Биографы Платона не согласны в своих мнениях о времени его рождения: одни полагают, что он родился во втором 1), другие в четвертом 2) году 87 олимпиады, а иные первом 3) 88. Но все согласны в том, что он умер в третьем году 108 ол. (348 до Р. X.), и что прожил около 81 года 4). Основываясь на этих двух несомненных показаниях, и ими, как данными, определяя неизвестное, мы заключаем, что Платон родился в третьем году 87 ол. (429 до P. X.), и при том, по исследованию Аста 5), 7 Таргелиона, который соответствует нашему Маю. Местом рождения Платона Диоген Лаерций (III, 3) почитает остров Эгину и подтверждает свое показание тем, что в третьем году 87 ол. Афиняне, изгнав Эгинян, населили остров но-

1) По показанию Неанта у Diog. L. III 3.

2) Nunnesius ad vit Arist. p. 34. 76 sqq. Dodwell. de cyclis, dissert. X. § 80 p. 609.

3) Diog. L. III. 2. Scalig. Euseb. chron, 1592. p. 100. Tenneman Syst. d. Flat. Philos. B. 1 p. 5.

4) Diog. L. III. 2.; Cicer. de senect. 5; Senec. Epist. 58 § 27.

5) Ast Platons Leben und Schriften S. 14.

выми жителями, между которыми мог быть и Аристон, отец Платона 1). Что же касается до происхождения нашего философа, то древние, может быть, принося дань удивления гению своего века, говорят об этом много баснословного. Верно только то, что Платон, по матери своей Периктионе, которая была дочь Главка и сестра Хармида, происходил от Солона, а по отцу, Аристону,— от знаменитого Афинского государя Кодра 2).

Воспитание Платону было дано соответственное высокому его происхождению. Образованием его занимались отличнейшие наставники того времени: грамматике учился он у Дионисия, гимнастике у Аристона Аргивянина 3), который 4) за прекрасную наружность, открытое чело и счастливое телосложение своего ученика, дал ему имя «Платона», вместо прежнего имени «Аристокла». В гимнастике Платон оказал столь великие успехи, что на Истмийских и Пифийских играх явился в качестве публичного атлета. Музыку преподавали ему — Афинянин Дракон, ученик славного Дамона 5) и Агригентинец Метелл 6). Платон занимался также живописью; но с

1) Corsini fast, altic. Т III. р. 230. sqq.

2) Греки называли Платона божественным—или потому, что его предки, Солон и Кодр, производили свой род от Нептуна, или потому, что его учение отличалось особенною высотою и почти всегда обращалось к чувству религиозному. Впрочем древность не затруднялась в приискании основания для подобных названий. Спевзипп, племянник Платона, выдумал басню, что дядя его родился не от Аристона, а от Аполлона, еще в детстве Периктионы, и что дивный дар слова, которым обладал Платон, был предзнаменован в младенчестве его роем пчел, который, влетев к нему в уста, когда он спал, положил в них сот. Apul. de dogm. PI. р. 249.

3) Diog. Laert. III. 4.

4) Tzetzes утверждает, что имя Платона дано ему Сократом. Chil. 6. hist. 51, Chit. II hist. 390. Повод к этому названию понимают различно: одни,—ὅτι πλατύσωμος (широкотелый) ἦν. Senes, epist. 58; другие,—propter πλἀτὺ, copiosum alquc apertum dicendi genus. Plin. Lib. 1. epist. 10; a Тимон Силлограф имя Платона производит от πλᾶσαι образовать, — ὠς ἀνέπλασε Πλάτων πεπλασμένα θαὺματα ειδώς.

5) Olymp. p. 77.

6) Plut. de musira p. 1136.

особенною ревностью упражнялся в поэзии и написал несколько лирических, трагических и героических сочинений, которые однако ж впоследствии сжег 1) и сделался врагом стихотворства 2). Древние писатели говорят, что он даже служил в войске и участвовал в сражениях при Танагре, Коринфе и Делосе 3). Но это показание вовсе несправедливо; потому что во время сражения при Танагре (88, 3 ол.) Платону не могло быть более четырех лет, а в битву Делосскую ему было около шести.

Прежде нежели Платон вступил в число Сократовых учеников, Кратил познакомил его с философией Гераклита: так говорят Аристотель и Апулей 4). Но по свидетельству Диогена Лаерция и Олимпиодора 5), Платон слушал Кратила уже после смерти Сократа, и его именем назвал один из своих разговоров. Из этого разговора видно, что Кратил действительно был последователем Гераклита; но Платон не обнаруживает к нему уважения, как к своему учителю, а смотрит на него, только как на памятную книгу Гераклнтовых мнений. Поэтому свидетельство Аристотеля можно понимать так, что Платов еще в юношестве изучил Гераклита посредством дружеского собеседования с Кратилом. Диоген Лаерций (III 6) к числу Платоновых учителей относит также и Гермогева, последователя Пармевидова, значит, ученика Элейской школы. Этот факт, по догадке Теннемана 6), найден следующим обра-

1) Ἤφαιστε, πρόμολ’ ὥδε, Πλάτων νῦν σεῖο χατίζει: (Ифесть приди сюда Платону ты теперь нужен) сказал Платон, бросая в огонь свои стихотворения.

2) Известно, что поэзию Платон изгнал из идеального своего государства. De Rep. 11. p. 377 sqq.

3) Diog Laert, III. 8. Afllian. V. H. VII. 14.

4) Arist. metapli. 16; Apuleus p. 2. et antea quibcm, «licit, Heracliti secta fuerat imbutus.

5) Diog. L. 111. 6.

6) Tenneman Syst. cl. Plat. Philos. B. I. p. 10.

зом: основываясь на словах Аристотеля, что Платон слушал философиюГераклита у Кратила, заключили, что учителем его был тот самый Кратил, именем которого он назвал один из своих разговоров; а как в этой же беседе разговаривает и Гермоген, последователь Элейской школы, то, для сообразности, почли и его учителем Платона. Несомненно в этом отношении то, что Платон еще с ранних лет занимался философией Пифагора и Анаксагора: это видно из тех разговоров, которые написаны им при жизни Сократа. Но как он изучал Пифагора? — из сочинений ли, например, Филолая, или устно, чрез Пифагоровых последователей, — определить трудно.

Имея около двадцати лет от роду (92, 3 ол.), Платон вступил в число слушателей Сократа 1) и был учеником его в продолжение десяти лет 2). Элиап, Диоген, Апулей и другие, описывая этот период Платоновой жизни, снова примешали много вымыслов; так что сказаний их, без строгой критики, нельзя принять за истинные. Несколько вероятные сведения, относящиеся к этому времени, состоят в том, что Платон приходил в суд, как защитник обвиняемого Сократа, что судьи приказали ему сойти с кафедры 3), что он, вместе с Критоном, Критовулом и Аполлодором, советовал Сократу присудить себя к денежному штрафу (в 30 мин) и вызывался внести его 4).

1) Диоген Лаерций (III 5) рассказывает, что Сократ видел во сне, будто молодой лебедь, оперившись на груди его, вдруг распростер крылья, взлетел высоко и огласил воздух восхитительною песнею. Когда после того Аристон привел к нему Платона, — старец-философ вскричал: «вот мой лебедь!»

2) Сократ умер в 95, 1 ол. или за 400 л. до P. X.

3) Diog. Laert. II. 41. Мепад. р. 94.

4) Так говорится в апологии Сократа.

По смерти Сократа, Платон, вместе с другими его учениками, переехал в Мегару к Эвклиду 1). Этот переезд должен был случиться на 31, а не на 28 году его жизни, как утверждает Диоген (III, 6). Потом он ездил в Киринею к математику Феодору, и в Италию — к Пифагорейцам. Древние писатели о путешествиях Платона рассказывают не одинаково. Одни 2) говорят, что он прежде путешествовал в Египет, а потом в Италию; другие, 3) напротив, что прежде в Италию, а потом в Египет. По словам Диогена Лаерция (III 6), Платон сначала отправился в Кирциею к Феодору, а после в Италию и Сицилию. Это сказание достовернее потому, что на обратном своем пути из Сиракуз в Афины, он был высажен и продан. При том Цицерон говорит: Sed audisse te credo, tum vero Platonem, Socrate mortuo, in Aegyptum discendi causa, post in Italiam contendisse. Также в книге de finibus: nisi enim id faceret, cur Plato Aegyptum peragravit, ut a sacerdotibus barbaris numeros et coelestia acciperet? Cur post Tarentum ad Arhytam? Cur ad reliquos Pythagoreos, Echecratem, Timaeum, Locros? Из слов некоторых писателей можно заключать, что Платон путешествовал и по Азии. Так Цицерон говорит 4): Ultimas terras lustrasse Pythagoram, Democritum, Platonem accepimus. Ho еще яснее Лактанций 5): Soleo mirari, quid cum Pythagoras et postea Plato amore indagandae veritatis accensi, ad Aegyptios et Magos et Persas usque penetrassent, ad Iudaeos tantum non accesserint. По словам Климента Александрийского 6), Платон у Вавилонян изучал астрономию, у Ассириян — их мудрость, у Евреев — их законы и религию; а по

1) Diog. Laert. II. 106.

