Отношение власти церковной и государственной в удельно-вечевой период. С появлением сильной власти великого князя московского русские митрополиты становятся в полную зависимость от великих князей, а потом царей московских. Патриаршество было учреждено у нас царем, царями избирались всегда и все московские патриархи. Епархиальные архиереи назначались у нас царем. Все епархиальное управление, как патриарха так и других архиереев, находилось под постоянным контролем царя. Царь созывал церковные соборы, назначал лиц, какие должны были присутствовать на них, предлагал вопросы на обсуждение собора, наблюдал за соборными прениями и обсуждениями, придавал окончательную редакцию соборным деяниям, отрицал или утверждал состоявшиеся соборные постановления и придавал им силу закона.

Обыкновенно патриарх Никон нашими историками рассматривается и оценивается главным образом как исправитель наших богослужебных книг, чинов и обрядов, в чем и видят самое главное, ценное и характерное дело его патриаршества. Но мы уже знаем, что Никон, как церковный реформатор, был созданием царя Алексея Михайловича, программу которого он только выполнял в своей церковно-реформаторской деятельности. Сам Никон, хотя одно время и сильно увлекался своею церковно-реформаторскою деятельностью, однако никогда не считал ее главным делом своего патриаршества, которым он по этому, по оставлении им патриаршей кафедры, уже более совсем не интересовался, как делом не его личным, а сторонним, близко и глубоко его лично не затрагивающим. Это потому, что действительную, настоя-

тую душу патриаршества Никона, в чем он сам видел главную задачу и весь смысл своего патриаршества, к чему он постоянно и настойчиво стремился, находясь на патриаршей кафедре, за что он неустанно и страстно боролся и после оставления им патриаршей кафедры,—было его стремление не только освободить церковную власть от зависимости от власти государственной, так как последняя тогда над нею господствовала, но и утвердить то защищаемое им положение, что священство выше царства.

В удельно-вечевой период нашей истории власть митрополита всея Руси была совершенно независима от светских туземных властей. Митрополиты были греки, их избирали и ставили на Русь константинопольские патриархи, вместе с греческими императорами, судить и осудить их, лишить их кафедры, мог только патриарх, который разбирал все жалобы иа русского митрополита, Русские князья не участвовали в выборе и постановлении митрополита, и в случае недовольства какими-либо его действиями, могли только жаловаться патриарху, но сами, собором своих местных архиереев, судить и низвергать митрополита не могли. Эта независимость митрополита от князей создавала ему особое, исключительное положение в отношении к ним: митрополит, не боясь князей, мог смело, решительно и твердо проводить в жизнь общества и государства церковно-христианские начала, мог, как облеченное высшим духовным авторитетом лицо, обличать и мирить враждующих князей, смело вступаться за всех обиженных и несчастных, обличать общественные беззакония и неправды, и вообще являть из себя образ истинного, власть имеющего, архипастыря,—к заявлениям, обличениям и настояниям митрополита ни один князь не мог отнестись равнодушно или пренебрежительно. Если вся Русь представляла тогда из себя ряд небольших, нередко враждующих княжеств, где каждый удельный князек считал себя полным господином и хозяином своего удела, если власть великого князя была очень неопределенна, слабо выражена, часто переходила из одних рук в другие, и потому не могла действовать на всю русскую территорию, на строй жизни и на проявление ее в делом народе; то иною совсем была власть митрополита.

Она была единою для всей Руси, ее влияние и значение простиралось на весь народ, который видел в митрополите своего высшего верховного руководителя и отца, она имела под собой строгую каноническую почву, которая точно определяла круг, сферу и образ ее действий; ей— власти митрополита, церковными законами подчинены были все епархиальные архиереи, обязанные беспрекословно повиноваться во всем распоряжениям и указаниям своего- верховного архипастыря, который надзирал за всею их пастырскою деятельностью, творил над ними суд и расправу. Словом политически разъединенная Русь, церковно объединялась тогда в лице митрополита, который был ее духовным главою и владыкой, стоявшим вне всякой прямой и юридической зависимости от светской власти князей. Духовный владыка русской земли был во многих отношениях сильнее и влиятельнее разъединенных и враждующих между собою светских владык: он вносил в русское общество творческие высшие христианские начала жизни, на которых должна была строиться и развиваться и частно-семейная, и общественная, и самая государственная жизнь целого народа,—все сферы этой жизни, не исключая самых интимных, подчинялись его наблюдению и воздействию, почему власть митрополита естественно должна была иметь доминирующее значение во всей тогдашней народной жизни, иметь решительный перевес перед раздробленной на маленькие враждующие между собой части светской государственной власти, И если тогдашние митрополиты не использовали всей силы и могущества своей духовной власти в видах того или другого своего воздействия на весь строй и характер народной жизни, то причина этого заключалась вовсе не в том, чтобы высшая духовная власть встречала какие-либо серьезные ограничения и стеснения со стороны светской власти в своем стремлении воздействовать на народную жизнь, всецело подчинить ее своему духовному водительству, а в том, что, за редкими исключениями, тогдашние наши митрополиты была иноземцы, чуждые нам по языку, воспитанию, нравам и обычаям. Русская жизнь с ее строем, запросами и интересами была для них совершенно чужая, сторонняя, их не затрагивавшая, к которой они в большинстве

относились спокойно—равнодушно, вовсе не думая тесно сживаться и сливаться с нею. И личные их качества, конечно, далеко не всегда были выдающимися, не всегда и серьезная образованность была их принадлежностью; лучшие—образованные и даровитые иерархи нужны были и в Греции, и едва ли такие лица выражали особенную охоту идти в далекую и, по понятиям греков, варварскую Русь, в которую по необходимости попадали в большинстве люди средние, искавшие видного и доходного места, какого они не могли получить у себя дома. При этом иностранцы митрополиты приносили на Русь те идеалы общественного и государственного строя и жизни, которые были выработаны их родиною. Сделавшись русскими митрополитами они и на Руси руководились греко-византийскими нормами, как лучшими и совершеннейшими, а потому в своей общественно-государственной деятельности, в качестве русских митрополитов, проявляли не творчество на основе русских национально-местных условий, а только переносили на русскую почву сторонние ей византийские нормы права, порядка и пр.

Между тем на Руси стало складываться сильное московское княжество, а в нем сильная власть великого князя. И как только московские князья выдвинулись из ряда других удельных князей, они сейчас же привлекли к себе митрополита, убедивши его поставить свою митрополичью кафедру в Москве. Затем они, уже теперь сильные и влиятельные, настоятели пред константинопольским патриархом, чтобы русские митрополиты ставились обязательно из русских и чтобы они были избранниками великого князя. Образовался тесный союз власти духовной и светской в лице митрополита и в лице великого князя московского и всея Руси. Опираясь между прочим на содействие митрополитов, великой князь московский успел подавить все удельные княжества, заставил себя признать главою и верховным управителем уже целого московского царства, политическим хозяином и распорядителем его судьбы; никакой другой князь не мог более оспаривать теперь первенства я главенства великого князя московского. Тогда стали изменятся и отношения великих князей к митрополитам: московские князья достигли того, что митро-

политы не только избирались великим князем из русских, но и ставились в Москве, совершенно независимо от константинопольского патриарха, собором русских иерархов. Этот новый порядок избрания и постановления митрополита, сразу коренным образом изменил общественное положение митрополита и его отношение к светской власти. Митрополит избирался из подданных великого князя, избирался из лиц ему желательных и им указанных, и, став митрополитом, по-прежнему оставался его подданным, вполне зависимым от князя. Если бы так избираемый и поставляемый митрополит стал в чем-либо противиться воле великого князя, последний всегда легко мог заменить его другим более угодным ему лицом,—собор русских иерархов, подданных великого князя и поставляемых под его воздействием, всегда готов был исполнить волю и желание великого князя. Русский митрополит, из свободного и независимого от светской власти, теперь превращается в покорного слугу великого князя, исполнителя его велений и желаний. Из. прежних прав, которые ранее принадлежали митрополиту, независимому от светской власти, теперь осталось только одно: право печаловаться пред великим князем за опальных, несчастных и обиженных, да и этим-то правом пользовались уже не все митрополиты, и пользовались притом с большою оглядкой. Как скоро светская власть вполне убедилась, что она сильнее духовной, что митрополит в существе такой же подданный великого князя, как и другие его подданные, с ними не стали церемониться. Митрополитов, не нравившихся высшей светской власти, стали спокойно низводить с их престолов, и заменять другими более подходящими лицами. За обличения светской власти и за «печалования» перед нею святой митрополит Филипп не только лишен был кафедры, но и самой жизни. После этого и право митрополитов «печаловаться» стало все более суживаться и все реже проявляться, а наконец и совсем было забыто представителями нашей церкви.

Таким образом еще московские митрополиты превращены были в покорных и, нередко, раболепных слуг—«потаковников», как их тогда называли, великого князя; выс-

шая духовная власть—митрополит был совершенно бессилен и бесправен пред выросшею и окрепшею властью великого князя, который уже избирал, ставил и низводил митрополита по своему желанию и усмотрению. Народ и все общество не находило в таком порядке дел ничего ненормального; по его мнению дело так именно и должно было стоять, так как митрополит у нас никогда не был народным избранником, и потому никто, кроме великого князя, не был у нас заинтересован в личной судьбе того или другого митрополита,—все ведает и знает князь, он всем распоряжается и, в частности, митрополитом, его избранником я ставленником. Народ только желал, чтобы был митрополит, как поручитель за правильный и безостановочный ход обычной церковной жизни; но до тех или других отношений митрополита к великому князю, до самой личности митрополита, той или другой его судьбы и положения, ему не было собственно никакого дела. В таких взаимных отношениях находились у нас светская и духовная власть, когда учреждено было патриаршество.

Москва была признана русскими законною наследницею Византии, в силу чего Московский великий князь венчался царским венцом, и его царское венчание было торжественно признано и утверждено особым соборным актом четырех вселенских восточных патриархов. Но византийские представления требовали, чтобы рядом с царем всегда существовал и патриарх,—это было необходимо для полноты православного христианского царства. В силу, между прочим, именно этого представления болгарские и сербские государи, принимая титул императоров, в тоже время всегда учреждали у себя и патриаршество, несмотря на энергическое противодействие константинопольских патриархов. Русские, в этом случае, стояли также на почве византийских представлений и потому у них, вслед за утверждением на Руси царского достоинства естественно явилась мысль и об учреждении в Москве патриаршества, чтобы Москва и с церковной стороны ничем не уступала старой Византии, чтобы и в Москве в этом отношении было точно так же, как и в Византии при ее старых благочестивых царях. Этого требовала полнота христиан-

ского русского царства, теперь единого православного во всей вселенной; этого требовало вполне цветущее и блестящее внешнее положение русской церкви, особенно сравнительно с бедственным угнетенным положением всех других православных восточных церквей, этого требовало резко бросавшееся в глаза несоответствие между положением Москвы, как покровительницы и опоры для всех восточных православных церквей и самих восточных патриархов, и иерархическим положением ее церковного главы, только простого митрополита. Естественно было поэтому желать русским, чтобы рядом с московским царем существовал и московский патриарх, чтобы благодаря этому русская церковь заняла подобающее ей положение среди других православных восточных церквей.

Когда в 1586 году в Москву прибыл за милостынею антиохийский патриарх Иоаким, то царь Федор Иванович, говорит статейный список об учреждении у нас патриаршества, «помысля с своею благоверною и христолюбивою царицею Ириною, говорил с бояры: изначала, от прародителей наших, киевских, Владимирских и московских государей царей и великих князей благочестивых, поставлялись наши богомольцы, митрополиты киевские, Владимирские, московские и всея России от патриархов цареградских и вселенских»; потом их стали поставлять в Москве «по приговору и по избранию прародителей наших и всего освященного собора от архиепископов и епископов, российского царства даже и до нашего царствия». Теперь же государь решил просить у Бога милости, «дабы устроил в нашем государстве московском российского патриарха», почему и следует просить антиохийского патриарха Иоакима, чтобы он взял на себя миссию, довести желание царя до сведения других восточных патриархов. Бояре одобрили мысль царя об учреждении в России патриаршества и Борису Федоровичу Годунову поручено было войти об этом в переговоры с антиохийским патриархом Иоакимом, что тот и исполнил.

