(Входя в зал.) Это так называемый тронный зал. На этом троне я ни разу не сидел, откровенно вам скажу, — это просто символы патриаршей власти: трон, копия посоха митрополита Петра Киевского, Московского и всея Руси, интронизационная митра патриарха.

— Вы в ней служили?

— Один раз. Служить в этой митре тяжело, она в прямом смысле слова тяжелая.

— Но вообще очень тяжело работать?

— Мне неловко вообще много говорить о своей личности...

— Нет, ну просто по-человечески интересно...

— Просто по-человечески вам скажу: в каком-то смысле это схима. Схимник отрекается от мира полностью. Патриарх формально от мира не отрывается, — наоборот, если он оторвется от мира, то как Патриарх исчезнет. Опыт патриаршего служения меня убеждает в том, что крест этот можно нести по-настоящему только тогда, когда о тебе молится вся Церковь.

— Поминают Патриарха на каждой службе...

— Не только поминают в храме, но и молятся дома о Патриархе. Я всегда призываю: не забывайте, пожалуйста, обо мне молиться. Я нуждаюсь в этих молитвах так, как никто другой не нуждается. И уверен, что только благодаря этим молитвам просто физических сил хватает...

(Входя в домовый храм в честь Всех святых, в земле Русской просиявших.) Это храм Патриаршей Синодальной резиденции. Он замечателен тем, что здесь происходят наречения избранных в архиереи.

— Ваше Святейшество, многих Вы назначили на кафедры за время Вашего пребывания во главе Церкви? Вы хотите, чтобы архиереи были ближе к приходам?

— Я хочу, чтобы епархии были меньше, чтобы у архиереев было больше возможностей посещать приходы. И практика показывает, что многие архиереи уже по два-три раза посетили все приходы, что было

немыслимо в то время, когда один архиерей приходился на очень большую епархию. Мы избираем людей с большим церковным опытом. И кандидаты у нас — это не столичные молодые люди, окончившие академию.

— Хватает кандидатов?

— По милости Божией пока хватает. Я даже сам не ожидал, как много у нас кандидатов. Только надо было заглянуть в глубинку, а не искать кандидатов лишь в Москве или в Петербурге (хотя и здесь есть достойные люди)... Кстати, почти все кандидаты из глубинки — с двойным образованием: высшим светским и церковным. Или если нет высшего светского образования, то есть хорошее церковное образование, богословское. И кроме того, помимо образования — школа жизни. Вот они-то на телегах ездили, фигурально выражаясь...

— Многие всерьез думают, что Церковь получает деньги от государства.

— Церковь не получает деньги от государства. Только сравнительно недавно Церковь стала получать деньги на восстановление и реставрацию храмов, которые являются памятниками архитектуры и собственностью государства. До недавнего времени, включая советское время, мы на свои деньги реставрировали то, что нам не принадлежало по закону, юридически. Но мы восстанавливали все храмы, которые использовали, не имея никаких источников дохода, кроме пожертвований.

— Как вообще устроена финансовая сторона? Этот вопрос волнует многих, и люди по незнанию могут выдвигать какие-то, я сказал бы, дикие версии, честно скажу... Вот есть приход, благочиние, епархия. И соответственно, по этой цепочке средства поступают от прихожан, от тех, кто жертвует или покупает свечи... Что дальше происходит? Куда дальше эти деньги двигаются? и какие это деньги?

— Люди приходят в храм, жертвуют просто так или покупают свечи. У нас нет установленной цены за требы. Поскольку деятельность приходов является главным источником дохода для всей Церкви, то когда совершается треба — крещение, допустим, или отпевание, то люди как бы вносят свои пожертвования. Я знаю, что существует дискуссия, в контексте которой осмеивается этот принцип, что очень несправедливо

и горько, потому что любой человек может быть крещен или повенчан в храме без всяких денег.

— Мы знаем, что в Москве, в областных центрах приходы богатые, а в деревнях, в сельской местности — это часто просто неподъемные для людей деньги...

— Поэтому и стандарты разные. И любой архиерей говорит, что в сельских приходах не нужно требовать, или просить, или обозначать большую сумму пожертвований. А в городских храмах размер пожертвований будет другим.

Большинство денег остается в приходе, а от доходов прихода часть поступает в епархию.

— и когда дети спрашивают у священника: «Папа, а можем мы поехать к морю?», а он говорит: «Нет, не можем. У нас приход — двенадцать человек»... И епархиальный взнос, и плата за газ, и...

— Если приход — двенадцать человек, то никакого епархиального взноса нет или он символический, — самый символический, который любой человек может заплатить. В основном, реальные епархиальные взносы обеспечиваются теми приходами, где действительно много людей и где скапливаются какие-то средства.

