Поиск авторов по алфавиту

Автор:Григорий Нисский, святитель

Григорий Нисский, свт. Слово к скорбящим о представившихся от настоящей жизни в вечную

Почитающие несчастьем для отходящих от жизни то, что составляет неизбежное следствие нашего естества, и тяжко скорбя­щие об отошедших от здешней жизни к жизни духовной и бестелесной, кажется мне, не обращают внимания на то, какова наша жизнь, но страдают недостатком большин­ства людей, кои, по какой-то неразумной при­вычке, свое настоящее, каково бы оно ни было, любят как благо, хотя существу, возвышающемуся над неразумною природою разумом и рассуждением, должно бы к тому только склоняться, что является хорошим и достожелаемым по суду разума, а не то, конечно, избирать, что, по какой-то привычке и нерассудительному пристрастию, кажется нам приятным и по сердцу. По­этому мне кажется хорошим, при помощи

485

 

 

некоторых размышлений, отвлекши их от обычного им настроения, возвести сколько возможно к лучшему и более приличному разумным существам образу мыслей; ибо таким образом были бы изгнаны из жизни людской те неразумные скорби, которым предаются многие. В рассуждении же нашем о предположенном предмете мы сохраним порядок, если, во-первых исследуем, в чем состоит истинное благо; потом рассмотрим свойства жизни в теле; а за тем посредством сличения  сравним настоящее с тем, что соблюдается нам упованием. Таким образом, наше рассуждение достигнет цели слова, состоящей в том, чтобы освободить многих от обычного образа мыслей о благе. Так как всем людям врождено некоторое естественное отношение к благу, и к нему обращен всякий сво­бодный выбор, полагающий достижение блага целью всех забот в жизни, то поэтому, неразумение того, в чем состоит подлинное благо, обыкновенно бывает причиною боль­шей части погрешностей; так что если бы для всех было ясным истинное благо, то мы никогда бы не уклонялись от того, в чем благо составляет самую природу, и не стремились бы добровольно, опытом изведать зло, если бы только не прикрыва­лись вещи некоторою обманчивою видимо-

486

 

 

­стью блага. Итак, прежде всего в нашем слове размыслим о том, в чем состоит истинное благо, дабы заблуждение относи­тельно сего не было как-нибудь поводом к избранию худшего вместо лучшего. Прежде всего, говорю я, в нашем слове нужно пред­ставить некоторое определение и характери­стическое свойство искомого предмета, от чего получило бы несомненность наше понятие о благе. Итак, в чем состоит характери­стическое свойство истинного блага? В том, что оно имеет в виду не одно только по­лезное относительно, что в различное время является то полезным, то бесполезным, что для одного хорошо, а для другого не таково, но то, что и само по себе, по собственной природе есть благо, и остается таковым же для всех и всегда; таково, по моему суждению, неложное и не обманчивое характери­стическое свойство, отличающее благо. Ибо, что есть благо не для всех, не всегда, не само по себе независимо от внешних обстоятельств, то не может собственно быть почитаемо существенным благом. Так, многие поверхностные наблюдатели суще­ствующего вообразили, что благо заклю­чается в стихиях мира; но при внимательном исследовании никто не найдет, чтобы в них оказалось благое само по себе, всегда и для всех, ибо в каждой из них

487

 

 

с полезным смешано и действие противоположного свойства; например вода спаси­тельна для живущих в ней, но гибельна для земных животных, если погрузятся в нее. Точно также и воздух для тех, кому природа определила жить в нем, спасите­лен, а кому досталась в удел жизнь в воде, оказывается пагубным и гибельным, как скоро случится быть в нем кому-либо из животных водных. Так и огонь, приносящий нам в некоторых случаях пользу, гораздо чаще оказывается гибельным. Да и самое солнце, не всегда, не по­всюду, и не для всего, что подвергается его действию, оказывается благом; в иных случаях бывает оно и очень вредоносным, когда печет сверх надлежащей меры, иссушает чрезмерно то, что под ним, часто делается причиною болезней, людям с чувствительным зрением причиняет глаз­ную болезнь, и производя гниение влаг, порождает в испорченной гнилости влажных веществе вредные и отвратительные су­щества.

Итак, повторяю, из всего признать благом надлежит только то, что всегда и для всех одинаково является благом по самому существу, что постоянно пребываете тако­вым, и не изменяется по внешним обстоя­тельствам. О всем прочем, что по какому­-

488

 

 

то неразумному предположению кажется людям благом, говорю о благах телесных и внешних, каковы сила и красота, благород­ство происхождения, деньги, власть и слава, и все подобное, обо всем этом, как само со­бою для всех очевидном, думаю нужно умол­чать и не обременять напрасно наше слово вещами общеизвестными. Ибо кто не знает скоротечности красоты или силы, или пере­менчивости власти, или непостоянства славы, или суетности пристрастия к деньгам лю­дей, которые полагают благо в известных веществах по причине их блеска и ред­кости?

Распорядившись так касательно этих предметов, мы должны обратить внимание на настоящую жизнь, говорю о жизни, про­водимой во плоти, такова ли она, чтобы в ней усматривался характеристический признак блага, или иного рода? Ибо, что от­кроет в ней наше рассуждение, то конечно будет для разумения  исследующих руководством, как нужно относиться к пре­ставлению от здешней жизни. Итак, жизнь нашего тела состоит в восполнении и лишении, совершающемся двояким образом, чрез пищу и питье, за тем чрез вдыхание и выдыхание воздуха, без чего плотская жизнь естественно не может существовать; ибо тогда перестает человек жить, когда

489

 

 

наша природа уже не утруждается преемством этих противоположностей. После сего совершенно останавливается такого рода деятельность, так как в умершем ничто ни от вне не привтекает, ни из него не выделяется, но при разрешении и разложении тела на сродные стихии, из которых оно состояло, естество наше, наконец, остается в неподвижном покое, возвратив каждой стихии сродное и однородное, земле–земли­стое, воздуху–свойственное ему, воде–при­надлежащее ей, и теплоте–соответствующее ей. Ибо как скоро в массе тела, состав­ляющая оную разнородные вещества теряют свою вынужденную и невольную связь, но каждая из находящихся в нас частиц возвращается на свое место; то телесное естество наше, которое насильно сдерживало в себе соединение разнородного, пере­стает быть. А если кто к вышеуказанным противоположностям причислит еще сон и бодрствование, как видоизменения этой жизни, тот не выскажет неверного мнения. Ибо и сему подвержено наше естество, по­стоянно влекомое к противоположным состояниям, то являясь расслабленным во время сна, то возбужденным во время бодрствования; а чрез то и другое совер­шается в нем лишение и восполнение. Итак, если лишение и восполнение есть осо-

490

 

 

­бенность нашей жизни, то хорошо было бы указанное выше характеристическое свойство, отличающее благо, сравнить теперь со свой­ствами жизни, чтобы увидеть, истинное ли благо есть эта жизнь, или иное что, различ­ное от сего. Если восполнение само по себе не может быть правильно приписано благу, как его естественное свойство, то отсюда ясно для всех, что также невозможно почи­тать благом и противоположное ему, раз­умею лишение. Ибо при совершенной про­тивоположности того и другого невозможно согласовать их, как равно противоречащая в понятии блага; но если бы одно было по природе своей благом, то противоположное ему конечно будет злом. Но здесь то и другое равно приносит пользу для природы. Следовательно, в определение блага невоз­можно допустить ни понятия восполнения, ни лишения. Итак, доказано, что восполнение есть нечто иное, отличное от блага; ибо всеми признается, что оно и не везде, и не всегда, и не во всяком виде полезно. Не при вредной пище, пресыщение бывает ги­бельно, но и при соответствующей, превы­шение меры полезного часто бывает при­чиною опасностей и вреда; и если при пе­реполненном состоянии тела, которое тре­бует очищения, новое переполнение усилит существующее, то оно причинит множество

491

 

 

бед и окончится неизлечимыми болезнями. Итак, восполнение и не всегда, и не вполне есть благо, но польза от него бывает только для чего-либо, когда-либо, в извест­ной мере и качестве. Точно также каждый найдет, что и мыслимое как противополож­ность сему, говорю о лишении, опасно для подвергающихся ему, если превысит меру полезности; и наоборот небесполезно, если будет употреблено как должно, и если для полезного действия лишения будут приняты во внимание и время и количество и качество. Итак, поскольку вид этой жизни, которою живем, не соответствует характеристиче­скому свойству блага, то на основании вышесказанного должно признать, что преставление от этой жизни не есть разлучение с каким либо благом. Ибо ясно, что истинное, соб­ственное и главное благо не есть ни лише­ние, ни восполнение, что, как доказано, по­лезно когда-либо и для чего-либо и при известных случаях; а это  не соответствует характеру истинно сущего блага.

