает только экспро-

127

приацию непосредственного производителя, разложение частной собственности, основанной на собственном труде.

Частная собственность, как противоположность общественной, коллективной собственности, существует только там, где орудие труда и внешние условия труда принадлежат частным лицам. Но сообразно тому, являются ли эти частные лица рабочими или нерабочими, и частная собственность носит различный характер. бесконечно многообразные оттенки, которые она представляет на первый взгляд, суть только отражения переходных состояний, лежащих между этими двумя крайностями.

Частная собственность рабочего на средства его производства составляет основание мелкого производства, мелкое же производство является необходимым условием развития общественного производства и свободной индивидуальности самого рабочего. Правда, этот способ производства существует также и в рамках рабства, крепостного строя и других отношений зависимости. Но он процветает, развивает всю свою энергию, приобретает вполне классическую форму только там, где рабочий является свободным частным собственником своих условий труда, которые он сам пускает в ход, крестьянин—собственником земли, которую он обрабатывает, ремесленник—собственником орудий, с которыми он справляется, как виртуоз с инструментом.

Этот способ производства предполагает раздробление земли и других средств производства. Он исключает как концентрацию последит, так и кооперацию, т. е. он не допускает разделения труда внутри одного и того же процесса производства, общественного господства над природой и управления ее силами, свободного развития общественных производительных сил. Он совместим только с очень узкими, стихийными рамками производства и общества. Увековечить его значило бы «декретировать всеобщую посредственность». На известной ступени своего развития он сам порождает материальные средства своего уничтожения. С этого момента внутри общества пробуждаются силы и страсти, которые он сковывает. Он должен быть уничтожен, и он уничтожается. Его уничтожение, превращение индивидуальных и разрозненных средств

128

производства в концентрированные и общественные, т. е. мелкой собственности многих в крупную собственность немногих, отнятие средств существования и орудий труда у народных масс, эта ужасная и трудная экспроприация народной массы составляет доисторический период в жизни капитала. Она объемлет собою целый ряд насильственных способов. Экспроприация непосредственных производителей совершается с самым беспощадным вандализмом, под действием самых низких побуждений, самых грязных, самых мелочно-злобных страстей. Частная собственность, добытая собственным трудом и знаменующая собой, так сказать, сращение индивидуального независимого производителя с условиями его труда, вытесняется капиталистической частной собственностью, основанной на эксплуатации чужого, но формально свободного труда.

После того, как этот процесс преобразования уже достаточно в глубь и в ширь разложил старое общество, и рабочие оказались превращенными в пролетариев, а условия их труда—в капитал, после того, как капиталистический способ производства стал уже на собственные .ноги,—дальнейшее обобществление (Vergesellschaftung, socialisation) труда и дальнейшее превращение земли и других средств производства в средства производства, общественно эксплуатируемые, т. е. сообща применяемые, иными словами, дальнейшая экспроприация частных собственников облекается в новую форму. Теперь подлежит экспроприации уже не рабочий, ведущий самостоятельное хозяйство, но капиталист, эксплуатирующий многих рабочих.

Эта экспроприация совершается в силу действия имманентных законов самого капиталистического производства, посредством сосредоточения капиталов. Один капиталист постоянно побивает многих других. Рука об руку с этой централизацией, или экспроприацией многих капиталистов немногими, все в больших и больших размерах развивается кооперативная форма процесса труда, сознательное техническое приложение науки, планомерная эксплуатация земли, превращение орудий труда в такие, которые могут быть прилагаемы только сообща, и экономизирование всех средств производства благодаря употреблению их, как средств комбинированного, общественного труда; нако-

129

нец, совершается вовлечение всех народов в сеть мирового рынка и, таким образом, устанавливается международный характер капиталистического режима. Вместе с постоянным уменьшением числа капиталистов-магнатов, которые узурпируют и монополизируют все выгоды этого преобразовательного процесса, увеличивается масса нищеты, угнетения, рабства, вырождения, эксплуатации, но, с другой стороны, увеличивается также и сопротивление постоянно возрастающего рабочего класса, вышколенного, объединенного и организованного механизмом самого капиталистического способа производства. Монополия капитала превращается в путы для дальнейшего развития того способа производства, который развился вместе с нею и под ее господством. Централизация средств производства и обобществление труда достигают такой точки, на которой они становятся несовместимыми со своей капиталистической оболочкой. Она разрывается. Бьет час капиталистической частной собственности. Экспроприаторы экспроприируются.

Капиталистический способ присвоения, вытекающий из капиталистического способа производства, и, стало быть, капиталистическая частная собственность есть первое отрицание индивидуальной частной собственности, основанной на собственном труде. Но капиталистическое производство создает с необходимостью естественного процесса свое собственное отрицание. Это — отрицание отрицания. Оно восстановляет не частную собственность, но индивидуальную собственность на основе всех приобретений капиталистической эры, т. е. кооперации свободных работников и владения ими сообща средствами производства, в том числе и землею.

Превращение раздробленной частной собственности, основанной на собственном труде производителей, в капиталистическую есть, конечно, процесс несравненно более медленный, тяжелый и трудный, чем превращение капиталистической собственности, фактически основывающейся уже на общественной эксплуатации средств производства,—в общественную собственность. Там дело шло об экспроприации народных масс немногими узурпаторами, здесь дело идет об экспроприации немногих узурпаторов народом.

130

Критика фактическая. Экономическое учение Маркса можно рассматривать с двух сторон: во-первых, со стороны фактической, во-вторых, со стороны принципиальной. В первом отношении ставится вопрос о том, соответствуют-ли экономические теории Маркса фактам экономической жизни: во-втором отношении спрашивается, доказана ли экономическим учением Маркса неизбежность наступления социалистического строя. Для нашей специальной, философской, задачи важно лишь принципиальное рассмотрение экономического учения Маркса, но в интересах общего суждения о социалистической доктрине мы прежде остановимся на фактической критике его экономических теорий.

По критике экономических теорий Маркса существует обширнейшая литература. Далее я изложу результаты критической литературы, сделаю извлечения из лучших критических трудов 1).

1) Лучшие сочинения по критике экономических теории Маркса:

Бом-Баберк Zum Abschluss des Marx’schen Systems=Теория Маркса и ее критика.

Geschichte und Kritik der Kapitalzinstheorie=Капиталиприбыль. Истории и критика теорий процента на капитал.

Д. Бернштейн Die Voraussetzungen des Sozialismus und die Aufgabe der Socialdemokratie=Социальныепроблемы=Историческийматериализм.

Zur Geschichte und Theorie des Socialismus=Очеркиизисторииитеориисоциализма.

Die heutige Socialdemocratie in Theorie und Praxis=Теорияипрактикасовременнойсоциал-демократии.

Bortkiewicz Wertrechnung und Preisrechnung im Marxschen System (Brauns Archiv).

Булгаков Капитализм и земледелие. (Также статьи в разных журналах и сборниках: О некоторых основных понятиях политической экономии, Что такое трудовая ценность. Третий том Капитала К. Маркса).

Вейзенгрюн Das Ende des Marxismus.

Венкштерн Marx.

Гатти Социализм и сельское хозяйство.

Галлахер Das philosophisch-ökonomische System des Marxismus.

Давид Socialismus und Landwirtschaft= Социализм и сельское хозяйство.

Диль Über das Verhältniss von Wert und Preis im ökonomischen System von K. Marx.

Золшарт Zur Kritik des ökonomischen Systems von K. Marx (Brauns Archiv)—КкритикеэкономическойсистемыКарлаМаркса (НаучноеОбозрение).

131

Критика трудовой теории ценности. Маркс держался трудовой теории ценности и, именно, абсолютной трудовой теории ценности. В построении этой теории он имел не мало предшественников, но превзошел всех их талантливым развитием и изложением теории. Такое значение сохраняется за его экономическим учением до настоящего времени: доселе оно остается наиболее совершенным изложением трудовой теории ценности. Хотя со времени выхода первого тома Капитала протекло почти пятьдесят лет, но по трудовой теории ценности за все это время не написано ничего значительного, что могло бы равняться с трудом Маркса. Такое значение труда Маркса объясняется тем, что после него трудовая теория ценности, имеющая многочисленных сторонников, оставлена лучшими представителями политической экономии. На смену ей появилась теория предельной полезности, обработанная австрийской школой 1). Во всяком случае критика теории Маркса оказывается приговором над трудовой теорией ценности.

Sozialismus und soziale Bewegung=Социализм и социальное движение.

Кроче Materialismo storico ed economie marxista=Экономический материализм и марксистская экономия.

Коморжинский Der S Band von K. Marx «Das Kapital».

Масарик Die philosophischen und sociologischen Grundlagen des Marxismus= Философские u социологическиеоснованиямарксизма.

Прокопович К критике Маркса.

Рикес Wert und Tauschwert. Zur Kritik der Marxschen Wertlehre.

Струве Die Marxsche Theorie der socialen Entwicklung (Brauns Archiv) и другие статьи в разных журналах, особ. в ж. Жизнь (К критике некоторых основных проблем и положений политической экономии, Основная антиномия теории трудовой ценности).

Слонимский Экономическая теория. К. Маркса.

Туган-Барановский Теоретические основы марксизма.

Современный социализм в своем историческом развитии.

Очерки из новейшей истории политической экономии и социализма.

Трофимов Против Капитала Маркса.

Франк Теория ценности Маркса и ее значение.

Харазов Dus System, des Marxismus. Darstellung und Kritik.

Шор Основные проблемы теории политической экономии.

Altera pars сказала свое слово в ответе Каутского Бернштейну, в книге Плеханова Критика наших критиков, Оленова Так называемый «кризис марксизма» и др.

1) Основателем австрийской школы колитической экономии считается Карл Менгер; его ученики—Внзер, Бэм-Баверк, Закс, Фи-

132

Трудовая теория, ценности, которой держался Маркс, должна быть признана несостоятельной.

липпович. Эта школа решительно стала на защиту теоретической, или чистой, абстрактной политической экономии (Менгер Untersuchungen über die Methode der Socialwissenschaften, und der Politishten Oekonomie insbesondere—Исследования о методах социальных наук и политической экономии в особенности, Закс Wesen und Aufgabe der Politischen Oekonomie, Филиппович Ueber Aufgabe und Methode der Politischen Oekonomie). Она не отказывается от всех приобретений исторической школы, но отвергает ее односторонность: Историческое объяснение социально-экономических явлений есть лишь одно из возможных объяснений. По утверждению Менгера, явления могут быть исследуемы с двоякой точки зрения: индивидуальной (исторической, в самом обширном смысле этого слова) и родовой (теоретической). Задача первого направления исследования состоит в познании конкретных явлений в их индивидуальной сущности и их индивидуальной связи; задача второго—в познании форм явлений (типов) и типических соотношений (законов явлений). Историческое выяснение конкретных социальных явлений никоим образом не есть единственное, к которому мы можем стремиться на пути научного исследования; на ряду с ним должна стоять теоретическая наука. Какова бы ни была степень точности законов, присущих области социальных явлений, это не может касаться характера национальной экономии, как науки теоретической. Какова бы ни была строгость типов и типических соотношений в народном хозяйстве и вообще какова бы ни была их природа,—сущность теоретической национальной экономии во всяком случае может состоять лишь в изъяснении именно этих типов и типических соотношений, или, другими словами, общей сущности и общей связи законов народно-хозяйственных явлений, но отнюдь не сущности и связи индивидуальных явлений народного хозяйства, т. е. не в исторических выяснениях, или практических правилах для хозяйственной деятельности людей. Теоретическое исследование, как вообще, так и в области народного хозяйства в частности, может идти двумя путями: или реалистически-эмпирическим путем, который не может привести к установлению точных, так называемых «естественных законов», или же путем абстрактного исследования, точного направления. На последнем пути человеческие, или этические, явления приводятся к их первейшим и простейшим конститутивным факторам, и наука, прилагая к этим последним соответствующую их природе меру, стремится раскрыть законы, по которым образуются из этих простейших элементов более сложные человеческие, явления. Первейшими факторами человеческого хозяйства Менгер признает—потребности, полезности, предоставленные людям непосредственно природою, и стремление к возможно полному удовлетворению потребностей, или эгоизм. Конечно, этот эгоизм есть абстракция, ибо мотивы чело-

133

Маркс, как мы видели, принимает, что двум обмениваемым вещам присуще в одинаковом количестве неч-

веческих поступков очень сложны, во несомненно, что люди в своих хозяйственных стремлениях руководятся, если и не исключительно, то преимущественно, своими личными интересами.

Главнейшим плодом этого метода политической экономии и является прославившая австрийскую школу субъективная теория ценности, теория предельной полезности, изложенная у К. Менгера Grundsätze der Volkswirtschaftslehre=Основания политической экономии, Визера Über den Ursprung und die Hauptgesetze des wirtschaftlichen Werthes и Der natürliche Werth. Бэм-Баверка Grundzüge der Theorie des wirtschaftlichen Güterwerthes=Основы теории ценности хозяйственных благ, Закса Grundlegung der theoretischen Staatswirtschaft, Филипповича Grundriss der politischen Oekenomie I: Allgemeine Volkswirtschaftslehre=Основания политической экономии. (Независимо от австрийской школы теория была развита Джевонсом Theory of political economy=Политическая экономия, Вальрасом и много ранее Госсеном). В последнее время сторонники теории многочисленны. Я изложу эту теорию по книге Бэм-Баверка.

Пригодность вещей с точки зрения человеческого благополучия бывает или полезностью, когда данная вещь вообще способна служить для человеческого благополучия (напр. стакан воды, которую в любом количестве можно почерпнуть из источника), или ценностью, когда данная вещь является не только причиною, но вместе с тем и необходимым условием человеческого благополучия (напр. единственный стакан воды в руках человека, путешествующего по пустыне). Для образования ценности необходимо, чтобы с полезностью соединялась редкость,—редкость не абсолютная, а лишь относительная, т. е. по сравнению с размерами существующей потребности в вещах данного рода. Величина пользы, приносимой человеку материальными благами, является вместе с тем и мерою ценности материальных благ. Чтобы убедиться в этом, требуется только одно—беспристрастно и с казуистическою строгостью исследовать, какая выгода, в смысле человеческого благополучия, зависит при данных условиях от данной вещи. С точки зрения нашего благополучия, выгода, которую представляет для нас обладание материальными благами, заключается по большей части в удовлетворении наших потребностей. Потребности наши чрезвычайно различны по своей важности. Степень их важности мы измеряем обыкновенно тягостью вредных последствий, которые влечет за собою для нашего благополучия их неудовлетворение. Сообразно этому, наивысшую важность мы признаем за теми потребностями, неудовлетворение которых ведет к смерти, второе по важности место мы отводим тем потребностям, неудовлетворение которых очень вредно отражается на нашем здоровье, на нашей чести, на нашем счастье; третье место занимают те потребности, неудовлетворение которых причиняет нам кратковременные страдания, огорчения или лишения;

134

то общее им обеим, что оба предмета равны третьему, который сам по себе не есть ни тот, ни другой. Чтобы

наконец, самое последнее место принадлежит тем потребностям, неудовлетворение которых сопровождается для нас лишь легкими неприятностями или лишает нас самых незначительных удовольствий. На основании этих признаков все человеческие потребности можно распределить по разрядам соответственно их важности. Однако, одно дело—ска́ла различных видов потребностей, другое дело—ска́ла отдельных конкретных потребностей. При определении ценности материальных благ должно брать за основу отнюдь не ска́лу видов потребностей, а только скалу конкретных потребностей. Большинство наших потребностей может удовлетворяться по частям. В этом смысле их можно назвать потребностями делимыми. Когда я голоден, то мне не приходится непременно выбирать одно из двух: или наесться досыта, или же оставаться совершенно голодным,—нет, я могу и просто лишь смягчить голод, приняв умеренное количество пищи; быть может впоследствии я совсем утолю свой голод, сев вторую и третью порцию пиши, но, быть может, я так и ограничусь первым частичным утолением голода. Этим и объясняется возможность того, что в пределах данного вида потребностей существуют конкретные потребности (или части потребностей), имеющие различное значение. К этому присоединяется еще одно, очень важное, обстоятельство. Одного и того же рода ощущение, повторяясь беспрерывно, с известного момента начинает доставлять нам все меньше и меньше удовольствия, и, наконец, удовольствие это превращается даже в свою противоположность—в неприятность и отвращение. Следовательно, конкретные частичные потребности, на которые можно разложить наши ощущения неудовлетворенности, и последовательные частичные удовлетворения, которые можно получить при помощи одинаковых количеств материальных благ, обладают в большинстве случаев неодинаковым и притом постепенно уменьшающимся до нуля значением. Поэтому, во-первых, в пределах одного и того же вида потребностей могут встречаться конкретные потребности (или части потребностей) неодинаковой важности. Далее, в наиболее важных видах потребностей существуют более низкие и самые низкие ступени важности. Более важный вид потребностей отличается от менее важного собственно тем только, что у первых, так сказать, вершина выдается больше вверх, тогда как основание у всех лежит на одинаковом уровне. Наконец,—что конкретная потребность более важного, в общем, вида оказывается, стоящею ниже отдельных конкретных потребностей менее важного, в общем, вида, это не только возможность, но регулярное и органическое явление. Все это можно изобразить в следующей схеме (по книге Менгера без осложняющих пропусков Бэм-Баверка):

135

открыть это общее, он рассматривает последовательно все, свойства товаров. Искомым общим не может быть ка-

I	II	III	IV	V	VI	VII	VIII	IX	X
10	.	.	.	.	.	.	.	.	.
9	9	.	.	.	.	.	.	.	.
8	8	8	.	.	.	.	.	.	.
7	7	7	7	.	.	.	.	.	.
6	6	6	6	6	.	.	.	.	.
5	5	5	5	5	5	.	.	.	.
4	4	4	4	4	4	4	.	.	.
3	3	3	3	3	3	3	3	.	.
2	2	2	2	2	2	2	2	2	.
1	1	1	1	1	1	1	1	1	1
0	0	0	0	0	0	0	0	0	0

В этой схеме римские цифры от I до X обозначают различные виды потребностей и их значение в нисходящем порядке, начиная, напр., с потребности в пище. Арабскими цифрами 10—1 обозначены принадлежащие к различным видам конкретные потребности и их значение. Из схемы видно, что чем важнее вид потребностей, тем выше выдается самая важная конкретная потребность, принадлежащая к нему, но в самом важном виде потребностей встречаются конкретные потребности наименьшей важности 1, тогда как во всех других видах, менее важных, встречаются отдельные конкретные потребности, важность которых выражается более высокими цифрами.

У нас была речь о сравнительной важности потребностей, но экономическая оценка вещи зависит еще от другого вопроса: удовлетворение которой из нескольких или многих потребностей действительно зависит от данного материального блага? Вопрос возникает вследствие того, что. во-первых, одна и та же вещь может обыкновенно служить для удовлетворения нескольких различных конкретных потребностей, и притом потребностей неодинаковой важности; а во-вторых, очень часто в распоряжении нашем бывает несколько экземпляров одного и того же рода материальных благ, при чем зависит уже от нашего усмотрения, какой именно экземпляр употребить для удовлетворения важной, какой—для удовлетворения неважной потребности. Отправляясь на охоту, я имею два совершенно одинаковых хлеба. Один из этих хлебов нужен для того, чтобы наесться мне самому, а другой для того, чтобы накормить мою собаку. Ясно, что для меня гораздо важнее удовлетворить мою собственную потребность в пище, чем потребность моей собаки. Также ясно, что от моей воли зависит, который хлеб сесть мне самому, который отдать собаке. Итак, спрашивается, удовлетворение какой из двух существующих потребностей зависит в данном случае от моего хлеба? Всякий благоразумный хозяин позаботится прежде всего удовлетворить свои важнейшие потребности, потом потребности менее важные, затем еще менее важные и так далее. Теми же про-

136

кое-нибудь естественное свойство товаров, геометрическое, физическое, химическое, служащее основанием потреби-

стыми правилами руководствуются люди и в том случае, когда наличный запас материальных благ сокращается благодаря уничтожению одного экземпляра. Если охотник потеряет один хлеб, именно предназначенный для утоления его собственного голода, то он не захочет обречь себя на голодную смерть, чтобы накормить вторым хлебом свою собаку: напротив, быстро изменив первоначальный план удовлетворения потребностей, он заменит потерянный хлеб оставшимся, чтобы наесться самому, и оставить без удовлетворения менее важную для него потребность, т. е. заставить голодать собаку.

Итак, дело представляется в следующем виде: на всех потребностях, стоящих выше самой маловажной, самой «последней», т. е. занимающей самую низшую ступень в лестнице потребностей, которые должны быть удовлетворены при помощи наличных средств,— утрата вещи не отзывается совершенно, так как для их удовлетворения берется, взамен утраченного, экземпляр, предназначавшийся первоначально для удовлетворения этой .последней» потребности. Точно также не затрагиваются утратою данной вещи и те потребности, которые стоят ниже «последней», ибо они все равно не получают себе удовлетворения даже и в том случае, когда вещь сохраняется в целости. Напротив, утрата вещи всецело и исключительно надает на «последнюю» из потребностей, которые предполагается удовлетворять; эта «последняя» потребность еще удовлетворяется, когда соответствующая вещь имеется налицо, и не получает себе удовлетворения, когда такой вещи не имеется. Это и есть искомая потребность, удовлетворение которой зависит от наличности данной вещи.

Итак, величина ценности материального блага определяется важностью той конкретной потребности (или частичной потребности), которая занимает последнее место в ряду потребностей, удовлетворяемых всем наличным запасом материальных благ данного рода. Если эту наименьшую пользу, стоящую на самой границе возможного и допустимого с экономической точки зрения. Назвать хозяйственной предельной пользой (Grenznutzen), то закон величины ценности материальных благ выразится в следующей формуле: ценность вещи измеряется величиною предельной пользы этой вещи.

Таков центральный пункт теории предельной пользы, которая, по выражению Туган-Барановского. имеет все шансы стать общепринятой в науке. Впрочем, и в этой теории критиками указывается не мало недочетов, и известно уже много опытов объединения (теории компромисса) трудовой теории ценности и теории предельной пользы.

Я назову еще некоторые труды по вопросу об экономической ценности, в дополнение к названным выше—в этом подстрочном

137

тельной ценности их, так как при обмене каждая потребительная ценность имеет совершенно такое же значение, как и любая другая, если только она имеется в надлежащей пропорции. Если же оставить в стороне потребительную ценность товаров, то у них, но мысли Маркса, сохраняется только одно свойство, то, что они—продукт труда.

Но в методе Маркса заключаются грубые погрешности, остроумно вскрытые Бэм-Баверком. Просеивая всякие свойства товара, так что в результате остается одно их свойство, он с самого начала кладет в сито из имеющих меновую ценность лишь вещи, обладающие тем свойством, которое он в конце концов желает видеть «общим», а все другие оставляет вне сита. Он поступает подобно человеку, который сильно желает, чтобы из урны вышел белый шар, и предусмотрительно содействует этому результату тем, что кладет в урну только белые шары. В самом деле, он с самого начала ограничивает объем своего исследования субстанции меновой ценности «товарами», при чем он не дает точного определения «того термина. Во всяком случае, он понимает его уже, чем «благо», и сводит его к продуктам груда, в противоположность дарам природы. А ведь ясно, как на ладони, что, раз обмен действительно обозначает уравнение, которым предполагается существование «общего одинаковой величины», то необходимо, чтобы это общее могло быть отыскиваемо и находимо во всех видах благ, которые поступают в обмен, не только в продуктах труда, но и в дарах природы, как напр. в земле, дереве, си-

экскурсе, а также в предшествующем сноске: Зибер Давид Рикардо и Карл Маркс в их общественно-экономических исследованиях, Мануйлов Понятие о ценности по учению экономистов классической школы, Орженцкий Учение об экономическом явлении. Введение в теорию ценности и др., Богров Критико-исторический очерк теории ценности, Gerlach Über die Bedingungen der wirtschaftlichen Tätigkeit. Erörterungen zur Wertlehre, Wicksell Über Wert, Kapital und Rente, L. v. Buch Intensität der Arbeit, Wert und Preis der Ware, Neumann в Schönbergs Handbuch der Politischen Oekonomie I, также Grundlagen der Volkswirtschaftslehre, Kaulla Die geschichtliche Entwicklung der modernen Werttheorien, Rost Die Wert—und Preistheorie mit Berücksichtigung ihrer dogmengeschichtlichen Entwicklung.