В этом официальном рассказе невольно обращает на себя внимание то обстоятельство, что мысль о необходимости учреждения патриаршества в России высказывается

в первый раз царем, который посоветовавшись с своею царицею, сообщает затем свое решение учредить на Москве патриаршество не собору русских иерархов, как бы можно было ожидать, а боярам, и заручившись только их согласием, поручает вести переговоры с антиохийским патриархом не митрополиту или какому-либо другому иерарху, а Борису Годунову. На участие в этом церковном деле какого-либо духовного лица, а тем более целого собора иерархов, нет и намека. Очевидно, участие духовных властей в обсуждении вопроса об учреждении у нас патриаршества считалось пока совершенно излишним.

Когда в 1588 году в Москву неожиданно прибыл за милостынею сам константинопольский патриарх Иеремия, царь, опять посоветовавшись с своею царицею и поговоря только с боярами, а не духовными властями, решается воспользоваться пребыванием в Москве Иеремии, чтобы поставить русского патриарха. Для переговоров с Иеремией, по решению царя и бояр, назначается по-прежнему Борис Годунов, который должен был посоветоваться с патриархом: «возможно ли тому статися, чтобы ему быти в его государстве, российском царстве, в стольном нашем граде Владимире». Когда Иеремия изъявил желание остаться патриархом обязательно только в Москве, и ни под каким видом не соглашаться поселиться во Владимире, несмотря на многократные уговоры Годунова, царь снова созвал бояр и заявил им, что так как Иеремия не соглашается жить во Владимире, а только в Москве, что неудобно, то и следует просить его чтобы он поставил в русские патриархи московского митрополита Иова, о чем, по приговору государя и бояр, и был осведомлен Иеремия Борисом Годуновым и дьяком Андреем Щелкаловым. Когда Иеремия уже окончательно согласился поставить в русские патриархи «кого благочестивый государь производит», только тогда, именно в 17 день января 1589 года, царь наконец собрал собор из русских иерархов и изложив на нем ход переговоров об учреждении на Руси патриаршества, заявил собору о согласии Иеремии поставить в патриархи русского, и в заключение предложил митрополиту Иову посовещаться со всеми отцами собора, «как бы Бог дал, такое великое и преславное дело в России устроилось».

На это предложение царя отцы собора, посоветовавшись между собою, ответили царю, «что они полагаются на волю его—благочестивого государя». По избранию и повелению царя митрополит московский Иов и был потом поставлен Иеремией в патриархи московские и всея России.

Таким образом, все дело учреждения патриаршества в России велось исключительно светскою властью и светскими лицами, без всякого участия в нем лиц духовных, И только тогда, когда оно уже решено было окончательно, когда указано было и лицо, предназначенное царем в патриархи, созвали собор из духовных лиц, которые однако только смиренно заявили целым собором, «что они во всем полагаются на волю его—благочестивого государя», и таким образом отказались от всякого деятельного участия в таком деле, которое, казалось бы, прежде всего и главным образом касалось не светских, а духовных лиц, не боярской думы, а церковного собора, и которое должно бы вестись не Годуновым и Щелкаловым, а теми или другими русскими иерархами, как ближе, чем светские лица, заинтересованными фактом учреждения у нас патриаршества.

Если учреждение патриаршества было у нас, с одной стороны, исключительно делом светской власти, вовсе конечно и не думавшей поступиться этим какими-либо своими прежними правами в пользу духовной, в видах придания последней большей самостоятельности и силы относительно власти светской; то, с другой стороны, учреждение у нас патриаршества вовсе не вызывалось и какими-либо особыми настоятельными причинами, лежавшими во внутреннем строе и характере нашей церковной жизни, в каких-либо местных, чисто церковных и общественных стремлениях и потребностях. Оно—патриаршество, по отношении ко всей совокупности нашей внутренней церковной жизни, было явлением чисто внешним, случайным, не затрагивавшим ее прежних основ, направления и характера, всегда остававшимся только на ее поверхности, не вносившим в нее ничего нового, обновляющего прежний церковный строй жизни и ее прежние традиционные порядки. С учреждением патриаршества получилась не новая какая-либо церковная сила, а только внешнее украшение цер-

кви. Московский патриарх по своему общественному и церковному положению, по своим духовным правам был совершенно то же, что и московский митрополит,—существенных перемен в этом отношении никаких не произошло. Значит, с учреждением патриаршества отношения у нас светской власти к духовной совершенно не изменились, а остались прежние т. е. и патриарх, как ранее митрополит, всецело и во всем зависел от светской власти, которая распоряжалась им в своих видах, по своему усмотрению, нисколько не церемонясь с самою личностью патриарха, если находила его чем-либо неугодным себе. Это с особенной ясностью обнаружилось уже при самых первых патриархах.

Умер царь Борис Феодорович Годунов и патриарх со всем освященным собором присягнул сыну Бориса — Феодору. Феодор был убит, а Лжедимитрий провозглашен царем. Прежде чем он вступил в Москву, толпы москвичей с оружием и дреколием вторгнулись в Успепский собор, где тогда служил Иов, не дали ему окончить литургию и, заставив разоблачиться, с позором таскали его по церкви и вывели затем за Кремль, к лобному месту, где толпа била и бесчестила патриарха, а потом с криками: «богат, богат Иов патриарх, идем и разграбим его», разграбила дом и имущество первосвятителя, а сам он, в простой рясе чернеца и на убогой телеге, отправлен был в город Старицу. Между тем Лжедимитрий торжественно въехал в Москву и на лобном месте, где недавно народ бил и бесчестил своего патриарха, был торжественно встречен митрополитами, архиепископами, епископами и всем освященным собором с крестами, иконами, хоругвями, с пением священных песней. Новый царь привез с собою и нового патриарха. Это был, ранее приехавший в Москву с о. Кипра, греческий архиепископ Игнатий, получивший у нас рязанскую архиепископию и теперь предложенный Лжедимитрием в московские патриархи. Русские архиереи беспрекословно исполнили повеление Лжедимитрия, и грек Игнатий стал законным патриархом Московским и всея России, Никто из архиереев не вступился за обесчещенного, публично опозоренного Иова, никаким собором не лишенного своих патриарших

прав; — наши иерархи спокойно смотрели на низвержение Иова и спокойно, своим согласием, санкционировали законность поставления Игнатия.—Лжедимитрий был убит, и в Москве избрали нового царя—Василия Ивановича Шуйского, который немедленно, по своем избрании, низложил патриарха Игнатия, а на его место велел поставить Гермогена, архиепископа Казанского, что наши иерархи, опять беспрекословно, и исполнили. Шуйский был низложен с царского престола, и у нас образовалась сильная боярская партия в пользу призвания на московский престол польского королевича Владислава. Эта партия временно взяла верх и патриарх Гермоген был низведен с патриаршего престола и потом погиб насильственною смертью. На его место снова был возведен прежний патриарх грек Игнатий, который однако чрез несколько месяцев бежал в Литву, и московская патриаршая кафедра осталась теперь совсем без патриарха. Так продолжалось слишком семь лет, вплоть до избрания в патриархи Филарета Никитича.

Из сделанного беглого исторического обзора перемен в судьбе первых трех московских патриархов ясно видно, что эти патриархи избирались и низвергались исключительно светскою властью, которая, преследуя свои интересы; распоряжалась патриаршею кафедрою по своему усмотрению и произволу, не встречая себе в этом ни малейшего противодействия ни со стороны освященного собора, ни тем более со стороны народа; сам же патриарх решительно не имел никаких средств в своем распоряжении которыми бы он мог, хотя сколько-нибудь, оградить себя от произвола и насилий светской власти.

С восшествием на патриарший престол отца государя— Филарета Никитича Романова, патриарх сразу получил огромное значение: он не только бесконтрольно и независимо управлял церковью, но фактически ведал и все дела государственные, нося титул, наравне с царем, великого государя. Но этот блеск и особое значение Филарета Никитича зависели вовсе не от того, что он был патриарх, что бы теперь за патриаршею властью, как такою, были признаны какие-либо особые, исключительные нрава и независимость от светской власти, а единственно потому, что он был отцом государя, который во всех делах руко-

водствовался всегда советами и указаниями своего родителя. В действительности же отношения между патриаршею и светскою властью и после Филарета Никитича продолжали быть такими же, какими они были и ранее, т. е. патриархи по-прежнему находились в полной зависимости от светской власти, и без ее согласия и одобрения не могли сделать ни одного самостоятельного шага, тем более конечна не могли что-либо сделать вопреки ее желаниям и настояниям.

Два первые преемника Филарета Никитича, патриархи Иоасаф и Иосиф, были избранниками и ставленниками государя, и оба были личностями довольно бесцветными, даже вовсе и не думавшими о какой-то независимости от светской власти, пред которой они чувствовали и сознавали все свое бессилие. Никон был избран в патриархи царем Алексеем Михайловичем, что подтверждает следующая современная событию заметка: «того-ж (1652) году, июля в 25 день, по изволению Божию и по избранию государя царя и великого князя Алексея Михайловича самодержца всея Русии з’бояры и со всем вселенским собором поставлен бысть в царствующем граде Москве в патриархи ноугородцкий и великолутцкий митрополит Никон» 1). Собор 1660 года постановил низложить Никона и немедленно назначить ему преемника, как скоро на избрание нового патриарха государь «дает свое богомудрое и преимущественное согласие с своим преизящным сигклитом» 2).

Очевидно патриархи избирались только царем, который об этом деле советовался с своим «преизящным синклитом» т. е. с боярскою думою. Впрочем собор архиереев открыто и прямо отказывался от выбора патриарха, предоставляя это дело исключительно государю, и так поступал он не только в указанном нами случае: при выборе первого патриарха Иова, но и в последующее время. Когда в 1672 году умер патриарх Иоасаф 2-й, то 5 июля государь велел, ранее им созванным в Москву епископам и другим властям, явиться к нему в столовую-

1) Чт. общ. ист. и древн. 1905 г. кн. III, смесь, стр. 26.

2) Дело о патр. Никоне, стр. 108.

палату. Когда они пришли, «великий государь изволил властям говорить, что бы на патриаршеский престол избрали они кого всем освященным собором. И власти, встав, великому государю говорили: что о таком великом деле как ты, великий государь, укажешь».В виду такого ответа властей государь заявил собору, что «мы соблаговоляем и соизволяем» быть патриархом новгородскому митрополиту Питириму, которого собор и поставил в патриархи. Когда в 1690 году, 17 марта, умер патриарх Иоаким, то 23 августа государи пригласили к себе архиереев, архимандритов и весь освященный собор: «и великие государи говорили архиереем, о избрании патриарши. И власти великим государем говорили: что о таком великом деле как они, великие государи, укажут». Государи, посоветовавшись с архиереями, указали на Казанского митрополита Адриана, который и был поставлен патриархом 1).

Понятно почему древне-русские епископы даже сами так решительно отказывались от соборного избрания патриархов и предоставляли это дело всецело государю и его боярской думе. Московский патриарх был тогда слишком важное, видное и влиятельное лицо, не только церковное, но и государственное. Он был одним из самых близких к царю лиц, с которым государь советовался как о делах церковных, так и государственных. Царь и патриарх виделись почти постоянно, так как царь обязательно присутствовал на всех торжественных патриарших службах. Никон как на одну из причин неожиданного оставления им патриаршего престола указывал на то обстоятельство, что царь не стал ходить к тем службам, которые совершал патриарх, откуда он—Никон и заключил, что царь на него гневается. Цари нередко приглашали на свои обеды патриархов, а патриархи царей. В Дворцовых разрядах постоянно встречаются такие заметки: «того ж дни ел у государя царя и великого князя Алексея Михайловича всея Русии святейший Иосиф патриарх московский и всея Русии, а с ним власти, а стол был

1) Дворцовые разряды, дополнение к 3-му тому, стр. 447 и т. IV стр. 578.

по грановитой палате, а у стола велел государь быть боярам и околничим всем без мест»; или: «того ж дни ел у государя святейший Иосиф патриарх московский и всея Руссии, а стол был по столовой избе». Такие же записи встречаются когда государь обедал у патриарха; «того ж дни государь царь и великий князь Алексей Михайлович всея Русии ел у святейшего Иосифа патриарха московского и всея Русии, а у стола были бояре и околничие, все без мест»: или: «того ж дни государь царь и великий князь Алексей Михайлович всея Русии ел у святейшего Никона патриарха московского и всея Русии» 1). При такой, так сказать, постоянной и исключительной личной близости царя и патриарха, при их почти ежедневном взаимообщении естественно было, что кандидата в патриархи всегда избирал царь, избирал лицо ему хорошо известное и приятное. Странно было бы, при таких условиях, предоставить выбор в патриархи собору, а не царю, так как собор мог выбрать такое лицо, с которым бы царь не мог и не пожелал бы иметь того постоянного близкого общения, какое он обычно имел с патриархом. А это могло бы повести даже к неожиданным осложнениям и столкновениям, как это и случилось, когда патриарх Никон разошелся с царем, причем недоразумения между царем и патриархом несомненно неблагоприятно отражались бы на всем ходе церковных дел, а в известной степени и на делах государственных. Вообще патриарх, не пользовавшийся личным расположением и доверием государя, не имел бы, сам по себе, должного значения и влияния и в церкви и в государстве. Как ненормально тяжело было положение патриарха, не пользовавшегося расположением царя, это хорошо видно из тех горьких заявлений, какие своим приближенным делал патриарх Иосиф в последнее время своего патриаршества: «переменить меня, говорил он, скинуть меня хотят; а буде и не оставят, я сам за сором об отставке стану бить челом». При таких условиях, очевидно, патриарха

1) Дворцовые разряды, т. III, стр. 17, 20, 66. 86, 88, 107, 110, 115, 118, 128, 144, 140. 152, 158, 218, 225, 226; 266, 286, 322, 326, 829, 338, 342, 343, 347, и др.