Поскольку же истинное благо благу не­истинному противоположно, и между сими двумя противоположностями нет середины, то следует признать, что удаляющиеся от неистинного блага преставляются отсюда к благу существенному, которое всегда, везде, и во всем есть благо, а не в известное

492

 

 

только время, в некоторых случаях и в известном отношении, но всегда пребывает одинаковым и тожественным. Итак, к сему благу приходит душа от плотяной жизни, переменяя настоящее состояние жизни на некое иное; точно уразуметь это состоя­ние, каково оно, для соединенных с плотью невозможно, но чрез отъятие признаков этой жизни возможно при помощи аналогии составить некоторую догадку о нем. Оно уже не будет соединено с телесною грубостью; жизнь не будет зависеть от равно­весия противоположных стихий, равномерное взаимное борение которых производит наш состав и здоровье; ибо избыток или недостаток какой-либо из противоположных (стихий) причиняет страдание и болезнь в нашей природе. В том состоянии ни лише­ние не будет нисколько истощать, ни отяго­щение обременять; жизнь будет совершенно независима и от всех невзгод воздуха, разумею мороза и жары, и свободна от всего того, что мы представляем в виде смены противоположностей. Душа будет там, где жизнь свободна от всех необходимых трудов и не обречена им. Она не будет страдать от тягости земледелия, подвергаться трудам мореплавания, зани­маться торговым барышничеством; чуждая забот о постройке, о тканье, о ремеслен-

493

 

 

ных искусствах, она будет проводить тихое и безмолвное житие, как говорит Павел (1 Тим. 2, 2), не сражаясь на коне, ни на корабле, не бросаясь в рукопашный бой в рядах пехоты, не заботясь о приготовлении оружия, не собирая податей, не устрояя ни рвов, ни стен; все это для нее не нужно, и от всего этого она сво­бодна. Ни для нее нет забот, ни другим она не доставляет их; в ее жизни нет места рабству и господству, бедности, бла­городству и не знатности рода, скромному состоянию простых людей и чиновному начальствованию и всякому подобному неравен­ству. Ибо необходимость всего этого уни­чтожается при отсутствии нужд и при не­вещественности той жизни, в которой главным началом существования души слу­жить не усвоение чего-либо сухого или влажного, но разумение божеского естества; вдыхание же воздуха, как не сомневаемся, там будет заменено общением с истинным и Святым Духом. Наслаждение сими благами не будет сменяться подобно тому, как в этой жизни, то имением их, то лишением, то стремлением к ним, то отвращением, но будет всегда полным, и никогда полнота его не будет ограничиваться насыщением. Ибо не отяготительно и ненасытимо духовное услаждение; оно постоянно

494

 

 

без пресыщения  и избытка удовлетворяет желаниям тех, кои пользуются им. Потому-то блаженна и непорочна оная жизнь, что не вводится уже чувственными удовольствиями в заблуждение при суждении о благе. Итак, что печального в обстоятельстве преставления  близких нам, которое воз­буждает нашу скорбь? То разве кто-нибудь почитает прискорбным, что они преходят к жизни чуждой страданий и забот, кото­рой недоступна боль от ударов, где не страшны ни опасность от огня, ни раны от железа, ни несчастья от землетрясений, кораблекрушений, плена, ни нападения  плотоядных зверей, ни жала и угрызения  змей и ядовитых животных? В той жизни никто ни гордостью не надмевается, ни уничижением не попирается, ни дерзостью не свирепствует, ни от боязни не приходит в ужас, ни гневом не пышет, пылая яростью и беснуясь, ни дрожит от страха, когда не в силах выдержать (гневные) порывы начальника. В той жизни нет заботы о том, каковы нравы царей, каковы законоположения, каков образ мыслей тех, коим поручено начальство, какие предписания, как велика ежегодная подать; много ли было дождя, не затопил ли он своим излишеством посевы, не уничтожил ли град надежды земледельцев, не иссушила ли уси­-

495

 

 

лившаяся засуха всю растительность. И прочие бедствия жизни там также не страшны: скорбь сиротства не печалит оной жизни; бедам вдовства там нет места; не существуют там и многоразличные болезни тела, и за­висть к благоденствующим, и высокомерие пред бедствующими; все подобное свой­ственное здешней жизни изгнано. Равно­правность и равенство законов, посред­ством совершенной мирной свободы, оби­таете в обществе душе, где каждый имеет все, что уготовит для себя свободным вы­бором.

А если вместо лучшего, кто-либо по неко­торой нерассудительности уготовит себе худшее, то в этом смерть не повинна, по­тому что каждый по произволу вперед из­бирает, что ему угодно. И так, о чем же печалятся оплакивающие отшедшего от этой жизни? И если бы совлекшийся вместе с телом удовольствия и печали не был совер­шенно свободен от всякого страстного расположения, то он гораздо справедливее оплакивал бы остающихся здесь, кои ис­пытывают тоже, что находящиеся в темни­це, но у которых привычка к тяжелой жизни и общее с другими обитание во мраке произвело то, что они почитают настоящее свое положение приятным и непечальным; и они, быть может, сожалеют тех, которые

496

 

 

выводятся из темницы, не зная той светло­сти, которая ожидает освободившихся от мрака. Ибо если бы узнали то, что можно видеть под открытым небом, красоту воз­духа, высоту неба, блеск светил, стройное движение звезд, периодическое обращение солнца, течение луны, многовидную красоту растений на земле, приятный вид моря, когда тихий ветер слегка рябит гладкую и све­тлую его поверхность, красоту, как частных, так и общественных городских зданий, которыми украшаются знаменитые и великолепные города, – если бы это и подобное узнали содержащееся в темнице, то не ста­ли бы оплакивать выводимых прежде них из заключения, как будто лишившихся ка­кого блага; так скорее должны бы думать находящиеся вне темницы о заключенных еще там, как о страждущих еще в жал­кой жизни. Так, кажется мне, и освободившиеся из темницы этой жизни, если бы было им вполне возможно слезами выска­зать сострадание к злостраждущим, рыдали бы и плакали о тех. кто удерживается еще в скорбях этой жизни, о том, что они не видят премирных и невещественных кра­сот, престолов и начал, властей и господств, и воинств ангельских и собраний и горнего града и пренебесного торжества написанных (Евр. 12, 23). А превышающая и

497

 

 

все это  Красота, которую, как указало нелож­ное слово Божие, узрят чистые сердцем (Мф. 5, 8), превосходнее всего, чего бы ни надеялись, и выше всего, что бы ни представили себе гадательно. И не одно это у нас преставившиеся почли бы достойным рыданий и печали, но и то, что, не смотря на такие страдания, которыми полна жизнь, до такой степени вкоренилась в людях привычка к скорбям, что нападения их не только переносят они, как необходимую какую то обязанность, но даже заботливо стараются, чтобы эти (скорби) продолжались навсегда. Ибо страстное влечение к власти, к богатству, и эта жадность к наслаждениям и иное подобное составляющее предмет забот, ради чего и вооружение и войны и вза­имное убийство и все добровольно совершаемые беды и коварство, – все это не иное что, как некоторая куча несчастий, которою с заботливостью и усердием произвольно вносят в жизнь. Но преставившиеся не могут плакать, потому что им чуждо как это так и другое какое либо страдательное со­стояние; они–ум и дух; отрешившись от плоти и крови они не имеют свойства быть видимыми теми, кои облечены дебелостью те­ла; они не могут самолично убедить людей оставить ложное суждение о существующем. И так вместо них пусть говорит наш