2) Cicer, de finib. V. 29. Val. Max. VIII. 7. H.

3) Quintil. inst. orat. 1. 12_§ 15. Apulei p. 2.

4) Tuscul. quaest. IV 19.

5) Inst. IX. 2.

6) Adinonit. de genl. p. 46. A.

Олимпиодору, он посещал и Финикию. О цели его путешествий древние писатели говорят различно. По свидетельству Цицерона 1), он путешествовал в Египет для того, чтобы у тамошних жрецов учиться арифметике и астрономии, а по сказанию Квинтилиана 2), чтобы вступить в таинства Египетской религии. Впрочем, странно было бы представлять какую-нибудь определенную цель его путешествий: люди мыслящие, во все времена любили обогащаться познаниями различных стран света; а в древности для Греков какая страна могла быть привлекательнее Египта, — отечества Эллинского образования, сокровищницы восточной мудрости? По словам Диогена Лаерция (III 6), сопутниками Платона были, Еврипид и Книдиец Эвдокс 3). Но Еврипид умер в 93, 2 ол.; следовательно не мог сопутствовать Платону. Во время Страбона, в Илиополисе показывали еще место, где жили Платон и Эвдокс 4). Диоген говорит, что они находились там тринадцать лет (не три ли только?) и введены были в таинства Египетских жрецов. Плутарх в сопутники Платону дает еще Симмиаса, ученика Сократова 5).

В Киринее у Феодора Платон учился математике: так говорит Апулей (Do habit. Doctr. Plat. p. 2). Ho математик Феодор, которого, еще прежде смерти Сократа, слушали многие молодые Афиняне, изображается в Платоновом Теэтете просто, как эмлирический геометр и последователь Пифагора. В этом разговоре Сократ как будто шутит над ним и вызывает его

1) De fin. У. 29.

2) Inst. orat. 1, 12. § 15. Lucan. Phars. X. 181. Georg. Cedren. synops. hist. T. 1. p. 91. B.

3) Диоген Лаерций (VIII. 86) почитает его учеником Платона. Cicer. de divin. II. 42. Flut, advers. Col. p. 1126. D.

4) Strab. XVII. § 29. p. 558.

5) De däeinoniò Socratis p. 578.

на диалектическую борьбу. Такое свидетельство Платона ни сколько не подтверждает слов Апулея.

Когда Платон, на возвратном пути из Египта, прибыл в Карию 1), — Делос прислал к нему депутацию с просьбою изъяснить слова оракула, который приказывал усугубить алтарь на острове Делосе. По прибытии в Афины, или, может быть, прямо из Карии, Платон предпринял другое путешествие в Тарент, к известнейшим в то время Пифагорейцам, — однако ж не для того, чтобы вступить в их школу, как думали древние, но вероятно для возобновления с ними прежних дружеских связей 2). Что он не был учеником Архита и других Пифагорейцев, это ясно даже из его упреков 3) Эвдоксу и Архиту, которые, прилагая механику к стратегии, по его мнению, унижали геометрию, потому что от предметов умственных переводили ее к материальным.

Из Тарента и Великой Греции Платон отправился в Сицилию — по мнению одних 4) для того, чтобы видеть извержение Этны; по словам сочинителя седьмого письма—для того, чтобы собрать опыты, относящиеся к законодательству и политике; некоторые же 5) говорят, что Дион, благородный юноша 6), побуждаемый громкою славою Платона, упросил своего государя и родственника пригласить его в Сиракузы. Платоновы наставления, продолжают они, сделали на Диона столь сильное впечатление, что, возненавидев развратную жизнь изнеженных Сиракузян, он вознамерился со временем освободить своих сограждан от ига деспотиче-

1) Так повествует Плутарх De daem. Socr. р. 579. В.

2) См. Phaedon, р. 61. D. E. Willenb. р. 130.

3) Plut. vitae paralellae illustt. imperat, v. Marcellus.

4) Diod. Syc. XV. 7. Alkenag. XI 507. Apulei p. 3. Diog. Lacrl. III. 18. Olympiod. p. 79.

5) Corn. Nepol. X. 2.

6) Epist. VII. 324. A. 326. A. Cicer. de orat. III. 34. Plui. Dion.

ской власти и осчастливить их постановлением новых, мудрых законов. Но Дионисию беседы Платоновы не были так приятны, как Диону: напротив, они возбудили в нем мысль посягнуть даже на жизнь Афинского мудреца; и только покровительство Аристомена и Диона могло спасти его от смерти. Впрочем Дионисий успел уговорить Спартанского посланника Полиса взять Платона на свой корабль и продать его на острове Эгине, который в то время вел войну с Афинянами. Таким образом Платон был продан; но Киринеянин Аннихерис 1), выкупив его за 20 или за 30 мин, препроводил в Афины.

Возвратившись в отечество, Платон открыл философскую кафедру в Академии 2), находящейся в предместье Афин, где был и собственный его сад 3). О методе его учения и правилах школы дошло до нас мало достоверных сведений. Олимпиодор говорит, что почитая математику наукой, необходимою для философа, Платон над дверьми своей аудитории сделал следующую надпись: ουδεὶς ἀγεομέτρητος ἐισίτω 4). Уроки его, также как и Пифагоровы, говорят, разделялись на эзотерические и экзотерические: но достоверно ли это мнение, — увидим ниже. Учение Платона было столь увлекательно, что его слушали соотечественники и иностранцы, юноши и старики, полководцы и политики. Из бесчисленного множества Платоновых слушателей, история сохранила знаменитые имена Тимофея, Фокиона, Иперида, Димосфена и других.

1) Diog. Lacrt. III. 20. Plut. 960. A.

2) Diog. Laert. III. 9. τὸ δ'ἔστι γυμνάσιον προἁστειον άλςῶδες, ἀπό τινος ἢοωος ὀνομασθέν Ἐκαδῆμου.

3) По словам Диогена Лаерция (III. 20), Илатон возвратил Аннихерису деньги, заплаченные им за его свободу; но Аннихерис купил на них усадьбу, или загородную мызу близь Академии, и подарил ее Платону.

4) Без знания геометрии, никто не входи.

Чрез 20 лет от основания Академии (103. 1 ол.), Дионисий Старший умер, и на престол Сицилии вступил сын его Дионисий Младший. Говорят, что Дион, не теряя из виду политического своего плана, просил юного государя пригласить к себе Платона и вместе с тем писал к самому философу, чтобы он не отказался от приглашения 1). Дионисий действительно сделал по желанию своего родственника, — и Платон, сдав на время академическую кафедру Гераклиту Понтийскому, отправился с Спевзиппом в Сиракузы. Государь принял его очень милостиво, даже с отличною честью 2): однако ж надежда Диона не исполнилась; потому что в его дело вмешалась другая политическая партия, управлявшаяся историком Филистом. Она навела на Диона подозрение в том, что он, под предлогом попечения о образовании Дионисия, скрывал намерение овладеть его престолом. Поэтому Дион был изгнан из Сицилии, а Платон с трудом получил позволение возвратиться в Грецию. Впрочем, не смотря на столь враждебные чувствования к Платону, Дионисий вскоре снова и не однократно звал его в Сиракузы, прислал за ним корабль и обещался исполнить все его желания касательно Диона. В тоже время Дион, Архит и другие Пифагорейцы извещали его, что Дионисий совершенно посвятил себя философии инастоятельно просили не отвергать его приглашения. Убежденный этими просьбами, Платон, в четвертом году 104 олимпиады, предпринял третье путешествие в Сицилию 3); но, по приезде туда, скоро заметил, что друзья представляли ему надежды несбыточные. Рассмотрев дело вблизи, он

1) Epist. VII. 329. С.

2) Scidas Heracl. Epist. II. 73. Aelian. IV. II. V. 18. Plin. H. N VII. 30. Меп in Aristippi vita (Hai. M. 173 9) p. 25.

3) Corsini de dic nat. p. 107. 113. Barlelemy voyage du jeune Anach. примеч. к главе XXXIII. T. IV. p. 278. spp. Платон был тогда 69 лет от роду. Epist. VII. 338 С. ἀποκρινὰμενος, ὅτι γέρων τε ἐίην.

