Шпиллер В., прот. Слово на пассии. Беседа третья

04.04.76.

Мир сотворен Богом, Премудростью Божией, по-гречески Божественной Софией. Это значит, что основа мира «софийна» , что самый корень бытия имеет Божественное происхождение. И потому о вышедшем из рук Бога-Творца творении и сказано два библейских слова: «Добро зело» (Быт. 1,21).

Откуда же взялось в мире зло и что оно такое в своем существе? Об универсальности зла никто не спорит. Апостол Иоанн говорит, что «... весь мир лежит во зле» (1 Ин. 5,19), что он полон злыми делами людей (Ин. 3,19; 7,7). Темные потоки зла всегда заливали мир. Во все времена и повсюду в нем было столько ненависти и разной вражды, столько раздоров и несогласий. Случалось, что зло овладевало целыми народами и, одержимые им, эти народы повергали и себя, и другие народы в неописуемые бедствия. Довольно вспомнить последнюю мировую войну. Неисчислимое множество людей страдало и продолжает в наше время страдать — трагически страдать! — от самых разных над ними насилий. Наконец, сколько горя несли и несут людям нищета, неравноправное положение в обществе, разные виды эксплуатации одними людьми других и бесчисленные болезни. Все мы испытывали на себе одно или другое зло.

Но откуда оно явилось в мире и что оно такое в своем существе, люди всюду и всегда понимали очень по-разному. Как-то наш Достоевский писал: «Кто из нас по совести знает теперь, что есть зло и что — добро?” (Объявление о подписке на журнал «Эпоха», 1865).

Прошло сто лет. И разве мы не могли бы повторить эти слова сейчас?

Конечно, критериев для определения добра и зла предлагается со всех сторон сколько угодно, и все они, разумеется, в непримиримом противоречии друг с другом. Но как много людей, пользующихся теми или другими критериями, могло бы не только повторить страшный вопрос Достоевского, но и добавить к нему еще более страшное замечание тоже русского же великого писателя Гоголя: «Грусть от того, что не видишь добра в добре» («Дневник», 1846 г. ).

Несколько забегая вперед, скажу, что для христианского сознания зла, как самостоятельного начала бытия, нет. Рядом с добром его, как онтологической субстанции, нет. Для нас оно лишь состояние бытия, а не само бытие: Бог зла не сотворил. Однако откуда же взялось это состояние в Божием творении? Зло обладает в мире настолько могущественной и реальной силой, что понимание его просто как отсутствия добра явно недостаточно.

Происхождение зла часто объясняют биологически. Такова уж природа человека! Такой взгляд поддерживается учениями, исследующими темное в нас подполье бессознательного. Они рассматривают драматические конфликты бессознательного с сознанием. Находят, что человек переполнен звериными инстинктами, преступными влечениями и низменными страстями, овладевающими им безраздельно. Пессимистические учения соревнуются в разоблачении низменности человеческой природы, и их много. И описываемое ими зло начинает казаться непреодолимым.

На биологической же основе есть и противостоящие им оптимистические учения, связанные с положительным отношением к процессу мировой эволюции. Их основная мысль в том, что человек, в результате скачка в своем развитии, выходит из мира животных и, эволюционируя в условиях уже человеческого существования, совершенствуется во всех отношениях, становясь все лучше и лучше. Этому благодушному натуралистическому оптимизму, с довольно наивной верой в прогресс, найти в человеке добро, как неотъемлемое присущее ему начало, тем не менее не удается.

Очень распространены мнения, видящие огромную часть господствующего в мире зла в социальных условиях жизни. Конечно, научно-технический прогресс, изменяющий всю нашу жизнь, и радикальная перестройка общественных отношений много зла в какой-то мере обессиливают и ограничивают. Но при всех улучшениях внешних условий жизни сколько же все-таки в людях остается злости, ненависти друг к другу, корысти, вражды, честолюбия, тщеславия, разврата, не убывающего, а лишь по-новому проявляющегося и действующего эгоизма! Зло, несомненно, связано и с внешними условиями быта, с социальными условиями, но коренится не в них.

Ни пессимистических, ни оптимистических натуралистических взглядов, считающих, что зло — как и коррелятивное ему добро — имеет биологическое или социальное происхождение, христианство не разделяет. При этом христианин совсем не закрывает глаза на темное подполье в нас, где таятся отвратительные «комплексы». Но мы категорически и целиком отвергаем предположения изначального ничтожества естества человека. Христианское учение о человеке не только не принимает такого унижения человека, но, как никакое другое учение, безмерно возвышает его. Оно возводит его на самую высокую ступень творения Божия, на вершину Божьего «добро зело».