498

 

 

ум, и мы, сколько возможно, мысленно отрешившись от тела и отдалившись душою от пристрастия к веществу, скажем вместо них: О человек! всякий причастный человеческого естества берегись по заповеди Моисея (Втор. 4, 9) и точно узнай себя, кто ты, вникнув мыслью, что ты поистине и что видимое вокруг тебя, дабы взирая на то, что вне тебя, не подумать, что видишь себя самого. Узнай от великого Павла, тща­тельно изучившего это естество, что есть у нас, как говорит он, один внешний че­ловек, а другой внутренний, и что когда тот тлеет, этот обновляется (2 Кор. 4, 16).И так смотря на тлеющего не подумай, что видишь себя самого. Конечно, и это тленное будет некогда свободно от тления, когда в пакибытии смертное и удоборазрушимое преобразится в нетленное и неразрушимое. Но то, что ныне является вне нас, проте­кает, переходит и истлевает. И так не на это  должно взирать, потому что и на другое что либо из видимого не следует обращать взор, но, как говорит Павел, мы не дол­жны смотреть на видимое (видимое временно, а невидимое вечно – ст. 18), но обратив взор ума к невидимому в нас, должны верить, что истинно мы то, что недоступно познанию посредством чувств.

И так познаем, по слову притчи, самих

499

 

 

себя; ибо знание самого себя бываете сред­ством очищения грехов происходящих от неведения. Но желающему увидеть самого себя это сделать не легко, если не придумаем, как сделать возможным невозможное. Ибо как относительно глаз телесных, природа уст­роила так, что они, видя все другое, остают­ся невидящими себя самих: таким же об­разом и душа, испытывая все прочее, вни­мательно изучая и исследуя то, что вне ее, лишена возможности видеть саму себя. И так, что бывает с глазами, тому пусть подражает и душа. Ибо как глаза, поскольку не дано им природою силы обращать зри­тельную деятельность на усмотрение самих себя и видеть себя, смотря на вид и очерта­ние своей орбиты в зеркале, посредством отображения усматривают самих себя: так и душа должна взирать на собственное изо­бражение, и что увидит в очертании, в котором она отображается, на то смотреть, как на свойственное себе. Но нам должно немного изменить этот пример, чтобы мысль соответствовала словам. Ибо что касается до изображения в зеркале, то образ вполне отображает первообраз; что же касается характеристических черт души, то разу­меем напротив; ибо вид души отобра­жается соответственно красоте божественной. И так душа тогда с точностью усматривает

500

 

 

себя, когда взирает на свой Первообраз. Что же есть Божество, которому уподобляется душа? Не тело, не очертание, не вид, не величина, не плотность, не тяжесть. не место, не время, ни другое что подобное сему, что составляет признак вещественной твари: но по отъятии всего сего и подобного, осталь­ное непременно должно разуметь как нечто разумное и невещественное, неосязаемое и бестелесное и непротяженное. И так если таковы, как мы понимаем, характеристические черты Первообраза, то конечно следует, что и душа образованная по виду оного должна носить те же характеристические при­знаки, так что и ей должно быть невеще­ственной и безвидной и разумной и бестелесной. Теперь размыслим, когда более человеческое естество приближается к пер­вообразной красоте, во время ли плотской жизни, или когда становится вне ее. Но каж­дому ясно, что как плоть будучи веществен­ною имеет сродство с этою вещественною жизнью, так и душа, тогда становится при­частной разумной и невещественной жизни, когда отбросит использующее ее вещество. И так какое же из этих состояний заслу­живает названия несчастий? Если бы тело было истинным благом, то нам следовало бы печалиться при отрешении от плоти, так как при удалении нашем из нее, вме-

501

 

 

­сте с телом мы конечно лишались бы и сродства с благом. Поскольку же превышаю­щее всякое, какое ни помыслим, благо, по образу которого мы созданы, разумно и бестелесно, то следует нам быть уверенными, что когда через смерть переходим к бесплотности, то приближаемся к тому есте­ству, которое чуждо всякой телесной грубо­сти, и, сняв с себя плотскую оболочку, как бы какую гнусную личину, возвращаемся к сродной нам красоте, по которой были об­разованы от начала, будучи созданы по образу Первообраза. А таковая мысль должна бы быть поводом к радости, а не к унынию для тех, кои признают, что человек, исполнивший это необходимое служение, живет уже не в чуждой ему области, когда, отдав каждой из стихии принадлежащее ей, что от них собрано, восходит к срод­ному себе и естественному жилищу, чистому и бестелесному. Ибо подлинно чуждо и не сродно бестелесному естеству вещество тела, с которым по необходимости соединенный в этой жизни ум тяготится, живя вместе с ним как бы иноземною для себя жизнью. Потому что взаимное сочетание стихий подоб­но некоторыми разноязычным и чуждым по нравам людям, составляющим из различных народов одно государство, произ­водит насильственное и несогласное обще-

502

 

 

ние, так как каждую из них собственная природа влечет к сродному и родственному ей. А ум, примешанный к ним, будучи несложным по своему простому и единовидному естеству, живет как бы среди иноземцев и чужих, будучи не сроднен с окружающею его множественности стихий; он какою то необходимостью всеянный среди телесной многочастности, делает насилие своему естеству, соединяясь с инород­ными ему.

Когда же стихии чрез взаимное разрешение естественно влекутся к тому, что сродно и родственно каждой из них, наше чувство при необходимом расторжении и разделении соединенного страдает; разумная же сила души разделяет это чувство, по привычке, будучи наклонна к тому естеству, которое всегда ее удручало. Но ум тогда переста­нет тяготиться и страдать, когда будет на­ходиться вне борьбы имеющей место при сплетении противоположных стихий. Ибо ког­да холод будет побежден преобладанием тепла, или наоборот, теплота исчезнет от усиления  холода, когда влага уступит место усилившейся сухости, или плотность сухого начала разрешится от умножения  влажности, тогда с прекращением в нас брани смер­тью, ум получит мир; оставив место брани, говорю о теле, и, удалившись из

503

 

 

среды взаимно борющихся стихий, он будет жить сам по себе, возвратив чрез успо­коение утружденную в сплетении тела свою силу.

Это и подобное говорит ум живущим в теле, произнося почти такую речь: О люди, ни того, среди чего вы находитесь, точно не знаете, ни того, куда переселитесь, еще не разумеете. Ибо настоящего, каково оно есть по естеству, мысль не возмогла еще исследовать, но обращает внимание на одно привычное в жизни, не будучи в состоянии узнать: в чем состоит естество тела? В чем сила чувств? Как устроены органи­ческие члены? Какое строение внутренностей? В чем состоит самоподвижная деятельность нервов? Как находящееся в нас становится то твердым естеством костей, то световидным существом блестящего глаза? Как из той же самой пищи и того же самого пития, одна часть утончается в волоса, а другая расширяется в ногти на конечностях пальцев? Или как в сердце всегда пламенеет огонь, жилами разносимый по всему телу? Или, как то, что мы пьем, когда входит в печень, изменяет и свой вид, и качество, посредством некоторого изменения само собою, превращаясь в кровь? Знание всего этого до настоящего времени недоступно, так что мы не знаем жизни,

504

 

 

которою живем. А жизнь, отрешенную от чувстве живущие при помощи чувств, со­вершенно не могут увидеть. Ибо, как кто-либо посредством чувства увидит то, что недоступно чувству? Итак, если и та и дру­гая жизнь равно неизвестна; эта, – потому что мы смотрим только на одно являющееся нам, а та – потому что чувство не может исследовать ее: то почему страдаете люди, за эту держась как за благо, хотя и не зная ее, а той боясь и страшась как тяжкой и достойной страха? – не по чему другому, как потому только, что не знаете, какова она. Однако ж из чувственно являющегося нам и неведомого много и другого такого, чего мы не боимся. Каково естество того, что является на небе, или что сообщает небесным телам противоположное движение, что поддер­живает плотность земли, как текучее есте­ство вод всегда исходит из земли, а земля не истощается, – этого и другого подобного мы не знаем, но не считаем незнаемого заслуживающим страха. Так и относительно оного всякий ум превышающего, божественного, блаженного и непостижимого естестве, тому, что оно есть, верим, а в чем заключается сущность его, того даже сколько-нибудь гадательно уразуметь еще не дано; и однако ж мы любим, от всего сердца и души и силы, неведомое и не могущее быть