мог избирать не собор, а только государь, при том из лиц, которые ему были нужны я которые ему нравились: собору вмешиваться в это дело было неудобно и на его долю только приходилось смиренно заявлять: «что о таком великом деле (выборе патриарха) как ты, великий государь, укажешь».

Но если патриарха всегда избирал только царь, то что ясе значат те известия, которые говорят, что кандидаты в патриархи избирались на соборах, а царь избирал только из числа лиц, намеченных собором? Дело тут происходило, по нашему мнению, так: царь, заранее наметивши известное лицо в патриархи, сообщал об этом, до собрания собора, одному или нескольким архиереям, которые на соборе обязательно и вносили в число кандидатов указанное царем лицо, а к нему, ради соблюдения формальности, присоединяли еще двух лиц, и этих трех кандидатов собор представлял государю с тем, чтобы он выбрал из них одного по своему усмотрению. Понятно, что государи всегда избирали то именно лицо, какое они уже ранее предназначили в патриархи, благодаря чему и получалось такое впечатление, как будто в патриархи избирал собор купно с государем, тогда как в действительности избирал только один государь. Все дело соборов в этих случаях состояло в том, чтобы соборно признать и церковно поставить в патриархи то именно лицо, которое изберет государь.

Не только патриархи, но и все епархиальные архиереи московской Руси тоже избирались не собором, не патриархом не паствою, а государем. Известный протопоп московского Казанского собора Иоанн Неронов говорил Никону патриарху: «прежде сего совет имел ты с протопопом Стефаном (царским духовником), и которые советники и любимы были, и на дом ты к протопопу Стефану часто приезжал и любезно о всяком добром деле беседовал, когда ты был в игуменах, и в архимандритах, и в митрополитах. А которые богомольцы посланы государем блаженные памяти ко Иосифу патриарху, чтоб ему поставите, по его государеву совету, оных в митрополиты, и во архиепископы и епископы, иных в архимандриты, и игумены и протопопы, а ты с государем духовником-

протопопом Стефаном тогда был в советех и непрекословил нигде, а на постановлении их не говорил: «не аксиос, сиречь недостоин» 1). Из этих слов Неронова ясно видно, кто кандидатов на митрополичьи, архиепископские и епископские кафедры, даже кандидатов в архимандриты, игумены и протопопы, конечно на более видные и влиятельные места, избирал царь, а патриарху только приходилось посвящать указанных или присланных к нему царем лиц. Про свое время патриарх Никон так писал константинопольскому патриарху Дионисию: «ныне бывает (на Руси) вся царским хотением: егда повелит царь быти собору, тогда бывает; и ково велит избирати и поставити архиереем, избирают и поставляют; и ково велит судити и обсуждати,—и они судят и обсуждают и отлучают». В своих ответах Паисию Лигариду Никон заявляет, что царь велит избирать и поставлять в архиереи только тех, «его-ж любит» 2). Благовещенского московского собора дьякон Федор, как очевидец рассказывает, что в московском Успенском соборе, в присутствии царя Алексея Михайловича, ставили в архиереи на Вологду Симона, игумена Свирского монастыря» Его рекомендовал царю митрополит Крутицкий Павел. Во время поставления Симон, при чтении им Символа веры, прочел по старому «рожденна, а не сотворенна». Тогда рассказывает Федор, «не хоте его царь поставити во архиепископы; озрелся, стоя, на Павла митрополита оного, и с яростию пыхнул, рек: ты мне хвалил его; не хощу его аз! И пойде с места своего. Павел же льстец припаде к нему и рече ему с клятвою: никако, государь, несть в нем того, но промолвился. И повелеша Симону паки символ глаголати. Он же справил речь ту по новому речению, царь же возвратился на место, и поставиша его во архиепископы» 3). Очевидно выбор и поставление епархиальных архиереев в древней Руси зависел от царя, который мог остановить даже самый начавшийся акт церковного

1) Матер. для история раскола, т. I, стр. 110.

2) Записки русск. археол. общ. т. II, стр. 526—527. Рукопись нашей акад. библ. № 218, л. 184 об.

3) Матер. для ист. раск. т. VI, стр. 229—239.

поставления, если почему-нибудь поставляемое лицо показалось ему неудобным.

Причины, почему государи московской Руси держали в своих руках выбор епархиальных архиереев, объясняются тем особым своеобразным положением, какое епископат занимал в древней Руси, и которое необходимо ставило его в полную зависимость во всем от государя.

Епископы московской Руси не были только духовными архипастырями, заботившимися о спасении душ своих пасомых, но и очень важными, с обширными правами и полномочиями, государственными чиновниками, управлявшими целыми обширными областями, владевшими с соподчиненными им монастырями очень значительными землями, множеством крестьян, всевозможными хозяйственными и промышленными заведениями, причем им, на основании царских жалованных грамот, принадлежала в их земельных владениях власть административная, судебная и финансовая, и царские чиновники не имели даже права въезжать в архиерейские владения. Кроме того, самое духовенство древней Руси, свободное относительно государства, относительно своего епархиального архиерея было податным сословием, обязанным архиерею взносом известных податей, почему оно, в этом отношении, и приравнивалось к тяглому сословию, так что выражение «тяглые попы» сделалось официальным,—«а опричь того с тяглыми попы не тянут ничего», писалось тогда в официальных грамотах. Государство не только дозволяло архиерею ведать и судить по всем делам духовенство, но и налагать на него по своему усмотрению подати. В царской, например, жалованной грамоте новгородскому митрополиту Макарию 1622 года между прочим говорится, что попы и дьяконы вновь построенных церквей, не вошедших еще в опись данных книг, обязаны платить подати по тому окладу, «чем их обложит богомолец наш Макарий митрополит». В царской жалованной грамоте патриарху Филарету Никитичу сказано: «вольно ему, отцу нашему, великому государю, святейшему патриарху Филарету Никитичу в своем патриаршестве ружных и приходских церквей, тех городов и уездов, и на попов, и на дьяконов, и на церковные пустотные земли свою святительскую дань и

оброк наложить, чем он, великий государь, которых ружных и приходских попов и дьяконов и пустую церковную землю данью своею и оброком изоброчит». 1).

Указанное положение древне-русских архиереев, как очень богатых землевладельцев, вело к тому, что архиереи должны были организовать у себя самостоятельное управление своими землями и крестьянами, причем они в устройстве своего двора и управления брали за образец княжеский двор и княжеское управление. Подобно князьям они раздавали свои земли в пожизненное пользование разным служилым лицам, которые обязаны были с одной стороны отбывать за это воинскую повинность, так как она всегда лежала и на архиерейских землях, с другой— исполнять при архиерее те или другие службы, по его назначению, вследствие чего у архиереев и явился многочисленный класс светских служилых людей, заведовавших административным, судебным и финансовым управлением архиерейских земель. А так как все приходское духовенство в древней Руси по отношению к архиерею было тяглым, податным сословием, то светские архиерейские служилые люди, жившие при дворе архиерея, делаются, с течением времени, и епархиальными чиновниками, заведуют, по поручению архиерея, различными отраслями епархиального управления, так что им подчиняется все приходское духовенство, над которым они творят суд и расправу, и собирают с него подати в пользу архиерея и в свою собственную, ибо они кормились от прохождения ими той или другой должности по епархиальному управлению. Очевидно, наши древне-русские архиереи в свое епархиальное управление внесли частно-владельческий характер, стали плохо различать свое частное от епархиального, а потому, вопреки церковным канонам, стали управлять своими епархиями в том же духе и чрез тех же лиц, в каком духе и чрез каких лиц они управляли своим двором и имениями. И это понятно. Если духовенство было относительно архиерея податным, тяглым сословием, обязанным исправно вносить в архиерейскую казну известные подати, то его отношения к архиерею в этом случае

1) Ак. эксп. т. III, № 123 и 164.

определялись уже не церковными канонами, но личною волею, усмотрением и личными интересами святителя, которым руководили опять уже не архипастырские соображения, а финансовые. Архиерей смотрел в этом случае на всякое духовное лицо как на податную единицу, как на такого человека, который обязан был ему взносом известного количества податей, от исправного или неисправного платежа которых наполнялась или терпела ущерб его архиерейская казна. Тщательно и ревниво оберегая интересы своей казны, предписывая в некоторых своих грамотах «все подати собирать без недобору, а на ослушников правити без всякия пощады», предписывая собирать подати «с большим поспешением — днем и ночью», архиереи считали за лучшее поручить епархиальное финансовое управление своим светским служилым людям, как более надежным блюстителям в епархии денежных архиерейских интересов, чем выборные из среды того же тяглого духовенства. Вслед за финансами светские архиерейские чиновники получили над приходским духовенством и власть административную, судебную и полицейскую, и, в силу господствовавшей тогда всюду системы кормления, кормились от прохождения разных епархиальных должностей т. е. на счет того же приходского духовенства. Архиерейская казна, при таких порядках, не тратила на содержание архиерейских чиновников ни копейки, а между тем у архиерея постоянно был многочисленный штат служилых людей, которые во всем от него зависели и которыми он свободно мог распоряжаться по своему личному усмотрению.

Вполне естественно было, что высшая светская правительственная власть т. е. государь, уступая епископу, в виде особой привилегии, свои административные, судебные и финансовые права над известными землями и крестьянами, дозволяя ему облагать податями в свою пользу все епархиальное духовенство, судить его во всем и управлять им, как тяглым сословием, дозволяя ему, как владетельному князю, иметь своих собственных бояр, детей боярских, дворян и вообще светских служилых людей, приглашая его, как важного сановника, на заседания и боярской думы и земских соборов для решения важных

государственных дел,—не могла предоставить выбор и замещение кафедр епархиальных епископов собору иерархов т. е. признать автономной епископскую коллегию, которая бы сама, только по своим видам и усмотрению, замещала угодными ей лицами вакантные места епископов и самую патриаршую кафедру. Это бы значило создать из епископата, при его тогдашней постановке у нас, такую сильную во всех отношениях и тесно сплоченную своими интересами автономную коллегию, которая, по своему экономическому и духовно-нравственному могуществу и влиянию, могла сделаться, в известных случаях, опасною силою для государя. Поэтому, простое благоразумие необходимо требовало от государей, чтобы епископы, наряду со всеми другими государственными чиновниками, назначались единственно государем, во всем зависели от его милости и усмотрения, во всем подчинялись ему безусловно и им бы, когда нужно, увольнялись от занимаемых ими кафедр.

К сказанному нужно прибавить и то, что московские государи, единолично избирая епископов, хорошо знали тех лиц, которых они назначали на архиерейские кафедры. Как великие церковники, наши московские государи находились в постоянном общении с разными духовными лицами, особенно настоятелями и властями разных монастырей, из которых они обыкновенно избирали архиереев. Принимая их у себя, когда они являлись к ним в известные дни с поздравлениями и монастырскими подношениями, присутствуя на торжественных церковных службах, в которых всегда участвовали и монастырские власти, приглашая их, вместе с архиереями, к своему царскому столу в разные торжественные и праздничные дни, государи имели полную возможность лично познакомиться и узнать кандидатов в архиереи и заранее намечать тех лиц, которых они находили более подходящими для занятия архиерейских кафедр, тем более, что их в древней Руси было очень не много.

Назначением патриархов и всех епископов царская власть однако не ограничивалась, а шла в этом направлении далее. Все епархиальное управление, начиная с самого патриарха и кончая последним епархиальным ар-

хиереем, находилось постоянно под бдительным надзором и контролем царя.

