Бердяев Н.А. Н.А. Сетницкий. О конечном идеале. Журнал "Путь" №36

Н. А. Сетницкий. О конечном идеале. 1932 г.

Книга издана в Харбине, где начали переиздавать «Философию общего дела» Η.Ф. Федорова и где печатались произведения федоровцев. Из федоровской литературы книга Η.А. Сетницкого быть может наиболее интересная и значительная. В ней есть сосредоточенность и цельность. Поразительна судьба Н. Федорова. Долгое время на него совсем не обращали внимания, его не знали и не ценили. Лет двадцать тому назад появилось, кажется, две всего статьи, в том числе моя, в которых была дана очень высокая оценка Η. Федорову. Теперь уже существует целое федоровское течение, Η. Федоров ока­зался соответствующим каким-то запросам эпохи. Но Н. Федоров стал популярен не в эмиграции, он популярен в советской России и на Дальнем Востоке. Η. Сетницкий — один из главных представителей этого течения и по нем сложно су­дить о том, как преломились Федоровские идеи в новую эпо­ху, в эпоху советскую и техническую по преимуществу. У Н. Сетницкого ослаблены элементы религиозно-традиционалистические, народническо-славянофильские и патриархально-родовые, которые сильны были у самого Н. Федорова. Книга Н. Сетницкого, конечно, мало общего имеет с идеологией материалистического коммунизма и даже борется с ней, не называя ее по имени, но в ней есть что-то советское, очень современное, есть крайний актуализм, социальность, исключительная обращен-

93

ность к будущему. В деятельности Госплана H. Сетницкий готов видеть шаги к осуществлению «проекта» H. Федорова. Внутренне я вижу большое отличие от H. Федорова. Пафос H. Федорова был, прежде всего, связан с отношением к умершим отцам, с сыновней обязанностью их воскресения. Пафос H. Сетницкого есть, прежде всего, пафос строительства и регуляции мирового хаоса, он обращен более к будущему, к сыновьям, чем к прошлому, к отцам. Вся книга проникнута верой в могущество человека, в его активное призвание к устроению мировой жизни. Это положительная сто­рона книги. Чувствуются иногда остатки славянофильских предрассудков по отношении к западному христианству. Но родовой натурализм в значительной степени преодолевается. Книга в большей своей части есть опыт толкования апо­калипсиса. Это толкование так же произвольно и условно, как и все толкования апокалипсиса. Но многое заслуживает тут принципиального сочувствия. H. Сетницкий очень верно устанавливает отличие пророчества от предсказания. Про­рочество не есть предсказание неотвратимого, детерминированного, фатального будущего. Пророчество есть всегда также призыв к активному созиданию будущего, раскрытие путей, по которым должен идти человек. Вслед за H. Федоровым H. Сетницкий дает актуальное истолкование апокалипсиса, он решительно противостоит тому пассивно­му пониманию апокалипсиса, которое преобладало, которое бы­ло у Вл. Соловьева и которое отражало упадочные, идеализирующие смерть настроения. Социальную активность христиан­ства Н. Сетницкий пытается обосновать не на Евангелии, а на Апокалипсисе. Апокалипсис получает совершенно социальное истолкование, его символика оказывается социологической. H. Сетницкий всегда и во всем восстает против мистики, как против источника пассивности человека. Он проникнут оптимистической верой в разум, в организацию, в науку и технику, в преодолимость всего иррационального и темного. Конечный идеал для него вполне осуществим. Основной во­прос, который должен быть поставлен Н. Сетницкому, как и самому Н. Федорову, это вопрос о зле. Непонятно, откуда взялось зло, в чем источник его силы в мировой жизни? Для Н. Сетницкого зло есть не что иное, как хаотические, иррациональные, стихийные силы природы. Но откуда эта хаотич­ность и иррациональность природы? Трудно предположить, чтобы для H. Сетницкого возможно было эволюционное объяснение зла. Поразительно, что он совсем отказывается видеть в природе и лад, красоту, отображение божественной прему­дрости, природа для него исключительно объект регуляции, организации, рационализации, к ней возможно лишь активное

94

отношение, но совершенно невозможно отношение созерцатель­ное. В этом миросозерцании совсем нет космологии, пробле­ма природы есть лишь проблема техники. Но сила техники в тоже время есть проблема космогоническая. Еще более важ­но отсутствие у Н. Сетницкого, как и вообще у Федоровского направления, сколько-нибудь выработанной антропологии, философского и религиозного учения о человеке, которое оправдыва­ло бы такую веру в активность и могущество человека. Нет учения о личности. Остается неясным, как и почему человек со всех сторон окруженный темной, хаотической и иррациональной природой, которая есть и внутри его самого, в силах победить эту тьму, хаотичность и иррациональность. Почему разум человека может победить иррациональность мировой жизни? В это верят и марксисты-ленинисты, но потому толь­ко, что они вносят гегелевский панлогизм в материю, приписывают материи имманентный логос. От ответа на основной вопрос о зле, об иррациональности мира и об источниках силы человека зависит самое главное для федоровского настроения— победа над смертью активностью человека. Сам я уверен в том, что победа над смертью невозможна без соучастия человека, без активности человека, что это дело богочеловеческое. Но по некоторым местам книга H. Сетницкого можно заключить, что для него Христос только показал пример воскресения, победы над смертью, за которым должны последовать другие люди. Сводить к этому христианскую мистерию значит отрицать тайну креста и распятия, тайну Голгофы. Христос смертью смерть попрал, он победил смерть вольным ее принятием и воскресением. Поэтому хри­стианству свойственно двойное отношение к смерти. Но Н. Сетницкий по-видимому не хочет никаких тайн и мистерий. Победа над смертью превращается, прежде всего, в техниче­скую (в широком смысле) проблему. В книге недостаточно говорится о двойственности техники и об обострении техникой вопроса о духовном устроении человека. Мы знаем, как от­стала техника медицинская от техники истребления. Тип миросозерцания представленного Н. Сетницким есть тип социологического миросозерцания, в нем социология преобладает над антропологией и космологией. И все-таки книга «О конеч­ном идеале» представляется мне интересной по своей проблематике, она есть шаг вперед в христианском учении об активном призвании человека.

Николай Бердяев.

95