нашел в Дионисие, вместо искреннего расположения к философии, одно тщеславие: поэтому начал опять приготовляться к отъезду; а Дионисий старался удержать его. Между тем, в отношении к Диону, приняты были меры еще строжайшие. Дионисий, будучи, по праву родственника, опекуном сына Дионова, объявил за последним половину имущества, принадлежавшего отцу, и продал все недвижимое его имение. В тоже самое время подвергся великой опасности и Платон, приняв к себе Гераклида, друга Дионова, которого обвиняли в возмущении Дионисиева войска, а разговор Платона с Феодотом, другим другом Дионовым, еще более раздражил Дионисия; так, что Афинский философотдан был под стражу и со дня на день ожидал смерти. Узнав о столь бедственном положении своего друга, Архит, под видом посольства, отправил к Дионисию Ламиска, который наконец упросил его отпустить Платона и выдать ему путевые деньги. На возвратном пути Платон узнал, что Дион, во время Олимпийских игр, готовился к войне против Дионисия; а потому последний отъезд его из Сицилии был в первом году 105 олимпиады.

Вот краткое обозрение рассказов, дошедших до нас из древнего мира, о путешествиях Платона в Сицилию и об обстоятельствах его там пребывания. Судя по историческому достоинству тех источников, откуда они почерпнуты, их нельзя почитать несомненными. Усвояемые Платону письма, из которых Плутарх, Диоген Л. и другие заимствовали изложенные нами Факты, суть произведения вероятно одного из учеников, или почитателей Платона; следовательно, все сказания о намерениях нашего философа, оего пребывании в Сиракузах, о его отношениях к Диону и Дионисию, совершенной достоверности не имеют. Несомненным здесь должно почитать только то, что Платон из Тарента при-

был в Сиракузы по приглашению Диона, который, находясь в связях с Тарентскими Пифагорейцами, узнал чрез них о славном мудреце Афинском; что по смерти Дионисия Старшого, Дион пригласил его в другой раз, вероятно с тем намерением, чтобы Платон преподал юному государю истинно благие правила, отклонил его от привычек порочной жизни и своим влиянием расположил его сердце к дяде, который никогда не пользовался его любовью. Приняв это за верное, должно согласиться, что путешествуя в Сицилию, Платон не имел ни философской,ни политической цели, не замышлял государя сделать философом,а его государство—республикою, и осуществить свою политическую идею: одно только чувство дружбы к Диону и надежда быть полезным Дионисию, заставили его подвергаться опасностям пути и превратностям политической жизни. Справедливость этой мысли особенно подтверждается тем местом в четвертом разговоре Платона о законах, где он монархическое правление предпочитает всем прочим, и для мудрого законодательства требует государя мудрого, юного, одаренного хорошими способностями ума, образованного, мужественного и с возвышенными чувствованиями. Это место всегда может быть апологией Платона и в отношении к Дионисию 1).

Хотя сочинения и философияПлатона гораздо более знакомят нас с его характером, нежели самые свидетельства современников; однако скажем несколько слов и о его ха-

1) В письмах, усвояемых Платону и его друзьям, есть намеки, по которым можно думать, что он находился в тесной связи с сильными в то время аристократам, рассеявшимися по Сицилии, Италии и Греции, и что эта связь прикрывалась завесою тайны и образовала Пифагорейский союз. Но сомнительно, чтобы Платон был членом этого братства; потому что он вообще не любил тайных обществ и мало ценил дружбу людей соединенных для какой бы то ни было сокровенной цели. См. Письмо VII р., 333. I). Платону не приписывают никаких политических замыслов во время пребывания его в Сиракузах, но приписывают их Сиевзиппу. См. Plutarch. Vit. Dion.

рактере. Платон, говорят 1) не был так весел, откровенен и любезен, как Сократ, показался скрытным и угрюмым, и, по тогдашней пословице, совершенно изгнал из Академии бога веселости и смеха. Но изгнание смеха и веселости могло казаться недостатком только для людей легкомысленных, и в таком веке, когда учил Платон, то есть, когда Греки искали во всем более развлечения и блеска, нежели наставлений и пользы. Говорят также, что он питал тайную вражду к прочим ученикам Сократа, или по крайней мере презирал их 2). Это конечно могло быть: он не имел хорошего понятия о философииАнтисфена, Аристиппа и Эвклида. Слава академии, всеобщее удивление, приносимое в жертву ее основателю, внутреннее сознание преимущества пред современными мыслителями,—все это легко могло расположить Платона к некоторому самомнению и гордости. Но если, по пословице, и Гомер иногда дремал; то почему ж не дремать Платону! За то, по свидетельству Плутарха 3), он сам себя строже наказывал за гордость, нежели враги его. К числу врагов и завистников Платона Диоген Л. (III. 34. 35) относит преимущественно Ксенофонта, который, как бы состязаясь с Платоном, старался писать в том же роде и о тех же предметах, о которых писал он. Поводом к этой неизвестной у нас прагматической полемике, говорят, послужил невыгодный отзыв Платона о Ксенофонтовойкиропедии, выраженный в его государстве 4). Наконец упрекают Платона и в том, что он вносил в свои тво-

1) Diog. L. III. 26. Aelian III. 35. см. Meiner’s Geschichte des Ursprungs, Fortgangs und Verfalls der Wissenschaften. Th. II. B. VIII. Cap. 3.

2) Diog. L. III. 34, 35.

3) Plutarch. VIII. 178.

4) Книга: περί παλαιἄς τρνῆς, приписываемая Аристиппу, и эпиграммы у Диог. Л., будто бы написанные Платоном, обвиняют нашего философа в худой нравственности: но эти документы столь сомнительны, что ни сколько не могут служить основанием для подобных обвинений. Diog. L. III. 29. Athen. XIII. р. 589. О врожде Платона с Ксенофонтом чит. Böckh. de Simultate, quam Plato cum Xenophonte exercuisse fertur.

рения чужие мысли, даже чужие сочинения 1), что все его разговоры суть просто компиляции 2), что его Тимей есть список с древней рукописи Тимея 3), что его государство — не что иное, как переработка Протагоровых антилогий 4), что он весьма много заимствовал у комика Эпихарма и для той же цели купил три книги Пифагоровы. Но если Платон и пользовался чужими мыслями, то пользовался как гений, который, собирая материалы, дает им собственную Форму и творит новое, оригинальное, неподражаемое. Вот что говорит об этом Thiersch 5): Platoni vero illud non est opprobrio vertendum. Nam quod erat profundum ejus ingenium et infinita mentis capacitas, omnia, quae ab aliis aut inventa aut disputata erant, intento studio recolebat secum atque fovebat, ut divino ipsius lumine illustrata miraque arte efformata novo tum splendore tum enltu in conspectum hominum emitterentur. Licet igitur vel centum Timones et Athenaei, magnorum ingeniorum humiles ipsi osores, loca nobis monstrarent, in quibus multiplicis eruditionis fontes ante stagnaverint, quam Platonis afflatu in limpidos liquores mutata profluerent, nihil tamen ejus laudi derogare possent. Quae enim Platonis studio retractantur, ea Platonis propria fiunt, cujusque tandem antea fuisse perhibeantur.

Платон умер, как сказано выше, в первом году 108 ол., и при том в месяце Экатомвеоне (а не в день своего рождения, в Таргелионе, как полагает Сенека 6). Он прожил 81 год и, кажется, до последней минуты своей жизни, то писал, то исправлял написанное 7). По смерти этого великого мужа, на восковой его доске нашли

1) Diog. L. VI. 27.

2) Athen. XI р. 15.

3) Timon. Aul. Gell. III. 17.

4) Diog. L. III. 37.

5) Diatrib. de Aristobulo 1806. p. 65.

6) Epist. L. VIII. § 27.

7) Cicer. de Senect. 5.

пролог его государства со множеством перемарок и поправок 1). Афиняне воздвигли ему памятник с надписью, не в дальнем расстоянии от Академии, в которой он был погребен; а Митридат, по свидетельству Фаворина 2), приказал Силаниану сделать статую Платона и поставил ее в Академии.

1) Dionys. Halicam. de comp. verb. c. 25. Quint. inst. orat. VIII. 6. Muret. var. lect, XVIII. 8.

2) Diog. L. III. 25. Ha пьедестале этой статуи была надпись: Μητριδάτης ό ’Ροδοβάτον ΙΙέρσης Μούσαης εὶκόνα ἀνέθετο Πλάτωνος, ἣν Σιλανίων εποίησεν.