138

лах воды, пластах каменного угля, каменоломнях, залежах нефти, минеральных водах, золотых рудниках и т. п. То обстоятельство, что блага, имеющие ценность, но не являющиеся продуктом труда, при отыскании общего свойства, служащего основой меновой ценности, исключаются, является, при таких условиях, методическим смертельным грехом. Это ничем не отличается от того, как если бы физик, желая отыскать причину общего всем телам свойства, напр., тяжести, на основании процеживания сквозь сито одной группы тел, напр., тел прозрачных, производил генеральный смотр всем свойствам прозрачных тел, а о всех других свойствах утверждал, что они не могут быть причиной тяжести, и, на основании этого делал заключение, что прозрачность должна быть причиной тяжести. Если бы Маркс не ограничил области своего исследования продуктами труда, а искал общее свойство и в имеющих меновую ценность дарах природы, то было бы очевидным, что труд не может быть этим общим свойством. Если бы он высказал это ограничение ясно и отчетливо, то он сам и его читатели наткнулись бы несомненно на грубую методическую ошибку,—они посмеялись бы над наивной уловкой, благодаря которой свойство быть продуктом труда благополучно оказалось общим свойством круга вещей, после того как из него были предварительно исключены все по своей природе сюда же относящиеся вещи, имеющие меновую ценность, но не являющиеся продуктами труда. Правда ли, что у товаров, за исключением потребительной ценности, останется лишь то свойство, что они— продукт труда? Неужели только это одно свойство? Не останется ли у благ, имеющих меновую ценность, напр., еще то общее свойство, что они редки по отношению к потребности? Или то, что они являются предметами спроса и предложения? Или то, что они аппроприированы? Или то, что они «продукты природы»? Не обще ли меновым ценностям и то свойство, что они причиняют издержки своим производителям—свойство, о котором Маркс так ясно вспоминает в своем третьем томе? Почему же основание ценности не может так же хорошо заключаться в каком-нибудь из этих общих свойств, вместо свойства—быть продуктом труда? Ведь

139

в пользу последнего Маркс ни разу не дал нам даже намека на положительное основание; его единственное основание носит отрицательный характер, что счастливо отвлеченная потребительная ценность не есть основание меновой ценности. Но разве не годится это отрицательное основание в той же самой мере и для всех других не замеченных Марксом общих свойств? Да, и даже более!

Маркс исключает потребительную ценность, как основание меновой ценности, на том основании, что при обмене» каждая потребительная ценность имеет совершенно такое же значение, как и любая другая,—товары, как потребительные ценности, прежде всего различны по качеству, а как меновые ценности они могут быть различны только по количеству, не содержат, стало быть, ни атома потребительной ценности. В то же время Маркс и в отношении к труду делает различие между его качеством, соответствующим разным родам труда, и его количеством,— для него все товары, как ценности, суть только определенные количества застывшего рабочего времени. Но отсюда следует, что в меновом отношении не только одна потребительная ценность имеет такое же значение, как и всякая другая, но и один род труда и продуктов труда «имеет как раз такое же значение, как и всякий другой, если они имеются только в надлежащей пропорции»? Другими словами, те же условия, на основании которых Маркс только-что исключил потребительную ценность, существуют и по отношению к труду. Труд и потребительная ценность имеют качественную и количественную стороны. Поскольку качественно различна потребительная ценность, как, напр., стол, дом, пряжа, постольку качественно различен также труд столяра, плотника и прядильщика. И поскольку можно сравнивать труд различного рода по количеству, постольку можно также сравнивать потребительные ценности различного рода по величине потребительной ценности. Если бы Маркс изменил порядок исследования, то он мог бы при посредстве того же умозаключительного аппарата, с помощью которого он устранил потребительную ценность, устранить труд и тем же путем, на котором он увенчать премией труд, превознести потребительную ценность, как единственно

140

оставшееся, а, следовательно, искомое общее свойство, ценность же объявить застывшей потребительной ценностью (GebrauchsWerth-Gallerte). Можно совершенно серьезно утверждать, что в обоих абзацах Капитала, где (в первом) отвлекается влияние потребительной ценности и (во втором) доказывается, что труд является искомым общим свойством, подлежащие могут быт переставлены без всякого ущерба для внешней логической правильности рассуждения. Изменив строй предложений, можно вполне подставить всюду в первом абзаце вместо потребительной ценности — труд и произведения труда, а во втором вместо труда—потребительную ценность 1).

Такие же логические промахи Маркс допускает и в вопросе о сложном труде, который он приводит к простому труду, оправдываясь при этом наблюдением. Допу-

1) Бэм-Баверк отказывается допустить мысль, что такие диалектические фокусы для самого Маркса являлись основанием и источником, его убеждения: такой крупный мыслитель, как Маркс, не избрал бы столь извилистого и неестественного пути, если бы он действительно заботился главнее всего о выработке собственного убеждения и о свободном и беспристрастном исследовании действительного положения вещей. По мнению Бэм-Баверка, убежденность Маркса покоилась не на тех основах, которые он выставил в своей системе. Тут, прежде всего, оказал свое действие престиж таких авторитетов, как Смит и Рикардо. Хотя они не обосновывали, а выставляли свою идиллию трудовой ценности, как естественное состояние, Маркс выступил в качестве наследника их воззрений. Будучи ярым социалистом, он охотно последовал их авторитету. Можно ли удивляться, что к мысли, подтверждающей в такой мере его экономическое мировоззрение, он не отнесся с большим скептицизмом, чем Рикардо, которому однако же приходилось идти в разрез с ней? Можно ли удивляться, что, пользуясь тем же материалом, который заставил классиков высказать полу-смутные, полу-противоречивые, отнюдь не обоснованные суждения, Маркс лично уверовал в их достоверность, твердо, безусловно, с пылкой убежденностью? Сам он не нуждался в дальнейших доказательствах, для его системы было необходимо только формальное обоснование. И он обратился к логико-диалектическому умозрению, чтобы доказать то, чего он желал. Таким образом и могло случиться, что такой могучий ум, каким был Маркс, или не замечая чудовищных логических несообразностей, или оправдывая их, как средство для обоснования того, в чем был убежден, дал образчик столь тяжеловесной, столь постоянно и столь очевидно фальшивой логики.

141

стим пока, что это верно, и присмотримся внимательно, каким образом и какими факторами должна быть устанавливаема единица меры для этого, соответствующего наблюдению, приведения, на которое ссылается Маркс. Тут мы наталкиваемся на явление, весьма естественное, но в то же время весьма неблагоприятное для теории Маркса, а именно, что единица меры для приведения устанавливается не чем иным, как фактическими меновыми отношениями. Аргументация Маркса представляет собою circulus vitiosus. Требуется ведь объяснить меновые отношения различных товаров: почему, напр., статуэтка, на выделку которой скульптор употребил один день своего труда, обменивается на воз щебня, который стоил пять дней работы камне-дробильщиков, а не на большее или меньшее количество щебня? Как же объясняет это Маркс? Он говорит, что меновое отношение таково, а не иное, потому, что один день труда скульптора должен быть приведен к пяти дням простого труда. А почему его следует приводить именно к пяти дням? Потому что-де такое именно приведение совершается, как указывает наблюдение, общественным процессом. А какой же это общественный процесс? Тот именно, который требуется объяснить.

Факты говорят, что меновая ценность находится в зависимости от количества труда, которого стоило их производство, только у одной части благ и притом не непосредственно. Мнимому «закону», что ценность благ определяется количеством овеществленного в них труда, значительная часть благ совершенно не подчиняется, остальные же подчиняются не всегда, а если и подчиняются, то никогда в точности—это данные опыта, с которыми приходится считаться теоретику ценности. Без сомнения, затрата труда является обстоятельством, оказывающим сильное влияние на меновую ценность многих благ, но не в качестве окончательной причины, ибо она в таком случае должна была бы быть общей для всех явлений ценности, а в качестве частичной, промежуточной. Влияние труда на ценность благ может выразиться лить в частичных законах ценности. Законы, формулирующие влияние труда на меновую ценность благ, будут относиться к общему закону ценности приблизительно так же, как

142

закон: «западный ветер приносит дождь» относится к общей теории дождя. Западный ветер является весьма распространенной промежуточной причиной дождя совершенно так же, как и затрата труда является весьма распространенной промежуточной причиной ценности благ: но сущность дождя так же мало покоится на. западном ветре, как сущность ценности на затраченном труде 1).

Самым важным свидетельством недостатков в учении Маркса о ценности служит непреодолимое затруднение решит с точки зрения трудовой ценности вопрос о конкретных, рыночных ценах, что послужило причиной резкого противоречия между первым и третьим томами Капитала. В самом деле, Маркс различает в капитале, который служит, капиталисту для присвоения прибавочной ценности, две составных части: одна часть предназначена для оплаты труда — «переменный капитал», другая расходуется на вещественные средства производства,

1) Ценность, без сомнения, находится в зависимости от труда, только эта зависимость—не точная количественная зависимость. Если бы мы могли произвести точное количественное наблюдение над теми разнообразными действиями людей, которыми созданы определенные блага, и затем сопоставить полученные величины труда, соответствующего благам, с величинами ценности благ, между теми и другими величинами обнаружилось бы несоответствие. Это несоответствие между ценностью и трудом выражается настолько крупной величиной, что ею нельзя пренебречь при хозяйственных расчетах. Отсутствие соответствия между трудом и ценностью благ не дает возможности определить, насколько в производстве данного блага участвовал активный фактор, человеческая сила, и насколько остальные. Данное лицо или группа, доставляющие обществу определенное количество продукта, могли получить эти продукты частью вследствие умелого пользования пассивными факторами производства, меж тем как другие лица или группы при тех же средствах и том же количестве труда получили бы менее значительное количество продукта, чем данные. Точно таким же образом несколько индивидуумов или мелких групп могут производить некоторый избыток, соединяя свои силы для общей цели. Этого избытка не оказалось бы, если бы данные хозяйствующие субъекты действовали в одиночку. И в том и в другом случае отношение между индивидуумами и группами, с одной стороны, и обществом, с другой, может принимать самые разнообразные формы в зависимости от положения, которое займут отдельные части по отношению к совокупности частей— обществу (Шор).

143

сырой материал, орудия, машины и т. п.—«постоянный капитал». Так как только живой труд может в действительности создать новую прибавочную ценность, то только превращенная в рабочую силу часть капитала может изменять, увеличивать в процессе производства свою ценность, почему Маркс и назвал ее «переменным» капиталом. Только она воспроизводит свою собственную ценность и сверх того создает еще некоторый излишек, прибавочную ценность. Ценность же сношенных средств производства просто сохраняется, восстановляясь в измененном виде, но неизменной величине»—откуда и название «постоянный капитал»—в ценности продукта; она не в состоянии «создать прибавочную ценность». Отсюда неизбежно следует, и Маркс не упустил возможности подчеркнуть это, что масса прибавочной ценности, которая может быть произведена каким-либо капиталом, находится в прямом отношении не ко всей величине, капитала, а только к переменной его части. Из итого следует дальше, что капиталы одинаковой величины должны производить неодинаковое количество прибавочной ценности, если в них сочетание постоянных и переменных составных частей— Маркс называет ото их «органическим строением»— различно. Если мы затем вместе» с Марксом назовем отношение прибавочной ценности к переменной части капитала, обращенной на заработные платы, «нормой прибавочной ценности», а ее отношение ко всему затраченному капиталистом капиталу, сообразно с которым он на практике обыкновенно вычисляет прислоняемую прибавочную ценность, «нормой прибыли», то окажется, что, при равной степени эксплуатации, или равной норме прибавочной ценности, капиталы неодинакового органического строения должны приносить неодинаковые нормы прибыли. Капиталы, в составе которых преобладает переменная часть, должны приносить более высокие нормы прибыли, чем те капиталы, в составе которых преобладает постоянная часть. Опыт, однако, показывает, что, по закону уравнения прибыли, капиталы, независимо от различия их строения, приносят вообще одинаковые нормы прибыли. Такими, образом, обнаруживается явное противоречие того, что есть, с тем, что, по учению Маркса, должно было бы быть. На

144

существование этого противоречия обратил внимание уже сам Маркс. Он упомянул о нем лаконически уже в первом томе, но назвал его только «кажущимся» и за разрешением его отослал к последующим частям своей. системы. Позднее появившийся третий том Капитала и пытается решить эту проблему. В действительности он содержит подробное выяснение проблемы, но не разрешение таковой, а подтверждение непримиримого противоречия и молчаливое, не признанное, приукрашенное, но в сущности все-же отречение от учения первого тома.

Маркс развивает теперь следующее учение. Он категорически признает, что в действительности, вследствие действия конкуренции, нормы прибыли капиталов, каково, бы ни было их органическое строение, приравниваются и должны быть приравниваемы одной средней норме прибыли. Далее, он категорически признает, что разные нормы прибыли при неравном органическом строении капиталов. возможны только тогда, если отдельные товары обмениваются друг на друга не пропорционально определяемой, трудом ценности, а несколько иначе: товары, в производстве которых принимал участие капитал с большей в процентном отношении постоянной частью (капиталы «высшего строения»), обмениваются выше своей ценности, а товары, в производстве которых принимал участие капитал с меньшей в процентном отношении постоянной частью, а большей переменной (капиталы «низшего строения»), обмениваются ниже своей ценности. Наконец. Маркс категорически признает, что образование цен в практической жизни действительно происходит таким образом. В действительной жизни товары не обмениваются уже пропорционально их ценностям, а обмениваются пропорционально цене производства, т. е. цене товара, которая, сверх возмещения уплаченных заработных плат и сношенных средств производства, содержит также и среднюю прибыл на затраченный в производстве капитал... Эти допущения и утверждения третьего тома находятся в вопиющем противоречии с основными учениями первого тома. В первом томе читателям сказано, что два в обмене приравненные друг другу товара должны содержать в себе нечто общее одинаковой величины, и что этим

145

общим одинаковой величины является труд. Из третьего тома мы узнаем, что два в обмене приравненные друг другу товара в действительности постоянно содержат и по необходимости должны содержать неодинаковое количество труда... Никогда еще—заканчивает Бэм-Ваверк— начало какой-либо системы не было решительнее и резче изобличено во лжи ее концом.

Из сказанного бесспорно следует, что трудовое обоснование ценности не может быть признано объяснением того, что есть в действительности. Что же оно из себя представляет, если не называть его чистым заблуждением? Оно не есть объяснение настоящего, но оно есть идея должного, осуществления которого нужно ожидать лишь в будущем, оно не есть плод наблюдающего ума, но оно есть, голос сердца, жаждущего правды. Таким образом в самой сердцевине марксизма, претендующего на звание чистой научной теории, приютилось нравственное чувство,—и как бы это чувство ни было почтенно, как бы оно ни было уместно в вопросах этого рода, марксизму его наличность не служит на пользу: экономическая теория Маркса разрывается от внутреннего противоречия.

Что трудовая теория ценности возникает из нравственного источника, это открыто признавали другие теоретики трудовой ценности. Таково было учение Фомы Аквинского о justum pretium, т. е. о цене, соответствующей требованиям справедливости. Справедливым Фома Аквинский называл такой обмен продуктов, который соответствовал бы величине груда, затраченного на их производство. Эта теория была христианским социальным идеалом, нравственным требованием христианства, обращенным к общественной жизни. Затем Прудон в Système des contradictions économiques разрешает задачу конституированные ценности, т. е. установления такой ценности, при которой не имела бы места эксплуатация труда господствующими классами; трудовая ценность и является в его системе путем к осуществлению этого идеального строя, «конституированной ценностью». Маркс, оспаривая Прудона в этом, как и в других пунктах его системы и называя трудовую теорию ценности не теорией «нового социального мира», не «революционной теорией эмансипации пролетариата», как это делал

146

Прудон, а научным истолкованием современной экономической жизни, формулой современного угнетения рабочего, подписывает смертный приговор над своей экономической системой. Даже Родбертус, которому, наравне с Марксом, приписывают абсолютную трудовую теорию ценности, не забывает, в ущерб последовательности своей системы, об этическом характере этой теории. Вот что он пишет во втором письме к Кирхману: «хотя рыночная ценность в предоставленном самому себе обороте, и находится под изменчивым влиянием всеобщего спроса и предложения, все-же она тяготеет к затраченной на создание продукта производительной силе, к издержкам производительной силы; она неизменно стремится обеспечит справедливое вознаграждение. Ибо эгоизма, при наличности конкуренции поведет к тому, что никто не будет долго получать за меньшее количество затраченной производительной силы большее ее количество в обмененном продукте, так как каждый стала, бы стремиться к такому выгодному производству, пока опять не восстановилось бы равновесие и пока в обмениваемых продуктах опять по стали бы обмениваться равные затраты производительной силы, равные издержки, равный труд. Однако движение действительного рынка, подобно движению маятника, всегда будет отклоняться в обе. стороны от этой точки покоя, хотя школа Рикардо, которая более всего пошла по стопам Адама Смита, приняла это простое стремление уже за достижение и обосновала вое свои дальнейшие дедукции на таком предположении, которого в действительности не существует. То, что Рикардо предполагает осуществившимся, еще только должно иметь место и составляет одну из величайших и важнейших в практическом отношении национально-экономических идей. В естественном государственном нраве социальный договор рассматривался первоначально, как исторический факт, лежащий позади, пока более правильное понимание не признало в нем только идею, согласно которой должны регулироваться индивидуальные права и обязанности, т. е. нечто, реализуемое по своему существу в будущем; подобно этому совпадение меновой ценности продуктов с количествами труда, которых они стоили, не есть факт, но одна из грандиознейших эко-

147

номических идей, которые когда-либо стремились осуществить» 1).

Итак, идея трудовой ценности есть идея должного, проникшая в экономическую теорию Маркса помимо его сознания 2). И, разумеется, пегоснованийсуживатьэтуидею

1) Ср. Zur Erkenntnis unserer staatswirtschaftlichen Zustände гл. IV. Изпозднейшихавторовси. Штаммлера Die Lehre von dem richtigen Hechte и Wirtschaft und Recht nach der materialistischen Geschichtsauffassung=Хозяйство и право со точки зрения материалистического понимания истории.

2) Однако, критикуя Аристотеля, Маркс пишет: «что в форме ценности товаров всякие виды труда выражаются, как одинаковый и потому равноценный человеческий труд, этого Аристотель не мог усмотреть из самой формы ценности, так как греческое общество покоилось на рабском труде, а потому естественным основанием его было неравенство людей и их рабочей силы. Тайна выражения ценности, равенство и равноценность всех видов труда, потому что и поскольку они все представляют человеческий труд вообще,— эта тайна могла быть разгадана лишь тогда, когда идея человеческого равенства получила уже прочность народного предрассудка». Ср. также указание на исторический и моральный элементы в определении ценности рабочей силы.

На нравственный характер трудовой теории ценности указывают многие критики марксизма. Так Венкштерн Marx: Wenn Marx den sittlichen Begriff der Gleichheit und gleichen Gültigkeit aller Arbeit, seiner materialistischen Auffassung gemäss, aus den Verhältnissen der Wirtschaft her Vorgehen lässt, so bildet doch dieser sittliche Begriff die Grundlage seiner ganzen Theorie. Auf ihm, der Gleichheit und gleichen Gültigkeit aller Arbeit, ist der Wert und Mehrwert, die Accumulation, die industrielle Reservearmee und der schliessliche Zusammenbruch des Kapitalismus aufgebaut. Die rein ökonomischen Entwicklungen, welche mit dem Wert beginnen, sind dennoch alle diesen einen sittlichen Elements—der Gründung auf die Idee der Gleichheit—teilhaftig und dadurch zugleich zu sittlichen Begriffen gestempelt. — Бен. Кроче: «Разве интерес, побуждающий нас конструировать понятие прибавочной ценности, не есть в значительной степени интерес моральный или, скажем, социальный? Разве можно говорить в чистой экономике о прибавочной ценности? Разве пролетарий не продает свою рабочую силу за то, что она стоит при существующем положении его в современном обществе?» — Ш. Жид в Основах политической экономии: «Мы не должны колебаться в выборе между двумя объяснениями ценности (теорией при дельной пользы и трудовой теорией). Первое есть выражение того, что есть: в действительности ценность вещей пропорциональна желаниям людей. Второе объяснение есть только выражение того, что должно бы быть: было бы желательно, чтобы ценность вещей была пропорциональна труду людей». П. Струве О некоторых основных философских моти-

148

отношениями труда: напротив, нравственное чувство вскрывает эксплуатацию во всех областях социально-экономиче-

вах в развитии экономического мышления. Реализм и номинализм в политической экономии в Известиях С.-Петербургского Политехнического Института т. X п. 1 приписывает Марксу универсализм, или социологический реализм. «От нормативного этического понимания ценности вовсе не так далеко, как это может казаться, до понимания ценности, как внутренней «основы» или «закона» цены. И на самом деле мы видим, что bonitas intrinseca, valor, pretium naturale канонистов превращается в intrinsica или natural value, или natural price, т. e. в объективную ценность позднейших экономистов. «Закон ценности» становится idée fixe политической экономии. И реалистический мотив мышления выступает в этой области всего ярче у того писателя, у которого он сочетается с наибольшей широтой общей философской концепции экономической науки, у Маркса... Трудовая ценность превращается не только в закон, но и в «субстанцию цены»... Не в диалектике, которую Маркс усвоил себе чисто внешним образом и которая представлялась ему и до сих пор представляется его верным последователям какой-то логикой эволюционного принципа, связующее звено между материалистом Марксом и идеалистом Гегелем, а именно в топ власти, которую над умами обоих этих мыслителей имел реалистический мотив».