505

 

 

понятым мыслью. Итак, почему же являет­ся этот бессмысленный страх большею ча­стью только относительно жизни, ожидающей нас после этой жизни, и от одного незнания мы боимся того, чего не знаем, подобно тому как бывает с младенцами, пугающи­мися не имеющих действительности вымыс­лов? Желающий видеть истину того, что есть, во-первых старается уразуметь пред­мет; за тем размышляет, каков он есть по естеству, полезное что либо и удободоступное, или опасное и отвратительное. А что совершенно неизвестно и неведомо, то, как кто-либо из имеющих ум станет почитать опасным, и потому только, что оно далеко от привычного нам, подозри­тельно смотреть на него как бы на приближение какого либо огня или зверя? Однако же жизнь ясно учит нас не всегда смотреть на то, что привычно, но обращать желания к тому, что хорошо. Ибо и люди образуясь не постоянно живут в виде зародыша; но пока находятся в утробе, природа делает для них. жизнь во чреве приятною и соот­ветственною; когда же родятся, не навсегда остаются у сосцов, но насколько по несо­вершенству возраста это хорошо и соот­ветственно; а после сего переходят к дру­гой, далее следующей жизни, нисколько не повинуясь привычке, чтобы оставаться при

506

 

 

груди. За тем после состояния младенчества наступают иные занятия юношей, и иные более возрастных, к которым последова­тельно переходит человек, без печали переменяя вместе с возрастами и привычку.

И так как питаемый во чреве матери, если бы у него был какой-нибудь голос, вознегодовал бы, будучи чрез рождение из­гоняем из утробы, и вопиял бы, что он терпит бедствие, будучи отторгаем от приятного ему рода жизни (что он и де­лает, при первом вздохе вместе с рожде­нием испуская слезу, как бы негодуя и ры­дая об отторжении его от привычной жиз­ни), так, кажется мне, скорбящие о переходе из настоящей жизни, когда желают постоянно жить в области этой вещественной не­приятной жизни, испытывают тоже, что ут­робные младенцы. Ибо после того как болезнь смертельная родит людей для иной жизни, они как скоро перейдут на этот свет, и вдохнут чистый воздухе, опытом познают, как велико различие той жизни от нынеш­ней. А находящиеся в этой влажной и гни­лостной жизни, будучи просто зародышами, а не людьми, сожалеют обе исшедшем из обдержащей нас тесноты, как о лишившемся какого-то блага, не зная, что у него, подобно тому как у родившегося младенца, тогда от­верзается око, когда он становится вне

507

 

 

того что ныне его отовсюду объемлет (ра­зуметь же конечно должно око души, кото­рым она презирает истину сущего); отверзнется у него также и чувство слуха, посред­ством которого слышит он неизреченные слова, которых человеку нельзя пересказать (2 Кор. 12, 4); отверзаются и уста и привле­кают чистый и невещественный воздух, которым укрепляется их разумный глас и истинное слово, когда присоединятся к гласу празднующие в лике святые; удостаивается также и вкушения божественного, посредством которого познает, по слову псал­мопения, как благ Господь (Пс. 33, 9); получает способность обоняния, которою воспринимает благоухание Христово; приоб­ретает также душа и силу осязания, касаясь истине и осязая Слово, по свидетельству Ио­анна (1 Иоан. 1, 1). Итак, если это и по­добное предлежит людям, после рождения путем смерти, то что значат плачь и скорбь и уныние? Пусть ответит нам теперь испы­татель естества вещей, ужели он предпочи­тает, в суждении о благе быть вводиму в заблуждение телесными чувствами, чем чистым оком души взирать на самую истину вещей? Здесь на земле душе настоит какая-то необходимость, в понятии о благе подчи­няться чуждому суждению. Поскольку совершен­ство душевных сил несовместимо с мла-

508

 

 

денческим телом, а совершенство деятельности чувств является тот час с рождением дитяти, то поэтому чувства предупреждают рассудок в суждении о благе; и что оказа­лось для чувств приятным, что он почли благом, и что усвоили привычкою, то душа без испытания признает за таковое же, на веру принимая за благо, что признало им предшествующее размышлению чувство, ко­торое видит благо в красках и соках и тому подобных глупостях. Так как все это уже не явится нам по отшествии из тела, то вполне необходимо, чтобы душе явилось истинным благом то, с чем она сродна по естеству. Ибо ни зрение не оболь­стится приятным цветом, когда не будет уже этого глаза, ни воля не будет равно­мерно склоняться к чему-либо услаждающему чувства, когда всякое телесное ощущение угаснет. Когда же одна только разумная действенная сила невещественно и бестелесно будет касаться умопостигаемой красоте, то естество наше невозбранно воспримет свой­ственное себе благо, которое не есть ни цвет, ни очертание, ни расстояние, ни коли­чество, но то, что превосходит всякое га­дательное уподобление.

Итак, что же, скажет может быть кто либо сожалеющий о настоящей жизни? К чему это тело, и для чего оно нам, если,

509

 

 

как доказывает твое слово, жизнь без него лучше? Таковому скажем, что тот, кто в состоянии обозреть все домостроительство естества, откроет и в теле не малую поль­зу. Действительно, блаженна оная ангельская жизнь, не имеющая никакой нужды в бреме­ни тела; но и жизнь в теле не бесцельна по отношению к ней; ибо жизнь настоящая бывает путем к чаемому нами. Так мы видим и в растениях, в них плод, получив начало от цвета, при посредстве его достигает того, что становится плодом; и злаки, рождающиеся от семян, так же не тот час являются в виде колоса, но рас­тенье сначала бывает злаком; потом, от этого злака, с его истлением, происходит стебель и таким образом на вершине колоса вызреваете плод. Однако ж не осуждает этого необходимого порядка и последования земледелец, говоря: зачем цвет, и иритом прежде плода? Или к чему злак прежде вырастающий из семени, когда и цвет от­падает и злак понапрасну засыхает, не принося никакой пользы для питания челове­ка? Потому что знает разумеющей чудодействие природы, что из семян и растений плод может образоваться не иначе, как этим ведущим к образованно его путем искусной последовательности. Из-за того, что вырастающий из семян злак бесполе-

510

 

 

­зен для нашего употребления, нельзя еще назвать происходящее с растением излиш­ним и бесцельным. Имеющий нужду в пи­ще обращает внимание на то только, что ему потребно, а закон природы имеет в виду не иное что, как то, чтобы посред­ством установленной последовательности, до­вести до конца созрение плода. Для этого, во-первых, природа облекает лежащее в земле семя многосложными корешками, посредством которых оно извлекает из вла­ги соответственную себе пищу: затем произращает злак, прикрывая зеленью корень от вредоносного действия воздуха. Хотя этот злак не есть плод, но составляет некоторого рода содействие и путь к обра­зованию плода. Прежде всего, выделяя заклю­чающуюся в семени силу, природа произво­дит злак, невидимому излишний для плода, покрывая им корень от вредоносных дей­ствий воздуха, происходящих от холода и зноя. Когда же семя своими корешками прочно укрепилось в глубине, тогда, оставив заботу о злаке, так как корень уже не имеет нужды в прикрытии, природа всю силу со­средоточивает на произращении стебля; ху­дожественною какою-то мудростью, она ис­кусно устрояет трубкообразный прибор, при помощи которого стремящееся вверх растение, облекается вокруг наложенными

511

 

 