В древней Руси, как мы говорили, существовал у всех архиереев довольно сильно развитый институт светских архиерейских чиновников, избравшихся из целых родов служилых людей, которые жили при архиерейском доме, имели в своем пользовании архиерейские земли и несли при архиерее разные службы, от которых они и кормились. Из них избирались архиерейские: бояре, дьяки, десятильники, тиуны, праветчики и доводчики, приставы или недельщики, дворецкие, волостели, прикащики, стольники, кравчие, конюшие и пр., так как архиерейский дом и все архиерейское управление устроены были тогда по образцу княжеского двора и управления, причем светские архиерейские чиновники обладали очень обширными полномочиями и правами во всех делах епархиального управления. За небольшими исключениями духовные лица в архиерейском управлении тогда почти совсем отсутствовали, а все оно совершалось при помощи различных светских чиновников. Когда потом у великих князей и царей московских явились разные «приказы», как правительственные учреждения, то, по их образцу, патриарх Филарет Никитич устроил такие же «приказы» и в патриаршем управлении, а также и в управлении епархиальных архиереев. Большинством архиерейских приказов ведали светские чиновники. Из них самыми важнейшими и влиятельнейшими были: бояре, дворецкие и дьяки.

Со времени состоявшихся на Стоглавом соборе определений о святительском суде, архиерейские бояре составляли при архиереях судное отделение по всем делам, подлежащим архиерейской юрисдикции: у них хранились различные архиерейские указы и распоряжения по различным делам епархиального управления; к ним, а не к архиереям непосредственно, обращались царские приказы с своими памятями по тем или другим вопросам. Со времени Филарета Никитича в особом патриаршем приказе, известном под названием «Розряд», сосредоточивались все епархиальные судебные и административные дела, а самый приказ находился в ведении патриаршего боярина. Понятно отсюда, какую важную и видную роль во-

всем епархиальном управлении играли архиерейские бояре: все дела, какие только подведомственны были архиерею, иногда и дела чисто духовные, проходили всегда чрез руки архиерейских бояр, которые рассматривали и подготовляли всякое дело, поступившее к архиерею, благодаря чему они необходимо имели огромное влияние на решение епархиальных дел и на все вообще архиерейское епархиальное управление. — Затем особенно видное и важное значение имели при архиереях дворецкие. На обязанности дворецкого прежде всего лежало заведывание всем архиерейским домом в хозяйственном отношении. Его ведению и надзору подчинены были все архиерейские служилые люди: дети боярские, разного рода должностные лица, домовая прислуга, ремесленники, рабочие и пр. Затем на обязанности дворецкого лежало ведать и управлять всеми архиерейскими землями и имениями, как теми, которые находились в непосредственном ведении архиерея и его, так называемых, домовых монастырей, так и теми, которые, отдавались в пожизненное владение различным служилым лицам при архиерее: боярам, детям боярским и проч. Дворецкий обязан был наблюдать за целостью архиерейских земель, заботиться об увеличении их, о замене менее выгодных более выгодными в каком-либо отношении, почему дворецкие покупали своим архиереям земли, променивали церковные земли на земли частных владельцев и т. п. Но одна из самых главных и важнейших обязанностей дворецкого состояла в том, что он имел право суда над всеми лицами, жившими на архиерейских землях.—После бояр и дворецких особенно важное значение в архиерейском управлении имели дьяки, люди совершенно необходимые во всяком деле, требующем знания законов, старины, письменного канцелярского искусства, без подписи которых ни одна бумага не могла получить официального характера, и без деятельного, и часто руководящего, участия которых не делалось ни одно сколько-нибудь важное дело.

Архиерейские бояре, дворецкие и дьяки держали в своих руках почти все архиерейское управление, так как к ним не редко поступали на рассмотрение и собственно духовные дела. Светское правительство прекрасно понимала

то важное значение, какое указанные светские чиновники имели во всем епархиальном архиерейском управлении, и потому оно постаралось этих важных и влиятельных архиерейских чиновников поставить в прямую зависимость от себя, чтобы чрез них подчинить своему влиянию и все епархиальное архиерейское управление. Стоглавый собор постановил, что архиереи не могут однолично, без одобрения и согласия даря, назначать своих бояр, дворецких и дьяков, и что в случае неимения архиереем лиц, способных занята эти должности, царь назначает их из своих чиновников; точно также, без согласия и воли царя, архиереи не имеют права и увольнять по своему усмотрению от занимаемых ими должностей, назначенных царем чиновников. В силу этого постановления Стоглавого собора светская власть окончательно присвоила себе право назначать и увольнять важнейших светских архиерейских чиновников, и не только чиновников простого епархиального архиерея, но и самого московского и всея Руси митрополита, а потом патриарха. «В записке о царском дворце, чиноначалии, церковных чинах» и пр. (1610—1613 г.), прямо говорится: «а в справедливости в духовных делах, судит его патриарший боярин, да дворецкий, да с ним два дьяка, и доводят дела пред него (патриарха), а казначей сбирает и заведует казну патриаршу: а дается боярин, дворецкий и дьяки от государя». Это свидетельство подтверждается и другими данными, которые приводить здесь было бы излишне. 1).

Таким образом, в лице архиерейских бояр, дворецких и дьяков, назначаемых и увольняемых царем, все епархиальное управление архиерея, а также и патриарха, необходимо было подчинено очень чувствительному и стеснительному для архиерея контролю светской власти. Флетчер свидетельствует, что власть назначаемых государем к архиереям светских чиновников была так велика, что епископы не решались самостоятельно решать дела, посту-

1) Желающие ближе познакомиться с светскими архиерейскими чиновниками в древней Руси и вообще с строем тогдашнего епархиального управления, могут читать мою книгу: «Светские архиерейские чиновники в древней Руси». Москва, 1874 год.

павшие на их суд. Так, если бы епископ захотел смягчить решение по какому-нибудь делу, то он должен был предварительно предложить это на рассмотрение своим чиновникам. Такое положение дел, по замечанию Флетчера, было следствием того, что эти чиновники назначались не епископами, а самим государем или его думой, и они обязаны были давать отчет в своем управлении не епископу, а светской власти. Если епископ получал позволение иметь чиновников по своему собственному выбору, то это считалось знаком особой царской милости. Предположим, что если это свидетельство Флетчера об отношении светских чиновников к архиерею даже несколько и преувеличено, то все-таки остается несомненным, что эти чиновники, назначаемые и увольняемые царем, и зависели от царя, а не от архиерея, у которого они служили, и потому в своей деятельности естественно стремились более угодить светскому правительству, чем духовному. Очень возможно, что царский чиновник, при своем назначении на службу к архиерею, получал от светской власти указания, как он должен вести себя относительно архиерея, как должен поступать в тех или других случаях, и после давал отчет Государю о своей деятельности, о положении всех епархиальных дел, так что все епархиальное архиерейское управление было очень несамостоятельно, находилось под постоянным бдительным контролем светской власти, почему как сам патриарх, так и каждый архиерей постоянно чувствовали себя связанными и очень стесненными в управлении своими епархиями.

Даже частная жизнь архиереев, в известных случаях, находилась под контролем царя. Вот доказательство. Казначей монастыря преп. Саввы Сторожевского Никита сильно запил и стал вести себя безобразно. Тогда Алексей Михайлович, бывший попечителем Саввинского монастыря, приказал держать Никиту в его келье под арестом и никуда не выпускать, ради чего к дверям кельи поставлены были стрельцы. Казначей Никита сильно оскорбился этим и писал своим друзьям, что царь его бесчестит, поставив к дверям его кельи стрельцов. Узнав об этом, Алексей Михайлович послал Никите письмо, полное крайнего негодования на Никиту: «От царя и великаго

князя Алексея Михайловича всея Руси. Врагу Божию, и богоненавистнику, и христопродавцу, и разорителю чудотворцову дому, и единомысленнику сатанину, врагу проклятому, ненадобному шпыню, и злому пронырливому злодею, казначею Никите. Уподобился ты сребролюбцу Июде, якоже он продал Христа за тридесять сребреник, а ты променил, проклятой враг, чудотворцов дом, да и мои грешные слова, на свое умное и збойливое пьянство, и на умные, на глубокие, пронырливые вражьи мысли. Сам сатана в тебя, врага Божия, вселился. Хто тебя, сиротину, спрашивал над домом чудотворцовым, да и надо мною грешным, властвовать? Хто тебе сию власть мимо архимандрита дал, что тебе без его ведома стрелцов и мужиков моих михайловских бить?» Затем царь пишет: «да ты жь, сатанин угодник, пишешь к друзьям своим и вычитаешь безчестье свое вражье, что стрелцы у твоей кельи стоят. И дорого добре, что у тебя, скота, стрелцы стоят. Лутче тебя и честнее тебя и у митрополитов стоят стрелцы, по нашему указу, которой владыка тем же путем ходит, что и ты окаянной?» Очевидно Алексей Михайлович приказывал, как обычное дело, выдерживать под арестом и самих митрополитов, если который владыка начинал вести себя так же неблаговидно, как и саввинский казначей Никита.

Нормы той или другой церковной жизни, разные правила и постановления, обязательные для всей данной церкви, обыкновенно вырабатываются соборами, которым принадлежит высшая законодательная и судебная власть в церкви. В ХVI и XVII столетиях на Руси было, по разным поводам, особенно много соборов. Но и на соборах, где непременными членами были архиереи и другие духовные лица, которые должны были по данным вопросам выражать голос церкви,—и на соборах главное и решающее значение имел государь, так как без его воли и согласия не мог состояться ни один церковный собор, равно как без его одобрения ни одно соборное постановление не могло получить силы закона. Причина этого явления коренилась в тех особых представлениях о царе, перешедших к нам из Византии, какие имела древняя Русь, и по которым царю принадлежит всецелая забота не только о делах государ-

ственных, но в равной мере и о делах церковных. Царь есть единственный источник всякого закона, как гражданского, так и церковного, так как он, по мнению древней Руси, был наместником Бога на земле и ему Господь, как своему наместнику, вручил заботу и попечение не только о делах государственных, но и о всех делах церковных,

Иосиф Волоцкий о царях выражается так: «бози бо есте (цари) и сынове Вышняго. Вас бо (царей) Бог в себе место посади на престоле своем...Царь убо естеством подобен есть всем человеком, властью же подобен есть вышнему Богу...Господь Бог устроил царя в свое место, и посадил на царском престоле, суд и милость предаст ему, и церковное и монастырское,и всего православного государства и всея русския земли власть и попечение вручил ему» 1). При венчании на царство Феодора Ивановича (1584 г.) митрополит между прочим говорил ему: «вас (царей) Господь Бог в себе место избра на земли,и на свой престол вознес, посади, милость и живот положи у вас» 2). Протопоп Иоанн Неронов пишет государю Алексею Михайловичу от 27 февраля 1654 года: «припадаю, молю твое благородие, о равноапостольне, послушати изволи в сокрушении сердца вопиющего ти и слезный источник проливающего ти, государю, и яко богу по Возе прибегающего к державе твоей...О благочестивый царю, иже воистину по Бозе бози».Другой противник патриарха Никона—Лазарь учил, что власть царя божественна, и что «якоже отстоит небо от земли, и солнце выше луны и больши светом есть: сице и царская божественная власть выши и больши прочих властей». Где нет царя, или где царская власть восхищена другими, там, по мнению Лазаря, царствует, антихрист. «Егда в Риме, говорит он, духовный человек—папа восхити на ся царскую Божию власть: и оттоле антихристово властительство есть в Риме. Сице бо и о Царьграде: яко Божия царския власти не имеют». Инок Авраамий пишет государю Алексею Михайловичу: «вся тя

1)И. Хрущева: исследование о сочинениях Иосифа Санина, стр. 201 и 226.

²) Собр. госуд. грам. и доч. т. II, № 51, стр. 81.

гота церковная ныне на твоей выи висит;а на властей ныне ни на которых нечево смотреть—времени служат, а на перед не озираются беднии пастуси» 1).

Церковные наши соборы, с своей стороны, тоже проповедовали, что ведению царя подлежат все церковные дела и самые церковные соборы. Так в постановлениях собора 1660 года о царе говорится: «ему же (царю) свою церковь Господь преда, и закону ее поучатися день и нощь научи на устроение и возграждение сущим под рукою людем... Царь Боговенчанный, паче же благочестивый, православный и христолюбивый, есть благочинный раздаватель чина; ему яко благочинному чина раздателю, о благочинии церковном, о боголепном православные церкве апостольския благостроении же опасно пещися и тщатися всегда подобает... Оному—царю, яко общему всем благу, не точию о благочинии церковном тщатися, и опасное о благолепном православные церкви Христовы благостроении попечение творити, но и во общую спасаемых душ православных пользу, по благословной вине церковной, богоугодно священный собор созывати подобает» 2).