Визер в Der natürliche Werth, также отмечая нравственные цели усвоенной Марксом трудовой теории ценности (эти цели Визер, как и вся австрийская школа, не включает в содержание политической экономии), рассматривает эту теорию, как социалистическую программу оценки благ в будущем обществе, и указывает на ее полную непригодность: Nicht einen Tag würde der zukünftige Wirth schaftsstaat mit jener Werthconstruction verwaltet werden können, ja bei den ersten vorbereitenden Anstalten seiner Einrichtung müsste deren gänzliche Unbrauchbarkeit erkannt werden. Но Визер забывает, что Маркс умеет отличать die persönliche Ordnung (Визер: Die moralische Zurechnung—признание заслуги единственно за рабочими—mag für die persönliche Ordnung des Einkommens bedeutungsvoll sein, für die sachliche Aufteilung des Ertrages ist sie belanglos) от общественных интересов хозяйства. Дело в том, что Маркс и для будущего считает необходимым прибавочный труд, хотя он не будет уже иметь антагонистической формы. Свою мысль Маркс ясно высказывает в III томе Капитала. «Прибавочный труд вообще, как труд» Превышающий количество данных потребностей, должен быть всегда. Но в капиталистическом или рабовладельческом и т. п. хозяйствах он имеет антагонистическую форму и дополняется бездеятельностью, праздностью некоторой части общества. Определенное количество прибавочного груда требуется в виде страхования против случайностей, необходимым поступательным расширением процесса воспроизводства, соответствующим развитию потребностей

149

ской жизни, при чем всякий вид эксплуатации имеет такое же значение, как и другой. Верные суждения высказывает Франк. Обычное положение, вытекающее из трудовой теории меновой ценности и соответствующей ей схемы распределения, гласящее: рабочий класс находится в зависимом положении и эксплуатируется, как производитель, а не как потребитель,—неправильно. Это положение можно считать верным, только понимая его в самом широком смысле, в котором оно обыкновенно не понимается. Так как прибавочная ценность есть часть общественного дохода, и так как последний должен быть произведен, прежде чем быть распределенным, то очевидно; что прибавочная ценность также создается не потреблением, а производством, и что, поэтому, она может быть «извлечена» из членов общества только постольку, поскольку они заняты производством. Это, однако, нисколько не предрешает, какими путями произойдет это «извлечение», т, е. будет ли эксплуатация связана с теми отношениями между членами общества, в которых они выступают в качестве производителей, именно, с отношениями найма труда, или же с теми, в которых они выступают, как потребители. То и другое одинаково возможно и одинаково существует на самом деле. Мы можем с тем же правом считать источником эксплуатации, выражаясь конкретно, низкую заработную штату, как и высокую цену продуктов, покупаемых рабочим. Если мы представим себе, что все продавцы товаров отказались при продаже от прибыли, продавая продукты по ценам издержек производства, то легко видеть, что для рабочего это было бы равносильно приобретению в его заработной плате полного продукта труда. Так как класс продавцов совпадает с классом капиталистов (в предполагаемой схеме общества, состоящего из одних капиталистов и рабочих),

и прогрессу населения, что с капиталистической точки зрения называется накоплением» и т. д. Таким образом, и в терминах экономической теории Маркса мы можем подтвердить «легковерность и неосновательность надежды рабочих на то, что социализм превратив их в кооперативных собственников или хозяев производства (стр. 65).

150

то отказ класса продавцов от прибыли есть вместе с тем отказ класса капиталистов от прибавочной ценности и, следовательно, прекращение «эксплуатация». Потребительные общества рабочих, отнимающие в пользу рабочего класса часть прибыли торговцев и капиталистов тех отраслей производства, которые изготовляют предметы потребления рабочего класса, дают практическое подтверждение этого теоретического расчета. Вообще мы не можем отожествлять процесса извлечения прибавочной ценности с каким-либо определенным хозяйственным действием, потому что этот процесс может обнаружиться только в результате всего процесса распределения всего общественного дохода и есть не что иное, как особое выражение для современного порядка распределения. Таким образом, рабочий эксплуатируется в этом смысле не как производитель и не как потребитель, а как член хозяйственного общества вообще, как участник всей суммы хозяйственных действий общества.

Установив этический характер трудовой теории ценности, которым окончательно подрывается ее научное значение, мы должны ясно представлять себе, что отсюда следует и чего не следует.

Крушение трудовой теории ценности никак не означает гибели дела рабочих и, вообще, обездоленных: это дело достаточно утверждается на нравственном чувстве, на их субъективном чувстве справедливости. Мы можем согласиться с мнением Бернштейна: «прибавочный труд—эмпирический, доказанный опытом факт, который совершенно не нуждается в дедуктивном доказательстве. Справедлива ли теория ценности Маркса или нет,—не имеет решительно никакого значения для доказательства существования прибавочного труда». В эти слова нужно было бы внести небольшое изменение,—нужно было бы сказать: прибавочный труд — доказанный нравственным опытом факт, доказанный с несомненностью для самих угнетенных. Лучше выражает эту мысль Туган-Барановский. «Для обнаружения социального содержания дохода, не основанного на труде, не требуется исходить из какой бы то ни было теории ценности. Весьма распространенное мнение, что социалистическая критика существующего хозяйствен-

151

ного строя должна неизбежно опираться на абсолютную трудовую ценность, основано на грубом недоразумении. Утопический социализм был в этом отношении гораздо научнее, так как он не стремился к невозможному объективному обоснованию своих социально-этических требований. Для доказательства того, что доход, не основанный на труде, основывается на насилии, социальном гнете, достаточно сослаться на очевидный факт, что рабочие работают в пользу капиталистов не из любви к ним и не из любви к делу, а из необходимости, по нужде. Но кроме объективной научной своей части учение об эксплуатации труда содержит в себе субъективные, этические моменты. Последние неизбежно должны входить в его состав уже по одному тому, что самое понятие эксплуатации труда имеет этический характер. Под эксплуатацией человека человеком мы понимаем использование личности человека в определенных внешних для нее целях в ущерб ее интересам. Такое использование осуждается нашим моральным сознанием. Почему же? Очевидно потому, что мы признаем личность человека священной и верховной целью в себе, потому что человек никогда не должен служить в чьих-либо руках средством для чего-либо для себя постороннего. Идея равенства, равноценности человеческой личности лежит в основе понятия эксплуатации человека человеком. Идея равноценности человеческой личности составляет, таким образом, неустранимый этический элемент теории эксплуатации труда. Отнимите от теории эксплуатации труда этическую идею равноценности личности, и вся теория утратит свое практическое значение. Дело угнетенных утверждается на их нравственном чувстве. Это Маркс бессознательно выразил своей теорией трудовой ценности. Другие социалисты открыто признают необходимость нравственной опоры для социалистического движения. Таков французский социалист Малон 1) Эффертц 2) вполне безуспешно пытается доказать центральное положение личности в человеческом хозяйстве на том основании, что это — человеческое хозяйство, а не

1) Le socialisme intégral.

2) Arbeit und Boden.

152

хозяйство пчел и не хозяйство быков: в человеческом хозяйстве активная роль принадлежит человеку, как в хозяйстве пчел и быков она принадлежала бы пчелам и быкам,—человек есть личность для изучающего человеческое хозяйство так же, как для изучающего хозяйство пчел и быков личностями были бы пчелы и быки. Это мнение было бы справедливо, если бы речь шла об отношении человека к животным, но этого основания недостаточно, когда речь идет об отношении в хозяйственной области человека к человеку, класса к классу. Хозяйственная область есть объективная область, поскольку в ней установляются отношения между людьми не непосредственно, а чрез посредство хозяйственных продуктов; но и с объективной точки зрения для признания человека личностью нужно не меньше, как наличность нравственного сознания в нем,—угнетаемые будут признаны в массовых отношениях личностями лишь под тем условием, если в них пробудилось нравственное сознание. И бесспорно, сам Маркс не мало содействовал укреплению нравственного сознания в рабочих своим учением о трудовой ценности.

Сведение трудовой теории ценности к нравственному сознанию, к субъективному чувству справедливости не означает крушения дела рабочих и вообще угнетенных, но оно означает, что это дело не может быть основано научно-объективно. Нравственное требование равномерности в распределении благ нельзя формулировать теоретически, и научная теория, ограничивающаяся собственными пределами, не приводит ни к каким нравственным выводам. Нравственное требование нельзя выразить теоретически, ибо существование, основанное на личном труде, нельзя считать более естественным, чем праздное существование: природа терпит и то и другое. Вопрос о порядке, с которым связаны вопросы о ценности и прибавочной ценности—второстепенный вопрос: эксплуатация—лишь частный случай вторжения одного человека в сферу проявления сил другого, а сферы проявления сил и стремлений отдельных людей могут сталкиваться при идеальном порядке» (Шор). С другой стороны, теория не может обосновать никакого долженствования. «Прибавочная

153

ценность Маркса или рента Родбертуса есть не что иное, как часть общественного дохода, отдаваемого обществом тем классам или лицам, которые сами не вернули обществу соответствующей доли общественного труда. Какова бы ли была меловая ценность этой части общественного дохода, на каком бы основании ни присваивали ее эти классы или лица, обществу, как целому, эта часть дохода, как и всякая другая, стоила затраты известной суммы общественного труда, и потому оно оценивает ее пропорционально этому количеству общественного труда. Этим еще нисколько не разрешается вопрос, правомерно и полезно ли такое присвоение части общественного дохода лицами, не участвовавшими в его производстве, устранимо ли оно или нет — все это социально-политические или этические вопросы, разрешение которых лежит совсем в другой области и вполне независимо от простого констатирования этого присвоения» (Франк) 1).

1) Иначе сказать, субъективное нравственное сознание получает общественно-историческое значение никак не вследствие связи с абсолютным нравственным принципом, который имел бы объективное значение, ибо объективным принципом может быть лишь условно-социальный, выражающий установившееся равновесие общественных сил, так что апеллировать к нему в пользу возрождающегося класса было бы circulus vitiosus, а абсолютный нравственный принцип может быть только личным. Субъективное нравственное сознание получает общественное значение единственно вследствие той силы групповой или классовой, в которую оно вырастает. И обратно—нет лучшего пути создать классовую силу, как возрождая нравственное сознание, особенно если оно подкрепляется религиозной верой. Напротив, то же нравственное сознание может ослаблять силу господствующих классов, хотя бывает и обратное. Вне этого влияния на соотношение общественных сил, в социальных науках не может быть и речи о нравственном сознании, но речь эта остается вполне в пределах точной науки, если нравственное сознание рассматривается в рамках социального влияния на соотношение сил. Герцен говорит (С того берега) по этому вопросу чересчур резко и решительно. «Аристократия», пишет он, «вообще более или менее образованная антропофагия; каннибал, который ест своего невольника, помещик, который берет страшный процент с земли, фабрикант, который богатеет на счет своего работника—составляют только видоизменения одного и того же людоедства. Я, впрочем, готов защищать и самую грубую антропофагию, если один человек себя рассматривает как блюдо, а другой хочет его сесть—пусть

154

Критика теории накопления и сосредоточении капитала. Но исследованию критиков, особенно Бернштейна и Вейзен-

ест: они стоят того, один, чтоб быть людоедом, другой, чтоб быть кушаньем.—Пока развитое меньшинство, поглощая жизнь поколений, едва догадывалось, отчего ему так ловко жить; пока большинство, работая день и ночь, не совсем догадывалось, что вся выгода работы для других, и те и другие считали это естественным порядком, мир антропофагии мог держаться. Люди часто принимают предрассудок, привычку за истину—и тогда она их не теснит: но когда они однажды поняли, что их истина вздор, дело кончено, тогда только силою можно заставить делать то, что человек считает нелепым.—Работник не хочет больше работать для другого-вот вам и конец антропофагии, вот предел аристократии. Все дело остановилось теперь за тем, что работники не сосчитали своих сип, что крестьяне отстали в образовании; когда они протянут друг другу руку,—тогда вы распроститесь с вашим досугом, с вашей роскошью, с вашей цивилизацией, тогда окончится поглощение большинства на вырабатывание светлой и роскошной жизни меньшинству... В идее теперь уже кончена эксплуатация человека человеком. Кончена потому, что никто не считает ого отношение справедливым». Говорить так—значит ценить, но не переоценивать нравственного сознания в социальном отношении.

Напротив, мы признаем совершенно не обоснованным мнение Туган-Барановского, который ставит нравственное сознание, как основу социализма, в неразрывную связь с отвлеченным этическим принципом философии Канта. «Отбросьте учение об абсолютной ценности человеческой личности—и все демократические требования нашего времени окажутся пустым разглагольствованием. Поэтому необходимо признать идею равноценности человеческой личности основной этической идеей современного социализма». К этому вопросу мы возвратимся ниже. Однако, философская непродуманность тезиса Туган-Барановского достаточно видна уже из того, что он. признав .идею равноценности человеческой личности, нашедшей свое самое систематическое выражение в философии Канта, единственным теоретическим обоснованием социалистического мировоззрения, Поскольку таковое опирается на этические принципы», изобличает себя добавлением: «Социализм есть стремление осуществить в действительной жизни все те права, которые ныне теоретически признаются всеми неотъемлемым достоянием человека». Если сила социального движения зависит от количества («все») признающих нравственную истину, значит—дело не в теоретическом принципе. До трансцендентальной философии отсюда как от земли до неба.—И снова. Как социальные движения опираются не на теоретический принцип, так и отвлеченный принцип, в свою очередь, не ведет с неизбежностью к одному конкретному осуществлению. И это должен

155

грюна, теория накопления и сосредоточения капитала блестяще оправдалась. За последнее время произошло такое скопление капиталов и такая концентрация производств, в виде картелей и трестов, какие едва-ли грезились Марксу. В Соединенных Штатах развитие таких гигантских предприятий особенно типично. Эту теорию Вейзенгрюн признает построенной наиболее удачно и не считает преувеличением сказать, что она обладает своеобразным очарованием, которому трудно противостоять.

Однако другая половина теории, учение о централизации капитала, на чем Маркс основывает тенденцию к экспроприации экспроприаторов, не выдерживает критики. Данные против этой теории тщательно подобраны Бернштейном. Концентрация промышленных предприятий, говорит он, не протекает параллельно централизации капиталов, вопреки ошибочному убеждению социал-демократии. Ничего подобного нет. Форма акционерного общества в значительной степени противодействует централизации капиталов посредством концентрации производств. Она дает возможность значительного дробления уже сконцентрированных капиталов, но делает излишним присвоение капиталов отдельными магнатами, с целью концентрации производств. Мнение, что при образовании трестов и фузий, будто бы, происходит накопление капитала в относительно уменьшающемся числе рук, Бернштейн находить не соответствующим фактам действительности. Число акционеров большего Американского «стального» треста доходит до 50 тысяч человек. При объединении 34 крупных английских прядилен в трест, из общей суммы израсходованного капитала в 80 миллионов марок 26,7 миллионов оставались на руках у продавцов, а остальные 53,3 миллиона распределялись между 3934 акционерами. При объединении 22 красилен Бродфорда в трест, весь израсходованный капитал составлял 60 миллионов марок, из коих продавцы получили 20 миллионов, а акционеры (в количестве 10.731 человек!) 40 миллионов марок.

признать г. Туган-Барановский, заявляющий, что «Кант, давший незыблемое теоретическое обоснование социализму, отнюдь не был социалистом».

156

Капитал акций и дивидендов, принадлежащий пяти крупнейшим английским пивоварням и доходящий до 194 миллионов марок, распределяется между 16 тысячами акционеров, а капитал облигаций, доходящий до 122 миллионов, распределяется, по-видимому, таким же образом.

Если беспрерывный прогресс техники и концентрация производств в возрастающем числе отраслей промышленности есть факт, значения которого не скрывают в настоящее время даже завзятые реакционеры, то не менее несомненна и та истина, что в целом ряде отраслей промышленности мелкие и средние производства обнаруживают полную жизнеспособность наряду с крупными 1). К какой бы области хозяйственной жизни мы ни обратились, нигде мы не встречаем существенного изменения или сокращения числа средних предприятий. Как бы ни было стеснено положение отдельных владельцев средних предприятий, как бы ни было велико в каждый данный момент в рядах различных хозяйственных классов число таких предприятий, которые возникают лишь для того, чтобы на следующий день погибнуть, это не имеет значения для целого: общая картина от этого не изменяется. Отсюда, конечно, не следует, что прогрессивный рост крупных и колоссально-крупных предприятий является простой выдумкой. Чего статистические таблицы не доказывают, так это—того, что рост крупного производства означает сокращение среднего: из среднего: из них скорее следует, что происходит не борьба за существование этих двух категорий проворства, но их параллельное развитие 2).

Не только прежние средние классы (т. е. мелкие капиталисты) не исчезли и не исчезают, но—по наблюдению Масарика—н сам капитализм постоянно создает новые средние классы. То, что мы видим на каждой из больших фабрик, составляет общее явление: между предпринимателем и руководителем, с одной стороны, и рабочим, с другой, стоит целый ряд посредников, исполняющих очень важные работы, отправляющих важные

1) Возрастание средних производств особенно тщательно доказывает Ю. Вольф System der Socialpolitik и др.

2) Выводы Бернштейна подтверждаются статистическими данными самых последних дней.

157

функции, без которых не могли бы существовать ни капиталист, ни рабочие. Это—инженеры, писцы, экспедиторы, купцы и г. д.

Что происходит в промышленности, то же наблюдается и в торговле. Несмотря на быстрый рост крупных торговых домов, продолжают держаться и средние, и мелкие торговые предприятия. Было бы несбыточной иллюзией ожидать, что крупная промышленность в ближайшем будущем поглотит мелкую и среднюю, такая же утопия— ждать поглощения средних и мелких лавок капиталистическими торговыми делами.

Наконец, Бернштейн показывает, что учение об уменьшении числа магнатов капитала тоже нельзя признать верным,—скорее справедливо диаметрально противоположное утверждение. Где ни проведем мы границу—при 10.000. 20.000, 50.000, 100.000 марок дохода, в результате все получается, что число лиц с такими доходами увеличивается быстрее, чем какая-либо другая категория лиц, получающих доход. И их число увеличивается прямо пропорционально возрастанию их общего дохода, так что каждый из них в среднем остается всегда одинаково богатым. Для примера возьмем цифры берлинских миллионеров: в 1854 г. во всем Берлине было только 6 обладателей миллиона талеров, в 1900 г. уже 639: владельцев 1 ½ миллиона марок было тогда 23, теперь 1323. Таким образом, приходится раз навсегда покончить с убеждением в постоянном уменьшении числа магнатов напитала. Чем ближе подходит момент «крушения» капиталистической системы хозяйства, тем больше экспроприаторов кишит кругом нас. Дело «экспроприации» становится все больше трудным.

Все предшествующие рассуждения о теории Маркса имеют в виду разные отрасли механического производства и не относятся к земледелию. Между тем земледелие более, чем какая-либо другая область народного хозяйства, обнаруживает слабость теории Маркса. Особенно примечательно то, что на земледелии не оправдывается не только теория централизации, сосредоточения капитала, но даже теория накопления капитала и концентрации производства. Вот что об этом пишет Эд. Давид.

158

Крестьянин нисколько не беспокоится о смертном приговоре, который изрекает теория Маркса. История не знает ни одного примера, когда крестьяне разорились бы вследствие технического превосходства крупных хозяев. Много крестьянских жизней разбито силой оружия и разбойничьим сеньоральным правом, покровительством со стороны феодалов и клерикалов. Страшная нищета бивала результатом такого хищничества. Но в соперничестве при работе крестьянин до сих пор везде оставался непобедимым. Крупному же земледелию, якобы призванному уничтожить крестьянское, с каждым десятилетием становится все хуже: и ему было бы еще хуже, если бы на помощь ему не поспешило законодательство. С трудом, опираясь на костыли таможенной охраны—автор говорит о своей Германии—и правительственных подачек, держится еще крупное земледелие,—Редкая теория так принималась на веру практикой, как аграрная теория Маркса. Она возникла путем распространения на органическое производство законов механического производства, и, под влиянием специфически английских отношений, легко нашла доступ в мир социалистических идей. Но должно констатировать глубокое различие по существу между сельскохозяйственным и индустриальным производством. Основу сельскохозяйственного производства составляет процесс органический, основу индустриального производства — процесс механический. Это основное глубокое различие производственных процессов обусловливает применение для сельского хозяйства и индустриального производства совершенно различных методов работы. Человеческому труду отводится совершенно различная роль в каждой отрасли производства, и по этому одному уже можно заранее признать ложными представления об аналогичности производственной эволюции в индустрии и сельском хозяйстве. Кооперация, разделение труда, применение, машин — вот главные факторы большей продуктивности крупного хозяйства в механическом производстве. В земледелии эти факторы не имеют решающего значения. Выгоды кооперации в большом масштабе ничтожны, и даже в тех отраслях, где кооперация имеет значение для сельского хозяйства, отдельные хозяева могут легко использовать ее

159

выгоды путем товарищеских организаций. С другой стороны, с размерами обрабатываемого июля чрезвычайно увеличиваются и неудобства широкой кооперации, и трудность контроля. Разделение труда, какое существует в мануфактурах, совершенно немыслимо в сельском хозяйстве. Сама природа биологического производственного процесса протестует против замены последовательности во времени соседством в пространстве, которое существует в механическом производстве. Не может сельское хозяйство следовать за механическим производством и в специализации труда. Сельскохозяйственные машины весьма значительно уступают машинам большой фабрики. Вместо большой, прочно установленной динамо-машины, земледелец вынужден довольствоваться небольшими подвижными двигателями, между которыми до сих пор первенствующее место занимает рабочий скот. Как ни дивны некоторые сельскохозяйственные машины, но что могут значить изолированные, перемещаемые с места на место, целыми неделями и месяцами обреченные на бездействие единичные машины в сравнении с беспрерывно действующим автоматом какой-нибудь фабрики, который распоряжается даже работой людей, прикованных к нему, как будто составляющих его части! К тому желто незначительное пользование машинами, которое возможно в земледелии, нисколько не составляет неоспоримой привилегии крупного хозяйства. Большая пасть земледельческих машин небольших размеров, построены для замены рабочего скота и доступны также и мелкому хозяину. Далее, благодаря тому, что сельскохозяйственные машины работают только временами, возможно для сельских хозяев коллективное пользование большими машинами, в особенности, паровой молотилкой и веялкой, играющими такую важную роль в хозяйстве. — В механическом обрабатывающем производстве совершенствование машин играет первенствующую роль: оно составляет сущность прогресса в самом производстве. В области органического добывающего производства улучшение машин представляет существенный, но далеко не важнейший фактор прогресса. Механически-технический принцип здесь не является принципом доминирующим, обусловливающим прогресс. Сельское хозяйство

160

революционизировали не технические изобретения, а научные открытия. Новейшая эра в земледелии начинается не с применения паровой машины, а с открытия действительной связи между почвой, растительным и животным организмом. Физическое и химическое улучшение почвы, регулирование условий влажности, рациональное общее и специальное увеличение питательных веществ путем удобрения естественного, искусственного и растительного, размножение полезных растений и животных, разведение облагороженных разновидностей, соответствующих данным естественным условиям и специальным целям, индивидуализированный уход за культивируемыми организмами и охранение их от бесчисленных врагов и опасностей—вот почва, на которой сельско-хозяйственный прогресс отпраздновал свои величайшие триумфы. Более быстрое выполнение вспомогательной механической работы представляет немаловажный, ной не главный элемент производственного прогресса. Сущность последнего заключается в повышении интенсивности жизни путем рационального изменения внешних условий развития организмов и их внутреннего склада.—Если технический прогресс доступен мелкому хозяйству в большинстве случаев, то научный прогресс всегда—без исключения. В этом отношении крупному хозяйству приходится даже бороться против препятствий, которых мелкое хозяйство совершенно не знает. Применение всех усовершенствований в области питания растений, ухода за ними, и их охранения постоянно требует массы квалифицированной ручной работы. Но откуда ее достанет крупное хозяйство? Оно вынуждено оперировать с толпой незаинтересованных наемных работников, очень мало поддающихся контролю. Крестьянин же сам является своим собственником, без устали работающим, заинтересованным и заботливым работником. — Сущность, метод и средства органического производства обусловливают то громадное значение, которое должна иметь личная заинтересованность работника, как в размерах годового урожая, так и в сохранении плодородности почвы. Значение итого психологического фактора увеличивается по мере перехода хозяйства к более высокой интенсивности, так как с интенсивностью возрастает и риск потерь вследствие невни-

161

мания и небрежности. Внутреннего автоматического самоконтроля современного индустриального производства сельское хозяйство совершенно не знает. Отсюда понятно, почему в земледелии е повышением интенсивности шансы крупного хозяйства уменьшаются. Ото не значит, что отдельные, выдающиеся по способностям специалисты не в состоянии добиться замечательных результатов и в крупном хозяйстве: выдающиеся способности, понятию, и здесь одерживают верх над особенно неблагоприятными условиями. Но можно утверждать, что, в общем, при возрастании интенсивности мелкое хозяйство поставлено в более благоприятные условия, чем крупное. Чем интенсивнее культура, земледельческая или скотоводческая, тем труднее вести хозяйство при помощи чужих работников. Поэтому всемирно-экономическая тенденция группировки, мри которой культуры с наименьшей работопоглощаемостью удаляются от больших рынков, а с наибольшею работопоглащаемостью приближаются к ним, должна была проявиться в то же время и как тенденция к раздроблению хозяйств в промышленных странах и областях.