О СОЧИНЕНИЯХ ПЛАТОНА.

Общий, предварительный взгляд на сочинения Платона, по нашему предположению, должен руководствовать читателя к приобретению верного о них понятия, и служить ему приуготовительным средством к уразумению их духа и характера. Если какая книга имеет нужду в подобном введении, то без сомнения сочинения Платона; потому что ни древний, ни новый мир не представляют писателя, который бы имел большее право жаловаться на позднейших ученых, как Платон, которого бы так немилосердно переиначивали и перетолковывали, как его. Сократ, выслушав написанного Платоном Лизиса, сказал 1): «Бессмертные боги! чего не выдумает на меня этот молодой человек!» Но что сказал бы Платон, прочитавши все изложения своей философии,всех своих комментаторов и историков, от Аристотеля и Плутарха до Теннемана и Риттера? Как часто и разнообразно они изменяли его учение! Сколько приписывали ему и сколько отнимали у него произвольно! Самые сочинения Платона

1) Diog. L. III. 35.

то увеличивались, то уменьшались в своем объеме, смотря потому, сколько кому угодно было отделить подложных от подлинных его разговоров. Платон, своим творениям как будто завещал дар Протея — скрывать в одних и тех же Формах все идеи и обнаруживать ту или другую, сообразно с желанием и духом читателя. Но между тем все это происходило от недостатка строгой и отчетливой критики, и от того, что на них смотрели большею частью, как на памятник просто литературы, а не философии,которая в этом случае была по крайней мере делом второстепенным. Риттер справедливо заметил, что великого мыслителя редко понимают современники, что только время и потомство выясняют его идеи. Потомки окружают его, как своего учителя; потому что века грядущие суть ученики протекших.

Но чтобы составить верное понятие о сочинениях Платона, надлежало бы прежде обратить внимание на современное Платону состояние Греции, на главное направление тогдашней философии, на дух ученых произведений, принадлежавших той эпохе, на степень их распространения, на нравственный характер соотечественников нашего философа и пр. Все это без сомнения было условием, под которым сочинения Платона должны были получить такие или другие свойства; следовательно все это могло бы объяснить многое, что в них темно, подвергнуть сомнению то, что теперь кажется несомненным, и вообще—привести к таким результатам, которых до сих пор мы, может быть, и не представляем. Но эти исследования увлекли бы нас далеко за пределы нашего плана и заставили бы повторять то, что изложено во всякой истории литературы, политики и философии. Переводя сочинения Платона, мы, где нужно, будем обращаться к этим пособиям и ими подтверждать, или отвергать мнения о смысле и значении частных мест в его разгово-

1) Gesch. der Phil, alter. Zeit. Th. 2. B. VIII. c. 6.

рах: а теперь, для достижения предположенной цели, считаем нужным говорить о языке, Форме, методе (философствования), составе и порядке Платоновых сочинений.

Мнения древних о языке Платона весьма различны. Одни превозносят его с энтузиазмом, как явление, небывалое ни в какую эпоху Греческого образования; другие напротив унижают его достоинство до последней крайности.

Остроумные современники Платона часто шутили над языком его сочинений. Диоген Лаерций 1) сохранил несколько таких шуток и приписывает их преимущественно тогдашним Афинским комикам—Феопомпу, Тимону, Алексису и другим. Впрочем все, что они говорили, направлено более против мнимой странности и темноты некоторых Платоновых мыслей, нежели против чистоты выражений. Другие, смотря на сочинения Платона со стороны языка, почитали их только памятником софистического тщеславия и не находили в них ничего кроме нарядности и суетного щегольства Фразы, в которой более громких слов, нежели основательной мысли 2). Говорили, что плодовитость Платонова языка нередко перерождается в роскошь, несовместную с свойством философских исследований, что монологи Платоновых разговоров, то несносно растянуты., то непостижимо темны, что в сочинениях Платона много странных оборотов, а в языке много солецизмов 3).

Читая эти обвинительные пункты, невольно представляешь себе отзывы критики и о философскойлитературе нашего времени. Чего требуют от ней? — Общепонятности, легкости в языке, ясности в мыслях, изящества

1) Diog. L. III. 21, 29.

2) Meiners Geseb. d. Wissensch. in. Griecbenl. und. Rom. T. 2. B. VIII. cap. 3.

3) Dionys. VI. 957—64. 972. 1032—34. 1038. 1043. Также Лонгин, περί ὑψονς passim. У Дионисия собраны примеры ошибок против языка из всех сочинений Платона.

в обработке. Поверхностное суждение хотело бы подстроить ее под тон эфемерных фельетонов, забывая, что язык философскийесть наречие кабинетное, необходимое для выражения высоких идей ума, что оно никогда не может быть перелито в Формы более простые и общеупотребительные в обыкновенных сношениях людей в свете. С другой стороны, язык света, легкая оболочка летучих мыслей, вовсе недостаточен для выражения высоких идей философии. Они, жительницы мира духовного, бывают только минутными гостями земли: озарив душу философа светом, постигаемым только во глубине ума, они темнеют при одном прикосновении к ним обыкновенных форм человеческой мысли, а еще темнее становятся, облекаясь в человеческое слово. Можно ли определенно обрисовать предмет, неуловимый вполне никакими Формами не только языка, но и самого мышления? Есть слово для выражения; но оно не выражает предмета: оно идет за идеей только издали и формует одну тень ее, один след, оставленный ею земному мыслителю. Вот основание, на котором зиждется и развивается наука, никогда не оканчивающая своего развития! И вот вместе причина, по которой философпринужден выходить за пределы обыкновенных форм народного выражения и из общественного языка образовать частное, кабинетное наречие!

С этим-то наречием восходил на свою кафедру и Платон. Его окружало общество людей образованных, но с образованием тогдашнего века, привыкшего к приятным и легким впечатлениям изящного. Эти люди были не мудрецы, углублявшиеся в истину, а питомцы софистов, требовавшие игры в словах, парадности и декламации в действии: избалованные роскошью и негою в домашней жизни, они приносили тот же вкус и в Академию, и жаждали роскоши в самой речи. Удивительно ли, что Платон, с своими новыми идеями, требовавшими на-

турально и нового языка, не всегда удовлетворял их ожиданиям? Глубокий взгляд его на свойства ума, выспренние понятия его о природе, славная теория его идей, высокое учение его о законах и организме политического тела, созерцание Бога, изображение любви, красоты, высочайшего блага и проч.,—все это созрело и образовалось в душе Платона прежде, чем готовы были Формы слова и выражения для воплощения его идей. По этой причине он должен был дополнять язык соотечественников новыми терминами, устанавливать их, значение, объяснять их слушателям, и для объяснения прибегать к аллегориям, вымышлять образы, принимать парение поэта. Этим легко объясняется растянутость некоторых его монологов, темнота некоторых мыслей и высокость тона, требовавшая соответственной нарядности языка. При том должно заметить, что Платон учил и писал в такое время, когда процветали софистика и диалектика, что ему надлежало иметь дело с людьми, действительно искусными в слове; следовательно, надобно было и самому утончать свои понятия, обрабатывать язык, чтобы распутывать софизмы, которых узел скрывался большею частью в неопределенном значении слов. Отсюда-то, без сомнения, происходит та заботливость, с которою Платон при всяком случае старается определять смысл в речах своих собеседников и соединять с известными словами известные понятия, так чтобы в них не оставалось ничего двузнаменательного и темного. Но стараясь об этом, не всегда можно было избежать сухости и утомительности в речи.

Таким образом, находясь между двумя сильными и почти противоположными движителями, — между высокими идеями ума, требовавшими нового философского языка, и между вкусом своего времени, желавшим приобретать мудрость под легкими и общенародными Формами слова, Платон только силою своего гения мог примирить и со-

четать эти крайности. Он создал изящный язык высшего стиля,—такой язык, который годился и для выражения его идей и для увлечения слушателей, был и нов и ясен, и учен и роскошен, и точен и блистателен. Древние называли его языком богов, так как самого Гилатона—царем философов, 1) и говорили, что сам Юпитер, если бы он захотел объясняться словом человеческим, употребил бы слово Платона 2). Другие, не столь восторженные ценители Платонова языка, слышали в нем по крайней мере гармонию музыки 3). Пока Платон, как свидетельствует Дионисий 4), подражая своему учителю, говорил без натяжек и изысканности, простая речь его была невыразимо приятна и увлекательна: тогда она казалась чище и правильнее нарочито обработанной речи других; тогда она была ясна, как день, и не заключала в себе ни одного лишнего слова. Но, говоря о языке Платона, мы имеем особенное право положиться в этом отношении на суд Цицерона, как отличного между Римлянами эллиниста и знаменитого оратора. Он признается 5), что своею славою и успехами на кафедре ораторской обязан не наставлениям риторов, а изучению Платоновых сочинений, и думает, что из того же источника почерпнул свое красноречие и Демосфен, бывший, как сказано выше, усердным слушателем Платона. Сделаем еще одно замечание. Платон писал прозою; но его проза, будучи

1) Cic. de orat. 1. II.