И сами русские цари верили и заявляли, что им Господом поручена забота и попечение не только о делах государственных, но и о всех делах церковных, тем более что от правильного течения церковных дел зависело и благосостояние самого государства. Первый русский царь—Иван Васильевич, в соборной грамоте 1564 года о белом клобуке, так определяет свои отношения к церковным делам: «прияхом скипетры российского царства, также и во благосостояние святых Божиих церквей, и монастырей, и мест» 3). Царь Алексей Михайлович отличал себя от Царя небесного существенно только тем, что он, в противоположность небесному вечному Царю, есть царь «тленный». В письме к боярину и воеводе В. Б. Шереметеву он пишет: «ведомо тебе самому, как великий Царь и вечный изволил быть у нас, великого госу-

1) Матер. для ист. раск. т. I, стр. 53, 60. т. IV, стр. 251, 253—254. т. VII, стр. 275.

2) Гиббенета: Дело патриарха Никона, т. I стр. 215. Дело о Никоне стр. 95.

3) А. И. т. I, № 173, стр. 331.

даря и тленного царя, тебе Василью Борисовичу, в боярех не туне... Не просто Бог изволил нам, великому государю и тленному царю, честь даровати, а тебе принята... Как по изволению Божию и по нашему великого государя и тленного царя указу» 1)... Он же, в грамате к антиохийскому патриарху Макарию, приглашая его пребыть в Москву для суда над Никоном, между прочим пишет, что обязанности царя не о царском только пещися, но самое главное: «еже есть общий мир церквам и здраву веру крепко соблюдати и хранити нам; едгда бо, поясняет свою мысль царь, сия в нас в целости снабдятся, тогда нам вся благая строения от Бога бывают: мир, и умножение плодов, я врагов одоление, и прочий вещи вся добре устроятися имут» 2). Царь Феодор Алексеевич, в грамоте об устройстве в Заиконоспасском монастыре академии, заявляет, что его царская «первая и величайшая должность—охранение восточные православные веры, и тояо разширении промышления» 3).

Московские государи в сознании лежащей на них высокой и очень ответственной обязанности заботиться о всех делах веры и церкви, направлять и исправлять их, если бы они в каком либо отношении приняли неправильное течение, считали себя, как наместники Бога на земле, призванными контролировать всю церковно-религиозную жизнь народа, иметь над нею свой постоянный верховный надзор, руководить и заправлять всеми действиями самых церковных высших властей, строго наблюдая, что бы церковная деятельность последних всегда была согласована, с божественным законом, охранителями и исполнителями которого являются цари.

В виду указанного представления о себе наших московских государей, они считали себя вправе предпринимать свои собственные меры к упорядочению, исправлению и улучшению религиозно-нравственной жизни народа, действуя в этом случае помимо всех церковных властей и учреждений. Примеров этого рода распоряжений государей очень- много и мы укажем здесь только некоторые.

1) Зап. рук. археол. общ. т. II, стр. 751—754.

2) Гиббенет, т. II, стр. 578.

3) Воробьева; О московском соборе 1681—1632 года, стр. 9.

От 10 марта 1660 года государь Алексей Михайлович прислал в Великий Новгород свою грамоту к боярину и воеводе князю Григорию Семеновичу Куракину с товарищи. В этой грамоте государь заявляет: ему, государю, ведомо учинилось, что есть такие разных чинов люди, всуе называющие себя православными христианами, которые со всем не имеют у себя отцев духовных, не считают нужным исповедоваться в своих грехах, хотя бы имели уже более пятидесяти лет от роду; что если такие лица захворав и боясь, что их, в случае смерти, не похоронят около церкви, и прибегают к исповеди, но эта исповедь бывает уже подневольной и «вмале приятна Богу», тем более, что выздоровев, они опять перестают исповедоваться, и некоторые из них так потом и умирают без покаяния, ради внезапной смерти. Царь настаивает, что бы все говели и исповедовались во все четыре поста, а если это кому невозможно «великия ради нужды», то три или два раза в год. А если кому «отнюдь невозможно и дважды в год», то говели бы каждый великий пост, «оставя всякую нужду и презря всякое дело земное, и всякия суеты и душетленные печали», иначе, говорит царь, «той несть достоин нарещися истинным христианином... таковый чужд есть христианского звания, и святые отцы иереем Христовым заповедаша не нриняти у таковых никакого приношения в церкви Божии, не повелеша входити в церковь Божию». «И сего ради пишет царь, мы, великий государь, о таковых погибельных и не кающихся душах изволили душею своею поскорбети, что б таковых погибельных душ на истинный путь—на покаяние обратити, и тем гнев Божий укротити, и милостива его сотворити православному роду российскому благочестивые своея державы». И нот царь приказывает воеводе с товарищами, когда к ним придет эта царская грамота: «и вы б, в Новгороде и новгородском уезде, архимандритом, и игуменом я протопопом, и приходских всех церквей попом и дьяконом церкви Божии пасти, закон и заповедь хранити такожде велели». Затем идут царские наставления духовенству, как оно должно действовать в данном случае, причем ему повелевается «росписи ослушников и безстрашников» т. е. ни разу в год не исповедавшихся,

присылать в Москву в монастырский приказ окольничему Стрешневу и дьякам, и тогда «таковым ослушникам наш, великого государя, указ будет с опалою, без всякия пощады». А если б кто из духовных стал покрывать таких ослушников, не стал бы на них доносить и это царю сделается известным, то таким «приходских церквей попом и дьяконом за то от нас, великого государя, быть в великой опале и пени, а по правилом св. апостол и св. отец в большом запрещении». В заключение царь приказывает воеводе с товарищами ехать с этою грамотою в соборную церковь, предварительно собрав в ней все духовенство и прихожан, «и велели б сию нашу, великого государя, грамоту честь всем людем в слух, что б сей наш, великого государя, указ всем был ведом, и ходили б против правил св. апостол и св. отец по сему нашему, великого государя, указу». Списки с грамоты повелевается разослать по монастырям и приходским церквам новгородского и великолуцкого уездов1).

Приведенная грамота государя очень характерна в том отношении, что в ней царь решительно и открыто выступает в качестве епархиального архиерея, удрученного заботами о спасении душ своих пасомых, об обращении на путь истинный—путь покаяния грешников, о чем прежде всего и ближе всего должно бы было позаботиться не царю, а местному епархиальному архиерею и местному духовенству. С другой стороны эта грамота характерна в том отношении, что она посылается царем не местному архиерею или какому либо другому духовному лицу, а чиновнику государственному: воеводе с товарищами. Им поручается в соборе собрать архимандритов, игуменов, все соборное и приходское духовенство и народ, и прочесть пред всеми учительно-назидательную грамоту государя, а списки с нее разослать по монастырям и приходским церквам в уездах. Наконец царь требует, от духовенства, чтобы оно о небывших на исповеди своих прихожан обязательно доносило не архиерею, не духовному вообще начальству, а начальнику монастырского приказа—окольничему Стрешневу, и тогда, не архиерей или какая либо иная церковная власть,

1) А. Э. т. IV, № 115.

а сам царь, как виновных грешников, так и тех духовных лиц, которые не будут доносить о не бывших на исповеди прихожанах, станет наказывать своею великою опалою и пенями и большим запрещением. О том, что бы передать надзор за всем этим чисто духовным делом местному архиерею и духовным властям, им поручить наблюдение за исполнением царской грамоты, нет ц намека,—все делает только царь чрез своего воеводу с товарищами, епархиальной же духовной власти как будто- и не существует.

Укажем на другое распоряжение царя Алексея Михайловича: «лета 7170 (1662 г.) царь Алексей Михайлович указал: «Филиппов пост, от начала до совершения, всем православным христианом поститися; в монастырех потому ж имети житие, приличное иноческому обещанию. Притом в монастырех и по соборам и по мирским церквам пред литургиею, или после, петь молебны: в понедельник—о соединении церквей, в среду—Богородице, в пяток—о победе на супостаты» 1). В этом чисто церковном распоряжении царя скорее виден заботливый, ревнующий о спасении душ своих пасомых, архипастырь, нежели светский правитель государства.

Как сильно наши московские благочестивые государи были проникнуты церковностью, это особенно ярко видно из того, что они даже на военное дело, с его удачами и не удачами, смотрели с строго религиозно - церковной точки зрения, и победы и поражения своих генералов—воевод объясняли не иначе, как степенью их благочестия и истовостью соблюдения ими церковного устава. Воеводе Лобанову-Ростовскому, потерпевшему, в войне с Польшей, неудачу под Мстиславлем, Алексей Михайлович пишет, «ныне к тебе окольничему нашему и воеводе, пишем не для того, что к городу не приступать и промыслу не чинить, но для того, что ты к городу приступал без рассмотрения всякого, положа упование на свое человечество и дородство, кроме Бога, а божественная писания не вспомянул; не надейтеся на кесари, на сыны человеческия, в них же несть спасения, изыдет дух их и возвратится в землю

1) Из имеющейся у меня архивной выписки.

свою. А, по прилучаю, время то и пришло что приступать, и в начале тебе, окольничему и воеводе, достоит внутрь себя приити и сокрушить сердце свое пред Богом, и восплакать горце в храмине своей тайно пред образом Божиим о победе, и пред образом Пречистые Матери Его, пресвятые Богородицы, и всех святых тоже достоит призывать молитву их о победе же, что бы Господь Бог, в начале, наших, великого государя, воевод я всех ратных людей сохранил, а всепетая наша и общая заступница пресвятая Богородица покрыла омофором своим, юже виде Андрей на воздусе молящуюся за ны к сыну своему и Богу нашему; так же бы и все святые сотворили молитву к Господу Богу за вас, воевод, и за всех наших, великого государя, ратных людей, во еже помощи вам и спасти вас от всякого вреда, — а не на свое высокоумие полагатца. Да достоит и святым и странным нозе умыти; а кто святые и странные меньшая братия Христова? По Его евангельскому словеси: бедные, маломощные сироты... Аще бы у вас в полку сотворилося крепко, верую Богу и Господу нашему, что б Мстиславль вскоре одолен был от вас, воевод наших. Покаянию, молитве, милостыне, страннолюбию не может ниткой неприятель сопротив стати: ни агаряне, ни сам адский князь, все окрест бегают и трепещут». Еще более характерным и оригинальным является послание царя Алексея Михайловича к другому генералу воеводе, которому он указывает одно из верных средств одержать победу над неприятелем. Царь пишет: «да держись единогласного пения,аще и нужда приключится—не поспеть отпеть единогласно... и тебе бы, рабу Божию, творитя по сему указу. Как застанет дело (т. е. битва), и ты от пения поди и вси слушающей с тобою на дело Божие (т. е. на битву соврагом), за помощию Его святою; а в уме помышляй Исусову молитву, а пение великое после себя по уставу и по чину единогласно же.Ей причтен будет в царствии небесном с лики святых, аще сия заповеди Божии управлены будут по сему указу, и поспешат сия заповеди Божия и святых отец тебе, рабу Божию, во всяком деле. А о том не оскорбляйся, что не дослушал и пойдешь на дело воинское с радостию; поди без всякого сомнения, а

пение вменится тебе и слушание, что и без тебя то пение кончается по чину и по заповеди св. отец. А будет и при тебе то пение сотворяемому чрез заповедь Божию и святых отец (т. е. многогласно), и то (т. е. многогласное) пение тебе и всем ратным людем не к поспешению и не ко одолению будет, но ко всякому нестроению и повреждению всякому доброму делу; и о сем да даст тебе Господь Бог благое рассуждение и твердое состояние в сем деле, и да явишся всем врагом страшен» 1).

Если царь и на военное дело смотрел с церковно-уставной точки зрения, и считал своею священною обязанностью назидать своих боевых генералов-воевод прежде всего в благочестии, как главном условии одержания побед над врагами; то тем более, конечно, он старался прилагать эти свои воззрения ко всем житейски—государственным отношениям и положениям, всячески проводить их во всю общественную жизнь, и особенно настойчиво и внимательно следил, что бы высшая церковная власть всегда действовала в этом духе и направлении, исполняя волю и желание благочестивого государя, который, по этому являлся в Московской Руси главным инициатором церковных распоряжений высшей духовной власти. Из множества фактов этого рода укажем на два. Патриарх Иосиф в 1646 году, 16-го февраля, писал; «указал государь царь и великий князь Алексей Михайлович всеа Русии, на Москве сий святый великий пост, протопопом, и попом и дьяконом, и всем православным Христианом постится и жити в чистоте совсяким воздержанием, и от пьянства и от неправды и от всякого б греха удалялись». В виду получения такого указа от государя патриарх и делает соответствующие распоряжения по Москве, посылая об этом московскому духовенству свой наказ 2). В 1649 году тот же патриарх Иосиф, в грамоте к Маркеллу, архиепископу вологодскому, вооружается против сильно развившегося среди иноков монастырей пьянства, против недостатка в монастырях церковного благочиния, против не единогласного пения и других монастырских

1) Записки русск. археол. общ. т. II, стр. 744—745, 762—763.