один на другой покровами; ибо необходимо, чтобы в начал жизнь влажного и слабого стебля поддерживалась этими покровами, ради прочности связанными из внутри соединяю­щими плевами. Когда же стебель достигнет соответственной высоты, является плод: крайний покров выпускает из себя колос, который будучи разделен волосообразно на многие ости, у основания каждой из них скрывает и питает плод. Итак, если земледелец не досадует ни на корешки, про­бивающиеся из семени, ни на злак вырас­тающий из семени, ни на ости колоса, но во всем этом усматривает нечто необхо­димо нужное, посредством чего искусно идущая своим путем природа производит образование плода, отстранением ненужного возвышая производительную силу; то и ты не должен досадовать на то, что естество наше необходимыми путями приходит к своему концу, но по сходству с тем, что видишь в семени, должен думать, что на­стоящее всегда имеет, несомненно, полезную и необходимую цель для чего-либо иного, а не само служит целью, ради которой мы произошли. Ибо не в виде зародышей на­значил нам оставаться Создатель, и не младенческая жизнь служит целью нашего есте­ства, и не следующие за нею возрасты, в кои всегда попеременно природа облекает

512

 

 

нас, изменяя с течением времени наш вид, и не происходящее от смерти разрушение тела; но все это и подобное – части того пути, которым мы идем; цель же и предел такого шествия – восстановление в первобытное состояние, которое есть не иное что, как уподобление Божеству. И как мы видели в примере колоса, по закону природы оказался необходимым, и вырастающий из семени злак, хотя и не для него существует земледелие, и не растительные покровы и ости и стебель и пленки служат предметом, для которого трудится земледелец, но питатель­ный плод, достигающий зрелости при помо­щи их; так и от жизни ожидаемый конец есть блаженство. А все что ныне усматри­ваем в телесной жизни, – смерть, и старость, и юность и образование в утробе, все это как бы некоторые злаки и ости и стебли, есть путь и последование и сила чаемого со­вершенства. Имея в виду это  совершенство, ты, если благоразумен, не будешь ни питать вражды к жизни, ни страстной любви и привязанности к ней, так что не станешь ни печалиться, лишаясь ее, но самовольно спешить к смерти. Не бесполезно также, может быть, присовокупить к сказанному нами (хотя и покажется, что мы нарушаем последовательность) и то, что природа по­стоянно заботится о смерти, и с жизнью

513

 

 

текущею вперед во времени, непременно соединяет смерть. Так как жизнь от прошедшего постоянно движется к будущему и никогда не возвращается назад, то необ­ходимое следствие, тесно соединенное с деятельностью жизни, есть смерть: ибо в протекшем времени совершенно прекращается всякое жизненное движение и энергия. Итак, поскольку свойство смерти не деятельность и отсутствие энергии, а это мы всегда непремен­но находим позади жизненной энергии (в прошедшем), то не чуждо истине сказать, что с этою жизнью сопряжена смерть. И иным еще образом нам можно подтвердить истину этой мысли, так как самый опыт свидетельствует в пользу того положения, что сегодняшний человек не тот же самый что вчерашний, по вещественному составу, но действительно нечто в нем постоянно умираешь и гниет и тлеет и извергается, природа как бы из своего дома (говорю о составе тела) выносит  мертвенное зловоние и предает земле, что лишилось уже жизнен­ной силы.

Таким образом, мы, по слову великого Павла, каждый день умираю (1 Кор. 15, 31), не оставаясь постоянно теми же самыми в том же доме тела, но каждый раз делаясь другими чрез прибавление и отделение, как бы постоянно изменяясь в новое тело.

514

 

 

Итак, зачем же чуждаемся смерти, кото­рая, как доказано, служит предметом по­стоянной заботы и упражнения, для плотской жизни? А говоря о сне и пробуждении, не указываем ли опять на сочетание смерти с жизнью? Не угасает ли у спящих ощущение, а пробуждение не представляет ли нам собою снова действие ожидаемого воскресения.

Но предмет нашего исследования еще не уяснен тем, что мы сказали, так как вводные мысли отвлекли нашу речь к рассуждению о другом. Итак возвратимся опять к прежнему положению, что для надежды ожидаемых нами благе не бесполезно и те­лесное естество. Ибо, если бы мы оставались теми, чем были от начала, то конечно не имели бы нужды в кожаной ризе (Быт. 3, 22), так как освещало бы нас уподобле­ние Божеству. Божественный же образ, который являлся в нас в начале, не был особенностью, имеющею какое либо очерта­ние или цвет, но в чем усматривается божественная красота, тем украшался и человек, отображая первообразную благо­дать бесстрастием, блаженством и нетле­нием. Поскольку же обольщенный врагом нашей жизни, человек добровольно возы­мел склонность к скотскому и неразумному, то для нерассудительных могло бы пока­заться полезным, помимо его воли отвлечь

515

 

 

его от зла, и насильно возвратить к со­вершенству. Но Зиждителю естества казалось бесполезным и несправедливым, подобного рода распоряжением нанести естеству (на­шему) ущерб в величайшем из его благ. Человек был богоподобен и блажен, по­тому что удостоен свободной воли (так как самодержавие и независимость есть свой­ство божеского блаженства), то насильственно и поневоле вести его к чему-нибудь, зна­чило бы отъять у него это достоинство. Если бы человеческое естество добровольно, по движению свободной воли устремившееся к чему либо не приличному, насильственно и принудительно отдалить от того, что ему понравилось, то это было бы отъятием блага, которое оно имело прежде, и лишением бо­гоподобной чести; ибо свобода воли есть подобие Богу. Итак, чтобы и свобода оста­лась у нашего естества, и зло было уничто­жено, мудрость Божия примыслила такое сред­ство: попустить человеку остаться с теме, чего пожелал, чтобы вкусив зла, которого вожделел, и, узнав опытом, что на что променял, снова добровольно сильным же­ланием востек к прежнему блаженству, отринув от своего естества все страстное и неразумное, как бы какое бремя, очистив­шись или в настоящей жизни молитвою и любомудрием, или после преставления от-

516

 

 

сюда, печью очистительного огня. Как врач, при помощи науки, вполне сведущий в том, что полезно и вредно для здоровья, если советуя мальчику приличное (лекарство) не в состоянии предупредить, чтобы он, несовершенный по возрасту и разумению, не увлекся каким либо вредоносным плодом или зеленью, то имея в готовности всякого рода противоядия, попускает дитяти вкусить того, что ему вредно, с тою целью, чтобы испытав боль, он узнал пользу отеческого совета, и чтобы возбудив в отроке сильное желание выздоровления, опять при помощи лекарств восстановить его здо­ровье, которого он лишился от неуместного влечения к вредоносному; так нежный и добрый Отец нашего естества, зная, что для нас спасительно, знал и то, что вре­доносно человеку, и не советовал ему ка­саться последнего; когда же возобладало вожделение худшего, у Него не оказалось недостатка в хороших противоядиях, при помощи которых можно было опять возвра­тить человека к прежнему здравию. Ибо когда человек это вещественное удовольствие предпочел, радости душевной, Бог, по-видимому, как бы содействовал, ему в сем стремлении посредством кожаной одеж­ды, которою облек его по причине склоне­ния его к злу, и с которою примешались

517

 

 

человеку свойства неразумного естества. Мудростью Устрояющего лучшее, чрез то, что сему противоположно, уготована для разумного естества одежда из свойств неразумных животных. Кожаная одежда, нося в себе все свойства, которые соединены с неразумным естеством, – сластолюбие и гнев, и обжорство, и жадность и тому по­добные, представляет человеческой свободе путь склоняться на ту или другую сторону, будучи веществом, как для добродетели, так и для порока. Ибо человек в настоя­щей жизни движением свободной воли мо­жет избирать и то и другое, если отрешится от свойственного неразумному естеству и обратит взор на себя самого, чрез более достойную жизнь сделает настоящую жизнь чистою от примешавшегося к ней зла, разумом одолевая неразумность; если же склонится к неразумному влечению страстей, употребив как содействие страстям кожу бессловесных, то иным способом после сего будет научен лучшему, когда по отшествии из тела, различие добродетели от порока познает он из невозможности быть причастником Божества, если только очищающий огонь не очистит примешавшейся душе скверны.