— За этими дверями — рабочий кабинет. И здесь в ежедневном режиме работает Патриарх...

— В ежедневном режиме. Здесь я работаю и принимаю своих близких коллег.

— А с чего начинается Ваш день? Вы приходите в резиденцию, заходите в храм, затем в кабинет... И всё?

— Я открываю вот этот чемодан — сегодня килограммов шесть, а иногда два таких чемодана — значит, это будет двенадцать килограммов.

— Сейчас все, кто могли Вам позавидовать, перестали завидовать, потому что тут полный чемодан бумаг. И я смотрю, на столе тоже папки...

— В день прочитываю по-разному, — иногда от ста до трехсот страниц текста. Это забирает очень много времени и сил. Чтобы справиться с этим, нужно работать до позднего вечера, иногда и ночью, или вставать очень рано утром.

— Но в основном, это документы внутрицерковной жизни, да?

— Это разные документы. Это юридические документы, финансовые документы...

— Мы говорили о том, что за последние пять лет многое поменялось в Церкви. Я хотел бы спросить Вас о ее социальной роли. Расскажите, в чем разница между какими-нибудь благотворительными неформальными организациями и Церковью.

— Я думаю, что у христиан, вообще у верующих людей, очень глубокая и сильная мотивация к тому, чтобы делать добрые дела. Она была всегда, вне зависимости от того, как это называлось — социальная работа или просто добрые дела.

— Еще со времен Христа...

— Со времен Христа, со времен святых апостолов, со времен Марии Магдалины — всегда... И основывается эта мотивация на простых и убедительных словах: вера без дел мертва (Иак. 2, 20, 26). Поэтому, если мы проповедуем Христа, если говорим о том, что евангельское послание актуально, но не делаем того, что из этого послания следует, — мы медь звенящая и кимвал звучащий (1 Кор. 13,1), как говорит апостол Павел.

Вот этим-то, я думаю, мы и отличаемся от всех остальных. Хотя формально — отличие не очень значительное: существует много организаций, которые прекрасно занимаются социальной работой. И с точки зрения организационного начала там, может быть, не хуже, чем у нас, обстоят дела. В последнее время я с удовлетворением говорю о том, что у нас очень и очень хорошо организована эта работа. Хотя многое еще нужно сделать, но на сегодня социальная работа Церкви осуществляется, на мой взгляд, очень правильно.

— А кому в первую очередь должна Церковь помогать? Кто у нас в обществе самый незащищенный?

— Мы начинаем в первую очередь со своих собственных общин, ведь среди православных людей есть очень много одиноких, престарелых, с несчастными судьбами. Возвращаясь к вопросу о том, почему нужно больше приходов, скажу, что наши огромные приходы, многотысячные приходы, не дают возможности организовать подлинную христианскую общину, где, кроме прочего, присутствовала бы и забота

о нуждающихся внутри самой общины. Потому что община — как семья: священник должен знать всех одиноких, всех страдающих, причины их страданий и при содействии своих помощников, которые, согласно постановлениям Архиерейских Соборов теперь должны быть практически во всех крупных приходах, выстраивать работу с такими людьми и в меру сил помогать им. Я думаю, что это самый важный шаг, который мы сделали за последние пять лет.

— Ваше Святейшество, Вы говорили о социальной помощи в стране. У нас действительно ситуация во многом сложная. Но тем не менее Русская Православная Церковь очень много помогает и за рубежом, за границей. Ну и соответственно, вопрос: у нас в стране тоже много проблем, и, может быть, какие-то проблемы Сирии для наших людей кажутся третьестепенными на фоне того, что происходит у нас в детских домах, в домах престарелых...

— Такая философия присутствует. Речь идет о том, что нельзя, исповедуя свою веру, ограничивать свою деятельность каким-то определенным участком. Нельзя быть выборочно хорошим... Если у тебя не болит душа о том, что сегодня убивают ни в чем не повинных людей в Сирии, если не болит душа о том, что там похищают монахинь, насилуют христианских девочек, тысячами изгоняют христиан с их исторического места проживания, то что тогда означают добрые дела по отношению к детскому садику, который по соседству? Это вопрос, который касается целостности человеческой личности, целомудрия, интегральности: нельзя быть добрым в одном месте и бесчувственным — в другом. Значит, где-то ты фальшивишь — либо в одном, либо в другом. А если говорить более конкретно, то, действительно, Сирия, Ближний Восток — это место, откуда пошло христианство. Именно в исторической Антиохии (сейчас это территория Турции, но это историческая Сирия) впервые община верующих во Христа людей стала называться христианами. Оттуда все пошло.

— Колыбель...