2) А. э. т. IV, № 321.

не-порядков и бесчиний, при чем патриарх поясняет: «а мне, богомольцу своему, государь велел послать по всем монастырем грамоты, что б отнюдь в монастырях хмельного никакого питья не было, и жили б по преданию древних святых отец, и по чину монастырскому и уставу», т. е. сам патриарх открыто признает, что его теперешние заботы о введении благочиния в монастырях есть только исполнение воли и приказа государя, а не результат его личной архипастырской заботливости об устроении монастырской жизни 1).

Церковные соборы московской Руси XV1 и XVII столетий были одним из проявлений верховных забот наших благочестивых государей о церкви, о правильном течении всех церковных дел; церковный собор XVI и XVII века это—орган, при посредстве которого царь осуществлял свои верховные права и заботы о процветании православной веры и благочестия. Этим и определялись особые отношения московского царя к церковным соборам.

Все церковные соборы московской Руси XVI и XVII столетий всегда обязательно созывались только по особому повелению государя, без его согласия не мог состояться ни один собор з).

1) А. э. т. IV, Л» 327.

2) В 1554 г. царь Иван Васильевич, в грамоте к Максиму греку, раскрыв еретическия мнения Башкина, пишет: «тем же убо умыслих сице: да соберутся вси елици сущий обретаются под областию моею: архиепископи же и епископи, архимандриты же и игумени и черноризци, иже в благочестии пребывающий» на собор, для осуждения Башкина (А. И. т. I, № 161, стр. 298). В соборной грамоте 1564 г. о белом клобуке, царь заявляет: «во всю свою область царского самодержства послахом к сущим под областию святейшия русския митрополия к своим богомольцом, и повелехом снитися преосвященным архиепископом, и епископом, и честнейшим архимандритом, и игуменом, и всему освященному собору» (А. И. т. I, 173, стр. 331). Или например: «в прошлом во 168 (1660) году по божественному повелению и (повелению) благочестивейшего государя царя и великого князя Алексея Михайловича, всея великия и малые и белые Руссии самодержца, собрашися преосвященный собор в богохранимый царствующий град Москву, и снидохомся в патриаршую крестовую палату митрополита, архиепископи и епископи». Или: 21 декабря 1662 года государь, празднуя память московского митрополита св. Петра, задумываясь над судьбами вдовствующей русской церкви и о разных церковных нестроениях

Приняв решение созвать церковный собор, царь рассыпал от себя особые пригласительные грамоты ко всем архиереям, с предписанием явиться в Москву в назначенное царем время. Без этого особого царского приглашения ни один архиерей, только своею волею, ни под каким видом не смел явиться на собор. То же нужно сказать и о других лицах, входивших в состав собора, как его члены, хотя приглашения им шли не непосредственно от царя, а вероятно чрез одно из дворцовых учреждений. Таким образом состав членов собора всякий раз зависел от воли и усмотрения государя: являлись на собор только те, кого он сам приглашал или повелевал другим пригласить.

Место, где происходили заседания собора, назначалось царем. Обыкновенно дело в этом отношении ставилось так: если на соборе присутствовал сам государь, то соборные заседания обязательно происходили в царских палатах в середней, золотой и, так называемой, столовой избе; а если царь на соборных заседаниях не присутствовал, то они обыкновенно происходили в так называемой патриаршей крестовой палате. Только два раза: в 1572 г. и при патриархе Филарете Никитиче, соборы происходили в Московском Успенском соборе.

Все большие и важные соборы открывались обыкновенно самим государем, который по большей части лично присутствовал на соборных заседаниях, хотя далеко не на всех. Нередко на собор он являлся в сопровождении своих бояр, окольничих и думных людей, которые принимали участие в соборных заседаниях наравне с другими членами собора. Если царь оставлял соборные засе-

«изволил он, великий государь, учинити собор и писати о том ко вселенским патриархом», чтобы они приехали в Москву. «А в своим государевым богомольцам, к преосвященным митрополитом, к архиепископом и епископом указал послать свои государевы грамоты, чтоб они к тому ж собору приехали к Москве из дальних городов марта к 25 числу, а из ближних маия к 9 числу». Тоже говорится и относительно собора 1666 года, т. е. что государь разослал по всем архиереям особые послания, которыми приглашал их явиться в Москву на собор (Гиббенета: Дело патр. Никона, т. I, стр. 242—243), (Матер. для ист. раса. т. II, стр. 60. Дело о патр. Никоне, стр. 53).

дания, или вовсе на них не присутствовал, то их оставляли или на них не присутствовали и бояре, окольничиеи думные люди. Присутствие царя на «истинном» соборе считалось почти обязательным, так как оно придавало собору настоящую силу и авторитетность. Неронов на соборе 1653 года говорил Никону патриарху: «достоит поистине и благочестивому царю быти на сем соборе: понеже дело великое, Божие и ево государево, и общее всех православных христиан; а ими, благочестивыми и православными цари, всяк глагол верен бывает... Без них же, благочестивых государей, не состоится ничтоже, и вселенстии седмь соборов благочестивых царей имели, и в пособие и в помощь призывали с молением, понеже их помощию и советом вера христианская утвердится. И ныне такоже сим благочестивым нашим государем царем всякая истина утверждается и правоверие и в руссийском его государстве яко солнце сияет». Убеждая царя созвать истинный собор, и указывая из кого он должен состоять, Неронов говорит: «тебе же, государю, яко превеликому столпу ту (на соборе) председети и всех зрети» 1). Другой противник церковной реформы Никона, дьякон Федор, приглашает царя стать на соборе беспристрастным судьею между двумя сторонами, борющимися за старое и новое. «Аще не собереши государь, говорит он, всех нас во едино (не о себе аз глаголю, ничто же бо есмь), кои стоять за старое и кои за новое, и обоих стран словес сам не услышиши: не познаешь, государь, истины. Егда будет праведный между нами судия—или ты сам, христианская наша надежда, или кто верный твой царев слуга в тебе место, аще мы пред твоим царским лицом недостойны стати: тогда сии святии себе оправят и лесть прогонят от церкви далее, да паки чиста явится церковная нива от соблазн!» 2). Соборное решение, состоявшееся в присутствии царя, считалось окончательным и неизменным, не допускающим апелляции и перерешения, потому что «царское осуждение суду не предлежит и не пресуждается» 3). Тогда как недовольный решением со-

1) Матер. для ист. раск. т. I, стр. 66, 235—236.

2) Матер. для ист. раск. т. VI, стр. 42—43.

3) Макария: Ист. рус. церкви т. VI, стр. 146, примечание.

бора, на котором царь не присутствовал, всегда мог апеллировать к новому — большему собору, который обязан был вновь пересмотреть дело и мог поставить по нем иное решение.

Состоявшиеся на соборе те или другие постановления получали обязательную силу закона и вводились в церковную практику не иначе, как только после просмотра и одобрения их царем, который привешивал к ним свою печать или скреплял их своею подписью, без чего соборные постановления, сами но себе, не имели никакой силы. В большинстве случаев сами государи рассылали потом в разные места и установления соборные постановления в форме своих указов и распоряжений.

Таким образом вся внешняя, так сказать техническая сторона московских церковных соборов XVI и ХVII столетий, исключительно зависела от царя: он был инициатором соборов и без его согласия они не могли состояться; он определял время и место соборных собраний, состав и количество лиц, заседающих на соборе, он открывал соборные заседания, утверждал состоявшиеся соборные постановления, придавая им силу закона и потом заботился о проведении их в жизнь, с помощью своих царских указов и распоряжений.

Государь, решив собрать церковный собор, естественно должен был прежде всего позаботиться подготовить и известным образом предварительно обработать тот материал, над которым потом должен был оперировать собор. Отцы Стоглавого собора об этой предварительной предсоборной деятельности государя говорят следующее: «некогда вниде в слухи боговенчанного и христолюбивого царя и государя великого князя Ивана Васильевича всея Русии самодержца, что по многим святым Божиим церквам звонят и поют не во время, кроме божественного устава, и многие церковные чины не сполна совершаются по священным божественным правилом, и не по уставу. Он же, боголюбивый царь, о том таковая слыша, не просто вмени, но разжеся Духом святым, вскоре повеле исписать о тех многоразличных церковных чинех, которые не по уставу и несполна по священным правилом совершаются и вдасть на соборе отцу своему Макарию митрополиту всея

Русии, и повеле ему о всех тех церковных чинех, рассудив, указ учинити по божественному уставу и по священным правилом». Итак, царь Иван Васильевич, прежде созвания собора 1551 года, повелел «исписать» о тех церковных и богослужебных нестроениях, о которых он получал сведения т. е. еще до собора пм назначена была особая предсоборная комиссия, которая должна была собрать и подготовить весь материал для предстоящего собора. Несомненно, что в состав предсоборного материала входили и личные сведения и наблюдения самого государя. На это есть прямое указание в царских вопросах собору. В 34-м царском вопросе говорится: «да на Божественной литургии: Отца и Сына и Святого Духа Троицу единосущную и нераздельную всегда не поют, речью говорят в нашем царстве. Как есмя был в Новгороде Великом и во Пскове, во святой Софеи премудрости Божии и у живоначальные Троицы, и во всех святых Божиих церквах по воскресным днем, и по господским праздником, и нарочитым святым на вечерни: святые славы поют и «славословие поют на заутрени»

1) Что цари и лично намечали те вопросы, какие у них самих вызывали недоумения и потому предназначались ими к передаче на соборное обсуждение, это хорошо видно из черновой записки вопросов и предметов, которые царь Алексей Михайлович набросал для себя, имея в виду передать их потом на обсуждение церковного собора. Этот любопытный документ найден не очень давно и напечатав С. А. Белоруковым. Текст этой записки следующий: «О единогласном пении в святой Божией церкви и в монастырях, и в соборех, и в мире (т. е. приходских церквах). Едина вера, едино крещение, и един Бог и Господь. 2) На речь нети всякое знамя, как в печати написано... и переводы есть старые на речь. 3) Псалтирь дети на восток лижем и достойно на литургие на восходе и на всякой службе. 4) Возгласы: яко свят еси Боже, наш и: яко да под державою Твоею всегда хранима, что на литургии, и молитва: Владыко многомилостиве— на восток. 5) О четыредесятнице, когда бывает литургия с вечерней в навечерии Рождества Христова и Богоявления и Светлого Воскресения, тогда устав повелевает дети поздно; такожде и в великий пост в пятяднех дети поздно. 6) А часы по уставу поют в монастырех час третий и шестой пред обеднею, а блаженну поют на обедни, а девятый час после литургии, а инде поют все часы и блаженну пред обедний, а на литургии: благо есть. 7) Молебен пети по единому канону Спасу и Богородицы и святым праздничным или храму. 8) По три кафизмы на заутрени устав повелевает с сентября: от Воздви-

Точно так же, как на Стоглавом соборе, дело происходило и на других церковных соборах т. е. по распоряжению и указанию царя сначала учреждалась предсоборная комиссия, которая собирала и известным образом обрабатывала (например в форме царских запросов на Стоглавом соборе) весь материал, который потом и поступал на рассмотрение, обсуждение и решение собора. Так, на соборе 1660 года, который должен был установить факт добровольного, или вернее, самовольного оставления Никоном патриаршей кафедры, по указу государя, боярин Петр Михайлович Салтыков «принес сказки письмянные» Т. е. письменные показания всех тех лиц, какие были свидетелями обстоятельств оставления Никоном патриаршего престола, которых показания ранее были отобраны по особому распоряжению государя. Эти сказки должны были служить материалом для соборного суждения. — Когда 21 декабря 1662 года царь решил созвать для суда над Никоном новый—больший собор, и на него пригласить восточных патриархов, то в то же время, «указал великий государь быти в Москве: Илариону архиепископу рязанскому и муромскому для собрания к тому собору всяких вин, да у тогож дела быти боярину Петру Михайловичу Салтыкову, да думному дворянину Прокофью Кузмину Елизарову, да дьяку Лукьяну Голосову». Очевидво этой комиссии поручалось собрать для предстоящего собора

жения честного креста декабря по 20 число. 9) Церковные чтецы и певцы по правилом рукоположены служат в церкви. 10) Облачитися к вечерни и заутрени и ко всякой церковной службе Иван Милостивый повелевает облачатися во вся священная одежда. 11) Люди Божия поучат повелевает в праздники и в воскресные дни архиереем и ереем о вере и о всяком благочестии и о житии христианстем после заутрени и обедни на речь сказати, чтоб всем людем откровенно было слово Божие. 12) А которых во священный чин и во диаконски поставлять и выбирати избранных людей учительных, чтобы знали круг церковный и устав; а которые не учены, и тех во училище подобает учити, чтоб по правилом святых отец все знали, как души христианския просвещати. Соль земли и свет миру. 13) А священническому и иноческому чину от пьянства трезвитеся и сквернословия отнюдь бы не держатися не токмо в церкви, но и в миру, на них многие люди соблазняются». (Чт. общ. ист. и древн. 1894 г., кн. IV, статья: Деяние моск. собора 1649 года, стр. 48—49).