2) Dionys. de adinirab. vi dicendi in Demosth. VI. p. 1024.

3) De compr. verb. VI. 101. Diog. L. III. 37, 38.

4) De adinirab. vi dicendi in Dem. VI. p. 965. et. sq de Platone ad Cn. Pomp. 758 et sq.

5) Cicer, orat. V. 3. 4. Fateor, me oratorem, si modo sim, aut etiam quicunqoe sim, non ex rhetorum officinis, sed ex academiae spatiis extitisse. Illa enim sunt curricula multiplicium uherioruinque sermonum, in quibus Platonis primum sunt impressa vestigia; sed et hujus, et aliorum philosophorum disputationibus, et exagitatus maxime orator est et adjutus. Omnis enim ubertas et puasi silva dicendi, ducta ab illis est. Quod idem de Demosthene existimari potest, cujus ex epistolis intelligi licet, quam frequens fuerit Platonis auditor.

выражением высоких идей, отпечатлена характером поэзии: прозаическому языку Платона, кажется, недоставало только стихотворного такта, чтобы превратиться в оды Пиндара, ut mihi non hominis, sed quodam Delphico videatur oraculo instinctus (sermo ejus) говорит Квинтилиак 1).

Платон изложил свое учение в форме разговорной. Впрочем, разговорная Форма сочинений, — не его изобретение. Аристотель 2) первым диалогистом почитает Алексамена Феоского: но вероятно Эпихарм 3) и Зенон Элейский 4) употребляли туже самую форму еще прежде Алексамена. По крайней мере нельзя сомневаться, что философский разговор под пером Платона получил неслыханную дотоле искусственность, всесторонность и диалектическую гибкость. Владея им вполне, Платон нечувствительно изменяет направление речи, ловко изворачивается при столкновении противоречащих мыслей, постепенно приводит в ясность самые запутанные понятия, искусно соединяет результаты отдаленные, кстати сводит мысли собеседников, нечаянно делает такие заключения, которые поставляют оппонента в крайнее затруднение. Одним словом: в Платоновом разговоре приводятся в действие все способы искусной стратегии. Он, то принимает выспренний полет дифирамба, то переходит в холодную и спокойную прозу, то сыплет колкости сатиры, то делается шутливым, как комедия. Посредством столь изворотливого разговора, Платон рассматривает каждый предмет со всех сторон, поставляет его во все возможные отношения, и таким образом мало-помалу разоблачает внутренние его свойства.

С этою гибкостью разговора у Платона в совершенной гармонии ловкость и оригинальность эротематической

1) Quint. X. i. р. m. 578.

2) Arist. Athen. X. 378.

3) Diog. L. III. 14. sq.

4) Diog. L. III. 47. sq. Arisl. de sophist clench. 10.

методы. Следуя ей со всею строгостью, Платон не обнаруживает и тени догматизма. Истина у него независима, не принадлежит никому, не есть достояние какого-нибудь одного лица, но является сама собою, чрез сравнивание и оценку противоположных взглядов. Правда, Сократ — лице, в Платоновых разговорах оценивающее достоинство мнений, кажется жрецом истины: его суждения носят печать высшего вероятия и убедительности; но он выслушивает, как ученик, исследует, как человек любознательный, а не решает как оракул, не проповедует, как безотчетная мудрость, не вливает истины в умы собеседников, как в пустой сосуд 1). Одним словом, Сократ в Платоновых сочинениях точно таков, каким он был на площадях и в портиках Афинских. Единственное различие между Сократом, сыном Софрониска, и Сократом Платоновым, есть то, что первый эротематическую методу направлял к обнажению злоупотреблений практической жизни и деятельности своих современников, а последний туже самую методу применил к обличению заблуждений современной философии и косновательнейшему исследованию истин метафизических. Вообще Платонов разговор можно назвать литературною копией тогдашних ученых Афин: в Афины все стекалось и рассуждало; в Платоновом разговоре все рассуждения записывались и приводились в порядок.

Впрочем, сделанные нами замечания относятся более к наружной стороне Платоновой методы; и мы не рассмотрели бы даже половины дела, если бы упустили из вида внутренний ее характер. Упомянуть о нем тем нужнее, что он может служить надежным указателем истинного смысла и цели частных бесед Платона. Существенное, внутреннее свойство Платоновых разговоров состоит в том, что в них почти никогда не выводятся и

1) Plat. Prolag. р. 314.

ясно не высказываются последние результаты исследования, что они в философскомотношении не имеют ни определенного начала, ни определенного конца 1). Платон вводит Сократа в беседу с любителями философии и истины. Какое-нибудь маловажное обстоятельство из жизни домашней или общественной подает повод к разговору, и разговор мало по малу принимает направление философское.Сократ прикрывается завесою совершенного неведения того дела, о котором идет речь: другие напротив излагают свои мнения почти всегда с самоуверенностью и педантским тщеславием. Сократ сомневается и, предлагая своим собеседникам вопрос за вопросом, кажется не имеет при этом никакой особенной цели, кроме безотчетного желания узнать истину; в самом же деле, сообразуясь с их ответами, он ведет их к какому-то результату, которого они не предусматривают. Наконец, из свойства их ответов, или из прежнего их согласия на положения Сократа, вытекает заключение, ясно обнаруживающее их заблуждения. Таким образом истина освобождается от всех чуждых ей покровов, выводится из пределов и форм всех школ, становится как бы существом бесплотным, и—мгновенно, как существо бесплотное, исчезает. Сократ разоблачил ее, приблизил к ней умы собеседников, дал им почувствовать ее красоту, величие и совершенство, но не показал ее лицом к лицу, не назвал по имени, не выразил словом, и она осталась только предметом внутреннего, глубокого ощущения, тайною беседовавших душ, а не науки, изложенной в книге. Если же иногда надлежало дать о ней какое-нибудь определенное понятие; то Сократ собирал отдельные черты ее, как рассеянные обломки разбитого зеркала, из тех мнений, которые бы-

1) Cicer. acad. quaest. и. В. Tennem. Syst. d. Platon. Phil. B. i. 5. 139.

ли уже опровергнуты, и торжественно сознавался, что он никак не может соединить их в одно целое.

Теперь видна причина, почему философияПлатона во все времена была понимаема различно и, не смотря ни на какое различие понятий, постоянно увлекала умы: но невидно, где искать истинной Платоновой философии.Она должна быть вся в его сочинениях, а из сказанного выше следует, что ее, по крайней мере вполне, нет там. Это явное противоречие приводило критиков к разным догадкам и заключениям. Спрашивали: существующие ныне сочинения Платона не для того ли только написаны, чтобы ученики его по ним могли припоминать положительные идеи своего учителя? Не содержится ли в них одна эксотерическая его философия?Все ли его творения дошли до нас?

Прежде нежели будем отвечать на эти вопросы, мы должны исследовать: какова была форма устных уроков Платона, и направление его разговоров не указывает ли на какую-нибудь определенную цель их?

В Платоновом Федре мы находим несколько намеков на то^ что разговорная метода устного преподавания имеет преимущество пред методою, в собственном смысле догматическою 2). Основываясь на этих замечаниях, Шлейермахер доказывает, что известные ныне разговоры Платона, по самой своей форме, суть списки с устных его бесед. В подтверждение этого мнения можно бы еще указать на отзыв Платона об Аристотеле, как об уме академии, в отсутствие которого, по его словам, она была глуха 3). Но мы имеем причины думать, что в устном преподавании своего учения Платон держался не исключительно разговорной формы. В Греции

1) Должно заметить, что в этих местах Платон говорит не исторически о своих устных уроках, а только показывает, что эротематическая метода при наставлении лучше софистической.

2) Аттон. vit. Arist.

в его время господствовал софистическийспособ наставления; а известно, что скептицизм софистовбыл самым строгим догматизмом. Они требовали от слушателей веры безусловной, которая, натурально, не давала места возражениям и не допускала разговорной формы учения. Если Платон и не вполне увлекался этим духом века; то должен был ограничиваться обстоятельствами своей школы. Она имела определенное место и состояла из множества слушателей: можно ли было удержать единство предмета и цели, и вести непрерывную нить разговора, когда в исследовании участвовала целая масса людей с разными понятиями и частными взглядами? Впрочем мы не говорим, что бы Платон, при устном преподавании своего учения, вовсе не употреблял разговорной формы; а только утверждаем, что в этом случае эротематичеекая метода была не всегдашнею его методою и прилагалась изредка, разве к приближенннейшим его ученикам. Следовательно, разговоры Платона не могли быть настоящим списком с устных бесед его. Это заключение найдет достаточные основания и в решении второго вопроса.

