Шпиллер В., прот. Слово на пассии. Беседа вторая

13.03.77.

Когда мы благоговейно склоняемся перед образом Креста Господня, на нем же распят был Иисус Христос, древу ли мы поклоняемся и молимся? Или явленной миру на крестном древе тайне Креста? Конечно, ей, тайне.

Мы обращаемся к непостижимой божественной силе Креста, сущего на небесах. Воздвигнутый перед нами Крест есть образ его небесного первообраза. И соединяется он со своим первообразом так, как во Христе соединялись нераздельно и неслиянно две природы, человеческая и божеская.

Один знаменитый русский мыслитель-христианин, глубокий философ и поэт, оставил нам такие строки: « ...все видимое нами — только отблеск, только тени от незримого очами». В видимом перед нами крестном древе невидимо сияет незримый нашими очами небесный Крест Господень. Стоящий перед нами Крест — отблеск своего первообраза на небесах, он — его знак, его символ.

Крест трисоставен — как Богом сотворенный мир, имеющий высоту, глубину и широту. Творец мира как бы начертал в мире Крест при его сотворении, связуя Своей силой его высоту, глубину, широту. И Церковь воспевает крест как «Божий образ, назнаменателен миру». Древний крест есть знамение предвечной любви Божией, сотворившей мир и содержащей его. Он есть знак в этом мире, символ в нем Самого Бога. Так крест символично соединяет нас с бесконечностью, с безмерностью и тайной божественной жизни.

Символ — это видимое изображение невидимых вещей. Он говорит о том, что существует мир не только здешний, видимый, но и иной. Символ как бы свидетельствует о том, что оба мира не разобщены, что между ними есть связь. И связь эту осуществляет он, символ. Символ — это мост между двумя мирами. Посредством символа мы видим бесконечное в конечном и вечное во времени.

Не только видим... При посредстве символов происходит переливание энергии из одного мира в другой, совершенствуются прорывы мира бесконечного в конечный; обнаружения, откровения божественного мира в здешний, природный. Подозрительно скептическое отношение к понимаемому так символу, к символическому, к символизму поэтому чуждо и должно быть чуждо христианину.

Разве мы не знаем, что весь великолепный аппарат рационального логического мышления, — к которому мы относимся с благоговейным уважением, — разве мы не знаем, что образован он в нас для ориентации в природном мире, — только в нем? Между тем еще на заре христианства, тот, кого называли духоносным Дионисием Ареопагитом, говорил, что Бог есть все , что существует — потому что само существование вещей от Бога; и ничто из того, что существует — настолько Он — иное Бытие («Мистическое богословие», гл. 5). Поэтому богопознание никогда не было отвлеченно-интеллектуальным, оно никогда не могло быть и не было рациональным, его питали другие источники — сверхлогический, надрациональный опыт, символ. За мыслью о Боге всегда таится бездна иррационального и надрационального. Бог — все, и в то же время — ничто?! Для обычного логического, рассудочного мышления это просто нелепо. Логический синтез двух взаимоисключающих противоположностей невозможен. Но через символ проникнуть в эту тайну можно, символическое богопознание возможно.

И вот перед нами Крест — знак, символ глубочайшей и высочайшей, сокровеннейшей тайны бытия Божия. Ведь Церковь учит, что в нем сокрыт образ триипостасного Бога, Пресвятой Троицы в Единице. Он — знак, «знамение непостижимой Троицы, крест трисоставный, Троицы бо носит триипостасный образ».

Вступая в христианскую жизнь, первые слова, которые мы слышим над собой, это: «Крещу тебя во имя Отца и Сына и Святаго Духа». Во имя — одно имя Трех. И мы становимся исповедающими веру в Единого Бога в трех Лицах, в Троицу единосущную и нераздельную, в Единицу триипостасную, т. е. трехличную. Так, силой еще крещальной формулы мы сразу начинаем погружаться в таинственную бездну троичности.

В сокровенный смысл божественной троичности люди старались проникнуть умом при помощи аналогий с действительно странной троичностью вещей в природе. Прежде всего, она свойственна пространству и времени, в которых мы живем, их трем измерениям. Троичным началом проникнут язык людей. Все грамматики на всех языках мира строятся на различии только трех лиц. В каждом человеке различают ум — волю — чувство, образующие личность. Наконец, логически строящаяся мысль всегда живет и растет в движении, развивающемся троично от тезиса к антитезису и синтезу. Три, три, три... Выходит, что некая троичность характеризует все существующее.