Библейское сказание о сотворении человека по образу и подобию Божию и о падении его утверждает изначальное его величие. Человек ведь падает с высоты. Она и есть норма первозданного естества и существования человека. Слова псалма (Пс. 81,6): «Я сказал: вы боги» Евангелие относит к людям (Ин.10,34). Тем настоятельнее именно христианин и спрашивает себя: как же явилось в мире зло? Откуда оно, что дало место злу в жизни человека и что оно такое?

В размышлениях об этом мы останавливаемся раньше всего на том, что может быть названо предусловием зла. Для неба или для мира бесплотных духов и для земли или для мира вещественно-материального, плотского, существенно становление, т.е. процесс постепенного постижения полноты и идей творения, так сказать, заданных Премудростью Божией. В процессе становления они находят свое осуществление, — но могут и не найти его, потому что становление и в чисто духовном мире, и в нашем совершается свободно. Эта-то свобода и есть предусловие происхождения зла.

Только в свободе находит свое осуществление и утверждение мера нашего совершенства. Только в свободе возможно раскрытие всех добрых, вложенных в нас Премудростью Божией, потенций. Самоопределение, самоположение личности совершается не иначе, чем в свободе. Полнота совершенства самоопределения только и могла бы и может раскрыться на основе свободы, в свободе. Но это значит, что она могла и может и не раскрыться, может остаться лишь заданной возможностью и целью.

Здесь мы оказываемся перед учением Церкви о первородном грехе. Перед нами загадочное библейское сказание о сотворении человека и о грехопадении. Мифологическая форма его не может не смущать нынешнее цивилизованное сознание. Но оно повествует о том, что находится или происходит за пределами эмпирической действительности, т.е. что принадлежит метаэмпирии. Библейское сказание, о котором идет речь, повествует о том, что принадлежит неэмпирической истории, т.е. метаисторической действительности. Поэтому оно и изложено на языке мифа, сообщающем ему высокое достоинство своеобразного иероглифа, — разумеется, загадочного, как и всякий иероглиф. Именно в этом качестве этот библейский рассказ всегда и был в Церкви, и остается и сейчас предметом благочестивого богословского постижения.

Он символически говорит нам об онтологическом качественном своеобразии и единственности в космическом бытии человека, о сообразности первого человека, Адама, Самому Богу. Но этот первый человек носил в себе, как семя, все человечество, со всеми его предрасположениями и возможностями. То был всечеловек, человек, если можно так выразиться, во множественном числе. Из него разворачивался весь род людской. Так образ Божий в нем оказался вложенным в естество человека, т.е. в общую природу всех людей.

В нем заключена соотносительность человеческой природы с Божественной. И этой соотносительностью с Самим Богом определяется и норма существования человека по подобию Богу. А через человека ею определяется и норма существования всего мира в Боге и с Богом. Но в ней же, в этой же соотносительности, заключена также и та свобода тварного самоопределения, которая, может быть, с наибольшей силой выражает в нас образ Божий. Потому что «Бог есть Дух» (Ин. 4,24), Господь есть Дух, а «...где Дух Господень, там свобода» (2 Кор. 3, 17), — та свобода, в которой постигается полнота совершенства добра, но также заключено и предусловие зла, т.е. возможность отпадения от добра.

Из глубины своей свободы как способности творческого самоопределения, перед лицом выбора — быть ему с Богом или не быть, оставаться ли в норме своего существования или нет — человек мог сказать: «Да, быть» . Но мог сказать и: «Нет, не быть» . «Да» повлекло бы к осуществлению высочайшего предназначения быть другом Божиим, Богу сопричастным. Оно могло бы реализовать норму существования человека так, что в полноте и совершенстве раскрывшегося образа Божия в нем осуществилось бы и заданное ему подобие Самому Богу.

Но выбор был сделан в сторону «Нет», «Не быть с Богом». Правда, к этому первочеловека подтолкнуло уже однажды прозвучавшее в небе, в мире бесплотных духов, страшное «нет» «спадшего с неба как молния» (Лк. 10,18)... Но провокация могла бы и не удаться.

Она удалась. И такое же страшное «нет» Адама отвергло предназначение, отказалось от нормы существования первозданного естества. Естество наше оказалось ненормальным. Природа человека была испорчена. Произошла, другими словами, онтологическая катастрофа. О ней и говорит библейское сказание о первородном грехе, о ней и повествует оно на своем языке мифа.

