Трубецкой С.Н., кн. Сказка об общипанной Жар-Птице

В некотором царстве, некотором государстве жил-был царь Берендей премудрый с своею царицею Милитрисой Прекрасной.

В саду у Берендея на золотой яблоне в золотой клетке висела Жар-Птица. Очи у нее были алмазные, а перья играли камнями самоцветными, и каждое из них горело как солнце. А когда она хвост свой распускала, то по небу столпы огненные ходили. Хвосту этому цены не было, и царь Берендей, даром что в сад никогда не заглядывал, говорил, что Жар-Птицу он на самое Милитрису не променяет. Каждою осенью Жар-Птица линяла, и перьями ее Берендей набивал свою казну. Всем им велся строгий счет, и Соловей-Разбойник, который у Берендея казною заведывал, представлял ему ежегодно всеподданнейшие отчеты о состоянии перьев Жар-Птицы и о наличности их в государственном казначействе. И хорошо жилось подданным царя Берендея: ни налогов, ни повинностей не платили, водку пили без акциза, табак курили без бандеролей и счета без марок оплачивали. А когда нужен был царю какой-нибудь расход экстренный по случаю победы — одоления, или другой оказии, он посылал кого-нибудь из бояр своих птицу попугать. Тот пойдет, возьмет хворостину и пужнет: „Кр! Кр!“ Птица в клетке забьется, закудахчет, ан, перышко-другое и уронит. А по осени обязательно новый выпуск перьев своим чередом.

И шло дело таким порядком много лет. Стукнул Берендею семидесятый год и затеял он юбилей свой праздновать. Призывает он Соловья-Разбойника и говорит ему: „Через полгода мой юбилей будет, а я этого так оставить не могу. Съедутся принцы, короли, князья да графы со всего света, надо угостить

455

их на славу. Две недели пировать будем, а напоследок, вместо иллюминации, мы им Жар-Птицу покажем; пускай смотрят, как у нас от нее столпы огненные по небу ходят “. Соловей-Разбойник почесал себе затылок и говорит царю Берендею: „Слушаюсь, только вот хвост у Жар-Птицы в нонешнем году будто малость покороче будет”... Берендей нахмурился и сказал: „Пустяки! отрастет! Спрысни ей хвост вежеталем!”

Соловей задумался и пошел к Идолищу Поганому в министерство внутренних дел. Пришел и говорит: „Так и так, мол, ваше высокопревосходительство, наш Берендей собрался через полгода юбилей свой праздновать, гостей созывает, пир готовит, а после пира будут с гостями Жар-Птицу смотреть”. Испугался Поганое Идолище, он только что себе перину новую жар-птицыным пухом набил, и говорит: „Ах, грех какой! А не кажется ли вам, почтенный коллега, что птица будто того... отощала маленько? Уж не слишком ли часто она у вас серии выпускает? Соловей обиделся: „Ну, уж это вы, ваше превосходительство, оставьте: лучше сами-то к ней с хворостиной полегче, а то она у вас раскудахталась так, что, пожалуй, сам Берендей услышит. Он и так уж ей хвост вежеталем вспрыснуть велел!— „Вежеталем? Что выдумает! Это Жар-Птице-то! О Господи!” Идолище смутился. С Соловьем они еще ладили, но оба боялись других своих коллег: Змиулана, Змия Горыныча, Змея Тугарина и в особенности царского евнуха, Кащея бессмертного, и дядьку Черномора. Кащей, по причине бессмертия своего, обладал неистощимым запасом опыта житейского, и Соловей с Идолищем чувствовали, что он видит их насквозь. Дядька Черномор, хотя и не бессмертный, но древний, был поглупее, не злюка и притом без образования, выслужился из унтеров. С некоторых пор отношение его с Идолищем и Соловьем обострились, и при встрече с ними он позволял себе неуместные шутки. „Что, Идолище Поганое, каково кнутобойствуешь?” спрашивал он первого. „Помаленьку, дяденька”, отвечал Идолище. „Что, голубчик, общипал птичку?” спрашивал он Соловья. „Куда мы идем”? гнусавил Кащей и хватался за голову, столь же лысую, как то яйцо, в котором заключалась его смерть.

Понятно, что при таких условиях Соловей с Идолищем чувствовали себя тревожно и, сплотившись друг с другом, пытались набросить тень на деятельность дядьки Черномора. „И отчего бы это у Жар-Птицы хвост такой короткий стал и пуху мало”, с грустью

456

говорил в совете Идолище Поганое. А Соловей отвечал: „Я так думаю, ваше высокопревосходительство: это, должно-быть, ребятишки балуются. Верно, так, больше некому. И чего этот старый черт, Карла Черномор, за ними смотрит, разбаловались совсем!" — „Дайте мне их, — пищал Кащей тонким фальцетом, — я их приведу в православную веру, этих мальчишек!" — „Выдеру", ревел Идолище. „Немножко попугать молодежь, этак, знаете ли”, показывал Соловей. „Сам высеку", шамкал Черномор.

А перья Жар-Птицы продолжали исчезать, и только ленивый их не брал. Кто хворостиной пужал бедную птицу, кто сам рвал с нее пух и перья; кто нагло, среди бела дня запускал пятерню в золотую клетку и теребил птицу за хвост, а кто ночью воровски крался к ней, так, что под конец весь царский сад повытоптали, и яблоню золотую обломали. „Ну, что, как Жар-Птица у вас поживает?" справлялся Берендей у Идолища. „Ничего, говорит, только хвост будто в прошлом году у ней попышнее был". — „Отрастет к юбилею моему, непременно отрастет! На, снеси ей сахару кусочек, скажи, что от меня".

И на другой день Идолище оповещал, что Берендей всемилостивейше соизволил Жар-Птице сахару отпустить. А той было не до сахару: последнее перо у бедняги вытащили, глаза ей повыкололи, всю искромсали, изодрали сердечную, так что она чуть дышала.

И вот, наконец, настал юбилей царя Берендея. Съехались короли да принцы, князья да графы со всего света и пировали у Берендея две недели. Водку и вина подавали в бутылках под акцизными бандеролями, но Берендей этого не замечал. Две недели он пил и слушал приветственные адресы; на последний день короли с принцами его качали, так что, когда наступила минута выйти на балкон Жар-Птицу смотреть, он еле ноги волочил. „Зажигай!" крикнул Идолище. И Соловей-Разбойник зажег бенгальские огни. „Вот она, наша матушка Жар-Птица какова, — говорил Берендей и плакал: — хвост-то, хвост какой отрастила!"

Идолище тоже ударился в слезы: „Голубушка наша, кормилица! Глядите, короли с принцами, столпы-то, столпы-то какие по небу ходят!"

Даже Кощей прослезился и сказал: „Эх, умирать не надо!" А Соловей пустился в присядку.

457

Один Карла Черномор стоял угрюмо и, нюхая табак из жалованной табакерки, пробурчал: „Сумлеваюсь, штоп Кюлю птица новый хвост себе оболванила “...

В 1901 г. Москва (напечатано в 1906 г. в „Московском Еженедельнике").

__________