Вот что сделало для нас необходимым и потребным тело, чрез которое и свобода

518

 

 

сохраняется к целости и возвратный путь к благу не возбраняется, но чрез известное продолжение времени возникает в нас добровольное склонение к лучшему. Одни уже здесь, в продолжении жизни во плоти, преуспели в жизни духовной, в бесстрастии; таковы, как известно, были патриархи и пророки, а вместе с ними и после них посредством добродетели и любомудрия востекшие к совершенству, – разумею учеников, апостолов, мучеников и всех жизнь добродетельную предпочетших жизни вещественной: (все они) хотя и меньше числом множества текущих к худому, тем не менее свидетельствуют о возможности и во плоти преуспеть в добродетели. Прочие же путем исправительного воспитания в последующей жизни, отрешившись в очистительном огне пристрастия к веществу, посредством свободного вожделения  того, что благо, возвратятся к предназначенной от начала в удел нашему естеству благо­дати. Ибо не навек остается в естестве вожделение того, что чуждо ему; поэтому-то каждого пресыщает и отягощает ему не­свойственное, с чем вначале не имело общения естество само по себе: а одно сродное и однородное навсегда остается вожделенным и любимым, до тех пор, пока естество пребудет неизменным само

519

 

 

в себе. Если же потерпит какое-либо извращение от злой коли, тогда возникает к нем вожделение того, что ему чуждо, наслаждение, чем доставляет удовольствие не естеству, но страсти естества; когда же страсть не имеет места, вместе с нею нет места и вожделению того, что несвойственно естеству, и опять для него делается вожделенным и близким – свой­ственное ему; а таково чистое и невеще­ственное и бестелесное, что, не ошибется кто-либо, назвав свойством все превосхо­дящего Божества. Ибо, как для глаз телесных, когда какое-нибудь острое гноетечение повредит зрительные нервы, бывает приятен мрак, по причине сродства густоты (гноя) со мраком, а если от лечения исчезнет то, что затрудняло зрение, то свет опять становится сродным и приятным, смешиваясь с чистотой и световидностью зрачка; таким же образом, поскольку чрез обольщение противником, зрение души затекло злом, как бы каким гноем, разум добровольно получил на­клонность к темной жизни, чрез страсти сроднившись с мраком. Всякий, делающий злое, ненавидит свет, говорит слово Божье (Ин. 3, 20). Когда же зло исчезнет из области сущего и опять приведется в не су­щее, естество наше снова с удовольствием

520

 

 

будет взирать на свет, по устранении того, что застилало гноем чистоту души. Итак сказанным нами доказано, что нерассудительно относиться враждебно к естеству плоти, ибо не от нее зависит причина зла; если бы это было так, то зло имело бы одинаковую силу у всех, получивших в удел телесную жизнь.

Но поскольку из упомянутых нами мужей, каждый и во плоти был, и порочным не был, то из сего ясно, что но тело при­чина страстей, но свободная воля, произ­водящая страсти. Ибо тело движется соответ­ственно своей природе, направляя свои стремления к тому, что служит к сохранению его состава и продолжению (жизни). Так, например: оно нуждается в пище и питье, чтобы по истощении силы, снова восполнить ее недостаток; к этому направлено влечение природы. Опять, чрез преемство путем рождения, естество тела, будучи смертным, ста­новится (как бы) бессмертным; поэтому и к этой цели в нем есть соответственное стремление. Кроме сего, так как тело сотворено нагим и лишенным покрова волос, то мы имеем нужду в наружном одеянии. Также, не будучи в состоянии выносить жара, хо­лода и дождя, мы ищем крова домов. Кто разумно смотрит на эти и подобные по­требности, тот спокойно принимает каждую

521

 

 

из них, целью стремлений поставляя необ­ходимое: дом, одежду, супругу, пищу, – всем этим удовлетворяя нуждам природы. А раб удовольствий необходимые потреб­ности делает путями страстей; вместо пищи ищет наслаждений чрева; одежде предпочитает украшения; полезному устройству жилищ – их многоценность; вместо чадорож­дения обращает взор к беззаконным и запрещенным удовольствиям. Поэтому-то широкими вратами вошли в человеческую жизнь и любостяжание и изнеженность и гор­дость и суетность и разного рода распутство. Все это и подобное, как-бы какие ненужные отпрыски и ветви, приросло к необходимым потребностям, потому что естествен­ное стремление перешло границы нужды и приняло широкие размеры у тех, кои забо­тятся о том, что ни к чему не полезно. Ибо, что общего имеете с пользою достав­ляемою пищей чеканная серебряная посуда, разцвеченная золотом и каменьями? Или какая нужда для одеяния в тканье золотом и в яркоцветной пурпуровой ткани, и в живописи ткачей, посредством которой эти художники изображаюсь на хитонах и одеждах и битвы и зверей и тому подобное? Сотоварищем роскоши явилась болезнь лю­бостяжания; ибо чтобы иметь для нее готовые средства и возможность, материал для при-

522

 

 

обретения желаемого получают от любостяжания. А любостяжание открыло путь не­верности; оно, по слову Соломона, есть со­крушенный сосуд (Притч. 23, 27), который, сколько бы его ни наполняли водою, посто­янно оказывается пустым. Таким образом, не тело производит стремление к злу, но свободная воля, которая целесообразную потребность извращает в вожделение того, что не дозволено. Итак, да не порицают люди нерассудительные тело, которым в последствии, чрез преобразование его возрождением в превосходнейшее состояние, украсится душа, когда смерть очистит его от излишнего и ненужного для наслаждения  будущею жизнью. Ибо в жизни будущей не будет пригодно то, что составляет для него потребность ныне, но устройство на­шего тела будет сродно и соответственно наслаждению оною жизнью и стройно приспо­соблено к пользованию ее благами. Представим пример, потому что подобием с чем-нибудь известным лучше можно объяснить нашу мысль. Глыба железа полезна для кузнечного искусства, служа в необработанном виде наковальнею для кузнеца. Но когда нужно обработать железо для какой-нибудь более тонкой работы, тогда глыба тщательно очищается огнем и удаляется от нее все землистое и бесполезное, что

523

 

 

искусные в этом деле называют изгарью. И таким образом прежняя наковальня, бу­дучи очищена переработкой, стала бронею или другою какою тонкой работы вещью, очистившись чрез накаливание в печи от того излишка, который, пока она была на­ковальнею, не почитался для тогдашнего употребления излишним; ибо и изгарь, вхо­дившая в состав глыбы, приносила неко­торую пользу, увеличивая массу железа. Пример нам понятен; теперь применим смысл, который мы усмотрели в этом примере, к мысли, которую имеем в виду. Что это означает? В естестве тела находится ныне много подобных изгари качеств, которые хотя в настоящей жизни имеют некоторую полезную цель, но совер­шенно бесполезны для ожидаемого после этой жизни блаженства и чужды ему. Итак, что бывает с железом в огне, когда пла­вильная печь отстраняет все бесполезное, то совершается с телом чрез смерть, когда чрез разрешение смертно отстраняется все излишнее. Для проницательных, конеч­но, очевидно, что есть то, от чего очи­щается тело в последствии, и отсутствие чего в настоящей жизни было бы вредом для нее. Впрочем, для ясности мы скажем и об этом в немногих словах.

Согласно с предложенным примером,

524

 

 

глыбою назовем естественное желание, действующее во всех, изгарью пусть будет то, к чему ныне влечется это желание: удовольствия, богатство, честолюбие, властолюбие, надменность и подобное. Всего этого и подобного тщательным очищением бывает смерть. Желание, освободившись и очистившись от всего этого, обратит свою деятельную силу к тому, что одно только достойно стремления и вожделения  и любви, не угасив совершенно природою вложенные в нас к этому стремления, но изменив их к пользование невещественными благами. Ибо там любовь к истинной красоте непрестающая; там достохвальное любостяжание сокровище мудрости, прекрасное и бла­гое честолюбие, – достигать общения с царством Божиим, прекрасная страсть жад­ности, в которой вожделение блага никогда не пресекается пресыщением сими, все превосхо­дящими, благами. И так, знающий, что в при­личное время Художник всего переплавит глыбу тела в оружие благоволения, сделав из него и броню правды, как говорить Апостол (Ефес. 6, 13–18), и меч духа и шлем надежды и полное всеоружие Божие, любит свое тело по закону Апостола, кото­рый говорит, что никто свое тело ненавидит (Ефес. 5, 29). Тело же нужно любить очищенное, а не изгарь, которая отвергается.

