Трубецкой С.Н., кн. Письмо к редактору

М. Г. Не откажите дать место в вашей уважаемой газете нижеследующим строкам.

Московские Ведомости (№ 287) объявили „слово и дело“ на моего брата Евгения за статью его в Праве¹⁾, требуют удаление его с кафедры университета св. Владимира за государственную измену и призывают „другого адмирала Рожественского“, который расправился бы с ним, как с союзником японцев... Случай не новый; ведь еще не так давно, по поводу убийства

К. фон-Плеве, та же газета обвиняла в этом преступлении одного из самых уважаемых общественных деятелей русских, Д. Н. Шипова!...

Полемизировать с сикофантами представляется невозможным. Есть морские животные, которые ограждают себя от всякого преследования, окружая себя такою грязною и смрадною жидкостью, что самый небрезгливый противник останавливается. Но всему есть предел и всему время. Четверть века свободно, беспрепятственно говорили одни гаеры слова, доносчики и юродивые; и вот теперь, когда честным, независимым русским людям открывается пока еще маленькая возможность высказаться, вся та нечисть, которая гнездилась в нашей печати и плодилась в ней в отсутствии света и воздуха, закопошилась в испуге. Верные традициям, Московские Ведомости кричат свое „слово и дело” в тоске по Бирону, который бы их услыхал...

Политические проходимцы и наушники, которые четверть века эксплуатировали и подрывали русский патриотизм, смеют произносить слово „измена”, говоря о честных и порядочных русских людях, клеветать на общественных деятелей, имена которых и враги произносят с уважением. Люди, которые под предлогом охранение „основ” умеют писать только доносы, смеют выдавать себя за верных слуг Престола. Они, всю жизнь проповедовавшие систематическое отрицание права, стремившиеся заменить власть произволом и закон — самовластием кромешников, смеют называть изменниками истинно-русских людей, которые верят, что Престол должен быть „славен, велик и силен”, не в разрушении, а в созидании, не в угнетении народно-обществен-

____________

1)    Война и Бюрократия.

83

ных сил, а в живом я действительном общении, единении, сближении с землей, смеют обвинять в измене людей, которые не хотят допускать, чтобы из основного закона империи делали орудие полицейского абсолютизма, враждебного личности и обществу, праву, просвещению и культуре.

Четверть века организованного, систематического провокаторства, систематического надругательства над русским обществом не остались без следа, воспитывая чувства ненависти и злобы; и вот теперь, провокаторы, видя смуту, посеянную ими, обвиняют в „развращении молодежи” людей, отдавших жизнь служению академическим идеалам.

„Ложь, возмутительная ложь, мы обличили ложь!” — кричат они. — В чем ложь и какую ложь вы обличили? —„У нас двадцать лет не было „дортуара в участке”, и кто утверждает противное, тот—союзник японцев. Всевластная бюрократия не проглядела японской опасности и ни за какие „сюрпризы” ответственности возлагать на неё нельзя, — виноваты во всем японцы, и кто утверждает противное, тот лжет и ставит мины нашему государственному кораблю. Мы никогда не мешали независимым общественным деятелям свободно высказывать свое мнение, не видели нарушение общественной безопасности в попытке сказать человеческое слово, не кричали: „Молчать! Лежать смирно!”, когда поднимался голос, не певший с нами в унисон. Тот, кто изображает нас баши-бузуками, — изменник отечеству.

И чтобы окончательно доказать свою „истину”, Московские Ведомости требуют, чтобы „киевского профессора” заставили замолчать, чтобы от него оградили „беззащитное” общество и несчастную молодежь. Они приглашают его в тот самый „дортуар”, существование которого они отрицают. Этого мало, — они взывают к „новому адмиралу Рожественскому”, который уничтожил бы в лице „профессора” союзника японцев...

И все эти безумные вещи говорятся в такое серьёзное, ответственное время... Довольно!... Опомнитесь, господа!... „Встаньте! Суд идет!”

20 октября 1904 г. Москва.

(„Русские Ведомости”.)

84