Но христианскому сознанию Божественная троичность открывается не из подобных аналогий. Оно видит в троичности Бога взаимоотношение Трех, Которые суть Одно. Три Лица или Ипостаси, при неслиянности Одного с Другим, абсолютно взаимопрозрачны и взаимопроникаемы. Именно это делает их единосущными и нераздельными, хотя и не сливающимися. Но такую природу взаимоотношения мы только и можем осознать как полноту совершенной любви. И Церковь учит: «Бог есть Любовь» (1 Ин. 4,8).

Это значит, что верующий разум христианина приближается к тайне божественной троичности или к тайне триипостасного акта любви, единящей Три Ипостаси. То есть Божественную любовь мы исповедуем не как свойство Бога, не как Его атрибут, а как сущностность тройственного взаимоотношения и взаимодействия. Но, будучи совершенной в божественной полноте своей, она отождествляет Трех в Одно так, что единая жизнь Трех остается реальным бытием и каждого личного центра, Отца и Сына и Святого Духа.

Божественная любовь есть жизнь Пресвятой Троицы и Каждого Лица Ее. Если осмелиться выразить в нескольких и притом несовершеннейших словах то, что дает нам понять в этом духоносное учение Церкви, то, может быть, все же можно сказать, какой же являет себя она в трех разных ипостасных образах. Безмолвствующая праоснова безначального бытия или рождающая Ипостась — вот какова она в Отце, первом лице Пресвятой Троицы. В Сыне же, во втором Ее Лице, во второй Ипостаси она же рожденное Слово божественного безмолвия, Логос, осуществляющий мысль и волю Отца. В третьем Лице, в Духе Святом, Божественная любовь — Ипостась, по слову современного философа, «животворной встречи» Безмолвия и Слова Божия, то есть движущая Ипостась Божиих энергий, Божиих сил.

Совершенное теперь, по слову ап. Павла, мы можем только отчасти знать (1 Кор. 13,9). Пусть совершенное «теперь мы видим как бы сквозь тусклое стекло, гадательно», — говорит апостол (1 Кор. 13,12). Но вот что в величайшей тайне Божественной жизни все же увидела Церковь или те, кому Господь, как это сказано в евангелии ап. Луки, — «...отверз им ум к уразумению Писаний» (Лк. 24,45).

И в боговдохновенной жизни Церкви, в верности Ее преданию нашелся путь, который подводит и к другой сокровенной тайне бытия Божия. В нашей простой, человеческой любви кроется чудодейственный источник творческой активности. Эта активность совершает с нами то, что может быть названо самополаганием личности, ее самостановлением и раскрытием. Именно так личность становится личностью, творит себя. И Божественная любовь не может быть понята нами иначе, как предвечный чистый акт самополагания Божественного Триипостасного Лица. В нем равно участвуют все Три Ипостаси, Отца и Сына и Духа Святого. Бог творит жизнь в Себе, Свою жизнь. Бог Творец жизни в себе. Творец. Начало жизни, ее источник, ее первоисточник. И мы зовем Его «Сый», то есть Сущий, — в глубочайшем, собственном, единственном смысле этого слова.

Божественная жизнь — любовь — не может не быть блаженством, при котором всякое инобытие не нужно. Но это инобытие есть, раз есть наш мир! Если допустить, что наш мир имеет в себе самом свой собственный принцип бытия, то он окажется... вторым богом. Притом, существующим наряду с Богом и Его ограничивающим. Но мы верим в Одного Бога. И Он (только Он!) — Творец жизни, то есть жизни в Себе и вне Себя.