К тем же выводам приходит и Булгаков. По его словам, если для обрабатывающей промышленности за диагнозом Маркса нельзя отрицать известной относительной правоты, то его нужно признать совершенно неправым касательно земледелия. В земледелии не только никакой концентрации не происходит, но с чрезвычайной силой вступают децентрализующие тенденции. Тот, для кого лучшее будущее неразрывно связано с представлением о концентрации, должен махнуть рукой на земледелие, как область совершенно безнадежную. Но раз земледелие и промышленность (a также и торговля) характеризуются если не противоположным, то, по крайней мере, различным ходом развития, можно ли развитие капиталистического хозяйства определит какой-нибудь одной господствующей тенденцией, как попытался сделать ото Маркс? Очевидно, нельзя. Формула, по которой итог ход развития-определялся бы в сторону концентрации или наоборот, была бы неверна, потому что не усчитывала бы всей фактической сложности развития. Поэтому общее воззрение Маркса о развитии капи-

162

тализма, с неотвратимой необходимостью ведущем к коллективизму. также неверно.

Что земледелие образует часть народного хозяйства, не подводимую под социалистическую теорию, это получает особенную важность в виду того, что в будущем, как можно предполагать, земледелие, стоящее в современном капиталистическом хозяйстве на заднем плане, затеняемое индустрией, займет первенствующее положение. Предполагать ото можно, основываясь на законе убывающего плодородия почвы 1). В силу этого закона—по словам Булгакова—…хотя производительные способности стран, вывозящих продукты земледелия, еще не исчерпаны, но все-таки этому направлению развития приходит конец, до которого еще доживет, может быть, наше поколение. Начиная с определенного момента, вывоз сельскохозяйственных продуктов не может не начать сокращаться, а цены на них расти, что сделает привоз этих продуктов из отдаленных стран невыгодным. Страны принуждены будут обратиться к своему собственному земледелию. -наступит новая стадия в развитии мирового населения... Прошлое оставляет в наследие будущему хлебный вопрос, более страшный и более трудный, чем вопрос социальный,— вопрос производства, а не распределения». Интересна по этому вопросу недавно вышедшая книга Герг. Гильдебранда 2). Рассматривая современное хозяйство, как господство индустрии над земледелием, иначе сказать—господство города над деревней и стран промышленных над земледельческими, Гильдебранд предполагает, что недалеко до того времени, когда индустрия и земледелие поменяются своими ролями. Аристократический город представляет со-

1) Милль: «Все предметы и силы природы, находящиеся в ограниченном количестве, ограничены относительно крайнего предела своей производительной силы и задолго до достижения этого крайнего предела начинают удовлетворять увеличению запроса с прогрессивным обременением условий своей производительности». Но Милль ошибочно полагал, что уже ныне «скупость природы, а не общественная справедливость, служит причиною страданий, постигающих нацию при излишестве населения». Из новейших сочинений см. П. Маслова Теория развития народного хозяйства.

2) Die Erschütterung der Indusiricherrschaft und des Industriensozialismus.

163

бою надстройку над сельской основой, питается деревней: и аристократические промышленные страны живут и будут жить на счет стран земледельческих, пока последние не обзаведутся собственной индустрией в достаточно широких размерах. Промышленная демократия уступит господство сельской демократии: промышленные государства сделаются беднее стран земледельческих. Промышленному пролетариату уже станет бесполезным осуществление социалистического плана 1): пред целыми странами встанет грозный вопрос о борьбе с крайней нуждой в сельско-хозяйственных продуктах...

Критика теории кризисов. По словам Бернштейна, пластичность современного кредита при колоссальном накоплении капиталов, усовершенствование средств сообщения— почты, телеграфов, личного и товарного передвижения, торговой статистики и сообщений, развитие организации предпринимателей—все это факты, и просто немыслимо, чтобы они не оказывали значительного влияния на отношение между производительной деятельностью и положением рынка. Таким образом, очень вероятно, что в будущем, с прогрессом хозяйственного развития, нам не придется иметь дела с промышленными кризисами известного уже лам характера, и что, поэтому, нужно будет оставить всякие расчеты на подобный кризис, как на прелюдию к великому социальному перевороту.

Вейзенгрюн спрашивает: где факты, которые свидетельствовали бы об одностороннем социальном развитии в смысле экспроприации экспроприаторов? Напротив, повсюду мы видим явные симптомы упрочения капитализма на всех позициях, обеспечение его на будущее, насколько можно предвидеть, время, хотя концентрация в индустрии далеко

1) Die Lebenshaltung der proletarischen Schichten innerhalb der Industriestaaten ist beim Uebergang zum Sozialismus um nichts gebessert, weint gleichzeitig die ausländische Bauerngrundlage entschwindet, so hoher Steigerung auch die heimische Agrarproduktion noch fähig ist... Was wird in diesem Falle des Versagens das Schicksal des Industriestaatlichen Proletariats sein? Sehr einfach: Es erfährt in Hunger und Blosse, dass, es überflüssig geworden ist sobald ihm die feste Bauerngrundlage unter den Füssen fehlt, leberflüssig und zugleich hilflos. Es nützt ihm nichts mehr, die Kapitalisten enteignen zu wollen, denn die industriellen Produktionsmittel sind nicht mehr verwertbar.

164

еще не завершилась, а в земледелии наблюдается лишь в незначительной степени. Оглянитесь кругом: повсюду открываются перспективы новых обширных рынков для сбыта товаров и вместе с тем новые препятствия к тому обостренному состоянию народного хозяйства, к продолжительному кризису, о котором грезит марксизм. В конце XIX столетия колониальная политика приняла, такие размеры, такое колоссальное знамение, какого и приблизительно никто не предчувствовал в середине века. При этом новая колониальная политика, хотя большею частью бессознательно, руководится социальными мотивами, которых не имело старое колониальное хозяйство, руководившееся исключительно мотивом захвата. В англосаксонском мире крупная промышленность процветает больше, чем где-либо. Вместе с тем здесь впервые противодействие класса капиталистов продолжительному кризису принимает твердые формы. Империализм, т. е. тенденция прочно связать громадные пространства общими хозяйственными интересами, приковать обширные колонии железными цепями экономического расчета к метрополии, все сильнее сказывающееся стремление создать экономически объединенную и этим великую Англию знаменует первый шаг позднейшего капитализма к самосохранению. Второй момент образуется упомянутой новой колониальной политикой великих континентальных держав и особенно имеющими основание надеждами хозяйственной Европы и Америки на расширение сферы влияния в Китае. Третий момент—проведение великой сибирской железной дороги, открывающее новый экономический мир, который будет служить на многие десятилетия не для одной русской индустрии громадным рынком сбыта. Четвертый момент—развитие самой русской промышленности и культурно-экономическое пробуждение этого великого, но стоящего еще на относительно низкой ступени развития народа. Каждое в отдельности из этих обстоятельств знаменует оплот против угрожающего длительного кризиса, помимо которого, при крайне сконцентрированном производстве, нельзя ожидать перемен в положении капитализма,—и тем сильнее должно препятствовать тенденции к экспроприации экспроприаторов совместное действие всех этих факторов. Сюда присоединяется иное,

165

весьма важное, обстоятельство. Картелями и трестами, которым предстоит будущность, капитализм охраняется как совне, так и изнутри. В них сказывается забота представителей новейшей хозяйственной системы о себе самих. Конечно, картели могли бы открыть легкий путь к экспроприации экспроприаторов, но это было бы возможно лишь в, том случае, если бы не было других задерживающих обстоятельств... Как же, в виду таких фактов, можно говорить о явной, абсолютной, неотвратимой, с механической необходимостью действующей тенденции к экспроприации экспроприаторов? В противоположность этому скорее можно говорить о тенденции к увековечению капитализма, который при иных исторических условиях мог бы принять иной вид, но на ближайшее будущее был бы достаточно силен, чтобы задержать тенденцию к экспроприации экспроприаторов.

Откуда возникают кризисы и вследствие чего они столь усиленно учащаются? По мнению марксизма—оттого, что слепая и бешенная конкуренция заставляет выбрасывать на мировой рынок все больше и больше продуктов, которые не находят себе сбыта. Постоянно уменьшается сбыт товаров, хозяйственное обращение приходит в замешательство, и кризис готов. Сюда присоединяется еще одно. Капитализм, давно потерявший способность обуздывать революционные производительные силы, должен терпеть их чрезмерный рост. Итак, с одной стороны, перепроизводство товаров, с другой стороны, неспособность капитализма к организации ведут сначала к спорадическому, затем к хроническому кризису. Но мы видим, что даже при этих условиях собственно о перепроизводстве товаров речи быть не может: открывающиеся новые рынки меньше всего допускают возможность хронического кризиса. Что же сказать о втором факторе—о неспособности капитализма к организации? Здесь-то и обнаруживается значение картелей. они суть — не единственный, но главнейший симптом того, что, начиная с известной ступени развития, класс капиталистов получает способность создавать организации, вмешиваться сознательно и плодотворно в процесс производства. Здесь речь идет не о социально-политической стороне картелей, но лишь об

166

их значении в истории экономической эволюции. Как бы картели ни были вредны для рабочих, для капиталистов они во всяком случае приносят пользу. Но они полезны не только для отдельных капиталистов, но и для капиталистов, как класса, как социальной группы. Крупный капиталист магнат не так нуждается в картели, как средний. Тресты и всякого рода союзы предпринимателей суть прежде всего предохранительное средство для класса средних капиталистов. Это столь же подходящая форма для средних капиталистов, как рабочие союзы для организованных пролетариев и сельские общества для крестьян. Картели могут распадаться, как и рабочие союзы гибнут от разных причин. В общем это ничего не доказывает ни против картелей, ни против рабочих союзов, рассматриваемые с точки зрения истории социальной эволюция, картели имеют двоякое социальное значение. Во-первых, они суть защита для класса средних капиталистов, во-вторых, они содействуют сокращению и замедлению хронических кризисов. В тех отраслях индустрии, в которых начинают применяться картели, устраняется возможность конкуренции, а без конкуренции и без затруднений в сбыте не может быть места для продолжительных кризисов 1).

Критика теории обнищания рабочих. Когда складывалась эта теория Маркса, тогда она была простым констатированием факта 2),—и она была общепринятою теорией. Но обнищание рабочих было лишь временным явлением. По словам Туган-Барановского, первые шаги капитализма повели к значительному ухудшению положения рабочего класса, но дальнейшие успехи капиталистической промышленности пошли, в некоторой своей части, на пользу рабочим. Причины этой перемены были весьма сложны. Капиталистический способ производства повышает производительность труда, и

1) Гаммахервернозамечает: Von einem bevorstehenden Zusammenbruche des Kapitalismus im Marxistischen Sinne kann nicht die Rede sein, da er ja selbst jene Formen der Organisation gefunden hat, die nach dem ursprünglichen Programm des Marxismus nur durch die assoziierten Arbeiter, die Diktatur des Proletariats möglich werden sollten.

2) Струве: Die «Verelendungstheorie» war in der ersten Hälfte des XIX. Jahrhunderts eine einfache Konstatierung des wirklichen Verlaufs der Dinge.

167

этоявляется, самопосебе, обстоятельством, благоприятствующимповышениюзаработнойплаты. Но пока фабричное производство не играет в стране господствующей роли, до тех пор высокая производительность труда на фабрике создает тенденцию не к повышению, а к понижению заработков трудящихся классов населения. Дело в том, что фабрики конкурируют в этом случае с различными формами мелкого производства — ремеслом, кустарным производством, домашней капиталистической промышленностью. Всякий успех машинной техники вызывает падение цены фабричного продукта, а благодаря этому падает и цена конкурирующих продуктов ручного труда, следствием чего является сокращение заработков соответствующих групп мелких производителей. Пока эти конкурирующие с фабрикой мелкие производители численно преобладают, до тех пор рост производительности труда в сфере крупного машинного производства оказывает угнетающее влияние на экономическое положение массы населения, остающегося при прежних способах производства. Но и в среде самих фабричных работников заработная плата в этом периоде капиталистического развития не может существенно повышаться, так как разорение мелких производителей вызывает наплыв рабочих на фабрики и этим сбивает цену на рабочие руки. Все это и наблюдалось в руководящих капиталистических странах Европы в первую половину закончившегося века. В конце концов фабрика решительно победила; в самых важных отраслях промышленности она стала господствующей формой производства. Тогда положение переменилось. Дальнейшее повышение производительности труда создало тенденцию к повышению заработной платы, так как общая сумма продукта, вырабатывавшегося рабочим и подлежащего разделу между ним и капиталистом, увеличилась (Современный социализм).

Повышение экономического положения рабочих констатировано многими наблюдателями. Особенную известность получила книжка Сиднея Вебба Положение труда в Англии за последние шестьдесят лет, 1837—1897 (Labor in theLongest Reign, 1837—1897. Issuedunder the auspicesof the FabianSociety). Как бы ни были мы склонны—читаем здесь—по

168

временам дурно думать о современном положении народа, однако ясно, что в общем после 1837 года был сделан существенный шаг вперед. В очень большом числе рабочих профессий и почти во всех местностях заработок мужчин значительно увеличился, что дает им возможность пользоваться некоторым комфортом, о чем не имели представления шестьдесят лет тому назад. Во многих случаях рабочий день стал менее продолжительным, условия труда улучшились и общий уровень жизненных потребностей значительно повысился. Домашняя жизнь как в городе, так и в деревне, сделалась более удобной; санитарные условия во многих отношениях совершенно изменились; образование стало интенсивнее и экстенсивнее; в то же время такие пособия умственной жизни, как библиотеки, музеи, художественные галереи, музыка и полезные развлечения, стали гораздо доступнее для рабочего. Словом, большая часть населения сделалась культурнее, чем шестьдесят лет тому назад. Какой бы жестокой ни была наша промышленная система, жизнь в Англии почти во всех отношениях стала человечнее. Существующие до сих пор недостатки не должны заслонять от наших глаз сделанных успехов. Панегирики статистиков-оптимистов нашего времени оправдываются в этом отношении 1).

1) Отмеченные факты достаточно доказывают несостоятельность марксистской теории, но, чтобы, независимо от этого, не составить себе преувеличенных представлений об улучшении в положении рабочих по мнению Сиднея Вебба, мы сделаем еще выдержку из той же его книжки. «Тогда как положение большинства живущих на заработную плату улучшилось с 1837 года, другая часть получила из общей доли увеличившегося богатства и плодов цивилизации немного или ничего. Если мы возьмем отдельные стороны жизни и проведем определенную черту, ниже которой, по нашему, рабочий не может прилично существовать, то найдем, что по отношению к заработку, к количеству рабочих часов, к помещениям и к общему прогрессу цивилизации процент тех, которые находятся под линией, меньше, чем он был в 1837 г. Но мы нашли бы так же. что теперешний уровень почти столь же низок, как и тогда, и что общее число лиц, находящихся под начерченной нами линией, в настоящее время, вероятно, больше, чем в 1837 г. Едва-ли когда существовала такая бедность, а распространенность ее та же или еще более обширна. Грязь 1837 года не смыта с наших рук и сознания.

169

Среди путей, которые в последнее время усиленно ведут к повышению экономического положения рабочего класса, первое место занимают рабочие союзы и кооперативные организации, а также фабричное законодательство.

Гаммахер остроумно обнаруживает, что экономическая теория Маркса и не доказывает неизбежности обнищания рабочих. Но экономическому учению Маркса, прямая цель капиталиста и определенный мотив производства есть производство прибавочной ценности. Прибавочная ценность создается рабочим и получается капиталистом чрез эксплуатацию рабочего, заработок которого определяется количеством средств существования его и его семьи, его необходимыми потребностями. Повышение производительности труда идет в пользу только капиталисту, но не рабочему. Капиталист, устремляющийся единственно к производству прибавочной ценности и заинтересованный исключительно в меновой ценности, должен постоянно понижать цену товаров. «Так как относительная прибавочная ценность 1) возрастает в прямом отношении к развитию производительной силы труда, между тем как ценность товаров понижается в обратном отношении к тому же самому развитию, и так как вследствие этого один и тот же совершенно тождественный процесс удешевляет товары и увеличивает содержащуюся в них прибавочную ценность, то эго обстоятельство разрешает загадку, заключаю-

Тот факт, что наиболее благоденствующая часть, умножась сама и умножив свое богатство, оставила в коснении значительную часть общества, увеличивает нашу ответственность. Мораль всего этого обзора та, что нужны, по-видимому, еще очень большие усилия для поднятия уровня этой опустившейся массы».

Для германской промышленности см. Конрада Grundriss zum Studium der politischen Oekonomie 4 Th. Statistik; в частности, об улучшении положения земледельческого рабочего населения в Германии с 1882 по 1895 Гольца Vorlesungen über Agrarwesen und Agrarpolitik. Из русских авторов по вопросу об улучшении положения рабочих см. проф. Исаева Вопросы социологии.

1) Маркс называет абсолютной прибавочной ценностью прибавочную ценность, производимую посредством удлинения рабочего дня, а относительной прибавочной ценностью—ту прибавочную ценность, которая возникает из сокращения необходимого рабочего времени и из соответственного изменения во взаимном отношении обеих составных частей рабочего дня.

170

щуюся в том, что капиталист, которого интересует только производство меновой ценности, постоянно в то же время стремится к понижению меновой ценности товаров». С другой стороны, рабочая сила оценивается по общественно-необходимому времени для ее поддержания, по стоимости ее Воспроизводства, но средний уровень так называемых необходимых потребностей, или необходимых средств существования, должен быть для определенной страны и в определенный период времени величиной постоянной. Если же норма прибавочной ценности 1) постоянно возрастает, доля рабочего дня, которая приходится на прибавочную работу, все удлиняется, а необходимая работа сокращается, то—при предположениях самого Маркса—должно ли и даже может ли ухудшаться положение рабочего? Конечно, если его заработок постоянно определяется издержками воспроизводства, то он должен понижаться по мере того, как сокращается это необходимое время,—в этом Маркс прав. Но он проглядывает, при какой предпосылке это понижение возможно. Очевидно, в той же мере, в какой понижается заработная плата, понижаются в действительности издержки производства рабочей силы. Ведь уровень потребностей содержит в себе «элементы исторический и моральный». Следовательно, заработная плата может падать лишь в том случае, если вместе с тем, вследствие повысившегося неоплаченного прибавочного труда, соответственно понижается ценность товаров и покупательная сила заработной платы в действительности повышается. Вообще, представляется естественным постоянство реальной заработной, платы: кто стоит уже на уровне необходимых потребностей и получает лишь столько, сколько необходимо для его воспроизводства, у того уровень жизненных потребностей не может быть понижен никакою наличностью резервной армии, ибо иначе он опустился бы, чего и Маркс не допускает, ниже «моральной» границы и погиб бы от голодной смерти. Согласно с своей теорией прибавочной ценности Маркс должен был бы прийти

1) Нормой прибавочной ценности Маркс называет относительную величину ее, т. е. то отношение, в котором возросла ценность переменного капитала, отношение прибавочной ценности к переменному капиталу, иначе сказать—степень эксплуатации рабочей силы.

171

к тому выводу, что положение рабочего остается абсолютно равным, хотя бы одни капиталисты узурпировали выгоды необычайно поднявшейся производительности труда. Но существует ли в действительности тот суровый закон, что с возрастанием материального богатства, с увеличением капитала, вычет из продуктов труда в пользу капиталиста становится все больше? Движется ли наемный труд обратно пропорционально производительности народного хозяйства? Гаммахер соглашается с Дигцелем, что заработная плата поднимается и падает вместе с производительностью народного хозяйства. Равным образом, и общая покупательная сила поднимается с поднимающеюся производительностью народного хозяйства и падает с падающею производительностью. Этим принципиально преодолевается пессимизм в обсуждении рабочего вопроса, полагается конец железному закону заработной платы. Тенденция к физическому обнищанию рабочих вообще не существует.

Теория обнищания, некогда общепринятая, ныне всеми оставлена 1). даже социалистами 2), которые уже позволяют себе говорить самое большее—о социальной нищете, а не о физической. Энгельс в проекте Эрфуртской программы не одобрил фразы: «все больше становится число и возрастает бедность пролетариев». Он говорил: «в такой абсолютной форме, это—не верно. Организация рабочих и их постоянно возрастающее сопротивление полагают, по возможности, известную границу росту нищеты. Но что несомненно возрастает, это—необеспеченность существования. Это я внес бы» 3). Каутский в ответе Бернштейну настаивает на обнищании рабочих не как на законе, а лишь как на тенденции капиталистического общества. Ещена-

1) Ср. такжеНостица Das Aufsteigen des Arbeiterstandes in England. Ein Beitrag zur socialen Geschichte der Gegenwart, Ю. Вольфаразныесочинения.

2) Ифранцузскими: Гэд Quatre ans de lutteиСорель Avenir socialiste des syndicats.

3) В последней редакции этот пункт Эрфуртской программы имеет такой вид: «Для пролетариата и для опускающихся средних, слоев—мещанства, крестьян—оно (возобладание крупного производства) означает все большую необеспеченность существования, рост нужды, гнета, порабощения, унижения, эксплуатации». Странная смесь нового понимания со старым.

172

стойчивее предлагает он другое понимание нищеты. «Слово нищета может иметь значение физической нищеты, но также и нищеты социальной. Нищета в первом смысле измеряется физиологическими потребностями человека, которые, правда, не везде и не во все времена оставались неизменными, но которые все-ж таки не так быстро развивались, как социальные потребности, неудовлетворение которых порождает социальную нищету. Если понять это слово в физиологическом его смысле, то тогда, конечно, выражение Маркса было бы несостоятельным. Как раз в наиболее прогрессивных странах нельзя уже констатировать общего увеличения физической нищеты; все факты, напротив, указывают на то, что в этих странах физическая нищета уменьшается, хотя крайне медленно и далеко не повсюду. Жизненный уровень рабочего класса в настоящее время более высокий, чем каким он был 50 лет тому назад. Конечно, ошибочно было бы измерять его повышение повышением денежной платы. Не следует забывать, как сильно с тех пор вздорожали средства к жизни... Успех—далеко не такой большой, каким он кажется при взгляде на денежную плату... Но если поднятие рабочего класса из физической нищеты является столь медленным процессом, то уже отсюда можно заключить о постоянном возрастании их социальной нищеты, так как производительность труда необычайно быстро растет. Это значит не что иное, как то, что рабочий класс все в большей мере лишается участия в прогрессе культуры, им же производимом, что жизненный уровень буржуазии повышается быстрее уровня пролетариата, что социальный антагонизм между этими классами растет... О росте нищеты в социальном смысле говорят и сами буржуа, они только дали ему иное наименование; они называют его требовательностью (Begehrlichkeit). Но ведь не в слове дело. Главное это факт, что антагонизм между потребностями рабочих и возможностью удовлетворить их из получаемой ими платы, а вместе с тем и антагонизм между наемным трудом и капиталом все более растет. В этой растущей нищете крепкого физически и духовно рабочего класса, а не в растущем отчаянии полу озверевших, покрытых язвами орд, автор Капитала видел

173

могучий рычаг перехода к социализму. Действие этой нищеты ко уничтожается указанием на повышающийся жизненный уровень рабочего класса».