В этот момент кончается метаистория, начинается просто история человечества, с непрекращающейся борьбой таким образом вошедшего в мир зла с добром. Символический библейский рассказ говорит нам о происхождении зла вследствие порчи естества нашего, природы нашей в перво — или всечеловеке — Адаме. Поэтому зло мы и понимаем как состояние бытия, лишенное бытийственной сущности.

Как состояние испорченной природы человека, зло очевидно в недолжной погруженности его в телесность, в плоть мира. Равновесие между духом и плотью при этом утрачивается, дух становится плененным этой погруженностью. В этом состоянии находим все то, что мы обличаем как нравственное зло. Несомненно, оно имеет порождающий его экзистенциальный центр внутри человека. Христос говорит: «...извнутрь, из сердца человеческого исходят злые помыслы, прелюбодеяния, любодеяния, убийства, кражи, лихоимство, злоба, коварство, непотребство, завистливое око... Все это зло извнутрь исходит и оскверняет человека» (Мк. 7,21-23). Но исходит зло не извнутрь изначального естества человека, а извнутрь эмпирического, т.е. уже падшего, испорченного страшным метаисторическим «нет»...

Зло не исчерпывается нравственным злом. Последствия повреждения первозданного изначального естества человека идут гораздо дальше. Сообразность Богу и раскрытие ее в действенном уподоблении Ему предполагает бессмертие. Некогда св. Григорий Нисский учил: «Так как одно из благ Божественного естества есть вечность, то надлежало, чтобы устроение нашей природы не было лишено участия в ней, но чтобы и она сама в себе имела бы бессмертие». Отрыв от богосродного корня должен был повлечь за собой утрату бессмертия. «Бог есть источник жизни. Отделение от Бога поэтому есть смерть», — писал другой учитель Церкви, св. Ириней Лионский. Порча первозданного естества нашего, оторвавшая человека от Бога, сделала его смертным.

Но и этого мало. Она изменила судьбы всего мира. Раз мир соприкасается с Богом в человеке, поставленном на вершине Его творения и являющемся средоточием творения, то отчуждение человека от Бога не могло не потрясти весь мир. Оно и для мира должно было иметь роковые последствия (Рим. 5,12; 6,23; 7,24). Поразительно восприятие их у ап. Павла. «...Тварь покорилась суете не добровольно, — говорит он, — но по воле покорившего (ее)... Но как и мы, она ждет освобождения от рабства тлению. Ибо знаем, что вся тварь совокупно стенает и мучится доныне» (Рим. 8,19-22). Власть зла простирается в мире не только над людьми.

Такова власть зла как состояния всего творения, в результате искажения в Адаме первозданного человеческого естества. Чтобы освободиться от нее, не нужно ли было как бы рассечь это естество, которым обладает род людской, не нужно ли было бы войти внутрь его, влив в него новую жизнь и таким образом исправив порчу? Разумеется, никакой естественной силой сделать этого нельзя. Это могло бы быть осуществлено только силой, превосходящей все здешние естественные силы, т.е. только Богом и притом воплощающимся, вочеловечивающимся, делающим человеческое естество Своим.

Для этого, по нашей вере, обращенный к миру Второй Ипостасью Пресвятой Троицы, предвечный, преблаженный Бог Ею же и становится плотью, вочеловечивается. Падшего человека поднять и утвердить в жизни, причастной к божественной жизни, естеству нашему, нашей испорченной природе сообщить силу блаженной вечной жизни, победив всю немощь здешнего нашего, теперешнего бытия, только и могла Божественная любовь к человеку. Она и была явлена в Боговоплощении. О том же, как все дело воплотившегося в лице Иисуса Христа Бога Слова, Сына Божиего, как дело Его крестной — и почему именно крестной! — любви относится к каждому из нас, т.е. и к верующему во Христа, и к неверующему, и в чем конкретно оно состоит и что конкретно дает всем, — размышлениям об этом посвящена будет последняя беседа во время последней в этом году Пассии в будущее воскресенье.

Молитвенно взирая на Крест Господень, знаменующий Божественную любовь к нам, с трепетом приближаясь к Его пресветлой тайне, все шире наши сердца и ум открываются навстречу лучам струящегося от Него света. Пусть же в просвещающем и освящающем озарении этим светом все больше углубляется даруемое нам Церковью благодатное ведение о жизни с Богом и в Боге, о христианском понимании ее, так высоко поднимающемся над всеми людскими пессимизмами и оптимизмами, в свободе «...славы детей Божиих» (Рим.8,21).

Аминь.