Жизнь небожественная, т.е. не в Самом Боге, или инобытие, возникает совсем не потому, что она в каком бы то ни было смысле нужна Богу. Но мир не мог быть не сотворен, в его сотворении нет никакой случайности (см. о. С.Булгаков, «Невеста Агнца», отд.1, Творец и творение), потому что бытие его включается в самое бытие Божие, — хотя и иначе, чем собственное Его содержание. Не дано нашему разуму проникать в глубину таких тайн жизни Божией, но дано постигать то, что открывает нам Сам Бог. К этим откровениям и относится то, что творение мира — по существу, тоже самоположение Божие. Так как в жизни, в бытии этого мира Сама Божественная жизнь получает свое особое инобытие. Вот почему в творении мира пророки, апостолы, отцы Церкви, святые всегда видели совершавшуюся в вечности мистерию Божественной любви.

По выражению св. Григория Богослова, «столп веры» и «второй светильник и предтеча Христов», св. Афанасий Великий в свое время учил: «Бог благоволил, дабы созданное не только существовало, но и достойно существовало, чтобы Премудрость Божия — София — снизошла к тварям (при сотворении мира — В.Ш.) так, чтобы во всех тварях и в каждой порознь были бы положены некоторый отпечаток и подобие Ее образа (Софии, Премудрости Божией — В.Ш.). В этом отпечатке Самого Бога, Премудрости Божией, Божественной Софии, вложенном во все, сотворенное Богом, и таится предсуществование нашего мира в недрах Божиих. В нем соотносительность Божией жизни и жизни мира. Более того: это значит, что Премудрость Божия, София, жизнь Божия, находя для себя инобытие в бытии мира, является основой бытия мира, корнем всего его существования. Вот где суть космогонической мистерии — творения мира. Творение мира совершается всеми Тремя Ипостасями Пресвятой Троицы. Потому что все — от Отца, наделяющего бытием; потому что все — через Сына, т.е. входит в бытие Логосом, осуществляющим смысловую оформленность бытия; потому что, наконец, все — в Духе Святом, так как в Нем движущие силы, энергии Божии. Пресвятая Троица творит мир. Пресвятая Троица — всемогущий Творец мира.

Христианину, однако, дано видеть в космогонической мистерии особое место и особое участие Второй Божественной Ипостаси, Бога Слова, Сына Божия. В евангелии от Иоанна сказано: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог. Все через Него начало быть, и без Него ничто не начало быть, что начало быть. В Нем была жизнь» (Ин.1,1-4). Значит, Пресвятая Троица обращена к творению с самого его начала Сыном Божиим, Ее Вторым Лицом, Второй Ипостасью.

Но раз в этом мире все несет в себе Отпечаток Божий, раз корень всего и нашей человеческой природы — в Боге, в Премудрости Божией, в Софии, то как же глубока истина нашей веры, утверждающая предвечность человечности в Боге. И если Бог обращен к нам вторым Лицом Пресвятой Троицы, то ведь из этого следует, что предвечность человечности — в Нем же, в Сыне Божием.

Безмерно глубока и велика бездна, отделяющая Творца от творения. Между Сотворившим мир и сотворенным миром — бездна, для нас непреодолимая. Но ужас ее непреодолимости в нашей оторванности от Бога снимается божественным Откровением об особом месте и участии Сына Божия, второго Лица Пресвятой Троицы, в миротворении — и о соотносительности в Нем предвечной человечности и человеческой нашей природы.

Онтологическая соотносительность Божественного и нашего мира говорит о возможности, о реальной возможности спасительного промысла даже в падшем мире... Именно в ней мы видим, если так можно выразиться, принципиальную возможность промыслительного нисхождения в этот мир Самого Бога и попечения о нем, даже когда мир отвергнулся жизни в Боге и с Богом, в лице первого же человека, когда в этом человеке и вокруг него восстали богоборческие силы. Как бы ни бушевали они в истории человечества всех времен, мы знаем, что в своей сообразности Самому Богу, в соотносительности своей человеческой природы с Божией, человек может принять в себя, может принять собой Самого Бога, посреди смертной и изменяющейся материи, посреди мучающего его зла, его недугов и бесконечных скорбей...

В силу этой соотносительности Сын Божий мог стать и стал Сыном человеческим. Он мог войти и вошел в мир наших скорбей, наших грехов и смерти, сделавшийся таким потому, что отверг Бога. Вошел в него, чтобы взять на Свои божественные, но в то же время хрупкие человеческие плечи страшную тяжесть последствий этого отступления, снимая ее с нас... С Божией помощью, говориться об этом будет за нашими следующими такими же богослужениями.

Аминь.