Каутский «безусловно неправ в своем утверждении, будто развитая им теория социального обнищания есть не что иное, как истинная теория Маркса». Нет, Маркс говорил не о требовательности рабочих, но о «накоплении нищеты, мук труда, рабства, невежества, одичания и нравственного падения» рабочих. Ни о чем другом он не мог говорить, ибо лишь указанием на возрастающую физическую нищету рабочих и их вырождение, физическое и нравственное, мог он надеяться обосновать теорию социальной катастрофы, как стихийного процесса. Понимание Каутского есть явный отказ от теории Маркса.

Но безотносительно к этому, отмечаемый Каутским факт возрастающего недовольства рабочих может быть вполне принят. Критика не имеет ни возможности, ни нужды оспаривать этот факт 1). Но этот факт относится к области нравственно-психологической и выступает из границ натуралистической теории, претендующей на установление естественного закона. Мы снова можем указать на ту роковую неизбежность, с какою марксизм упирается в нравственно-психологическую почву. И также снова скажем, что этот нравственно-психологический элемент своею наличною сплою укрепляет социальное движение 2), но, воспринимая его. система марксизма перестает

1) Гаммахер: Nicht obwohl, sondern gerade weil es den Arbeitern besser geht, nimmt der Groll des Klassenkampfes zu. Der Gegensatz zwischen Bourgeoisie und Proletariat ist objectiv geringer geworden, aber subjectiv grösser, weil er stärker empfunden wird.

2) Ср. Гаммахера: In letzter Linie kommt es gar nicht darauf an, ob nach objectiven Merkmalen ein sozialer Antagonismus vorhanden ist, sondern als historische Tatsache ist es nur—eben nach Marx Unterscheidung zweier Etappen der Genesis der Klasse—psychologisch wirksam. Weil die beginnende Emanzipation dem Arbeiter das Bewusstsein seiner .Lage gebracht hat. die ihn bei allen Anlagen doch von den hehrsten Kulturgütern der Nation ausschliesst, weil er aufgehört hat, die Knechtschaft als eine notwendige, selbstverständliche Institution anzusehen, deswegen hat ihn eine Unruhe ergriffen, die die politische Opposition in dem Masse verstärkte, als man ihr entgegenkam... Wenn der Philister klagt, wie Kautsky sagt, «die Begehrlichkeit» der Massen steige fortwährend an, so liegt doch gerade hierin die Grösse der Arbeiterbewegung.

174

быть научною доктриною и теряет опору для каузального обоснования грядущего социалистического общежития 1).

Критика теории социальной революции. Бернштейн пишет, что идея о крушении капиталистического строя противоречит, как действительному экономическому развитию, так и общему культурному прогрессу. История не дает ни одного примера подобной (насильственной) экспроприации. Даже уничтожение феодализма произошло совершенно иным образом, чем мы обыкновенно предполагаем и чем предполагали еще Маркс и Энгельс в эпоху выработки своей теории. Когда феодализм пал, буржуазная собственность была уже вполне развита. По всем признакам, падение капиталистической собственности совершится тем же путем. Коллективная собственность разовьется не вследствие насильственного уничтожения капиталистической собствен-

das Symptom intellektueller und moralischer Reife, auf das auch der politische Gegner Ursache hat, stolz zu sein.

1) Гаммахер: So tritt an Stelle der Marxistischen eine psychologische Verelendungstheorie. Die Sensibilität wächst, während der erreichte Fortschritt nicht mehr in die seelische Disposition eingeht und als selbstverständlich geworden nicht mehr veranschlagt wird. Hierdurch wird der Emanzipationskampf des Proletariats weiter getrieben werden, ohne dass man freilich deshalb von einer kausalen Notwendigkeit des sozialistischen Zukunftsstaates sprechen könnte.

Отметим, в дополнение к сказанному, еще одно внутреннее противоречие в теории марксизма. По взгляду Маркса социалистический строи будет результатом широкого развития производительных сил (ср. ниже слова Энгельса), плодом высокого культурного подъема, делом обширного кругозора. Но разве обнищавший и одичавший пролетариат мог бы вынести на своих плечах тяжесть этого дела? На это внутреннее противоречие в теориях Маркса указал Струве в ст. Die Marxsche Theorie der socialen Entwicklung. Здесьчитаем: Es darf nicht vergessen werden, dass der Sozialismus für Marx uneingeschränkt die Blüte der Kultur bedeutete. Er nahm für seinen Sozialismus alle kulturellen Errungenschaften der Bourgeoisie in Anspruch. Solange die fortschreitende Verelendung der Volksmassen eine über jeden Streit erhabene Thatsache war und als unabänderliche immanente Tendenz der herschenden Wirtschaftsordnung aufgefasst wurde, war das Eintreten des alle Kulturfortschritte der bürgerlichen Gesellschaft übernehmenden und sie weiterführenden Sozialismus platterdings unmöglich. Eine Verelendung und sozialpolitische Reifwerdung der Arbeiterklasse, welche dieselbe befähigen sollte, die denkbar grossartigste soziale Umwälzung ins Werk zu setzen, schlossen einander für eine realistische Betrachtung einfach aus.

175

ности, но, обратно, последняя исчезнет, когда коллективная собственность достигнет высокой степени развития.

Особенно основательные критические суждения об этой гипотезе высказал П. Струве в ст. Die Marxsche TheoriedersozialenEntwicklung. Представление, что весь правовой строй не соответствует всему социальному хозяйству,— нереалистично: правовой строй и социальное хозяйство суть абстрактные понятия, а не реальные существа или отношения. Столь же мало эмпирически обосновано и то представление, что развитие общества во всех пунктах социальной жизни одновременно ускоряет невыносимые противоречия, которые каким-то образом во всем объеме устраняются,— представление о совершенно единообразном и однозначном развитии всех социальных феноменов. Весь ход социального развития, но марксистской теории, распадается—столь резко, как только возможно —на «критические» и «органические» эпохи: для критических эпох признается характерным противоречие, а для органических гармония между хозяйством и правом. Вопреки этому нужно всегда иметь в виду, что 1) реальными и, значит, фактически действующими оказываются лишь отдельные хозяйственные и правовые феномены, кань массовые явления, что, следовательно, право и хозяйство имеют реальное существование лишь в виде этих отдельных фактов, и что 2) видимость, будто отдельные феномены могут протекать все одновременно по однозначной формуле, создается лишь вызывающим это предвзятое мнение обобщением социальных феноменов в понятия «хозяйства» и «права». В реальной общественной жизни не бывает ни абсолютного противоречия между правом и хозяйством, ни абсолютной гармонии между ними, но бывают непрестанные частичные коллизии и примирения областей хозяйственной и правовой. В форме их и чрез их посредство совершается преобразование общества. Приспособление права к социальному хозяйству не прекращается ни одно мгновение, и развитие экономических феноменов не только совершается в рамке общественного строя данного времени, но это оно именно преобразует эту рамку и расширяет ее. Понятие социальной революции, как теоретическое понятие, не только не имеет ценности и цели, но и прямо вводить в заблуждение. Если

176

«социальная революция» должна означать всецелый переворот социального строя, то она для современного мышления представляется не иначе, как продолжительным непрерывным процессом социальных преобразований. Пусть политическая революция представляет собою угловой-камень этого развития, производящая переворот, сила этого процесса на в малейшей степени не зависит от такого события и вполне может быть мыслима без него. Для марксистской теории возрастающего противоречия между правили, и хозяйством революция, уничтожающая это противоречие, была во всяком случае логически необходима. Для того же, кто не принимает этой формулы противоречий в таком всеобщем значении, социальная революция не есть новое понятие,—она есть лишь другое имя для социальной эволюции и ее результатов.

«Диалектическое» понимание необходимо приводит к представлению социального преобразования под значительно упрощенным образом политической революции. Такое представление дела решительно нужно назвать грубым и неосновательным: социальное преобразование логически есть весьма сложный процесс развития, и чем больше вкладываем мы содержания в этот процесс, тем труднее представлять его в виде «революции». Иначе — чем крупнее Переворот, тем менее может он исчерпываться отдельными революционными актами. Действительный социальный переворот предполагает и содержит гораздо более, чем отдельные революционные или реформаторские законодательные акты обладающих в данное время «политической силой» факторов. Если мы под социальной революцией мыслим всецелый переворот общественного строя, то мы можем отношение такой революции к политической, к «революции», формулировать следующим образом: чем революционнее социальное преобразование, тем менее оно может быть «революционным». Сложность и богатство содержания исключают простоту метода.

Маркс и марксисты наивно смешивают эволюционизм и революционизм. Это смешение кристаллизуется в известной фразе, что простое количественное изменение превращается в новое качество,—фразе, которой придают значение реального объяснения события социальной революции.

177

Между тем эта фраза есть не что иное, как описание события посредством логических категорий. Истинный смысл этого описания, которому некритические умы придают мистически-диалектическое значение, установляется теорией познания. Струве принимает установленный Кантом «чакон непрерывности всякого изменения», которым открывается теоретико-познавательное значение эволюционизма. Постоянство всякого, даже наиболее глубокого, изменения является необходимым познавательно-теоретическим и психологическим постулатом достижимости этого изменения. Эволюционный принцип подобен закону причинности: он служит общеобязательной формой, в которой мы должны представлять себе глубокое изменение вещей, чтобы понять его. Старое изречение: natura non facit saltus нужно, соответственно этому, изменить в новую формулу: intellectus non patitur saltus. Отсюда следует, что понятие революции не может быть самостоятельным теоретическим понятием, не может выражать особого вида социального преобразования. Понятие революции, таким образом, перемещается в ту же область, к которой философия Канта относит свободу воли (в смысле беспричинного действия), субстанциональность души и пр.: это суть практически весьма важные, теоретически же необязательные понятия. «Превращение количества в качество»—эта формула есть лишь иное логическое выражение, которым обозначается глубокое изменение «той же самой вещи», как постоянное и измеримое. Посредством этого представления для нас становится понятным данное качественное изменение. И если, нужно доказать необходимость перехода от капитализма к социализму, то следует представить этот переход, как общепонятный процесс, т. е. как непрерывное и причинно-обоснованное изменение общества. С познавательно-теоретической точки зрения совершенно ложно—при генетическом объяснении социализма непримиримо противопоставлять его капитализму, вследствие чего теоретическое доказательство его неизбежности становится прямо невозможным. При обосновании социализма, как необходимой формации общества, дело идет—так как капитализм есть в действительности данное, а социализм имеющее произойти—не о том, чтобы отыскать то, что разделяет обе формации, а о том, что—наоборот—их свя-

178

зывает 1). С теоретической, т. е. эволюционно-исторической точки зрения излюбленное в марксистской литературе указание на полное существенное различие социализма и капитализма и на невозможность осуществления социализма в рамках капиталистического общества и его средствами есть инстанция против исторической необходимости и даже против возможности социализма. Чтобы доказать необходимость итого страстно желаемого невозможного, призывается на помощь социальное чудо—социальная революция, которая присущею ей творческою силою реализует переход количества в качество. Во всей этой концепции заключается странное противоречие: существенное различие капитализма и социализма необходимо требует социальной революции, а последнею (превращение количества в качество) отвлеченно предполагается непрерывный переход от капитализма к социализму, который исключается их существенным различием.

Теорию крушения, или теорию социальной революции, нужно по обоснованному заключению Струве, признать логически-отвлеченно несостоятельным учением. Она оказывается отречением от реалистического воззрения марксизма 2)

Критика принципиальная. Принципиальная критика экономического учения Маркса ставит вопрос: обосновывается ли этим учением неизбежность наступления социалистического строя? И чтобы не поставить отрицательный ответ на этот

1) Эта же мысль внимательно развивается Гаммахером. Он указывает не только на методологическую ошибку марксизма, но и на фактическую связь социализма с капитализмом, отнимающую всякое оправдание у теории крушения. Он пишет: Ironie der Geschichte hat gewollt, dass das Heilmittel der Organisation, das nach Marx nur die revolutionäre Tat des Proletariats verwirklichen konnte, von den Unternehmern selbst annektiert ist. Damit ist aber einer Verbindung von Kapitalismus und Sozialismus von selbst die Bahn eröffnet. Indem langsam der liberale Individualismus zurückweicht, beginnen die Gegensätze zwischen beiden als Wirtschaftsformen überhaupt zu verblassen und zu verschmelzen.

Ср. такженазванногоунегоНауманна Neudeutsche Wirtschaftspolitik и Das Schicksal des Marxismusв Vene Mundschau 1908.

2) Die sogenannte «Zusammenbruchstheorie» oder die Theorie von der sozialen «Revolution» hat sich somit für uns als eine logisch-begrifflich unhaltbare Lehre erwiesen. Sie bedeutet konsequent durchdacht eine Absage von der realistischen Grundansicht des Marxismus.

179

вопрос в зависимость от каких-либо случайных промахов в обосновании, мы придаем вопросу более решительную форму: можно ли научно доказать историческую необходимость наступления тех или других социальных порядков? В этом конкретном вопросе скрываются два имеющих философский интерес, общих вопроса: во-первых, можно ли построить цель и план социальной деятельности на основании познанных фактов и законов социальной действительности? во-вторых, возможно ли научное предвидение социального будущего? Философский смысл этих двух вопросов выражается так: можно ли рационализировать социальную жизнь этими двумя путями—путем познания законов действительности и путем предвидения будущего? Этот вопрос мы рассмотрим в ближайшем отношении его к теориям марксизма,—отправляясь от них и возвращаясь к их критике.

Отправной пункт для нас в том обстоятельстве, что сличающая все экономические теории Маркса теория крушения имеет две стороны, состоит из двух идей: во-первых, идея крушения капиталистического строя, как естественного процесса, совершающегося по неумолимым законам, независимо от человеческой воли, и, во-вторых, идея социальной революции, совершаемой пролетариатом. Эти стороны теории нужно было бы рассматривать раздельно. Можно было бы сказать: мы рассмотрели первую сторону теории, теперь нам нужно обсудить вторую сторону. Но дело в том, что первая сторона теории марксизма не отделима от второй, что первая идея, хотя ее можно обсуждать абстрактно, вся сводится, в целом, ко второй: идее. Мы утверждаем, что теория крушения помимо того, что она не соответствует реалистическому воззрению марксизма, не обосновывает исторической необходимости социалистического будущего потому, что она в последнем итоге весь процесс поставляет в зависимость от сознания, от психики, от воли пролетариата.

Уже при механическом расчленении теории крушения видно, что крушение капиталистического строя, экспроприация экспроприаторов, представляет собою, по второй стороне теории, план, который нужно выполнить пролетариату для реализация социалистического общежития. Нельзя сказать, что «эта

180

экспроприация совершается в силу действия имманентных законов самого капиталистического производства»; нет, совершается эта экспроприация пролетариатом, а «действием имманентных законов капиталистического производства» она лишь подготовляется, обусловливается. Если продумать состав этой теории, если логически определить взаимное отношение факторов социальной революции, то будет очевидно, что единственный субъект из числа этих факторов есть пролетариат, а другой фактор—«имманентные законы капиталистического производства»—по отношению к нему есть лишь путь его действий. Объединительная формула теории должна быть такова: экспроприация экспроприаторов совершится пролетариатом по имманентным законам капиталистического производства. «Необходимость естественного процесса», с которою «отрицание капиталистического производства производится им же самим», в последнем моменте процесса, во всяком случае, сменяется активным участием пролетариата. «Когда—по словам Каутского—говорят о непреодолимости и стихийной необходимости процесса общественного развития, то само собою предполагается, что люди суть люди, а не бездушные автоматы,— люди с определенными потребностями, с определенными физическими и духовными силами, которые они стараются применить для собственного блага. Пассивно подчиняясь тому, что кажется неизбежным, мы вовсе не предоставили бы общественному развитию идти своим путем, но привели бы его к застою. Никогда еще социальная революция не совершалась незаметно и без деятельного вмешательства, наиболее угнетенных господствующим строем». Поэтому-то Коммунистический манифест «непосредственной целью коллективистов» ставит—«организацию пролетариев в классовую партию, лишение буржуазии господства, приобретение пролетариатом политической власти». Пролетариат— могильщики буржуазии, если он захочет выкопать ей могилу, если он захочет «победить», если он захочет, но крайней мере, толкнуть падающего.

Если мы от механического расчленения и объединения теории крушения перейдем к более глубокому, психологическому определению взаимного отношения факторов социальной революции, то мы встретимся с дилеммой: или цель и

181

план субъекта этого социального процесса представляют собою всецело результат познания данных материальных основ социальной жизни, познания законов общественного развития, или же они определяются личными интересами, их столкновением и их комбинациями. Идее научного социализма соответствует первое предположение. Самая научность социализма состоит в признания возможности определять общественные цели на основании познания законов социального развития. Эта мысль раскрывается во всем экономическом учении Маркса; она высказывается Марксом и в отдельных тезисах. Так в Die heilige Familie он пишет: «Частная собственность в своем экономическом движении сама толкает себя к собственной гибели, но только путем независимого от нее, бессознательного, против ее воли происходящего и природой самого дела обусловленного развития, только путем порождения на. свет пролетариата, как пролетариата,—этой сознающей свою духовную и физическую нищету нищеты, этой сознающей свою отверженность и тем самым себя самое упраздняющей самоотверженности... Дело не в том, в чем в данный момент видит свою цель отдельный пролетарий или даже весь пролетариат. Дело в том, что такое пролетариат на самом деле, и что он, согласно этой своей сущности, исторически вынужден будет делать. Его цель и его историческая миссия самым ясным и неоспоримым образом предуказываются его собственным жизненным положением, равно как и всей организацией современного буржуазного общества». Эту же мысль с полною ясностью высказывает Каутский. Мы уже видели, что он в Эрфуртской программе называет данное им изображение будущего социалистического общежития «не изобретением рецептов для кухни будущего, а научной переработкой данных, добытых исследованием определенных фактов». Еще решительнее он пишет в рассуждении об этике и материалистическом понимании истории. Здесь он говорит, что наши общественные цели должно сознательно, систематически и последовательно определять социальным познанием. «Направление общественного развития в действительности зависит не от нашего нравственного идеала, а от определенных данных материальных условий. Эти материальные

182

условия до известной степени определяли еще в ранние периоды нравственное хотение, общественные цели классов, стремящихся к улучшению своего положения, но, но большей части, эго происходило бессознательно. Но если даже сознательное, направляющее, социальное познание и было налицо, как, напр., в восемнадцатом столетии, все-же оно действовало на создание общественных целей несистематично и непоследовательно». Предложенное марксизмом истолкование социального развития «впервые научило нас устанавливать наши общественные цели исключительно, опираясь на познание данных материальных основ». Никакому нравственному идеалу «нет места в научном социализме, научном исследовании законов движения развития общественного организма в целях познания необходимых тенденций и целей пролетарской классовой борьбы». Но словам Бернштейна 1), «германская социал-демократия признает в настоящее время теоретическим обоснованием своей деятельности выработанное Марксом и Энгельсом учение, названное ими научным социализмом. Это должно означать, что в то время, как социал-демократия, в качестве боевой партии, представляет известные интересы и тенденции и борется за поставленные себе цели, она при определении этих целей признает в последнем, конечном счете только данные, могущие быть доказанными объективно и основанные только на опыте, на логике и подобных им доказательствах».

Так научный социализм подводит нас к первому из поставленных вопросов: можно ли построить цель и план социальной деятельности на основании познанных фактов и законов социальной действительности? На этот вопрос следует ответить отрицательно. Экономическая цель непосредственно определяется нашими желаниями, нашими интересами, нашими нравственными чувствами, или, как говорят, нашими идеалами, а внешние условия и социальные законы, составляющие объект социально исторического познания, служат лишь средством, которым мы пользуемся для достижения своих целей. Так и понимает соотношение социально-исторических факторов историк Ключев-

1) Die Voraussetzungen des Socialismus und die Aufgabe, der Socialdemokratie.

183

ский. «Люди иногда чувствуют неловкость своего положения, тяжесть общественного порядка, в котором живут, но не умеют ни определить, ни объяснить отчетливо этой тяжести и неловкости. Историческое изучение вскрывает неправильности в складе общества, больно и смутно чувствуемые людьми, указывает ненормальное соотношение каких-либо общественных элементов и его происхождение и дает возможность сообразить средства восстановления нарушенного равновесия» 1). Для определения цели историческое познание имеет лишь то значение, что оно ограничивает область возможного, что оно из ряда целей или идеалов, не им созданных, заставляет выбирать какую-либо одну цель, как единственно осуществимую при данных условиях. «Наши идеалы», говорит тот же историк, «пригодны не для всех, не всегда и не везде. Чтобы знать, какие из них и в какой мере могут быть осуществлены в известном обществе и в известное время, надобно хорошо изучить наличный запас сил и средств, какой накопило себе это общество». Цель должна быть возможною, чтобы быть разумною: она должна сообразоваться с законами социального развития, но активность создается не познанием этих законов, а интересами и идеалами. Отношение нашей практики к социальным законам то же самое, что и ее отношение к природным законам 2). Ми хотим построить мост через реку в известном месте; возможно ли это, покажет изучение законов механики в применении к данному строительному материалу и данной местности. Но как бы ни были несомненны эти законы, изучение их не породит само по себе желания построить мост в этом месте: желание привходит к познанию из сердца. То же и в отношении к социальным законам: и социальное познание не может служить единственным.

1) Курс русской истории.

2) Вопрос о том, в каком смысле можно говорить о социально-историческом законе, у нас исследуется ниже. Теперь мы употребляем этот термин с таким значением, которое не противоречило бы ни одной из известных теорий социально-исторического процесса, которое не предполагает специальной научной теории. Тем менее, конечно, мы обязаны считаться с теорией контингентности законов природы, о которой см. и проф. Введенского Очерк современной французской философии.

184

источником, единственным объяснением социальной практики. Основательное суждение по этому вопросу мы читаем в книге Штаммлера 1). «Если бы социальное развитие состояло исключительно в едином целостном естественном процессе соответственно каузальной необходимости, то всякое сознательное решение следовать ему было бы просто-напросто бессмыслицей. Совершенно то же, что сознательное решение вертеться вместе с землею вокруг солнца. Здесь как раз неясно выражены и смешаны воедино два различных и друг друга исключающих, противоположных класса в возможном содержании наших представлений. Одно из двух: или я познаю явление и движение в его естественной необходимости и на особых основаниях предвижу каузально неизбежный результат,—тогда вообще по отношению к этому естественному процессу нет более места ни воле, ни решению. Или же я имею твердое решение и волю достигнуть известного результата, тогда здесь, в сущности, заключается такой момент, который свидетельствует, что непреложная естественная необходимость данного события еще не познана, как несомненная и достоверная. Совершенно верно: фактически мы имеем воли» и решение,—это несомненный факт, который доказывается всяким актом самоуглубления,—факт, установленный в содержании наших представлений. И несомненно, что социальные стремления такого рода, благодаря возможности познать каузальную связь между феноменами общественных движений, ни в каком случае не кажутся противоречивыми или сами по себе бессмысленными. Ибо и здесь повторяется то же самое: опыт, в качестве научного познания, есть не что иное, как объединение наличных восприятий под одним общим углом зрения: но идея имеющего быт сделанным выбора и имеющей быть установленной цели по своему содержанию совершенно отлична от идеи таких представлений, которые являются восприятиями, и ее дальнейшее исследование подчинено особому закону. Но поскольку ото, действительно, признано—а где этого

1) Wirtschaft und Recht nach der materialistischen Geschichtsauffassung= Хозяйство и право с точки зрения материалистического понимания истории.