весь материал необходимый для настоящего освещения и составления правильного соборного суждения о всей деятельности и поступках бывшего патриарха Никона. Но этого мало. «А во время того собора указал великий государь соборное дело ведать своим государевым богомольцам: ростовскому митрополиту Ионе, да рязанскому архиепископу Илариону, да своим государевым бояром: боярину князю Никите Ивановичу Одоевскому, да боярину Петру Михайловичу Салтыкову, да думному дворянину Прокофью Кузмичу Елизарову, да думному дьяку Алмазу Иванову, да дьяку Ивану Голосову». Значит в эту, вторую комиссию, которой поручалось «соборное дело ведать», вошла вся предсоборная комиссия с присоединением к ней нескольких новых лиц: из духовных—митрополита Ионы, из светских- боярина Одоевского и думного дьяка Алмаза Иванова. Эта вторая комиссия, предназначенная действовать уже во время самых соборных заседаний, играла роль справочного и делового бюро, которое хранило у себя весь ранее собранный для собора материал, передавало его в соборные заседания, давало собору нужные справки, разъяснения, наблюдало за ведением записей по соборным прениям, приводило их в порядок и единство, и о всем, что происходило на соборе, докладывало государю, когда он сам не присутствовал на соборных заседаниях. Нельзя, в данном, случае, не обратить внимание на то важное обстоятельство, что обе комиссии, как предсоборная, так и соборная, по составу своих членов смешанного характера, состоят из духовных и светских лиц, причем последние численно решительно преобладают над духовными. Само собою понятно, что как предсоборная так и соборная комиссии находились в непосредственном ведении государя и руководствовались в своей деятельности его непосредственными указаниями.

Таким образом весь материал для предназначенного того или другого церковного собора, по распоряжению государя, собирался и разрабатывался заранее особою назначенною им для этого комиссией, и затем поступал на собор в форме царских предложений или вопросов, на которые собор и давал свои ответы. Значит, как самые вопросы, или точнее предметы, которые должен был раз-

сматривать и обсуждать собор, определялись не им, а исключительно государем, который вероятно предварительно советовался обо всем с митрополитом, а потом патриархом; точно так же царскими же вопросами и предложениями создавались и те определенные рамки, только в пределах которых и могла двигаться вся соборная деятельность, не имевшая права переходить за установленные для нее царем границы, или вносить от себя что-либо новое, чего не давалось и не предусматривалось в царских вопросах и предложениях,—дело собора было отвечать на предложенные вопросы, а не ставить их от себя.

Когда все подготовительные работы к предстоящему собору были закончены, царь открывал собор и произносил на нем речь, в которой указывал на причины собрания собора, на главный предмет и конечную цель соборных занятий. Некоторые из дошедших до нас царских речей к соборам очень характерны в том отношении, что они имеют вид поучений и назиданий отцам собора, выражают открытое стремление государей побудить своих богомольцев стоять на высоте своего церковного призвания, воодушевить их действовать без лености, без угодничества и уклончивости, руководствуясь только истиною, только опираясь на находящиеся в их распоряжении церковные правила и узаконения, руководственное значение которых признает православная церковь.

На Стоглавом соборе царь в первой своей—устной речи, говорил: «не обленитесь изрещи слово к благочестию единомысленно о православной нашей христианской вере, и о благосостоянии святых Божиих церквах, и о нашем благочестивом царствии, и о устроении всего православного христианства, зело бо желаю и срадуются и согласую со служебен с вами быти, и вере поборник». Во второй своей—письменной речи, которую царь передал собору, он между прочим взывает: «Бога ради и пречистые Богородицы, и всех святых ради, потружайтеся, во еже исправити истинная и непорочная наша христианьская вера, иже от божественного писания во исправление церковному благочинию и царскому благозаконию и всякому земскому строению, и нашим единородным и безсмертным душам на просвещение и на оживление и на утвержение истинныя

православные христианския веры». И обращаясь особенно к пастырям церкви, царь говорит: «вы же, отцы наши—пастыри и учители, внидите в чувства ваша, прося у Бога помощи, изтрезвите ум ваш и просветитеся во всяких богодухновенных обычаях, яко же предаде вам Господь». И затем, прося отцов собора научать и просвещать на всякое благочестие его—царя, князей, бояр и все православное христианство «неленостно и тщательно», говорит: «прежде убо вы сами—пастырие и учителие известите себе и утвердитеся, и умножите данный вам от Бога талант... Потружайтесь о истинней и непорочней православной христианстей вере, и утвердите и изъясните, яко ж предаша вам святии отцы по божественным правилом; и не токмо, глаголю вам, потрудитеся, но и постраждете за имя Христово, яко ж они, божественния мужие, не токмо бо за имя Того страдаху, но и за образ». В заключение царь говорит: «аз же вкупе единодушно всегда есмь с вами исправляти и утверждати, яко наставит нас Дух святый» и заявляет, что—пастыри без страха должны воспрещать и ему—царю, если он явится в чем ослушником божественных правил.—Характер приведенной речи царя к собору— учительно назидательный относительно отцов собора, самый ее тон, показывает, что царь чувствовал и сознавал, что именно он есть верховный управитель не только дел государственных, но и церковных, и что его «царские богомольцы» нуждаются в его царском поощрении и наставлении в деле церковного устроительства.

В 1660 году царь собрал собор по делу отречения Никона патриарха и, рассказывает соборное деяние, «февраля в 16 дань предсташа весь преосвященный собор пред лицом великого государя царя и великого князя Алексея Михайловича, всея великия и малые и белые Росии самодержца, и слыша от святых уст его велие попечение, зане святая соборная церковь пастыря и жениха не имеет, да преосвященный собор о сем крепко и единодушно праведне, не имея кто ненависти и тщетные любви, по правилом святых апостол и святых отец, рассуждают, памятуя кийждо страшный суд и воздаяние комуждо по делом его... И в нынешний же настоящий 168 год, февраля в 27 день, говорит тоже соборное деяние, по указу

великого государя.... преосвященный собор о отречении патриаршества святейшего патриарха Никона правильной выписки слушали, и по выписке правилне рассуждали, бояся кийждо страшного суда Божия, и помня великого государя мудрейшее повеление вышеписанное, крепце смотриша, да не како неправильне управление сие совершиться имать» 1). Опять царь обращается к членам собора с назиданием, чтобы они обсудили предложенное им дело справедливо, по божественным правилам, не увлекаясь, при решении его, личной ненавистью и пристрастием, памятуя каждый страшный суд и воздание на нем каждому по делом его. И члены собора сами свидетельствуют, что они всячески старались решить дело справедливо, «боялся кийждо страшного суда Божия и помня великого государя премудрейшее повеление вышеписанное», чем отцы собора как будто дают понять, что «премудрейшее повеление государя» о справедливости и беспристрастии соборных решений было для них далеко не лишним, так как памятование об нем было для них одним из мотивов решить дело беспристрастно.

Открывая собор 1666 года царь в своей речи к собору между прочим говорил: «молим убо вы (отцов собора) и увещаем, яко да со всяким тщанием прилежите о сем деле Божии, во ежебы нам о непопечении, вам же о нерадении и небрежении, в страшный день отмщения Судии нелицемерному слова не воздати. Се мы засвидетельствуем безначально живущего и безконечно царствующего, яко готови есмы вся наша и самых нас положити на поборение по церкви Божии; вы точию, о делателие нивы Христовы, небрежением отягчени не будите» 2). И здесь парь убеждает отцов собора необленитьея, не быть небрежными и нерадивыми к делу Божию, показать в нем тщание и ревность; а про себя заявляет, что готов всего Себя отдать «на поборание по церкве Божии».

Таким образом все речи государей к отцам соборов в известной степени напоминают собою речи тех полководцев, которые, перед битвой с неприятелем, стараются

1) Дело о патриар. Никоне, стр. 53 и 62.

2) Матер. для ист. раск. т. II, стр. 71.

воодушевить своих соратников, поднять в них мужество и отвагу, возбудить в них готовность всем пожертвовать ради победы; цари на соборах эго—полководцы, отцы соборов—их соратники.

В каком отношении царь находился к соборным заседаниям и ко всему происходившему на соборе, это с достаточною ясностью можно видеть из деяний некоторых соборов, о которых до нас дошли более подробные сведения.

На соборе 1660 года, об оставлении кафедры Никоном царь, как мы видели, призвал к себе во дворец архиереев и других членов собора, поучал их и внушал рассмотреть и решить предложенное им дело с полным беспристрастием. Выслушав это «мудрейшее повеление» государя, отцы собора оставили дворец и направились в патриаршую крестовую палату, где и происходили соборные заседания. По повелению государя сюда явился боярин Петр Михайлович Салтыков, исполнявший на соборе роль нынешнего обер-прокурора Св. Синода. Этот царский «синклитик» «принес на собор сказки писмянные», в которых заключались показания всех тех лиц, какие были свидетелями оставления Никоном патриаршей кафедры, после известной его службы в Успенском соборе. Все эти письменные показания были ранее, по повелению государя, отобраны от них. Собор «сказок слушав» и проверив их личными показаниями свидетелей, которые нарочно были вызваны на собор, пришел к заключению, «что святейший патриарх Никон оставил свой патриарший престол своею волею». С этим заключением собор отправил для доклада государю боярина Салтыкова. Тот, долгожив дело государю, «пришед на собор сказал, что великий государь... указал преосвященному собору выписать из правил св. апостол и св. отец о отшествии бывшего патриарха Никона, а у выписки указал великий государь быть преосвященному архиепископу Илариону рязанскому и муромскому, и преосвященному Макарию архиепископу псковскому и изборскому, Чудова монастыря архимандриту Павлу, Александрова монастыря Свирского игумену Симону». Согласно приказанию государя собор назначил указанных ему лиц для выписки правил. Сделан-

ные выписки правил представлены были потом на благоусмотрение государя, причем собор свидетельствует, что «сия вся правила и предреченная свидетельства трикраты предлагахом пред лицем великого государя в его царских палатах» т. е. царь, очевидно, считал представляемые ему выписки правил недостаточными и три раза возвращал их собору для дополнений. Но не смотря на дополнения, государь все-таки находил и теперь выписки правил собором не вполне удовлетворительными, и указал собору на средство достигнуть по этому делу более удовлетворительных результатов. «Он, великий государь, говорит соборное деяние, правил святых отец и свидетельских ответов слушав, указал пригласить обретшихся в Москве греческих архиереев... и выписать им из правил св. апостол и св. отец, и быти им для свидетельства на соборе»; в переводчики к греческим иерархам назначен был известный Епифаний Славинецкий. Таким образом состав собора был усилен включением в него, по повелению государя, новых членов—трех находившихся тогда в Москве греческих архиереев, которые должны были сделать выписки правил из греческих книг, что действительно ими и было исполнено. Тогда «паки преосвященный собор предстахом пред лицем великого государя царя», и опят представил ему выписки из правил, сделанные и русскими и греческими архиереями, как вполне согласные между собою в том, что Никон по правилам должен быть лишен архиерей ства и самого священства, и что на его место следует немедленно поставить нового патриарха. Это решение собора государь, говорит соборное деяние, «разсуждая премудре, благоразсудне и праведне е своим царским синклитом» т. е. обсудив его с своею боярскою думою, нашел правильным, и потому «повеле тако быти... и соборное сие писание совершите», т. е. окончательно написать его. Когда оно было наконец написано я представлено на благоусмотрение государя, он исправил его своею рукою (почему оно и сохранило помету: «правлено рукою государя») и затем повелел «соборное сие писание совершите и руками всему освященному собору подкрепите в соборной и апостольской церкви при себе, великом государе и великом

князе Алексее Михайловиче, всея великия и малые и белые России самодержце, и при своем царском синклите» 1).