— Колыбель. И начало христианской цивилизации. И вот сегодня христиане изгоняются с Ближнего Востока. Что это означает? Это означает колоссальный культурный и геополитический сдвиг цивилизационного масштаба. И только люди, очень узко воспринимающие

реальность, не понимают того, что на самом деле может принести эта трагедия всему человеческому роду, всем людям.

— За эти пять лет было много неприятных историй, связанных с Русской Православной Церковью и с нападками на Вас в частности, как на Патриарха, и с нападками на Церковь. Понятно, что Вы, как человек, который стоит во главе Церкви, все это, так сказать, отражаете. А по-человечески переживаете?

— Это немножко зависит от характера раздражителя, от того, что это за раздражитель. Речь идет не о нападках на личность, но о нападках на главу Церкви, а через него — на всю Церковь. Поэтому такого рода нападки я воспринимаю как определенную стратегию, определенные действия, которые имеют свою цель.

— Но это Вы сейчас говорите логически, холодно... А если по-человечески — Вас задевает это? Бывают такие моменты, когда прямо — ух?!

— Вы знаете, когда обо мне в первый раз стали писать такие невероятные вещи... Это было в 1995 или 1996 году, когда я открыл одну газету и прочитал о себе, я подумал: они, что, с ума сошли? Как? Надо же объяснить людям: это какое-то невероятное заблуждение, этого же никогда не было, зачем они это пишут?.. Вот такая была реакция. А потом, когда я узнал, что стоит за такого рода публикациями, — какая стратегия, какие финансы, то изменилось и отношение. И с тех пор, по милости Божией, меня это не очень в человеческом плане волнует.

— А отвечать надо?

— По-разному. В каких-то случаях не надо отвечать, в каких-то случаях — надо. Первое, что мы сделали, создали соответствующие структуры, которые сейчас профессионально занимаются этими вопросами, потому что не должен Патриарх или епископ, который предстоит престолу Божию, который призван молиться, готовиться к проповедям, заниматься пастырской работой, вовлекаться в эту стихию. Этим должны заниматься профессионалы, в том числе и из мирян.

— Вы довольны теми людьми, которые Вас окружают в работе по управлению Русской Православной Церковью? Каково Ваше окружение? Вы поменяли людей, которые ранее работали в Патриархии или нет?

— Я как руководитель трудно меняю людей. Мне кажется, что каждый человек может принести пользу при определенных условиях. В каких-то случаях, когда ты меняешь условия, а человек не приносит никакой пользы, — нужно его менять. Но если ты меняешь условия и человек вдруг начинает раскрывать те стороны своего характера, своей личности, которые раньше были незаметны, то благодаришь Бога за то, что ты обрел надежного помощника. Я нелицеприятный человек, я никогда не молчу и говорю в глаза то, что думаю. И даже если чем-то недоволен, я позволяю себе говорить об этом в узком кругу, но публично и открыто.

— Вы вообще зиму любите?

— Люблю.

— Не мерзли в детстве, нет? А то, Вы знаете, тот, кто в детстве мерз, тот потом к зиме относится настороженно.

— Нет, я зиму люблю, особенно вот в такие морозные погожие дни, как сегодня.

— Ваше Святейшество, прошло пять лет после Вашей интронизации... Тогда мы говорили¹⁷ о Вашем чувстве Церкви, о чувстве, с которым Вы приняли решение возглавить Русскую Православную Церковь. Я хотел у Вас спросить, изменилось ли у Вас за пять лет это чувство?

— Сейчас у меня более реалистическое понимание того, что означает быть Патриархом. Это совершенно новый опыт. Мне казалось, что я, будучи в прежние годы всегда рядом с Патриархом, достаточно хорошо знал все, что происходит на «высшем этаже» церковной власти и управления. Но одно дело быть рядом, а другое — самому быть погруженным в это ответственное состояние. Здесь нужен какой-то, может быть, новый опыт, которым я еще не обладаю и который дал бы мне возможность «расчистить пространство» для того, что, возможно, является самым главным для Патриарха: думать, молиться и пытаться прозревать пути развития церковной жизни.

¹⁷ Речь идет об интервью Святейшего Патриарха ведущему телепрограммы «Воскресное время», вышедшей в эфир 31.01.2010 в преддверии первой годовщины со дня интронизации. См.: Собрание трудов Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Кирилла. Серия I «Слово Предстоятеля». Т. 1. С. 101.

— Ваше Святейшество, спасибо Вам за то, что нашли время поговорить, за этот разговор. Мы надеемся, что у нас еще будут поводы его продолжить.

— Всё в руках Божиих.

— Благодарю Вас сердечно.

Страница сгенерирована за 0.34 секунд !

ССЫЛКИ

Московская епархия

Община "Светоч" с.Сидоровское

Прежний вариант сайта

Спасский храм с.Усово

Храм вмч. Пантелеимона

Храм прор. Илии

Храм свт. Николая д. Дарьино