185

нет в человеческой жизни! — поскольку вообще приходится допустить и признать социальные стремления в полном смысле этого слова, тем самым уже покинута почва исключительно каузального исследования. Простое познание каузально познанного процесса не допускает никакого стремления. А где есть стремление и воля, там представляемый ими себе результат не может быть понят, как факт, объясненный по закону причинности». Вообще, говоря словами Мюнстерберга 1), «никакое в мире знание фактов не может сказать нам, что мы должны делать, и никакая наука не может показать нам, каковы должны быт наши намерения и наши обязанности, наши цели и наши идеалы. Мы хотим доверять только фактам и в своей слепоте не видим основного факта, что факты имеют ценность лишь тогда, когда служат для достижения каких-либо конечных целей, которые воля должна создать и которых никакое знание не дает». Струве 2) для сознания объективных явлений хозяйства употребляет термин лимитации в отличие от мотивации: хозяйствующий субъект ими не мотивируется, а лимитируется. Также Туган-Барановский 3): «идеал дает нам верховные цели нашей деятельности, наука указывает средства для осуществления этих целей и снабжает нас верным критерием для определения, что в наших целях и в какой мере осуществимо» 4).

1) Психология и учитель.

2) Жизнь 1900 г.

3) Очерки из новейшей истории политической экономии и социализма.

4) ТакжеФулье Le socialisme et la sociologie réformiste: La vraie science sociale n’est à l’avance ni socialiste ni individualiste. Elle étudie d’abord le réel et s’efforce,—tâche déjà énorme—den saisir tous les principaux éléments, toutes les lois dominantes, ainsi que les grandes réactions des laits sociaux les uns sur les autres. Quand elle devient sociologie appliquée, elle cherche ce qui est désirable au point de vue juridique, moral, économique; puis elle se demande quelles modifications de la réalité sont actuellement possibles en vue de cet idéal.

С. Булгаков Философия хозяйства: «Социальная политика, как вид техники, в силу действенного своего характера направляется волей: она ставит идеалы политики, наука же лишь консультируется относительно средств, а не целей.

Даже Плеханов От обороны к нападению: «Человек может по-

186

Если мы приложим эти общие суждения к научному социализму, то мы будем вынуждены различать в нем то, что он сам в себе «видит», и то, что такое научный социализм «на самом деле», что он представляет из себя «в своей сущности».

Научный социализм отличает себя от социализма утопического в том смысле, что-де утописты создавали план будущего общества всецело из своей головы, не сообразуясь с действительностью, тогда как научный социализм улавливает план нового общества в чертах данной действительности. Так пишет Энгельс в Анти-Дюринге. «Утописты были утопистами потому, что они не могли быть ничем иным в ту эпоху, когда капиталистическое производство было еще так слабо развито. Они вынуждены были конструировать элементы нового общества из своей головы, ибо эти элементы еще не выступали явно для всех в самом старом обществе; при начертании плана нового здания они ограничивались обращением к разуму, ибо они еще не могли апеллировать к современной им истории» 1).

знать истину путем изучения законов природы и осуществить свои идеалы, опираясь на эти законы».

Вспомним, что затронутая здесь проблема издавна с особым вниманием обсуждается исторической школой политической экономии. ТакКауц Die National-Oekonomik als Wissenschaft: Was wir thun können und thun dürfen, ist die Feststellung von concreten. geschichtlichen, progressiven, Idealen und Musterbildern, durch welche auf das gerade hier und gerade jetzt Leistbare, Mögliche und Erreichbare hingewiesen würde. Bei aller Beachtung der Schranken und Grenzen der Menschen-natur im Allgemeinen, so wie auch aller Besonderheiten und Eigentümlichkeiten der einzelnen Völker und Staatenkreise, werden wir hierdurch einerseits den Blick für das Historisch-Gegebene und das Ideal-Geforderte gleichmässig offen halten, andererseits dem freien .schöpferischen Elemente des Menschengeistes seine volle Berechtigung wahren, zugleich aber auch die fundamentale und bedeutsame Thatsache vor Augen halten , dass nur das jeweilig Mögliche, Realisirungsfähige und Erreichbare ins Auge gefasst werde und die Theorie der National-Oekonomik zur Erkenntniss jener besonderen Wege. Veranstaltungen und Mitteln leite, welche für die organisch sich entwickelnde Menschheit und die einzelnen Völker, nach den verschiedenen Lebensaltern und nationalen Eigentümlichkeiten verschieden sind u. s. w.

1) Осторожнее говорит Маркс в Нищете философии: «Пока пролетариат еще недостаточно развился, чтобы конституироваться в класс, пока, следовательно, самая борьба пролетариата с буржуазией

187

Так смотрит на себя научный социализм, но не то он в действительности. На самом деле невозможно определить социальные цели всецело из социального познания без обращения к сфере желаний, интересов, идеалов,—и научный социализм в действительности не представляет такого определения социальных целей. Научный социализм не может отличаться и не отличается от утопического отношением к идеалу, к оценке действительности,—в этом отношении оба социализма равны; научный социализм может претендовать на отличие от утопического единственно по своему отношению к средствам и условиям реализации социального идеала. Утопический социализм набрасывал планы идеального строя совершенно гак же, как это делает ныне научный социализм, т. е. исходя из желаний, идеалов; но утописты из множества роящихся в головах людей планов, скажем, не делали выбора возможного плана по вниманию к законам, управляющим реальною жизнью общества, а новейшие социалисты, скажем, делают этот выбор: в этом все отличие научного социализма от утопического 1). Иначе сказать, это отличие возникает только по вопросу о возможности, но

еще не носит политического характера, а производительные силы еще недостаточно развились в недрах самой буржуазии, чтобы позволить предусмотреть материальные условия, необходимые для эмансипации пролетариата и для образования нового общества, до тех пор теоретики (пролетариата) являются только утопистами, которые, желай удовлетворить потребностям угнетенных классов, выдумывают системы и ищут возрождающей науки»...

1) Утописты, как говорит хорошо Бернштейн (Zur Geschichte und Theorie des Socialismus=Очерки из истории и теории социализма), «ошибались относительно данных средств и существующих возможностей». Однако и утопический социализм, по верному наблюдению Прокоповича (Проблемы социализма), никогда не был всецело порождением головы,—все утопические проекты идеализировали какие-нибудь, действительные порядки, действительные опыты. «Государство» Платона представляет собою лишь развитие и идеализацию существовавших в Спарте и на Крите общих трапез, коммунизм Т. Мора, Морелли и Баббфа является идеализацией дворовых общин средневековых крестьян, социализм Фурье и Луи Блана—идеализацией производительных ассоциаций сыроваров и ремесленников, государственный социализм Базара, Пеккёра (и Маркса)—идеализацией: государственных промышленных предприятий новейшего времени.

188

никак не ко вопросу о необходимости будущего общества. Верно говорит Струве 1): «Идеал (утопический) остался (в научном социализме) неизменным (сравнительно с утопизмом); изменился лишь взгляд на условия его реализации. Сам же идеал стоит вне науки или, если хотите, выше ее, хотя и нуждается в научной санкции. Как душа нуждается в теле, так идеал нуждается в том, чтобы на его стороне стояла действительность, чтобы ему, в силу необходимого хода вещей, принадлежало будущее. Иначе можно выразиться так: идеальная цель всегда нуждается в реальной связи с реальным средством». Поэтому, научный социализм «не претендует давать ответ на вопрос: что делать? Этот вопрос решается в другой инстанции-интересов и идеалов. Он говорит лишь: как делать» 2).

Это суждение о социализме приложим, в частности и конкретнее, к двум пунктам научно-социалистической теории: во-первых, к оценке в этой теории активной роли пролетариата и, во-вторых, к значению идеального элемента в собственных научно-экономических взглядах марксизма.

Мы видели, что при исчислении факторов социальной революции марксизм к действию имманентных законов капиталистического производства присоединяет выступление в последнем акте революции пролетариата. Мы далее видели, что в своих формулах марксизм смотрит на социальную революцию как на естественный процесс и, соответственно этому, признает цели пролетариата вытекающими с естественною необходимостью из данной хозяйственной организации современного общества. Между тем на деле, в детальном раскрытии своих взглядов, в конкретном описании разных фазисов социальной революции, марксизм отводит пролетариату, и именно его со-

1) На разные темы (ст. Свобода и историческая необходимость).

2) Хорошо сказано и у Прокоповича в Проблемах социализма. «И после захвата политической власти пролетариат может воспользоваться наукою только как служебным орудием, а не руководящим принципом. Руководящим принципом останутся интересы, нужды людей».

189

знанию—его интересам, нравственным чувствам, идеалам, более активную и более самобытную роль.

И, прежде всего, данная хозяйственная организация, которая описывается как будто объективно, объясняется как будто каузально,—в действительности освещается в этих описаниях, в марксистских теориях, с субъективной точки зрения. С чисто объективной стороны социальные законы всецело входят в область каузальной необходимости, но с точки зрения субъекта социального действия, в данном случае пролетариата, они составляют лишь средство социального действия, условие реализации желаний, они делают возможным социальное действие, достижение идеалов. Во всех экономических теориях, которые увенчиваются теорией крушения и составляют ее базис и ее содержание,—в теории прибавочной ценности, в теории накопления и сосредоточения капитала, концентрации производства, организация капиталистического хозяйства оценивается с той стороны, что она делает возможным осуществление социалистических идеалов пролетариата. Марксистская формула провозглашает: «буржуазия производит своих собственных могильщиков. ее поражение и победа пролетариата одинаково неизбежны». Эта неизбежность, оказывается, имеет единственно тот реальный смысл, что организация труда, неизбежная для капиталистического производства, делает вполне мыслимым, возможным наступление социалистического строя. Этот реальный смысл названных теорий и раскрывает Энгельс в Анти-Дюринге. «Переход всех средств производства в руки общества нередко, со времени выступления в истории капиталистического способа производства, предносился, более или менее неясно, как отдельным лицам, так и целым фракциям в качестве будущего идеала. Но переход этот стал впервые возможным (erst möglich), сделался впервые историческою необходимостью, когда оказались налицо материальные условия его осуществления (die materiellen Bedingungen ihrer Durchführung). Как и всякий иной общественный прогресс, он становится выполнимым (wirdausführbar) не вследствие наступившего понимания того, что существование классов противоречит справедливости, равенству и т. д., не вследствие простого желания уничтожить разделение на классы,

190

но вследствие известных новых экономических условий. Распадение общества на эксплуатирующих и эксплуатируемых, на господствующий и угнетенный классы было необходимым следствием прежнего незначительного развития производства». Когда продукты, общественного труда едва превышали удовлетворение насущных потребностей, тогда на ряду с членами общества, всецело погруженными в работу, должен был, по мысли Энгельса; существовать незначительный класс людей, свободных от . забот о насущном пропитании и имеющих возможность посвятить себя руководству трудом, государственным, делам, юстиции, науке, искусствам и т. д. «Но если, таким образом, разделение на классы имеет известное историческое оправдание, то оправдание это имело силу лишь для данного времени, для данных общественных условий. Разделение на классы основывалось на незначительности производства, но оно будет отменено вследствие полного развития новейших производительных сил». Существование господствующего класса становится излишним. «Этот момент теперь и наступил... Возможность обеспечить посредством общественного производства всем членам общества такое существование, которое не только материально вполне удовлетворительно и со дня на день становится богаче, но и гарантирует им также полное беспрепятственное раскрытие и проявление их телесных и духовных задатков, эта возможность теперь впервые осуществилась, но уже осуществилась» 1).

Тем более другие экономические теории марксизма— теория кризисов и теория обнищания рабочих какое имеют они значение без отношения к субъективной оценке? Но данному выше изложению этих теорий, кризисы и обнищание рабочих свидетельствуют и доказывают, что «общество не может более существовать под господством буржуазии», что «буржуазия неспособна выполнять роль тира-

1) Die Möglichkeit, vermittelst der gesellschaftlichen Produktion allen Gesellschaftsgliedern eine Existenz zu sichern, die nicht nur materiell vollkommen ausreichend ist und von Tag zu Tag reicher wird, sondern die ihnen auch die vollständige freie Ausbildung und Bethätigung ihrer körperlichen und geistigen Anlagen garantirt, diese Möglichkeit ist jetzt zum erstenmal da, aber sie ist da.

191

вящего класса». По словам Энгельса в Анти-Дюринге, «с одной стороны, капиталистический способ производства приводится к убеждению (wird überführt) в своей собственной неспособности к дальнейшему управлению производительными силами; с другой стороны, эти производительные силы сами требуют с возрастающей энергией освобождения их от их свойства быть капиталом, фактического признания их характера, как общественных производительных сил. Именно это противодействие, оказываемое могущественно развивающимися производительными силами их капиталистическому характеру, это возрастающее принуждение к признанию (ZwangzurAnerkennung) их общественной природы, все более и более заставляет (nöthigt) самый класс капиталистов обращаться с ними как с общественными производительными силами, поскольку это вообще возможно внутри капиталистических отношений». Что все это значить Да-единственно то, что кризисы и обнищание рабочих служат мотивами к изменению общественного строя. Как бы ни ударял Энгельс на моменте принуждения, называя кризисы понудительным средством к общественному перевороту (Zwangsmittel der gesellschaftlichen Umwälzung), ему не затенить скрывающегося здесь указания на момент мотивации. Тем решительнее эго можно сказать о значении обнищания рабочих для самого пролетариата. Здесь может быть речь не о чем ином, как только о мотивах; вне мотивации ни о какой стихийной неизбежности здесь нет оснований говорить. И когда Маркс пишет, что «буржуазия не может править потому, что неспособна обеспечить существование своему рабу», и Энгельс повторяет за ним, что «только теперь господствующий и эксплуатирующий класс стал излишним, стал даже препятствием для общественного развития, и теперь только он неумолимо устраняется, хотя и имеет в своем распоряжении непосредственную силу», то они просто не договаривают своей мысли. Мысль марксизма до конца договаривает Каутский, как бы проговариваясь к своем отрицательном отзыве о книжке Менгера Neue Sittenlehre,—известно, как много охотников замечать сучек в глазе другого, не чувствуя бревна в собственном глазу. Каутский пишет: «Если бы Ментор был прав в своем объяснении нравственности.

192

если бы последняя действительно вытекала из материального принуждения, которое в состоянии производить различные социальные факторы власти, то всякое социальное развитие было бы невозможным. Ибо оно вытекает из протеста подымающихся классов против тех, которые пользуются политическою властью. А политическая или социальная борьба немыслима без нравственного возмущения по адресу противника. Откуда взяться ему, если принудительная сила власть имущих производит нравственность? Может быть, укажут на то, что политические и экономические организации порабощенных также могут обнаружить известную принудительную силу, которая в этом случае порождает оппозиционную нравственность. Но без предшествующего нравственного возмущения развитие оппозиционных организаций порабощенных классов совсем немыслимо. Нравственное возмущение по отношению к господствующим—первоначальная форма, в которой выражается оппозиция развивающегося класса. Оно составляет основание всякой иной формы оппозиции, и когда какой-нибудь класс, уже опустившийся, давно перестал оказывать политическое и социальное сопротивление навязанному ему новому режиму, он еще долго сохраняет в своем нравственном сознании протест против этого режима. Нравственное возмущение против данного политического и социального положения, против материального принуждения со стороны социальных властей, это первая и последняя основная форма явления классового противоречия, самая примитивная и самая продолжительная побудительная причина классовой борьбы 1).

Дело ясное: марксизм, не удерживаясь в чистой области объективного познания, упирается в другую область интересов, нравственного чувства, идеалов. Он находить себя вынужденным считаться с морально-психическим началом и рассчитывать на него. Вместе с одним критиком мы можем сказать, что поставленная Марксом, проблема не есть проблема логики, но проблема психоло-

1) Нравственное учение социализма, в частности Менгера и Каутского, у нас обсуждается ниже. Еще раз мы рассмотрим и приведенный отрывок.

193

гии 1). Социально-психический элемент есть элемент неустойчивый, колеблющийся, изменчивый, не поддающийся рационализации.

Мы теперь поставим вопрос,—который могли бы поставить, или повторить, и несколько ниже 2),—вопрос: каким же образом научный социализм, не взирая на этот социально-психический элемент своей системы, считает возможным настаивать на исторической неизбежности социалистической организации хозяйства, т. е. приписывать детерминистический характер всему социально-экономическому процессу? На этот вопрос ответить можно. Мы видим, что целый социально-экономический процесс имеет дуалистический состав, образуется из двух, элементов: элемента логически объективного, допускающего образование законов социально-экономической жизни, и элемента субъективно-психического, не поддающегося такой рационализации 3). Научныйсоциализмсмеши-

1 Das durch Marx gestellte Problem ist nicht ein solches der Logik, sondern der Psychologie. W. Wagner в Arch. f. syst. Phil. XVII.

2) После того, как укажем на присутствие идеализма в научно-социалистической системе и рассмотрим вопрос о возможности; исторических предсказаний.

3) Чичерин Философия права говорит о естественной и свободной сторонах экономической жизни. С одной стороны, «действие личного интереса в экономической области не зависит вполне от человеческого произвола. Человек может достигнуть своих целей, только сообразуясь с чужими потребностями и подчиняясь тем законам, которыми управляются эти отношения. Эти законы не суть произведения человеческой воли: они вытекают из природы вещей, из отношения человека к материальному миру и к другим свободным единицам. Подобно тому как физическую природу человека, может покорять себе, только подчиняясь ее законам, так и в экономической области он может достигать своих целей, только подчиняясь управляющим ею законам». С другой стороны, «между экономическими отношениями и нравственными требованиями есть та общая черта, что и те, и другие суть явления свободы, вследствие чего эти две области остаются самостоятельными, а соглашение их предоставляется свободной воле лиц. Экономическая наука исследует, какого рода отношения возникают из взаимодействия свободных единиц при покорении внешней природы и обращении ее на пользу человека, и какими законами отношения эти управляются». Признание дуализма, в социальной жизни мы встречаем у социологов-психологистов Гиддингса, Макензи и особенно Уорда, о которых у нас будет речь.

194

вает эти разные стороны общественно-исторического процесса и черти одной стороны переносит на другую, харак-

ниже. Заслуживает исключительного внимания ст. Основной дуализм общественно-экономического процесса и идея естественного закона (Вопросы философии и психологии кн. 104) Струве. По развитому здесь взгляду, в едином общественно-экономическом процессе есть два ряда явлений, в каждый данный момент или, вернее, в каждом изучаемом отрезке времени существенно отличающиеся один от другого. Один ряд, могущий быть рационализованным, т. е. направленным согласно воле того или иного субъекта, другой ряд, не могущий быть рационализованным, протекающий стихийно, вне соответствия с волей какого-либо субъекта. Первый ряд явлений составляют отношения человека или, общее и точнее, человеческих субъектов к природе,—они принципиально поддаются полной рационализации. Самое природу, конечно, человек не может рационализировать до конца, но свои отношения к природе он может рационализировать до конца. Природа может противостоять человеку как нечто «данное», от него независимое, но и в принципе, и фактически эта «данность», т. е. степень независимости природы от человека, поддается учету и ничего загадочного не представляет; поскольку же природа не только дана человеку, но и зависит от него, она для него вполне обозрима, и не только не представляет ничего загадочного, но, наоборот, всецело подчиняется его контролю, есть покорное звено в его хозяйственном плане. Поэтому-то отношения человеческих субъектов к природе принципиально поддаются рационализации, ибо и «иррациональное» в них есть некоторое известное и постоянное «данное», которое может быть легко и просто вдвинуто в рациональный план. Второй ряд явлений, не допускающий рационализации общественно-экономического процесса, это—отношения между людьми. Отношения между людьми, не будучи просто «данными» в отличие от явлений и сил природы, не могут находиться я всецело во власти и под учетом какого-либо человеческого субъекта; их Струве называет «естественными», отступая в терминологии от Милля, В. Гильдебранда и Маркса. Маркс, правда, подметил указанную особенность отношений между людьми, но он признал ее лишь историческою особенностью товарного производства. На самом деле этот дуализм присущ всякому общественно-экономическому процессу, как бы ни было организовано общество в хозяйственном отношении, если только в этом обществе существует в той или иной мере хозяйственное общение.

И этот дуализм составляет одно из основных положений исторической школы политической экономии. Так Книс Die politische Oekonomie vom geschichtlichen Standpuncte выставляет тезис (der Satz), dass eine ökonomische Thatsache nicht in einer naturgesetzlichen Manifestation von Gesetzen der realen Welt allein besteht, dass sie vielmehr erst durch das Hinzutreten einer Thätigkeit des Menschen zum Vorschein

195

тер части усвояет целому процессу. Он делает то же, как если бы строители моста считали весь процесс постройки неизбежным вследствие, независимости от личной воли законов механики. Существуют законы социально-экономического развития, с которыми должна сообразоваться общественная практика, которые делают возможными только известные планы; марксисты необходимость этих законов переносят на весь процесс осуществления определенного плана, достижения определенного идеала. Их речь и переходит всегда от необходимости этих законов к мотивам социалистического движения, к пониманию условий общественного строительства, затушевывая находящийся здесь перерыв, так что последний почти скрывается от нашего усмотрения. Вот как пишет Энгельс: «Крупная промышленность развила скрывающиеся в капиталистическом способе производства противоречия в столь вопиющие антагонизмы, что приближающееся крушение может быть, так сказать, нащупано руками, что новые производительные силы могут сохраняться и развиваться далее лишь при введении нового, соответствующего их нынешней стадии развития, способа производства, что борьба между двумя классами, созданными существующим способом производства и постоянно воспроизводимыми с возрастающим обострением их взаимного противоречия, охватила все цивилизованные страны и с каждым днем усиливается, и что уже достигнуто понимание «того исторического процесса, условий ставшего благодаря ему необходимым социального преобразования и им же обусловленных основных черт «того преобразования». Легкоможноконкретно, осязательно

kommt. Auch das national ökonomische Gesetz kann deshalb nicht der Ausdruck von naturgesetzlichen Wirkungen der realen Welt allein sein. Es handelt sich hier vielmehr um Erscheinungen, welche sich Functionen in der Grössenlehre zur Seite stellen lassen. Wie der Begriff der Geschwindigkeit eine Function ist von Bewegung und Zeit, so sind die ökonomischen Thatsachen und durch sie auch die nationalökonomischen Gesetze Ergebnisse aus einer Combination von zwei unterschiedlichen Factoren, deren einer, der reale Factor, dem Erscheinungsgebiet der materiellen Aussenwelt angehörig ist, während der andere, der personale Factor, dem Geistesleben in dem Innern des Menschen entstammt. Отсюдавыводился an Stelle eines Absolutismus der Lösungen das Princip der Relativität вприменениикполитическойэкономии.