525

 

 

Ибо истинно говорит слово Божие, что когда земной наш дом, эта хижина, разрушится, тогда обретем ее сделавшеюся созданием от Бога, дом нерукотворный, вечный на небе (2 Кор. 5, 1), достойною быть жилищем Божиим, в духе. И никто мне пусть не описывает свойства и очертания и вида этой нерукотворного дома, по по­добию свойств ныне в нас являющихся и отличающих нас своими особенностями друг от друга. Поскольку не одно только воскресение проповедует нам слово Божие, но божественное Писание ручается и в том, что обновленные должны измениться воскресением (1 Кор. 15, 51. 52); то вполне не­обходимо, чтобы для всех было сокровенно и неведомо, во что мы изменимся, так как в настоящей жизни не усматривается ника­кого подобия с чаемым. Ибо ныне, все грубое и твердое имеет естественное стрем­ление к низу; тогда же тело по изменении станет горе возносящимся, поскольку слово Божие говорит, что после изменения естества во всех оживших чрез воскресение, восхищены будем на облаках в сретение Господу на воздухе, и так всегда с Господом будем (1 Фес. 4, 17). Итак, если у изме­нившихся не остается тяжести в теле, но преобразившиеся в более совершенное состояние вместе с бесплотным естеством

526

 

 

воспаряют вверх: то конечно и прочие свой­ства тела – цвет, вид, очертание и все другие в частности так же изменятся в нечто более божественное. Почему не видим никакой необходимости допускать между из­мененными воскресением тоже самое различие, какое теперь по необходимости имеет наше естество от последовательной смены его состояний. Что этого различия не будет, ясно доказать нельзя, потому что мы не знаем, во что чрез изменение перейдут эти свойства. А что род всех будет один, когда все сделаемся единым телом Христовым, восприяв один образ и вид, в том не сомневаемся, так как во всех равно будет сиять свет божественного образа. А что наше естество при изменении приобретет вместо указанных свойств, то будет, утверждаем мы, лучше всего, о чем только может гадать наша мысль. Но чтобы наши слова об этом не показались совершенно неосновательными, укажем на следующее: поскольку различие полов мужеского и женского служит нашему естеству не для чего иного, как для деторождения, то относительно сего предмета некоторым достойным обещанного Богом, Сокровищем благих, благословения  гаданием, может быть при­знано то, что родотворная сила естества изменится на служение тому деторождению,

527

 

 

которому причастен был великий Исайя, сказавший: от Как беременная женщина, при наступлении родов, мучится, вопит от болей своих (Ис. 26, 18). Ибо если такое дето­рождение прекрасно и чадородие бывает причиною спасения, как говорит Апостол (1 Тим. 2, 15), то никто, однажды путем такого рождения породивший себе обилие благ, никогда не перестанет рождать дух спасения.

Если же кто скажет, что отличительный вид и образ, который мы имеем, при ожив­лении опять останется у нас тем же самым, то я не могу прямо согласиться с этою мыслью, не рассмотрев, так ли это, или пет. Если кто скажет, что при ожив­лении человек останется в том же самом виде, то это понятие приведет к большой нелености, потому что по виду и отличительным чертам тот же человек не остается всегда одним и тем же, с различием возрастов и болезней принимая то тот, то другой вид. Иной вид имеет младенец, и иной – отрок, иной – дитя, муж, человек среднего возраста, пожилой и старик. Каж­дый из этих возрастов отличается от дру­гого: различны так же пораженный желтухой, раздутый водянкой, иссушенный чахоткой, отучневший от какого-либо худосочия, стра-

528

 

 

дающий желчью, полнокровием, обилием дурных влаг; так как каждый из них имеете вид сообразный с господствующим в нем болезненным состоянием, то, как не основательно думать, чтобы этот вид остался и после воскресения  (поскольку изменение все претворит в вид более бо­жественный), так и не удобно составить себе понятие о том, каков будет более совершенный наш вид, поскольку мы верим, что предлежащая нам, чаемые нами блага превыше зрения, и слуха, и мысли. Если же кто скажет, что отличительным видом каждого будет качественное, нравственное свойство, тот не совсем ошибет­ся. Ибо как теперь различие отличительных свойств в каждом происходит от некоторого изменения  в нас стихий, так как свойственный каждому облик получает (то или другое) очертание и цвет, смотря по увеличению, или уменьшению различных стихий: так и в той жизни, кажется мне, будут сообщать каждому особенный облик не эти стихии, но особенности порока или добродетели, качественное взаимное смеше­ние которых сообщит тот или иной отли­чительный характер виду. Нечто подобное бывает почти и в настоящей жизни, когда внешнее выражение лица указывает на со­кровенное состояние души, от чего мы

529

 

 

легко узнаем, кого гнетет печаль, кого волнует гнев, кто пылает вожделением, и наоборот: кто весел, незлобив, украшен почтенным качеством целомудрия.

Итак, как в настоящей жизни извест­ное расположение сердца выражается в об­лике, и внутренняя страсть отображается во внешнем виде человека: так, кажется мне, и но изменении нашего естества в более совершенное состояние, нравственные каче­ства человека будут причиною того или другого вида его; не иным чем он будет (по существу) и иным являться (во вне), но каков есть, таким будет и явен всем, как то: разумным, праведным, кротким, чистым, полным любви, боголюбивым, и опять при этом, или имеющим все совер­шенства, или украшенным одним только, или обладающим большею их частью, или имеющим одно совершенство в меньшей, а другое в большей степени. По этим и подобным свойствам, относящимся как к совершенству, так и к тому, что противо­положно ему, каждый получит различный и отдельный друг от друга вид, пока не истребится, как говорить Апостол, последний враг (1 Кор. 15, 26), и по совершенном устранении зла из всех существ, во всех снова воссияет боговидная красота, по образу которой были мы созданы в на­-

530

 

 

чале. Красота же эта есть свет, и чистота, и нетление, и жизнь, и истина, и подобное. Ибо не не прилично им и быть и являться чадами дня и света, а в свете и чистоте и нетлении не окажется никакого изменения или различия в отношении к однородному. Но для всех воссияет одна благодать, когда сделавшись сынами света, воссияют, как солнце (Мф. 13, 43), по неложному слову Господа. Что все достигнут совершенства во едино, по обетованию Бога Слова, значит тоже самое, что во всех явится единая и та же самая благодать, так что каждый будет разделять с ближним одну и ту же радость. От сего каждый будет и сам радоваться, видя красоту другого, и сообщать свою ра­дость; так как никакое зло не изменит облика души в безобразный вид. Вот что говорит нам наш ум от лица усопших, подражая, сколько возможно, их речам. Мы же совет скорбящим заключим словами великого Павла: не хочу же оставить вас, братия, в неведении об умерших, дабы вы не скорбели, как прочие, не имеющие надежды (1 Сол. 4,13).