Всматриваясь в содержание и направление Платоновых сочинений, мы замечаем в них совместное изложение идей, принадлежащих Платону, с критикой прежних и современных умствований. В древнем мире философияизлагаема была почти всегда прагматически: тогда сице не отделяли ее истории от учения положительного; доказательство на это — почти все памятники древней философскойлитературы, а особенно сочинения Аристотеля и Цицерона. Того же способа, при изложении своих идей, держался и Платон, и держался едва ли не строже всех современных и последующих мыслителей; хотя должно согласиться, что такое совмещение философскойдогматики с ее историей, вообще в Греции, и в частности у Платона, происходило только от неполноты развития наук,

а не являлось в сознании, как достоинство методы. Такое стремление древних мыслителей к прагматическому изложению наук, позволяет нам угадывать причину, по которой Платон избрал для своих сочинений диалектическую форму. Нет сомнения, что для прагматизма она гораздо удобнее всякой другой. Непрерывная речь, как бы ясна ни была, никогда не в состоянии выразить всех оттенков мысли, показать все ее изгибы и отношения. Употребляя ее, писатель невольно следует одному известному взгляду и обращает мало внимания на другие от него отличные; поэтому часто упускает из виду мнения, более или менее противоречащие основным своим идеям; а отсюда проистекает то неполнота, то не удовлетворительность исследований. Напротив, разговор представляет возможность обозреть предмет со всех сторон, прояснить все соприкосновенные к нему мысли и ввести его в круг всех знаний, относящихся к известной науке. Впрочем, более частное и более заметное направление Платоновых разговоров мы видим в диалектической их полемике с софистами. Это живое изображение их характеров, тщеславия, тех мест и обстоятельств, в которых они преподавали свое учение, тех приемов, которыми увлекали за собою юношей, все эти частные оттенки софистики, так верно схваченные Платоном, ясно указывают на особенную цель его разговоров, отличную от цели его философии. Платон воскресил в них Сократа со всею тонкостью его иронии, и преследует современных себе врагов здравого смысла столь же сильно, сколь сильно преследовал их его учитель. Думать, что все те софисты и риторы, все те декламаторы и поэты, которые рассуждают в его разговорах, действительно рассуждали и в его академии, значило бы вовсе не знать хронологических и биографических подробностей, относящихся к этим лицам. Нисколько не сомневаясь в историческом значении их,

мы равно не сомневаемся и в том, что у Платона не учение приводится для лиц, а лица для учения. Впрочем, само собою разумеется, что обличая заблуждения прежней и современной философии,Платон тем удобнее и яснее раскрывал в своих сочинениях и собственные идеи. Таким образом он достигал троякой цели: завещал истории оригинальную методу Сократа, направленную им против софистов; показал хорошую и худую сторону древних философских учений; и сделал вразумительными для читателей собственные свои умствования.

Отсюда удовлетворительно решается вопрос: точно ли он писал свои сочинения только для напоминания ученикам о своих идеях, раскрытых устно? Ограничивать труд Платона, как писателя, одною этою целью, значило бы навязывать ему средства выше цели. Чтобы напомнить слушателям о содержании академического учения, нужно ли было Платону входить в такие подробности при изложении своих мыслей, с такою тщательностью обрабатывать свой язык и давать своим сочинениям столь искусственную форму? Для этого без сомнения было бы достаточно и кратких замечаний. При том, предположив исключительно эту цель Платоновых разговоров, мы нашли бы в них весьма много рассуждений, но имеющих к ней никакого отношения. К чему, например, служили бы тогда длинные описания домашней и общественной жизни некоторых лиц и упоминание о множестве других, вовсе не философскихпредметов? И так, соглашаясь, что сочинения Платона могли и должны были приводить на память слушателям идеи, преподанные им устно, мы однако ж не почитаем этой цели исключительною.

Еще менее достоверною кажется нам мысль, что в дошедших до нас сочинениях Платона заключается только эксотерическое его учение. Эксотерическую и эсотери-

ческую философию древние вообще различали, как такие учения, которые утверждаются на отдельных началах и одно из другого изъясняемы быть не могут: поэтому они могли иметь место только в известных философских сектах, ограничивавшихся частными верованиями, постановлениями и образом жизни; история не без основания приписывает их, например, Пифагорейскому союзу. Но условия и обстоятельства Платоновой школы были вовсе не таковы, чтобы ее учение могло двоиться и противоречить самому себе: в нее стекались слушатели свободно; она не подчиняла их никаким формам; учениками Платона были все, имевшие охоту его слушать и способность понимать; его идеи были предметом рассуждений и вне школы — в частных собраниях людей образованных; из числа его учеников мы не знаем ни одного, о котором бы предание говорило, как об эсотерике своего учителя; напротив видим, что и Аристотель — ум академии, говоря об учении Платона, ссылается на известные нам его сочинения. Самые же сочинения Платона еще менее допускают мысль о существовании эксотерической философии в его школе; потому что хотя Платон в своих разговорах почти никогда не высказывает последних результатов исследования, однако ж так приближает к ним читателя, что он легко может заметить намерение и цель его учения. Следовательно у Платона нет заветных идей, которых основание не скрывалось бы в его творениях 1).

Впрочем можно думать, что устно Платон раскрывал свое учение определеннее, нежели письменно. Где менее собеседования, а более догматизма и непрерывности в речи, там преподаватель идет быстрее к цели и,

1) Шлейермахер экзотерическим учением Платона почитает мысли, изложенные в его разговорах, а эзотерическим, — те результаты, которые можно выводить из них: но это значит давать новое значение словам: экзотерическая и эзотерическая философия.

не отвлекаясь от своего предмета столкновением противоречащих мнений, свободнее схватывает ее. Вероятно также, что раскрывая устно какой-нибудь предмет, Платон иногда прививал к нему и такие мысли, которые, не подходя под частную цель разговора, не вошли в его сочинения. Отсюда легко понять, что такое разумел Аристотель под именем неписанного учения (ἄγραφα δόγματα) и неписанных разделений (διχφέσεις) Платона 1). Это были не эзотерические его мнения, не заветные мысли его школы, но последние результаты тех самых идей, которые изложены в его разговорах; это—светлые истины, мгновенно обнаруживающиеся в минуты одушевления, и темнеющие под мертвою формою понятий. По сему-то Платон свои δὸγματα ἄγραφα, говорят, преподавал αἰωιγματοδῶς, гадательно, и содержанием их было учение о высочайшем благе 2). Может ли философ, ине язычник, рассуждать о таком предмете не гадательно!

И так, мы смотрим на сочинения Платона, как на полный репертуар его философии, и полагаем, что в них можно найти, или по крайней мере, из них вывести всю систему его учения.

Но дошедши до этого результата, мы видим перед собою другую крайность: та же древность, которая доказывает нам неполноту сборника Платоновых сочинений, вместе утверждает, что между ними много разговоров, Платону не принадлежащих. Это заставляет нас рассмотреть его сочинения со стороны их подлинности и, если не отделить подлинные от подложных, потому что такое отделение вполне невозможно, то по крайней мере отличить несомненные от сомнительных.

Двухтысячелетний авторитет сборника Платоновых сочинений, кажется, можно бы смело положить на весы

1) Arist. Phys. IV. 2; de gener, et corr. II. 3.

2) Arist. de anima 1. 2. Simpl. phys. 32. b. 104. b.

с стремлением новейшей критики находить везде подложное, и тем возможнее, что почти все известные ныне разговоры, носящие имя Платона, исчислены еще Тразиллом и Аристофаном Грамматиком 1). Но с другой стороны, может ли статься, чтобы ученая посредственность древнего мира не пользовалась авторитетом столь знаменитого философа, когда она охотно украшала свои сочинения и именами умов второстепенных, и когда, при недостатке философской критики и средств к быстрому распространению творений, делать подобные подлоги было очень легко? При том мы находим, что и древняя критика уже не давала места между творениями Платона некоторым небольшим, присвоенным ему, разговорам. Вот каталог Платоновых сочинений, вошедших в состав Стефанова издания:

1.	Эвтифрон.	18.	Алкивиад 2.
2.	Апология Сократа.	19.	Хармид.
3. Критон.		20.	Лахес.
4.	Федон.	21.	Лизис.
5.	Теаг.	22.	Иппарх.
6. Соперники.		23.	Менексен.
7.	Теэтет.	24.	Политик.
8.	Софист.	25.	Минос.
9.	Эвтидем.	26.	Государство.
10. Протагор.		27.	О законах.
11.	Иппиас меньший.	28.	Послезаконие.
12. Кратил.		29.	Тимей.
13. Горгиас.		30.	О душе мира.
14.	Ион.	31.	Критиас.
15.	Филеб.	32.	Парменид.
16.	Менон.	33.	Пир.
17. Алкивиад 1.		34.	Федр.