196

представить себе нахождение нового строя из элементов наличного общества, но также-ли легко совершается действие социального преобразования, это другой вопрос. Между ними Энгельс не делает различия. Для него необходимость естественного процесса незаметно» переходить в нравственную или разумную необходимость преобразований. В частности, пресловутый метод отыскания «социальных противоречий» неизбежно приводит к субъективному фактору. Капиталистический способ производства доказывает свое банкротство, растет необходимость признания социальной природы производительных сил. Представители научного социализма убеждены, что естественная неизбежность законов, управляющих национальным хозяйством, переливается в мотивированное действие социального преобразования, естественная неизбежность средств становится фатальною принудительностью действия. Но действительно ли здесь нет перерыва? По словам Энгельса, «современная крупная промышленность создала, с одной стороны, пролетариат, класс, который впервые в истории может выставить требование отмены не той или другой специфической классовой организации, не той или иной особенной классовой привилегии, но вообще классов, и который поставлен в такое положение, что он должен провести ото требование под угрозою (siedieseForderungdurchführenmussbeiStrafe), в противном случае, опуститься до положения китайских кули. И, с другой стороны, та же крупная промышленность создала в лице буржуазии такой класс, который владеет монополией всех орудий производства и жизненных средств, но в каждый период спекуляции и следующего за ним краха доказывает (beweist), что он стал неспособным к дальнейшему господству над производительными силами, переросшими его мощь, класс, под руководством которого общество несется навстречу катастрофе, подобно локомотиву, у которого машинист но в силах открыть прищемленный спасительный клапан. Другими словами, дело в том, что, как созданные современным капиталистическим способом производства производительные силы, так и выработанная им система распределения благ вступили в вопиющее противоречие п, самым этим способом производства и притом в такой

197

степени, что переворот в способе производства и распределения, который устранит все классовые различия, должен наступить непременно, чтобы не погибнуть всему современному обществу (falls nicht die ganze moderne Gesellehaft untergehn soll). В этом осязательном материальном факте, который в более или менее ясной форме с непреодолимой необходимостью проникает в головы эксплуатируемых пролетариев (indieserhandgreiflichen, materiellenThatsaclie, die sich den Köpfen der ausgebeuteten Proletarier mit unwiderstehlicher NothwendigkeitinmehroderwenigerklarerGestaltaufdrängt),— в нем, а не в представлениях того или другого ученого домоседа о справедливости или несправедливости, коренится наша уверенность в победе новейшего социализма» 1). Также Каутский в Эрфуртской программе: «Если мы считаем неизбежным уничтожение частной собственности на средства производства, то не в том смысле, что в один прекрасный день в рот эксплуатируемых, без старания сих стороны, полетят жареные голуби социальных революций. Мы считаем неизбежным крушение современного общества истому, что мы знаем, что экономическое развитие с необходимостью естественного процесса создает такие условия, которые вынуждают эксплуатируемых бороться против частной собственности, что оно увеличивает численность и силу эксплуатируемых и уменьшает численность и силу эксплуататоров, заинтересованных в сохранении существующего, что оно, наконец, ведет к невыносимому для массы населения положению, которое оставляет ей выбор только между пассивным вымиранием или активным переворотом в существующем строе собственности». То же кратко в Коммунистическом манифесте: «Классовая война всегда оканчивалась либо коренным переустройством всего общественного строя, либо гибелью обоих борющихся классов».

Мы спрашиваем: откуда берется эта непреодолимая необходимость естественного процесса, с которою проникает в головы эксплуатируемых понимание надвигающейся гибели общества и в сердца их желание противодействовать этой гибели, приложить все старания к спасению об-

1) Н. E. Dühring’s Umwälzung der Wissenschaft.

198

щества,—с которою пролетариат должен выставить требование отмены классовой организации и склонить выбор между пассивным вымиранием и активными переворотом существующего строя в сторону социалистического общежития? Не есть ли эта необходимость простое, отражение и голове марксистов той необходимости, с которою дамы познанию средства и условия социальной практики, и не проектируется ли это отражение из головы марксистов в чувства и волю пролетариата? Да, характер необходимости с данной действительности средств и условий переносится марксизмом в перспективу социальной практики, которая и кажется, таким образом, находящеюся в руках познающих марксистов. Научная система марксизма проделывает топ» самый оптический обман, которому мы поддаемся в любой панораме. Это напрашивающееся сравнение мы встречаем у Е. Филипповича 1). «Социалистическую программу» — пишет этот автор—«можно сравнить с большими, искусно устроенными, панорамами, которые показывают нам вдали чудесные ландшафты, при чем в непосредственной близости наш взор привлекается реальными вещами, осязательною, вещественною действительностью, и эта вещественно составленная часть зрелища совершенно незаметно, лишь для острого зрения уловимо, переходит в картину. Так и марксизмом фантазия удрученных душ от реальных явлений социальной жизни, каковы концентрация индустриального производства, постепенно возрастающая социализация в смысле сотрудничества многих для достижения одной цели, возводится в страну будущего, которая прикладывается к реальной действительности просто как картина. Как эта картина должна сделаться действительностью и как потом сложится эта действительность, об этом марксистский социализм не без оснований умалчивает, ибо исторически-необходимое развитие, правда, может быть опознано по своим тенденциям, но формы, которые примет новое, чрез них созидающееся, общество, не могут быть определены произвольно. Эти, подмеченные марксизмом, тенденции развития суть— концентрация производства, как в индустрии, так и

1) Die Entwicklung der wirtschaftspolitischen Ideen im 19. Jahrhundert.

199

в сельском хозяйстве, накопление капиталов в постепенно уменьшающемся числе рук, одновременно с тем растущее обнищание масс населения, регулярное повторение кризисов, как следствие анархии производства и незначительной покупательной силы большинства населения, наконец, крушение этой организации и переход политической власти к организованным самим же капитализмом массам. Ни одна из этих тенденций экономического развития не остается ныне без возражений, и даже там, где они при знаются, их сила и их относительное значение для общего развития оспариваются,—и это не только вне социалистического кружка, но и внутри его самого. Если принять марксизм в строгом смысле, тогда он приводил бы к фатализму. потому что имманентные силы, действующие в производстве и обмене, сами собой приведут к социальной цели. Сами Маркс и Энгельс не хотели этого дожидаться. Постепенно возрастающим и усиливающимся рабочим массам мало указания на будущее государство, им хочется улучшить свое существование и самим заправлять им».

Мы видим—марксизм выступает из чистой области социального познания, поскольку он вынужден считаться с психикой субъекта социальной революции, пролетариата, и рассчитывать на этот активный фактор.

Кроме того, марксизм выступает из области познания и в другую сторону—в сторону своего идеала, который он берет мерой для оценки экономической действительности. Экономическая система марксизма не есть лишь плод социального познания, каузального объяснения действительности, чистая наука, но она заключает в себе и элемент идеальный, есть вместе с тем система телеологическая.

Идеал марксизма—наивысшая экономическая производительность, продуктивность человеческого труда. С полною ясностью Маркс высказал свой взгляд в следующем отрывке из Theorien über den Mehrwert, из той части, которая посвящена Дав. Рикардо. «Рикардо» —пишет Маркс— «с полным для своего времени правом рассматривает капиталистический способ производства, как самый выгодный для производства вообще, как самый выгодный для создания богатства. Он хочет производства ради производ-

200

ства, и в этом он прав. Если утверждать, как это делали сантиментальные противники Рикардо, что производство, как таковое, не является целью, то при этом забывают, что производство ради производства означает не что иное, как развитие человеческих производительных сил, следовательно, развитие богатства человеческой природы, как самоцель. Если противопоставить, как это делает Сисмонди, этой цели благо отдельной личности, то это равносильно утверждению, что развитие рода должно быть задержано ради обеспечения блага отдельной личности, что, следовательно, нельзя вести никакой войны, ибо на войне отдельные личности во всяком случае погибают. Сисмонди прав только по отношению к тем экономистам, которые эту противоположность затушевывают, отрицают. Делающие такое противопоставление не понимают, что это развитие способностей рода—человек, хотя совершается прежде всего на счет большинства человеческих индивидуумов и известных человеческих классов, в конце концов уничтожает этот антагонизм и совпадает с развитием отдельного индивидуума, что, следовательно, высшее развитие индивидуальности покупается только историческим процессом, в котором индивидуумы приносятся в жертву; не будем говорить уже о бесплодности таких размышлений, так как интересы рода и в царстве людей, как в царствах животных и растений, всегда находят себе удовлетворение насчет интересов индивидуумов. Прямолинейность Рикардо была, следовательно, не только научно-добросовестной, но и научно-обязательной для его точки зрения. Но вследствие этого ему тоже было безразлично, поражает ли на смерть развитие производительных сил поземельную собственность или рабочих. Если этот прогресс лишает ценности капитал промышленной буржуазии, для Рикардо он является столь же желанным. Если развитие производительной силы труда на половину лишает ценности наличный основной капитал, то какое это имеет значение? говорит Рикардо: производительность человеческого труда удвоилась. Здесь есть, следовательно, научная добросовестность. Если понимание Рикардо в общем соответствует интересам промышленной буржуазии, то только потому, что ее интересы совпадают с интересами производства или

201

производительного развития человеческого труда, и постольку, поскольку совпадают. Где интересы развития производительной силы труда вступают в противоречие с интересами буржуазии, Рикардо столь же прямолинейно выступает против буржуазии, как в других случаях против пролетариата и аристократии».

Следует обратить внимание на присутствие в идеале марксизма субъективного элемента, при чем не важно, что субъектом в марксистской системе является не индивидуум, а род, не человек, а человечество. Этим элементом марксизм отличается от классической школы, от Ад. Смита и Рикардо, хотя это различие маскируется тем, что Маркс отождествляет производство ради производства с развитием богатства человеческой природы. Однако не трудно разложить идеал марксизма на элементы объективный и субъективный. Трудно лишь наблюсти это разложение в собственных формулах марксизма, но предположить его легко и даже необходимо. Представим себе общество с наивысшею производительностью и с слабым развитием богатства человеческой природы, представим себе другое общество с производительностью не столь высокою, но с более благоприятным положением личностей и групп. Спросим марксистов, какому обществу они отдали бы предпочтение. Рикардо прямо указал бы на первое общество, марксисты уклонились бы от прямого ответа под тем предлогом, что наивысшая производительность сопровождается и развитием богатства человеческой природы. Не будем смущаться таким ответом. Первое общество —это в глазах марксистов современное капиталистическое общество: они не упускают ни одного случая подчеркнуть «магическое» развитие в этом обществе производительных сил, которое впервые делает возможным обеспеченное существование всех членов общества и полное развитие их духовных и телесных задатков, но еще не дает этого развития, так как высшие классы вырождаются от экономического ожирения, а пролетариат дичает от обнищания. Ему марксисты предпочитают грядущее социалистическое общежитие. Почему? Является ли фактом еще более высокая производительность в социалистическом обществе? Конечно, нет. Такая производительность лишь гада-

202

тельна, тогда как развитие производительных сил в современном обществе несомненно, как факт. Если бы все дело было в экономической производительности, то не было бы оснований предпочитать журавлей отдаленного будущего синицам—и тем более журавлям—настоящего. Что для марксистов несомненно и что устраняет для них всякое колебание при выборе, так это—развитие телесных и духовных сил всех членов будущего общества, которое становится возможным при достигнутой уже ныне производительности человеческих сил. В идеале марксизма развитие человеческой природы не предполагается только, как вывод, но поставляется на первый план. И даже среди прямых высказываний Маркса можно найти этому подтверждение. Вот что он пишет в третьем томе Капитала. «Прибавочный труд вообще, как труд, превышающий количество данных потребностей, должен быть всегда. Но в капиталистическом или рабовладельческом и т. п. хозяйствах он имеет антагонистическую форму и дополняется бездеятельностью, праздностью некоторой части общества. Определенное количество прибавочного труда требуется в виде страхования против случайностей, необходимым поступательным расширением процесса воспроизводства, соответствующим развитию потребностей и прогрессу населения, что с капиталистической точки зрения называется накоплением. Одна из цивилизующих сторон капитала заключается в том, что он принуждает к этому прибавочному труду таким способом и при таких условиях, которые выгоднее для развития производительных сил, общественных отношений и создания элементов для нового высшего общественного строения, чем при прежних формах, при крепостничестве, рабстве и проч. Он, таким образом, с одной стороны, доводит до такой ступени, на которой исчезает принуждение и монополизация общественного развития (понимая под этим также его материальные и умственные выгоды) одной части общества на счет другой; с другой стороны, он создает материальное средство и зародыш для отношений, которые дадут возможность в высшей общественной форме, соединить такой прибавочный труд с гораздо более значительным ограничением времени, посвященным мате-

203

риальному груду вообще, ибо прибавочный труд, смотря и о развитию производительности труда, может быть значителен при непродолжительности всего рабочего дня и относительно незначителен при продолжительном рабочем дне... Действительное богатство общества и возможность постоянного расширения его процесса воспроизводства зависит, следовательно, не от продолжительности прибавочного труда, а от его производительности и от большего или меньшего разнообразия условий производства, в которых он совершается. Царство свободы наступает в действительности только тогда, когда прекращается труд, вынужденный нуждою и внешнею целесообразностью; следовательно, по существу оно находится вне сферы материального производства собственно. Как дикарю для удовлетворения своих потребностей, для поддержания своего существования и воспроизведения приходится бороться с Природой, то же самое приходится делать и человеку цивилизованному, и делать это приходится при всяких общественных формах и при всевозможных способах производства. С развитием его расширяется такая область естественных необходимостей, так как увеличиваются его потребности, но вместе с тем увеличиваются также производительные силы, которые удовлетворяют их. Свобода в этой области может заключаться только в том, чтобы человек, ставший существом общественным,—объединенные производители регулировали такой свой обмен веществ с природою разумно, подчинили бы его своему контролю, вместо того, чтобы давать ему властвовать над собою как слепой силе, чтобы совершалось это с наименьшею тратою силы и при условиях, наиболее достойных их человеческой природы и наиболее ей соответствующих. Но это все-же остается царством необходимости. За ним начинается развитие человеческих сил, которое само служит себе целью, действительное царство свободы, которое, однако может процветать, только имея основанием такое царство необходимости. Основное для этого условие—сокращение рабочего дня». Дело ясное—развитие производительных сил является условием царства свободы, самоцелью служит развитие человеческой природы, развитие производительных сил ценно потому, что оно ведет к сокращению рабочего дня.

204

Наличность и даже преобладание в идеале марксизма субъективного, или нравственного, элемента дает возможность назвать этот идеал субъективно-нравственным по своему содержанию. Но если марксисты и будут спорить против такого истолкования их идеала, выдвигая на первый план объективную сторону—развитие производительных сил, накопление экономического богатства, если мы сделаем ту уступку, что признаем нравственный элемент в их идеале лишь выводом, предположением, то все-же мы имеем право назвать последний принцип экономической системы марксизма идеальным, все-же их идеал является субъективным по смыслу его применения к оценке экономической действительности. Экономическая производительность, или развитие производительных сил, иначе сказать, накопление национального богатства—для экономической системы марксизма не есть лишь, как для Рикардо, точка зрения, принятая для обозрения материала экономической науки, и формальный принцип экономической системы, она не есть также лишь эмпирическая цель общественного развития. Нельзя сказать, что марксизм принимает экономическую производительность формальным принципом экономической системы, рассматривает, при каких условиях развитие производительных сил поднимается или падает, но для него все равно, осуществляется ли и должен ли осуществляться этот принцип в действительности; равным образом нельзя сказать, что марксизм принимает этот принцип лишь потому, что в эмпирической действительности каждое общество стремится к наивысшей экономической производительности. Нет, экономическая производительность, тождественная с развитием богатства человеческой природы, для марксизма есть разумный идеал 1), который должен осуществиться в действи-

1) Харазов Das System des Marxismus: Es ist unmöglich, ernstlich zu bestreiten, dass Marx letzten Endes doch ein Ideal vorschwebte, an dem er die bestehenden Produktionsverhältnisse mass und beurteilte,—das war das Ideal der Produktivität menschlicher Arbeit und der Verkürzung des Arbeitstages, als Grundbedingung eines Reiches der Freiheit, «der menschliehen Kraftentwicklung, die sich als Selbstzweck gilt». Und von dem Standpunkte dieses Ideals aus hat er die bestehende kapitalistische Wirtschaft verworfen.

205

тельности, который дает возможность различать истинную действительность от неистинной, напр. «действительное богатство общества» (т. е. истинное). По взгляду Маркса не только все действительное имеет для себя оправдание, но и все разумное должно стать действительным 1). Экономическая система марксизма проникнута бессознательной телеологией абсолютного, метафизического характера 2) историей, по смыслу этой системы, управляют разумные нормы— логические или этические.

Самым ярким выражением телеологического характера экономической системы марксизма нужно признать свойственный ей оптимизм. По взгляду Маркса и Энгельса угроза гибели общества или меньшей производительности его имеет объективно-историческое значение, общественно-историческая жизнь определяется идеей большей производительности, и общества с меньшим развитием производительных сил должны уступить место обществам с высшею производительностью. Разве такой взгляд может быть признан реалистическим, разве марксизм, усвояя этот взгляд, остается в области социального познания, каузального объяснения действительности? По верному суждению П. Струве, одного из самых проницательных критиков марксизма, «динамический тезис социологического учения Маркса обнаруживается пред нами не как теория развития, или эволюции, а как самая недвусмысленная теория прогресса, или усовершенствования общества. В нем заключается допущение, что выживает, т. е. оказывается наиболее приспособленным к жизни, экономически наи-

1) Иаммахер Das philosophisch-ökonomische System des Marxismus: Der Satz, dass der Inhalt des historischen Geschehens logisch verlaufe, kann nichts anders bedeuten, als dass eine substantielle Vernunft in ihm wirksam ist.

2) Харазов Das System des Marxismus: Hier wird der Marxismus teleologisch, obwohl es ihm selbst vielleicht verborgen bleibt, und zwar erhält er diesen teleologischen Charakter nicht allein in jenem bedingten Sinne, dass er die Wirksamkeit gewisser Zwecke anerkennt, die wirkliche Menschen im Laufe der historischen Entwicklung verfolgen, sondern auch in dem-absoluten Sinne, dass er einen über oder vor der ganzen bisherigen Geschichte stehenden und. erst in der Zukunft zur Verwirklichung gelangenden Zweck —den der Verkürzung des Arbeitstages—annimmt, ja sogar zur basis gewisser bejahender oder verwerfender Werturteile über die mit kausaler Notwendigkeit vor sich gehenden Geschehnisse macht.

206

более производительное, т. е. экономически наиболее разумное. В этом допущении содержатся два момента, тесно между собою связанные. Во-первых, оно означает внесение телеологического, чисто «человеческого» критерия экономической рациональности в схему эволюции. Во-вторых, такое допущение окрашивает всю эту схему в оптимистический цвет, который вообще характерен для всех теорий прогресса. Совершенно ясно, что наибольшая производительность (или наибольшая экономическая рациональность) вовсе не должна («должна» в смысле естественной необходимости) означать наибольшую приспособленность к жизни; это в данном отрезке времени может быть, но может и не быть, это— частный случай эволюции, который принципиально невозможно возвести в ее общий закон. Производительность (в экономическом смысле) стоит в связи с другими психическими качествами, и ее повышение означает повышение этих качеств, утончение всей духовной организации, означает, словом, усовершенствование человека. Но усовершенствование организации с. такой человеческой точки зрения вовсе не логически и вовсе не всегда исторически означает лучшее приспособление к жизни, если рассматривать вопрос именно с позитивно-научной точки зрения» 1). Как возможен исторический переход от большей экономической производительности к меньшей, победа обществ с наименьшим развитием производительных сил, так равным образом реалистический взгляд должен признать возможность гибели человеческих обществ 2).

1) Проблема роста производительных сил в теории социального развития (в Сборнике ст. посв. Ключевскому).

2) Гаммахер Das philosophisch-ökonomische System des Marxismus: Wahrscheinlicher als der Zukunftsstaat, ebenso statthaft als der Ersatz durch eine andere Privatwirtschaft ist eine dritte Möglichkeit, der Untergang der Gesellschaft überhaupt. Was rechtfertigt den Optimismus von Marx und Engels, dass in einem künftigen Reiche der Freiheit eine Negation der Negation, eine Synthese notwendig wird und nicht das leere Chaos des Nichts, in dem Wirtschaft und Kultur im ganzen zugrunde gehen? Um so näher liegt ein solcher Pessimismus, da die Widersprüche, mit denen der Kapitalismus behaftet sein soll, letzthin ethische waren. Selbst Marx hat schliesslich nolens volens zugegeben, dass er nicht sowohl unlogisch als unsittlich ist. Vom naturwissenschaftlichen Standpunkt leuchtet offenbar

207

Начемжеутверждаетсясоциалистическийоптимизм? Из какого родника бьет ключ этого упования на лучшее будущее? Очевидно, таким родником может быть лини, вера человеческого сердца. И ни в каком другом пункте своей системы теоретический марксизм не совпадает так, как в этом пункте, с социал-демократическим движением: и в теории, и в практике позднейший социализм, как и прежде утопический социализм, движется верою. И это именно вера создает представление о катастрофальном, «чудесном», спасении общества. С. Булгакову пришла счастливая мысль провести сравнение между современным социалистическим движением и давней иудейско-христианской апокалиптикой, мысль, на которую наталкивает история тех религиозно-социальных движений, которые служат историческими звеньями, связывающими древнюю апокалиптику с позднейшим социализмом. И он нашел ближайшее сродство между этими хронологически отдаленными историческими явлениями. «В социализме следует различать цель или идеал и движение или практику. Последняя составляет предмет научной политической экономии и реалистической социальной политики, первая принадлежит к области верований и упований религиозного (в широком смысле слова) характера. В основе социализма, как мировоззрения, лежит старая хилиастическая вера в исступление земного рая (как это нередко и прямо выражается в социалистической литературе) и в земное преодоление исторической трагедии. Социализм это—рационалистическое, переведенное с языка космологии и теологии на язык политической экономии переложение иудейского хилиазма, и все его dramatis personae поэтому получили экономическое истолкование. Избранный народ, носитель мессианской идеи, или, как позднее в христианском сектантстве, народ «святых», заменился пролетариатом с особой пролетарской душой и особой революционной миссией, причем избранность эта определяется уже не внутренним самоопределением, как необходимым условием мессианского

eher die Möglichkeit ein, dass in solchem Falle die egoistischen Kapitalisten und das ausgebeutete Volk dem allgemeinen Verfall preisgegeben werden.

208

избрания, но внешним фактом принадлежности к пролетариату, положением в производственном процессе, признаком сословности. Роль deus ex machina, облегчающего переход к хилиазму, в социализме, соответственно духу времени и его излюбленной наукообразной мифологии, играют «законы» развития общества или роста производительных сил, которые сначала подготовляют этот переход, а затем, при известной зрелости процесса, в силу его «внутренней и неизбежной диалектики» вынуждают переход к социализму, повелевают сделать «прыжок из царства необходимости в царство свободы». Таким образом, роль эта, ранее отводившаяся мессии или прямо Божеству, здесь приписана безличному, в значительной мере мифологическому абстракту, пантеистическому понятию «закона развития производительных сил», при чем однако и он служит прежнюю службу,—локомотива, который доставить исторический поезд из царства необходимости в царство свободы—в Zukunftstaat или в столицу Моровской Утопии» 1).

Марксизм верует в свой идеал: это для нас важно констатировать. Но мы можем также спросить: имеет ли он право веровать? оправдывается ли его вера основами его системы? Нет. Научность своей системы он нарушает внесением в нее элемента веры, а право веровать он подрывает исповедуемыми им позитивно-научными принципами: в марксизме телеология есть не вера, а суеверие 2)

Переходим теперь ко второму из поставленных выше вопросов: можно ли рационализировать социальную жизнь путем научного предвидения будущего? Говоря иначе, можно ли руководствоваться в социальной жизни прогнозом относительно будущего, или—можно ли предопределять будущее по прошлому и настоящему?

И на этот вопрос следует ответить отрицательно. Этим

1) Апокалиптика и социализм (Два града).