Итак если мы научились чему-либо заслу­живающему внимания относительно усопших, по поводу коих любомудрствовало наше слово, то не станем более предаваться этой неблагородной и рабской скорби; а если и нужно скорбеть, то изберем эту похваль-

531

 

 

­ную и добродетельную скорбь. Ибо как есть удовольствие приличное животными и неразумное, и есть чистое и невещественное, так, и то, что противоположно удовольствию, разделяется на порочное и добродетельное. Есть и некоторый вид печали, достоблаженный и не непригодный для стяжания доброде­тели, который противоположен этому нера­зумному и рабскому унынию. Предавшийся по­следнему впоследствии сам почувствует раскаяние, что, преступив должные пределы, допустил победить себя страданию. А достоблаженная скорбь производит несопровожда­емую раскаянием и непостыдную печаль в тех, кои при помощи ее стремятся к со­вершенству добродетельной жизни. Ибо скор­бит правильно тот, кто чувствует, каких благ он лишился, сравнивая эту временную и нечистую жизнь с оным бессмертным блаженством, которым обладал прежде, чем злоупотребил своею свободою на зло; и чем сильнее не настоящей жизни тяготит человека эта скорбь, тем более ускоряется для него стяжание вожделенных благ. Ибо чувство недостатка прекрасного бываете возбуждением к старательному исканию сильно желаемого нами. Итак, поскольку есть и спа­сительная печаль, как мы сказали, то послу­шайте легко увлекающиеся недугом скорби, что мы не запрещаем печали, но только

532

 

 

вместо предосудительной советуем благую. Печальтесь не печалью мира, соделывающею смерть, как говорит Апостол (2 Кор. 7, 10), но печалью по Боге, цель которой есть спасение души. Ибо попусту и напрасно про­ливаемый над усопшим слёзы, может быть, будут причиною и осуждения для того, кто дурно употребляет полезную вещь. Если все Премудростью Сотворивший для того внедрил в наше естество это расположение к печали, чтобы оно служило средством очищения воз­обладавшего нами зла и споспешествования к усвоению чаемых благ, то попусту и бесполезно проливающий слёзы, быть может, будет виновен пред собственным Влады­кою, по слову евангельскому, как худой приставник бесполезно расточивший вверен­ное ему богатство (Лук. 16, 1. 2). Ибо вся­кое прирашение добра есть богатство, которое числится в честных сокровищницах. Итак, не хочу же оставить вас, братия, в неведении об умерших того, что мы узнали, и если кроме сего какое другое учение откроет более совершенным Дух Святый, дабы вы не скорбели, как прочие, не имеющие надежды (1 Фес. 4, 12). Ибо одним неверным свойственно ограничивать надеж­ды жизни одною настоящею жизнью; потому они и считают достоплачевною смерть, что для них нет надежды на то, чему веруем мы. Мы же веруя великому Споручнику вос-

533

 

 

кресения  из мертвых, самому Владыке всей твари, который и умер и воскрес для того, чтобы делом удостоверить слово о воскресении, возымеем несомненную надежду благ, при существовании которой не будет иметь места печаль об усопших. Бог же наш и Господь Иисус Христос, утешающий смиренных (2 Кор. 7, 6), да утешит сердца ваши, и своим милосердием да утвердит в любви своей, ибо ему подобает слава во веки веков. Аминь.*)

* В этом слове св. Григория Нисского содержатся некоторые мысли и выражения, которые могут подать повод к недоразумениям, и в которых уже издревле не правомыслящие старались найти подтверждение некоторым своим, уклоняющимся от чистоты православного учения, мнениям. Св. Григорий, по-видимому, допускает мысль, что не только люди, преуспевшие на земле в жизни духовной и бесстрастии, каковы были патриархи, пророки, апостолы, мученики, достигнут вечного блаженства, но и прочие, путем исправительного воспитания в последующей жизни, отрешившись в очистительном огне пристрастия к веществу, посредством свободного вожделения того, что благо, возвратятся к предназначенной от начала в удел нашему естеству благо­дати; что по совершенном устранении зла из всех существ, во всех снова воссияет боговидная красота, по образу которой мы были созданы в начале. В этих и подобных выражениях, в древности последователи Оригена находили подтверждение мнения  своего учителя о восстановлении всего в состояние первобытного совершенства, а впоследствии латиняне думали видеть подкрепление своего учения о чистилищном огне. От нареканий оригенистов старались защитить св. Григория, преп. Варсонофий, св. Максим Исповедник, препод, Феодор Студит, патриархи Герман и Фотий. Они указывали отчасти на то, что учение

534

 

 

о восстановлении всего имеет у св. Григория значение отличное от Оригенова (св. Феодор и Максим), отчасти на повреждение сочинений Григория  еретиками (блаж. Герман и Фотий), отчасти на необходимость различения в писаниях св. Отцов учения догматического, внушенного Духом святым и поэтому принятого церковью, и частных мнений, которые они могли заимствовать от своих учителей (преп. Варсонофий). На ту же необходимость отличать в писаниях отеческих личные и частные мнения от учений вселенской церкви, указывал и блаженный Марк Ефесский латинянам, находившим в творениях св. Григория подтверждение своего учения о чистилище. «Человеку, - говорил он, - хотя бы он достиг и верха святости, не возможно не погрешать, и осо­бенно в таких предметах, о которых прежде не было исследования и не было дано отцами общего, соборного решения». (Как эти свидетельства отцов и учителей церкви в защиту св. Григория, так и доказательства вообще чи­стоты его учений, заимствованные из других его сочинений, с подробностью изложены в статье: «Св. Григорий Нисский», в Прибавлениях к Твор. Св. Отцов, Часть XX, 1861 г., стр. 77–92). Впрочем, внимательное чтение и сего одного слова, без сличений его с другими творениями св. Григория, может достаточно убедить, что, не смотря на некоторую своеобразность мнений, учение пастыря Нисского равно далеко как от оригенизма, так и от мнений латинян о чисти­лище.. Необходимо иметь в виду, что св. Григорий предлагая в сем слове утешение скорбящим об отшедших из этой жизни и указывая на превосходство жизни будущей пред настоящею, говорит только об усопших христианах, скончавшихся в уповании жизни вечной и чаянии ее благ, следовательно о тех, кои уже здесь, на земле, по благодати, которой сподобились и по своей вере и делам, сделались достойными сего чаяния. От них он отличает неверных, ограничивающих надежды жизни одним настоя­щим, которые «по тому и считают достоплачевною смерть, что для них нет надежды на то, чему веруем мы». Что как этим неверным, так и нераскаянным грешникам предлежит вечное мучение, о сем св. Григорий учит ясно (Приб. к Тв. Отцов. Часть XX, стр. 77–81). Отсюда видно, что учение св. Григория о конечном изглаждении зла и восстановлении всего в первобытное совершенство относится только до части спасаемых, до верующих во Христа, из которых одни (как патриархи, апостолы, пророки, мученики) и на земле достигли возможного совершенства, а прочие (т. е.

535

 

 

верующие же во Христа), хотя и положили в настоящей жизни начало нравственному преуспеянию, но по немощи воли еще не совершенно очистили себя от греховности. Эти останки греховности, эти следы нравственного несовершен­ства, в жизни будущей «путем исправительного воспитания», как говорит св. Григорий, постепенно отпадут и исчезнут, как отпадает изгарь от плавимого металла. В сем смысле св. Григорий мог, не уклоняясь от чистоты право­славного учения говорить о совершенном исчезновении зла не вообще из мира, но из царства Божия, где будет Бог всяческая во всех, и о восстановлении в нем всего в состояние первобытного совершенства. Что же касается те­перь до способа сего исправительного воспитания, который св. Григорий называет очистительным огнем или печью очищающего огня, то он ясно дает разуметь, что выражения эти имеют у него иносказательное значение. Они заим­ствуются из сравнения, которым св. Григорий изъясняет необходимость изменения нашей природы при переходе ее в высшее состояние. Для сравнения употребляет он глыбу железа, сперва служащую наковальнею, потом, при посредстве огня и молота, переделываемую в тонкое оружие. Заимствуя отсюда выражение: огнь очистительный, он далее дает ра­зуметь, что огнь этой и его действие, выражают лишение в жизни будущей с разрушением тела смертью, как чувстве и стремлении чувственной природы необходимых для поддер­жания телесной жизни, так и всего того, что посредством этих чувств и стремлений услаждало несовершенных и увлекало порочную волю ко греху. Это  лишение, пробудив в душе сознание суетности земных и вещественных благ и стремление к благам вечным, невещественным, будет служить путем к окончательному ее очищению. Очевидно, что в сем учении нет ничего несогласного со словом Божиим и подобного учению латинян об огне чистилищном.

536

 


Страница сгенерирована за 0.07 секунд !
Map Яндекс цитирования Яндекс.Метрика

Правообладателям
Контактный e-mail: odinblag@gmail.com

© Гребневский храм Одинцовского благочиния Московской епархии Русской Православной Церкви. Копирование материалов сайта возможно только с нашего разрешения.