1) Diog. L. III. 58—61. Тразилл, последователь Платона, жил во времена Августа и Тиверия. (См. Menagii Comment. ad Diog. L. III. 1. p. 138), a Аристофан Грамматик—в третьем веке.

35. Иппиас старший.	40. Сизиф.
36. Письма.	41. Демодох.
37. Аксиох.	42. Эриксиас.
38. Праведник.	43. Ктитофон.
39. О добродетели.	44. Определения 1).

Но из числа этих разговоров, Демодох, Сизиф, Аксиох и некоторые другие, не вошли в список Тразиллов. Диоген Лаерций, без всякого исследования, называет их подложными, и подводит под одну категорию с Мидоном, Алкионом, Хелидоном, Кимоном, Эпименидом и другими разговорами, которых вовсе нет в нашем сборнике, но которые в древности приписывались также Платону 2). Все это наводит сильное подозрение на авторитет сборника Платоновых сочинений; так что для удостоверения в подлинности каждого из них, мы необходимо должны оперется на двух основаниях: 1) на единодушном согласии всех критиков относительно подлинности известных разговоров Платона; 2) на несомненном свидетельстве Платоновых учеников, а особенно Аристотеля, что известные разговоры написаны действительно Платоном.

Никто из критиков никогда не сомневался и не сомневается в том, что разговоры: Федр, Протагор, Парменид, Теэтет, Софист, Политик, Филеб, Кратил, вышли из-под пера Платонова; потому что в этих сочинениях и учение, и метода, и язык — все характеризуется умом Платона.

Нельзя также сомневаться и в подлинности Тимея, Государства, Федона, Пира, Законов, Менона, Горгиаса, Евтидема, Иппиаса меньшого и Менексена; потому что

1) Почти всем этим разговорам критика давала вторичные названия, которыми хотела выразить их содержание: но некоторые из этих названий столь мало соответствуют существу дела, что только вводят читателя в заблуждение.

2) Athen. XI. р. 506. Diog. L. III. 62.

ο подлинности этих разговоров свидетельствует Аристотель, то называя их по именам, то приводя из них мысли и отрывки, как Платоновы 1).

И так, несомненно подлинными сочинениями Платона надобно почитать следующие:

Федр. Менон.

Протагор. Пир.

Парменид. Эвтидем.

Теэтет. Филеб.

Софист. Государство.

Политик. Законы.

Федон. Тимей.

Иппиас Мен. Критиас.

Менексен. Горгиас.

Смотря на эти разговоры, как на коренные сочинения Платона, как на тип его мышления и сообщения мыслей, критика может и между остальными верно отличить подлинные его произведения от подложных, или по крайней мере, философские от нефилософских. Само собою разумеется, что подлинность их в таком случае будет только посредственная.

Характер литературно — философского произведения обыкновенно слагается из трех свойств: из особенностей языка, из известного свойства и направления мыслей, и из частных приемов писателя, или обыкновенной его методы. Этими же чертами характеризуются и главные разговоры Платона. Но достаточны ли такие признаки к отличению чуждых элементов в сборнике

1)О Тимее и Государстве Аристотель упоминает Phys. IV, 8 Pol. II, 1 сл.; о Федоне—Meteor. II, 2; De gen. et corr. II, 3; o Пире—Pol, II, 4; o законах—Pol. II, 6—8.9; o Меноне—Anal. pr. 11,21 Anal. post. I, 1; o Горгиасе—Soph. el. 12; o Евтидеме— Soph. el. 20; o Гиппиасе Мен. — Metapli. Δ 29; o Менексене—Rhet. III, 14. Подробнейшее и ученейшее исследование этого предмета см. Trendclenburg Platonis de ideis et numeris doctrina ex Arisstotelc illuse trala. Lyps. 1826 p. 13 sqq.

Платоновых сочинений? Что касается до языка, то всякий легко может представить себе многих писателей, относящихся к одной и той же эпохе и обнаруживающих один и тот же характер в образе выражения. Доказательства на это ежедневны: кто не видит, как иногда один ум, выступив за черту умов обыкновенных, кладет печать своего слова на всю современную письменность? Следовательно язык, сам по себе, еще не может быть порукою за подлинность некоторых Платоновых сочинений. При том, подметить все оттенки речи, свойственной одному Платону, мог бы разве непосредственный ученик его или ближайший последователь; а для нынешних филологов, в греческом слововыражении едва ли не все, кроме общего родового различия греческих наречий, подошло под один уровень эллинского языка. Равным образом и свойства идей в подлинных Платоновых сочинениях не могут быть прилагаемы с несомненным успехом к показанию подлинности или подлога прочих. Этот признак был бы достаточен только тогда, когда бы другие не могли разделять с Платоном ни его мыслей, ни предметов его мышления. Но древность представляет нам целое поколение философов, которые с энтузиазмом изучали и передавали устно или письменно каждую мысль своего учителя: почему же не предположить, что некоторые из них, желая придать своим ученическим идеям более достоинства, внесли их в состав его сочинений? С другой стороны нельзя не допустить, что Платон мог писать многое и не для философских целей, что между его творениями возможны и случайные, которые, ни по намерению писателя, ни по содержанию, не могут назваться философскими. Но если философскую мысль мы возьмем в соединении с обыкновенною методою подлинных Платоновых разговоров, и особенно сообразим, что Платон конечно не в состоянии был философствовать и излагать свои мысли с рав-

ным совершенством во всех возрастах своей жизни; то этою чертою и при этой уступке, гораздо вернее определим все,—по крайней мере, все философское, написанное именно Платоном. Метода его разговоров столь сообразна с ходом его мыслей и способом их сообщения, что везде, и как бы необходимо следует за ними. Главные ее свойства 1), как сказано выше, суть: стремление возбудить душу читателя к развитию своих собственных идей, частое изменение точки зрения на один и тот же предмет, и умолчание о последних результатах исследования. Сообразно с этими признаками, ко второму разряду Платоновых сочинений могут быть отнесены следующие разговоры:

Лахес. Критон.

Лизис. Эвтифрон.

Хармид. Ион.

Кратил. Алкивиад 1.

Апология Сократа. Иппиас больший.

Все эти диалоги, по незатейливости плана, по неглубокости взгляда на предмет и по простоте изложения, конечно ниже прочих, несомненно подлинных сочинений Платона; но должно заметить, что Платон написал их в, молодых летах, когда или еще был, или только что перестал быт учеником Сократа: на них надобно смотреть, как на первые опыты гениального философа, в которых нет и намека на развитую впоследствии теорию идей, и которые написаны большею частью с целью апологетическою, для оправдания Сократа в возводимых на него обвинениях. По этому непонятно, как такие глубокие критики, каковы—Аст и Шлейермахер, не обратив внимания на то, что Платон не мог же так глубоко мыслить и с таким совершенством излагать

1)Древние полагали за несомненное, что разговоры, не имеющие пролога, не принадлежат Платону: но эта черта не существенна.

свои мысли в молодости, как философствовал и писал в возрастах позднейших, почитают означенные диалоги подложными.

Но что касается до остальных сочинений в сборнике Платона, то они, частью по нефилософскому своему содержанию, частью по неловкой и вовсе не Платонической методе изложения, частью по позднему образованию вошедших в них слов и выражений, решительно не могут быть приписаны Платону; хотя многие из них, в каком-нибудь отношении, весьма важны и проливают довольно света на отдельные истины в подлинных Платоновых разговорах. Мы даем им третье место в ряду сочинений, носящих имя нашего философа.

Впрочем, этою классификацией Платоновых сочинений оценивается только относительное их достоинство и подлинность, а не показывается порядок, в котором они должны следовать одно за другим. О порядке их древние и новейшие критики говорили очень много и очень различно. Мы укажем на мнения более замечательные.