2) Гаммахер Das philosophisch-ökonomische System des Marxismus: Man sieht leicht, dass Glaube an die Immanenz eines normativen, sei es eines logischen oder eines sittlichen Prinzips im materialistischen System, ein logisch und sachlich ungerechtfertigter Wahn ist... Der idealistische Metaphysiker trägt mit dem Gedanken der immanenten Teleologie den Glauben in die Wissenschaft, der materialistische den Aberglauben.

209

путем нельзя рационализировать социальную жизнь, так как невозможно научное предвидение исторического будущего 1).

Что значить научное предсказание будущего и в каком смысле оно возможно? Для научного предсказания будущего должны быть известны, во-первых, законы, определяющие связь явлений данной области, и, во-вторых, состояние системы явлений в данный момент времени, при предположении, что факторы останутся неизменными во все то время, на которое простирается научный прогноз 2). Отсюда следует, что научное предсказание возможно лишь по отношению к явлениям природы и невозможно по отношению к социальным явлениям. Существуют законы, управляющие социальною жизнью 3); доступно познанию состояние

1) Риккерт в книге Границы естественно-научного образования понятий (Die Grenzen der naturwissenschaftlichen Begriffsbildung) останавливается и на той мысли, что предвидение будущего, если бы оно было доступно нам, угашало бы нашу волю, наше хотение. «Если бы мы могли предвидеть будущее в его индивидуальности и, если бы мы, стало быть, точно знали, что должно наступить, все хотение и действование тотчас утратило бы смысл. Итак, мы имеем основание только радоваться тому, что не существует никаких исторических законов. Иррациональность действительности, полагающая предел всякому естественно-научному пониманию, принадлежит в то же время к числу высочайших благ для того, кто, всегда стремясь, делает усилие. Рука, покрывшая будущее непроницаемой для нас, людей, завесой, милостива. Если бы и будущее в его индивидуальности было объектом нашего знания, оно никогда не оказывалось бы объектом нашего хотения. В совершенно рациональном мире никто не может действовать».

2) Чупров Очерки по теории статистики, Навиль Nouvelle classification des sciences, Зиммель Die Probleme der Geschichtsphilosophie, Гуссерль Logische Untersuchungen.

3) Я признаю социологию особой наукой, отличной и от исторической науки и от философии, как науку о законах социальной жизни, не затрагивая, однако вопроса о том, отлична ли социология, как наука, скажем, о формах общежития, от частных социальных наук, или она существует лишь в последних. См. Менгера Untersuchungen über die Methode der Socialwissenschaften und der Politischen Oekonomie insbesondere, Кистяковского Gesellschaft und Einzelwesen. Eine methodologische Studie, Зиммеля Soziologie. Untersuchungen über die Formen der Vergesellschaftung (гл. 1: Das Problem der Soziologie), Ковалевского Социология т. I Социальный закон я отличаю от закона исторического, о котором речь будет ниже: в данном месте я говорю не о том.

210

социальной жизни в данный момент времени, но факторы социальной жизни не обладают неизменностью. Их необходимо признать изменчивыми, признаем ли мы вместе с Мейером 1) в числе факторов социальной жизни случай и свободу воли, или допустим вслед за Бергсоном возможность творческого начала в нашей жизни 2), или оценим историческую роль индивидуального изобретения,

что есть исторический закон, а о том, что́ он не есть,—что нет исторической закономерности. Социологию отождествлял с историей Фюстель де-Куланж. Об отличии истории от социологии см. Бернгейма Lehrbuch der Historischen Methode und der GeschichtsphilosophieиГротенфельта Die Wertschätzung in der Geschichte. Отличаю я социологию и от философии истории, которая, по моему взгляду, имеет дело с вопросом о смысле истории, о высшем синтезе развития человечества, и которая, по моему мнению, может быть лишь частью личного миросозерцания, а не наукой. Этим замечанием я единственно хочу указать, в каком смысле я употребляю эти термины: доселе они употреблялись крайне неустойчиво—у каждого социолога, философа истории и теоретика истории по-своему.

1) Zur Theorie und Methodik der Geschichte. Geschichtsphilosophische Untersuchungen: Die Naturwissenschaft kann berechnen und voraussehen, wie die Constellation der Planeten in einem bestimmten Moment sein wird—vorausgesetzt, dass nicht ein neues, bisher unbekanntes Moment störend dazwischentritt, etwa ein fremder Weltkörper sich in das Sonnensystem verirrt; sie kann aussprechen, dass wenn Dynamit entzündet wird, eine Explosion erfolgen muss. Aber vorauszusagen, ob jene Constellation beobachtet wird, ob und wann in einem Einzelfalle diese Explosion stattfindet, ob dabei ein bestimmter Mensch verwundet, getödtet, gerettet wird, mit andern Worten, ob das historische Ereigniss eintritt, das ist ihr unmöglich, denn das hängt vom Zufall und vom freien Willen ab, den sie nicht kennt, wohl aber die Geschichte.

2) Творческая эволюция (Évolution créatrice): Наша личность непрерывно развивается, растет, зреет. Каждый момент имеет нечто новое, прибавляющееся к прежнему. Скажем более, не только новое, но и непредвиденное... Наука смотрит на вещи с точки зрении их повторения. Она может оперировать только над тем, что считается повторяющимся. От нее ускользает то, что есть неповторяющегося и необратимого в последовательных моментах какой-либо истории... Сущность механических объяснений состоит в том, что признают возможным вычислить будущее и прошлое, как функции настоящего, и что таким образом все предполагается данным. Но— мы знаем время, как поток, который не может быть пройден в обратном порядке или повторен снова» и т. д. Припомним также формулированный Вундтом принцип нарастания психической энергии, ем. его Очерк психологии, Логику, Систему философии.

211

открытия (invention), как это делает французский социолог Тард 1), или, наконец, примем в расчет необозримую сложность психической причинности, не допускающую вполне тождественного повторения исторических событий и оставляющую место лишь для регрессивного, а не для прогрессивного, объяснения их, на что обратили наше внимание Зиммель 2) и Бернгейм 3). Существуют законы, которыми определяется социальная жизнь, но не существует социально-исторической закономерности в смысле безуслов-

1) Тард признает три фактора социальной жизни: изобретение (invention), которое бывает индивидуальным, подражание (imitation), посредством которого изобретение становится общим достоянием, и конфликт между разными изобретениями (opposition), в результате которого одно изобретение одерживает верх над другими. исследованию этих трех факторов Тард посвятил три важнейших из своих сочинений: Les lois de limitation (Законы подражания), La logique sociale (Социальная логика) и L’opposition universelle. Взгляды, изложенные в этих книгах, кратко суммированы автором в Les lois sociales. Esquisse dune sociologie. В первом из названных сочинении Гард пишет: «Выводят ошибочное заключение, что когда-нибудь статистика будет в состоянии предсказывать будущее социальное положение так же верно, как предсказывает астроном будущее прохождение Венеры. Но... статистика сосредоточена в области подражания и область изобретения для нее является запретной. Будущее будет тем, чем будут его изобретатели, которых статистика не знает и появление которых не содержит ничего, что можно было бы формулировать в виде закона».

2) Die Probleme der Geschichtsphilosophie: Solange wir nur Kollektivwirkungen kennen, stehen wir jeder neuen komplexen Thatsache in Bezug auf ihre kausalen Verknüpfungen völlig unbelehrt gegenüber; denn mag sie in noch so vielen Punkten mit einer früher festgestellten übereinstimmen, so genügt doch die kleinste Abweichung, um jede Bestimmung ihrer Wirkung illusorisch zu machen, weil wir mangels der Auflösung in Teilursachen und Teilwirkungen nicht wissen können, welchen Teil der früher beobachteten Wirkung, die Abänderung in der Ursache alterieren wird. Die Ereignisse, deren Verknüpfung zu historischen Gesetzen wir suchen, sind aus so vielen Beiträgen zusammengesetzt, dass man die genaue Wiederholung des verursachenden an einer anderen Stelle von Zeit und Raum getrost als unmöglich bezeichnen kann.

3) Lehrbuch der historischen Methode und der Geschichtsphilosophie: Die historische Erkenntnis hat e$ mit den ursächlichen Zusammenhängen von Erscheinungen zu thun, welche ihrem Wesen nach durch psychische Kausalität bestimmt sind und daher ihrem Wesen nach nur von ihren qualitativ differenten Zwecken aus begriffen und regressiv erklärt, nicht

212

кой и механической необходимости исторического развития 1). История человечества совершается не в форме круговорота (Kreislauf), а в форме беспредельного развития (Entwicklung) 2).

aus allgemeinen Gesetzen progressiv abgeleitet und unter allgemeine Begriffe subsumiert werden können. Gesetze und Begriffe naturwissenschaftlicher Art sind nicht zureichende Mittel historischer Erkenntnis.—Ср. того же автора Einleitung in die historische Wissenschaft=Введение в историческую науку: «Психическая причинность не менее, нежели физическая, покоится на начале всеобщей естественной необходимости и точно также имеет свои общие законы, но она иначе объясняет явления своей области: не в смысле раз навсегда определенных и заранее предопределяемых следствий соответствующих причин (прогрессивно), но в смысле последствий, которые наступили при особенных обстоятельствах единичного случая и причины которых подлежат еще определению (регрессивно).—Гаммахер Das philosophisch-ökonomische System des Marxismus:... die objektiven Gesetze der Geschichte, auch wenn die kausale Tatsächlichkeit möglichst einwandfrei festgestellt ist, nur hypothetischen Wert beanspruchen können, da man nicht weiss, ob nicht der Mensch sich selbst gerade nach dieser Richtung geändert hat.

1) Вейзенгрюн Das Ende des Marxismus:... keine Entwicklungsnotwendigkeit, im absoluten und mechanischen Sinne in sozialen Dingen...

Риккерт в названном сочинении: «Даже если бы можно было применять те понятия законов, которые могут иногда встречаться в каком-либо историческом изложении, и тогда говорить о тенденциях развития», все-таки вследствие реальной исторической связи различных событий всегда получалась бы лишь возможность того, что наступит определенное событие, подходящее под некоторое относительно историческое понятие. Абсолютно не допускающее предвидения воздействие каких-либо других исторических объектов всегда может нарушить «тенденцию развития» и поэтому исключает всякую достоверность предсказания».

Кистяковский Категории необходимости и справедливости при исследовании социальных явлений: «Наступление какой-нибудь высшей стадии развития, как и всякого конкретного явления, не может быть безусловно необходимо, так как оно всегда будет результатом пересечения многих причинно-обусловленных рядов в определенном пункте пространства и в известный момент -времени. Оно всегда будет находиться в противоречии с безусловной необходимостью, как внепространственностью и вневременностью. Следовательно, безусловную уверенность в необходимости наступления следующей стадии развития экономическому материалисту может сообщить его нравственное чутье и вера в то, что стремление к наиболее справедливому социальному строю присуще всякому и общеобязательно; для всякого». Ср. его же Gesellschaft und Einzelwesen.

2) Кинс Die politische Oekonomie vom geschichtlichen Standpuncte: Wir

213

Каждый день истории имеет что-нибудь новое сравнительно со всем прошлым. «Факты истории», по словам Ксенополя 1), «постоянно изменяются. По-видимому, они повторяются, но на самом деле они всегда суть иные. Сущность человеческой жизни сохраняется та же самая, но она всегда проявляется в различных формах... Факты никогда не повторяются в тождественном виде. Это суть те же старые факты плюс нечто новое: А+х, из которых именно х играет наиболее важную роль». Предвидеть будущее значит предвидеть этот изменчивый х,—и это прежде всего есть психика будущих поколений, их идеалы, взгляды, надежды, стремления, а также будущие открытия и изобретения 2). Эта невозможность научного предвидения исторического будущего не есть временный результат наших несовершенных исторических познаний, и нет места надежде на открытие законов исторического развития. Если бы наше историческое познание и было более совершенным, если бы удалось открыть законы социального развития, это не дало бы нам возможности полного, практически-полезного для социального устроения, предвидения будущего. Самое совершенство познания делало бы сомнительным возможность социально-полезного предусмотрения. Исторические законы с самого момента своего открытия перестали бы «принадлежать истории»: они сделались бы средствами нашей практики 3). Познание, истинноеилимнимое, законовобществен-

erkennen in dem Bezirk des Geistigen unter Anderem insbesondere auch nicht Veränderungen in einem «Kreislauf», welche immer wieder zu vorhergegangenen Stufen zurückkehren, sondern eine andauernd zu neuen Stufen fortschreitende Entwicklung.

1) La théorie de Vhistoire.

2) Шмоллер Über einige Grundfragen des Rechts und der Volkswirtschaft всборнике Über einige Grundfragen der Socialpolitik und der Volkswirtschaftslehre): Jedes Urteil über die socialen Organisationsformen der Zukunft schliesst ein Urteil über die Zukunft der Technik und ein Urteil über das psychologisch-moralische Triebleben der künftigen Generationen in sich.

Cp. Макензи An introduction to social philosophy: History cannot even tell us that the past must have been as it was: much less can it enable us to predict that, amid the ever-changing stream of conditions, the future will in any particular respects resemble what the past has been.

3) Мейер Zur Theorie und Methodik der Geschichte: in dem Moment, wo sie (Gesetze des historischen Lebens) entdeckt wären, würden sie aufhö-

214

ного движения дает всем заинтересованным силу пользоваться им в своих интересах, а это обстоятельство уже изменяет ход общественного развития,—к предусмотренному А, к познанной «сущности человеческой жизни», присоединяет неожиданную индивидуальную форму, неожиданный х, которым обесценивается предвидение. Такого изменения не произошло бы лишь в том случае, если бы предсказанием не затрагивались интересы людей, или если бы заинтересованность совпадала с естественным направлением истории, если бы все члены общества были одинаково заинтересованы в этом направлении. Но когда интересы расходятся, желания людей разнообразно сталкиваются и многоразлично изменяются, предвидение является уже невозможным. Так не оправдалась теория обнищания. По словам Виппера 1), «теория обнищания, вероятно, действовала на воображение очень многих людей, но никогда не служила правилом деятельности. Рабочие массы не дожидались окончательного ухудшения своей участи; они не ставили вопроса: «все или ничего»; они организовывались в профессиональные союзы, добивавшиеся местных и частных улучшений; они вступали на почву политической борьбы, вводили своих представителей в парламент, принимались за так называемую практическую политику, хлопотали об охране фабричного труда, участвовали в законодательстве страхования» и т. д. Навстречу рабочим шло государство, и предсказание Маркса не сбылось. С своей стороны капиталисты принимают меры самосохранения и посредством картелей обесценивают теорию кризисов. Бернштейн, теоретик перерождения радикального социализма в ревизионизм, в практику компромиссов, справедливо сказал 2): «История человеческая уже давно не разви-

ren der Geschichte anzugehören, sie würden für die historische Forschung niemals Objecte, sondern Voraussetzungen sein. Проф. Хвостов Теория исторического процесса: «Общественная жизнь при самом процессе проведения задуманных реформ меняется. Каждую реформу приходится поэтому осуществлять в обстановке, уже измененной ее проведением в жизнь, т. е. отличной от той, при которой реформа была задумана».

1) Очерки теории исторического познания.

2) Zur Geschichte und Theorie des Socialismus—Очеркиизисторииитеориисоциализма.

215

вается в том смысле, что ее тенденции доходят до своих крайних выводов» 1). Мы вынуждаемся уже сделать различие между бессознательным ходом социально-исторического развития и возникающею сознательностью: закон социально исторического развития вполне господствует над людьми лишь при условии бессознательности социального процесса 2), напротив—возникающее сознание, или познание закона, освобождает человека от слепой необходимости. Правда, мы можем думать, что все общество живет г. бессознательно, и это дает основание для слепой необходимости социально-исторического процесса, а один какой-нибудь мудрец, скажем Маркс, постигает закон этого процесса, и это дает основание предвидеть будущее. Это мыслимо, но лишь до тех пор, пока этот мудрец не открывает своей тайны...

Сделаем последний вывод из наших рассуждений в применении к критике научного социализма. Еслисоциаль-

1) Ср. Шмоллер Über einige Grundfragen der Socialpolitik und der Volkswirtschaftslehre: Es giebt keine Revolution, die absolut nötig, absolut unvermeidlich wäre. Jede Revolution ist durch zeitgemässe Reform zu verhindern.

Понимание тормозящего влияния на ход исторических событий со стороны сознательной деятельности заинтересованных в этом трупп, понимание неизбежности «прямого» вмешательства лиц с противоположными интересами, не желающих смягчения социальных конфликтов,—лежит в основе синдикализма. Это с полною ясностью и решительностью высказал Сорель в своих Размышлениях о насилии. Маркс ошибся, предположив, что буржуазия не будет нуждаться в давлении—для того, чтобы пустить в ход свою силу: оказался новый и совершенно непредвиденный факт — буржуазия, стремящаяся уменьшить свои силы. Буржуазия, введенная в заблуждение проповедниками морали, возвращается назад к идеалу консервативной умеренности, пытается облегчить гнет производства: этим создается «неопределенность» положения, спутывается намеченный Марксом путь. Эту неопределенность и хочет сознательно исправить синдикализм, пуская в ход насилие пролетариата. Насилие пролетариата выступает на сцену одновременно с тем, как социальный мир стремится смягчить социальные конфликты; насилие пролетариата возвращает хозяев к их роли производителей и восстановляет, таким образом, классовые различия в то самое время, когда они, казалось, смешаются в одном демократическом болоте.

2) Марксистскую теорию социального развития Ж. Сорель сравнивает с «философией бессознательного» Гартмана.

216

ная жизнь не может быть вполне рационализирована, то невозможно научное построение системы, объединяющей социальное познание с социальным идеалом, в частности, невозможен и научный социализм. Этот приговор над научным социализмом можно считать не только твердо обоснованным, но и общепринятым среди критиков марксизма. Мы приведем отзыв Зомбарта 1). «Маркс хотел противопоставить научный социализм утопическому. Теперь же убедились, что эта затея неудачна в самой своей основе. Всемирно-историческое значение заслуги Маркса (поскольку она касается социализма) лежит не в ее научном характере, а в обосновании социального движения на реальных началах исторического развития и интереса, а это не имеет ничего общего с наукой; попытка же научно доказать необходимость социализма должна быть признана неудачной, ибо никогда нельзя доказать правильность социального стремления, борьбы за новый строй, который еще только нужно создать. Науке остается только открывать причинную связь эмпирического мира; она выйдет за пределы своей компетенции, если захочет доказывать правильность или даже только необходимость чего-либо желаемого, чего-либо еще не наступившего. Конечно, практическое стремление может с успехом воспользоваться научным познанием. Его оправдание не в том, что оно истинно, а в том, что оно ценно и полно мощи. Научный же социализм—это внутреннее противоречие. Поэтому надо коренным образом отделить науку от социализма» 2).

1) Sozialismus und soziale Bewegung=Социализм и социальное движение.

2) Струвепишетв Die Marxsche Theorie der sozialen Entwicklung поэтомупунктусобычноюдлянеговдумчивостью: Wenn man sich nach der Herkunft der Begriffe «Soziale Revolution», «Zusammenbruch der kapitalistischen Gesellschaft» etc. fragt, so ist keine andere Antwort auf diese Frage möglich als folgende: diese theoretischen Pseudobegriffe sind dem unvermeidlich irreführenden Bestreben erwachsen praktisch-politische Postulate des Sozialismus, d. h. eines sozialen Ideals, in theoretische Begriffe im Dienste einer geschichtlichen d h. kausal genetischen Betrachtung umzuprägen. Was als leitende Ideen im sozialen Jdeal einer streitbaren sozialen Gruppe für einen bestimmten historischen Moment berechtigt sein mag, ist keineswegs ohne weiteres für die theoretische Erkenntnis des wirklichen gesellschaftlichen Geschehens verwertbar... Eine regulative sozialpolitische Idee, ein soziales Ideal, welches starr ist und starr sein soll, ist für

217

С научным политико-экономическим обоснованием социализма можно считать дело поконченным. Однако марксизм, если бы и согласился с критикой своего экономического учения, может, с своей стороны, не признавать своего дела окончательно проигранным. Представляется, по-видимому, возможным перенести весь вопрос в новую инстанцию, из сферы науки в сферу философии. На почве, научно-эмпирической мы наталкиваемся на дуализм социальных явлений, на самобытное субъективное царство интересов, нравственных чувств, идеалов, но не окажется ли эта самобытность субъективной области призрачною, этот социальный дуализм относительным, если мы вникнем в закулисную, не поддающуюся непосредственному наблюдению, сторону социально-исторической жизни? Не сведется ли этот кажущийся дуализм к философскому монизму, если мы поставим вопросы о последних результатах, об историческом значении мотивов социального действия и об историческом корне людских побуждений? Так это и говорит Энгельс в очерке о Л. Фейербахе. «Каков бы ни был ход истории, люди делают ее так: каждый преследует свои собственные дели, а в результате множества действующих по различным направлениям стремлений и их разнообразных воздействий на.

das Erfassen des gesellschaftlichen Entwicklungsprozesses gar nicht verwendbar. Für die entwicklungsgeschichtliche Betrachtung ist der Sozialismus, wenn sie diesen Begriff und dieses Wort benützen will, in so und so beschaffenen realen Vorgängen und Tendenzen der kapitalistischen Gesellschaft erschöpft, der praktische Sozialist aber kann und meinetwegen darf in denselben nur—«Verewigung» der kapitalistischen Gesellschaft erblicken. Es ist offenbar aussichtslos diese zwei Standpunkte versöhnen zu wollen: denn sie arbeiten mit ganz verschiedenen Begriffen und wenden ganz verschiedene Massstäbe an. Sie können sich gegenseitig psychologisch aushelfen—aber logisch müssen sie immer grundsätzlich autonom bleiben. Es hiesse sich überhaupt einem Wahne hingeben, wollte man praktische Ideale mit theoretischen Einsichten zur vollständigen Deckung bringen. In diesem Sinne liegt in der Wortverbindung: wissenschaftlicher Sozialismus eine grosse Utopie eingeschlossen. Der Sozialismus kann—seiner Natur nach, als soziales Ideal—in der Wissenschaft nie aufgeben und sie der Wissenschaft nie unterordnen.

По тому же вопросу высказывались: Бернштейн Wie ist wissenschaftlicher Sozialismus möglich?=Возможен ли научный социализм?—Вольтман, Штаммлер и мн. др.

218

внешний мир получается история. Вопрос сводится, стало быть, к тому, чего хочет это множество отдельных лиц... Но, с одной стороны, действующие в истории многие единичные стремления в большинстве случаев ведут за собою совсем не те последствия, какие имелись в виду. Очень часто эти последствия прямо противоположны желаниям деятелей. И уже по одному этому побуждения, руководившие деятелями, имеют в последнем счете лишь второстепенное значение. А с другой стороны, является новый вопрос о том, каковы же те силы, которые дали воле людей то или иное направление, каковы те исторические причины, которые отразились в головах деятелей в виде данных побуждений». В ответ на этот вопрос марксизм и предлагает свою теорию исторического материализма.

Так мы, постепенно углубляясь, перешли от рассмотрения марксизма, как коллективистического плана общественного строя, к экономическому учению его, а от экономических теорий переходим к его историко-философскому учению. Исторический материализм составляет последнюю предпосылку научного социализма, его глубочайшее основание.

Страница сгенерирована за 0.15 секунд !

ССЫЛКИ

Московская епархия

Община "Светоч" с.Сидоровское

Прежний вариант сайта

Спасский храм с.Усово

Храм вмч. Пантелеимона

Храм прор. Илии

Храм свт. Николая д. Дарьино

Правообладателям

Контактный e-mail: odinblag@gmail.com