Драматизм, усматриваемый в большей части Платоновых разговоров, подал древним мысль разделить их на тетралогии, как делили свои сочинения Греческие трагики 1). Диоген Лаерций (III, 56) справедливо замечает, что изложение философских идей вначале было просто и натурально: это доказывается характером сочинений, написанных Ионийцами и Пифагорейцами. Но Сократ к этой естественной простоте юной философии присоединил элемент ифический, как Эсхил ввел другое действующее лице в трагедию, а Платон дополнил философское изложение еще диалектикою, как Софокл дополнил трагедию своих предшественников третьим действователем. При том, у Ионян философия явилась в

1) Древняя драма состояла из трех трагедий и одной сатиры. См. Валх. истор. лит. Т. 1. § 22.

простом догматическом рассказе о природе и уподоблялась эпопее; потом у Пифагорейцев, от видимой природы переходя к самосознанию, она приблизилась к поэзии лирической; наконец в Платоновой Академии, соединив мир субъективный и объективный в одно целое, она естественно должна была принять характер драмы. Таким образом драматизм вошел не только в форму, но и в самый дух Платоновых разговоров; так что их не несправедливо можно назвать философскими драмами 1). Впрочем, это сравнение мы простерли бы слишком далеко, если бы захотели допустить с Тразиллом 2) и Деркалидом 3), что сам Платон располагал все свои разговоры по тетралогиям. В подтверждение Тразиллова мнения могло бы служить свидетельство Теренция Варрона о Федоне 4): Ptato in quarto de flumimibus apud inferos, quae sint, in heis unum Tartarum appellat: quare Tartari origo graeca. Ho Клитофона, который сводится в одну тетралогию с Государством, Тимеем и Критиасом, нет основания почитать сочинением несомненно подлинным. Такое же смешение подлинных Платоновых разговоров с подложными, или по крайней мере сомнительными, допущено и в некоторых других тетралогиях Тразилла. Отсюда можно заключить вообще, что если Платон действительно располагал свои разговоры по тетралогиям;

1) Wyttenb. epist. ad Heusd. p. XLIV.

2) Тразилловы тетралогии идут в следующем порядке: (Menag. ad Diog. L. III, 1. p. 133).

¹) Эвтифрон, Апология Сократа, Критон, Федон,

²) Кратил, Теэтет, Софист, Политик,

³) Парменид, Филеб, Пир, Федр,

⁴) Алкивиад 1, Алкивиад 2, Иппарх, Соперники,

⁵) Теаг, Хармид, Лахес, Лизис,

⁶) Эвтидем, Протагор, Горгиас, Менон,

⁷) Иппиас больший, Иппиас меньший, Ион, Менексен,

⁸) Клитофон, Государство, Тимей, Критиас,

⁹) Минос, О законах, Послезаконие, Письма.

3) Albin.. isagog. § 6. р. 129. Fisch.

4) В шестой книге de lingua latina, p. 88. T. 1. Bip.

то истинный тетралогический порядок их перепутан разговорами подложными. Еще неудачнее опыт Аристофана Грамматика, который разделил сочинения Платона по трилогиям 1); потому что его деление не только произвольно в отношении к содержанию разговоров, но и несообразно с хронологическим последованием их. И так, нельзя ли расположить Платоновы сочинения хронологически?

Предание древности и внимательное следование за ходом отдельных сочинений Платона, без сомнения, могли бы помочь нам в этом случае. Так например, по свидетельству Эвфориона и Панеция, первым произведением Платона был Федр: λόγος δὲ πρῶτον γράψαι αὐτὸν τὸν Φαῖδρον 2), что подтверждается и поэтическим или дифирамбическим тоном этого разговора. Равным образом, печать юношеской живости Платона видна и в его Пармениде. Нет также сомнения, что Протагор, Горгиас и Лизис были написаны еще при жизни Сократа, а Теэтет—вскоре после его смерти; что Государство, Филеб, Тимей и Критиас суть зрелые плоды его старости. Но подвести все эти и другие сочинения под точную и определенную хронологию—нет никакой возможности. Тут надобно искать истины в едва заметных оттенках, которые являются и исчезают с быстротой неуловимых переливов света и тени; тут живость и важность, юность и старость, меняются почти с каждою страницею творения.

Таким образом, если мы, для расположения Платоновых разговоров, не имеем достаточных оснований ни в истории, ни в хронологии; то остается дать им такой порядок, какой сообразнее с общею их целью: — высказать, сколько можно яснее и вернее, философию Пла-

1) Это деление у Diog. L. III. 61.

2) Diog. L. III. 38.

тона. Для достижения этой цели, по нашему мнению, надобно обратить особенное внимание — во первых на сближение однозначущих и подобных учений, во вторых на зависимость их одного от другого. Первое средство должно способствовать ко взаимному объяснению частных истин; второе — к утверждению всех их на основных идеях Платоновой философии. Но этот общий взгляд очевидно ближе к учению Платона, чем к его разговорам; а потому рождается вопрос: можно ли расположить разговоры его так, чтобы они выражали какой-нибудь научный порядок? Jean de Serres, которого латинский перевод припечатан к греческому тексту Стефанова издания Платона, действительно думал осуществить эту мысль и разделил все сочинения нашего философа на несколько сизигий, или сочетаний. Но из такого порядка произошел еще больший беспорядок; потому что у Платона часто в одном и том же разговоре исследуются предметы, относящиеся к разным частям философии, между тем как он должен был стоять в которой-нибудь одной сизигии 1). Такая несообразность произошла, кажется, от того, что Jean de Serres не искал основания для своих сочетаний в отдельных сочинениях Платона, но установил их, сообразно с внешними требованиями схоластической методы. Следова-

1) Сизигии Иоанна Серского следующие:

¹) Апологическая (Эвтифрон, Апология, Критон и Федон).

²) Пропедевтическая (Теаг, Соперники и Теэтет).

³) Антисофистическая (Софист, Эвтидем, Протагор и Иппиас меньший).

⁴) Логическая (Кратил и Горгиас).

⁵) Ифическая общая (Филеб, Менон и Алкивиад 1).

⁶) Ифическая частная (Алкивиад 2, Хармид, Лизиас и Иппарх).

⁷) Политическая (Менексен, Политик, Минос, Государство, Законы и Послезаконие).

⁸) Физическая и метафизическая, или феологическая (Тимей, Критиас, Парменид, Пир, Федр, и Иппиас больший).

⁹) Письма и неподлинные разговоры.

тельно, для избежания подобной неправильности, мы прежде всего должны найти между разговорами Платона такие, которые заключали бы в себе основные идеи всей его философии, и потом, сообразуясь с содержанием каждого, обставить их прочими: чрез это истины зависимые будут сближены с коренными, и одни от других получат более ясности и определенности. И так, сравнивая между собою отдельные сочинения Платона по объемлемости, плодовитости и важности содержащегося в них учения, мы, вместе с Астом и Шлейермахером, признаем основными разговорами: Парменид, Протагор и Федр. В Протагоре излагаются посылки для метафизических результатов Платона о высоте добродетели; в Пармениде заключается учение его об идеях, или об истине самой в себе; в Федре рассматривается вообще природа изящного, или прекрасного. Если наш взгляд на эти разговоры вереи; то уже не трудно разделить и прочие: надобно только, сообразуясь с содержанием каждого, отнести его к тому коренному сочинению Платона, из которого он должен был развиться. Таким образом все разговоры своего философа мы делим на —

I. Протагоровские, в которых излагается преимущественно теория добродетели в смысле нравственном и политическом. Сюда относятся разговоры: Протогор, Эвтидем, Эвтифрон, Лахес, Хармид, Менон, Апология Сократа, Критон, Федон, Горгиас, Менексен Алкивиад, Государство, и Законы, Внутренний характер всех этих разговоров—диалектико-дидактический.

II. Парменидовские, в которых раскрывается особенно теоретическая сторона Платоновой философии, или вообще истина в разных ее отношениях. Платон излагает в них собственное учение большею частью в связи с учениями прежних философских школ и с умствованиями софистов. Сюда относятся

разговоры: Парменид, Теэтет, Тимей, Политик, Критиас, Софист, Кратиас и Ион. Внутренний характер их—критико-диалектический.

III. Федровские, в которых истина и добро рассматриваются под формами прекрасного, и приводятся к единству в религии, человеке и его произведениях. Сюда относятся разговоры: Федр, Пир, Филеб, Лизис, Иппиас старший и Иппиас младший. Внутренний характер всех их — дидактико-поэтический.

Страница сгенерирована за 0.14 секунд !

ССЫЛКИ

Московская епархия

Община "Светоч" с.Сидоровское

Прежний вариант сайта

Спасский храм с.Усово

Храм вмч. Пантелеимона

Храм прор. Илии

Храм свт. Николая д. Дарьино

Правообладателям

Контактный e-mail: odinblag@gmail.com