В 1660 году собран был и другой собор по поводу обвинений, взведенных суздальским попом Никитою на суздальского архиепископа Стефана, о чем ранее, по приказанию государя, произведен был на месте розыск и собраны были «обыскные речи». Теперь на собор великий государь, говорит соборное деяние, «прислал к нам, преосвященному собору, обыскные речи с боярином с Петром Михайловичем Салтыковым, да с думным дьяком Алмазом Ивановым, чтоб нам по тем обыскным речам правильно об этом архиепископе Стефане порассудить, и у того дела великий государь указал с нами, архиереями, быть боярину своему Петру Михайловичу Салтыкову, да думному диаку Алмазу Иванову. И тех обыскных речей мы соборне с боярином и диаком слушали и по тем обыскам и речам познали»... Здесь особенно характерно то обстоятельство, что на соборном суде над архиепископом, наряду с архиереями, как полноправные члены собора, и значит, как судьи архиепископа, были и миряне: царский боярин и дьяк.

Из приведенных нами свидетельств следует, что все соборные заседания происходили под постоянным наблюдением государя, что когда Он сам не присутствовал на соборных заседаниях, то посылал на собор своих доверенных бояр, думных дворян и дьяков; что государю докладывалось о всяком решении и заключении, к какому приходил собор по тому или другому вопросу; что собор среди своих заседаний требовал от царя дальнейших указаний и распоряжений для ведения соборных дел, и, как скоро получал их, сейчас же приводил в исполнение; что посылаемые царем на собор его бояре, думные люди и дьяки, не просто только присутствовали на соборных заседаниях, но и принимали в них непосредственное деятельное участие, о чем прямо свидетельствуют сами присутствовавшие на соборе архиереи, когда в своих соборных деяниях заявляют, что

1) Дело о патр. Никоне, стр. 53—111. Гиббенет, т. I, стр. 180—220.

«тех обыскных речей мы (т. е. архиереи) соборне с боярином и диаком слушали... и познали». Не трудно видеть также, что царские сиклитики, как доверенные лица государя, играли на соборах очень видную и влиятельную роль, что в некоторых случаях они были главною пружиною, двигавшею соборные дела в нужном определенном направлении, так как за ними всегда стоял сам великий государь. Да и кроме того, им придавало необходимо особую силу на соборах их предварительное близкое знакомство с предметами соборных заседаний, какого никак не мог иметь случайно вызванный в Москву, для присутствия на соборе, заурядный провинциальный архиерей.

Что касается самых соборных постановлений и решений, то я они составлялись по большей части в духе желаний государя, и иногда в этом отношении дело заходило так далеко, что, из угождения пред царем, собор делал постановления, решительно несогласные с совестью и убеждениями отцов собора. Вот факты.

В 1572 году царь Иван Васильевич собрал собор из архиереев, архимандритов, игуменов и всего освященного собора, и просил разрешить ему вступить в четвертый брак, как церковно-законный. Собор ответил на это незаконное, антицерковное требование царя, согласием и постарался подыскать такие канонические основания, которые будто бы дозволяют, при известных условиях, разрешить царю четвертый брак, как церковно-законный. А между тем еще очень недавно,—тому только двадцать лета назад, Стоглавый собор, под председательством того же самого царя постановил, чтобы четвертого брака не допускать ни под каким видом, и чтобы навсегда и незыблемо утвердить это постановление, ссылался на слова Григория Богослова: «первый рече (Григорий Богослов) брак — закон, второй—прощение, третий—законопреступник, четвертый—нечестие, понеже свинское есть житие? !). И это «свинское житие» теперь приходилось собору признать публично житием церковно-законным и допустимым для благочестивейшего православного государя. Правда собор 1572 года в своем разрешении государю

1) Стоглав, стр. 119—120. Изд. брат. св. Петра.

вступить в четвертый брак, как церковно-законный, сделал такую прибавку: «а прочие человецы от мирских, царьского синклита и до простых, никакоже да не дерзнет таковая сотворити—четвертому браку сочетатися; аще кто гордостию дмяся или от неразумия, дерзнет таковая сотворити, пригрозным клятвам да будет таковый за дерзость по священным правилом проклят» 1). Но эта приписка служит только еще к большему обличению малодушия и угодничества отцов собора 1572 года, которые очевидно вполне сознательно, только ради страха пред царем, нарушили ясные, вполне определенные, ими самими признаваемые обязательными для всех, церковные законы о не допустимости для всех православных четвертого брака 2).

Лжедмитрий желал жениться на католичке Марии Мнишек, которая, чтобы стать русскою царицею, должна была принять православие. По тогдашним русским понятиям и существовавшей у нас церковной практике, католическое крещение не признавалось истинным крещением, и всех католиков, обращавшихся в православие, у нас обязательно перекрещивали, почему и Мария Мнишек должна была подвергнуться перекрещению. Понятно, что она ни под каким видом не могла согласиться на это, т. е. признать себя доселе некрещенной. Чтобы добиться ее присоединения к православию не перекрещиванием, а только чрез миропомазание, Лжедмитрий поступает таким образом; он заставляет русских епископов поставить в патриархи тогдашнего рязанского архиепископа грека Игна-

1) А. Ц. I, № 284, стр. 331.

2) Нельзя думал, чтобы отцы собора 1572 года считали возможным из общего правила о недопустимости четвертого брака делать исключение в пользу государей, так как Стоглав, который им конечно хорошо был известен, сказав о четвертом браке, как о «свинском житии», сейчас продолжает; «премудрый царь Лев и к четвертому браку совокупил се бяше, и во отлучение впаде от Николы патриарха, ему ж много моляшесь царь, еже разрешити его от такового связания. И яко он не умолен бысть, от церкви его изгна и, внего паки место Евфимья, мужа освящена, постави на патриаршество. И сему много моляшеся, еже разрешити его от такового связания,— не токмо разреши его, но и отвержена и непрощена сотвори ради четвертого брака, с множайшими святительми возбранив».

тия. Нужно иметь в виду, что тогдашняя греческая церковь присоединяла католиков к православию чрез миропомазание, а перекрещивания их, как действия канонически неправильного, не допускала. Значит и грек Игнатий считал единственно правильным присоединение Мнишек к православию чрез миропомазание, а не перекрещивание. Ради именно этого Лжедмитрий поставил его в патриархи, т. е. чтобы он, как патриарх, заставил русских епископов, в деле присоединения Марины к православию, следовать не русской тогдашней, а греческой церковной практике. И действительно, когда Марина приехала в Москву, Лжедмитрий собрал собор из епископов, на котором «вменяет ей (Марине), преокаянный, латынское богопротивное крещение во истинное святое христианское купельное порождение». На соборе грек патриарх Игнатий, придерживаясь греческой тогдашней практики, отрицал законность и нужду перекрещивания Марины. По одному современному событиям сказанию «не многи поистине» сначало было заявили на соборе, отстаивая русскую церковную практику, что Марину следует крестить вновь. Но другие—большинство из человекоугодия, из за слабости к мирской славе «на обою ногу болением хромлюще, прельстишася; купнож не пастырски, но наемнически, и ужасну швея, воли его быти повинувшеся, попустиша. Зряще то и первый умолкоша, яко словеса беззаконных премогоща, и вси даша ему плещи» 1). Таким образом епископы единственно, как объясняет современный событиям бытописатель, из человекоугодничества, из слабости к славе мирской, из страха пред царем, отказались на соборе, вопреки своему убеждению, вопреки существовавшей тогда у нас церковной практике, от перекрещивания Марины я присоединили ее к православию чрез миропомазание.

Царь Алексей Михайлович был горячим, убежденным сторонником единогласия в церковном пении и чтении. Он верил, что от многогласия, тогда у нас всюду господствовавшего, церковные службы теряют всякую на-

1) Временник, рукопись Флорищевой пустыни, № 108—682, л. 165 об. и 166.

зидательность, спасительность и полезность для верующих, и что таким образом многогласием разрушается благочестие на Руси. В виду этого IJ-го февраля 1649 года он собрал у себя «в середней» собор, на котором должен был обсуждаться и решаться вопрос о введении единогласия вместо прежнего многогласия. На этом соборе, кроме патриарха, присутствовали: два митрополита, три архиепископа, один епископ, пять архимандритов, семь игуменов, десять протопопов и освященный собор. Вопреки ожиданиям и намерениям царя, собор порешил остаться при прежнем многогласии, что и подкрепил своими подписями под соборными деяниями. Голос представителей церкви по данному чисто церковному вопросу сказался, таким образом, ясно и определенно, но за то он был не согласен с убеждениями и намерениями царя, что и погубило собор. Царь не утвердил состоявшагося соборного постановления о многогласии в церковном пении и чтении, так что оно, не смотря на всю свою формально-церковную правильность, не получило никакой практической силы и значения, не стало законом. Но этого мало. Чрез два года царь заставил того же патриарха Иосифа снова пересмотреть вопрос на новом соборе и решить его так, как желал того царь. И действительно на соборе 1651 года патриарх Иосиф, вопреки своему соборному постановлению в 1649 году, решил уничтожить многогласие и признал для всех обязательным единогласие. Это новое соборное постановление было признано царем и потому сдало законом.—Очевидно воля и желания государя царили в соборных решениях и по чисто церковным вопросам.

Все соборные обсуждения, мнения и речи записывались на соборах особыми лицами и, на основании этих записей, составлялись потом так называемые «соборные деяния». Иоанн Неронов заявлял на соборе: «аз же говорил Андреану протопопу: что ты, брат Андреяне, мои речи пишешь все: а что вы говорите с патриархом всякия неподобные речи, и тех не единой речи не пишешь?» В постановлении собора 1660 года о суздальском архиепископе Стефане замечено: «а приписал (т. е. писал соборное Постановление) смиренный Иларион, архиепископ рязанский

100

и муромский, по приговору всего священного собора» т. е» Иларион рязанский был избран собором своим секретарем и вел все соборные записи. На соборе 1666 года, судившем Никона, было несколько человек, которые записывали, что делалось и говорилось на соборе. Несколько таких черновых записей дошло и до нас. Записи происходившего во время соборных заседаний составляли тот материал, из обработки которого потом составлялись официальные соборные деяния. Эту обработку соборных материалов царь поручал особым лицам. Алексей Михайлович, например, поручал это дело то Епифанию Славинецкому, то Симеону Полоцкому. Составленные таким образом соборные деяния представлялись на предварительное рассмотрение и одобрение государя, который иногда делал в них поправки. Так, на деяниях собора 1660 года имеется помета: «правлено рукою государя». Иногда государь вычеркивал из соборных деяний целые соборные заседания, Трактовавшие о таких предметах, обсуждение которых царь считал неуместным, а публикацию о них в соборных деяниях совсем неудобною. Так, в соборных деяниях 1667 года государем совсем вычеркнуты были соборные прения о власти царской и патриаршей.

Когда соборное деяние, просмотренное и исправленное государем, согласно его жеваниям и целям, получало свой окончательный официальный вид, на основании его царь «учинял определение» т. е. соборным постановлениям придавал форму закона, обязательного для всех, причем нередко, в форме указов, сам рассылал соборные определения в разные учреждения.

Иногда соборные постановления получали силу закона и приводились в исполнение не иначе, как только после того, как они проходили чрез боярскую думу, на рассмотрение и утверждение которой передавал их царь, прежде, чем утвердить их окончательно. Так в деяниях собора 1580 года, запретившего архиереям и монастырям приобретать новые земли, говорится: «а которое место убогое, земли будет мало, или не будет, и он (монастырь) бьет челом государю, и государь е митрополитом соборне и с бояры приговоря, и устроить тотмонастырь землею, как будет пригоже», т. е. соборный приговор предполагается

101

приводить в исполнение только после того, как он пройдет чрез боярскую думу 1). — Еще в 1551 году Стоглавый собор постановил повсюду учредить должности поповских старост и десятских священников. Но только в 1594 году царь Федор Иванович «поговоря с отцом своим и богомольцем святейшим Иовом патриархом московским и всея Русии, приговоря с своими государевыми боляры, а велел государь... в своем государстве— царствующем граде Москве учинити старост поповских и десятских для церковного благочиния и всяких ради потреб церковных» 2). Опять постановление церковного собора приводится в исполнение только после приговора об этом боярской думы.—В 1651 году собор постановил во всех церквах ввести единогласное пение и чтение. Но постановлению этого собора решительно воспротивились некоторые московские священники думавшие, что соборное постановление о единогласии для них не обязательно, не имеет силы закона, так как на соборе не было бояр и окольничих, и оно не проходило чрез боярскую думу. «Лупинский поп Сава с товарищи говорил такие речи: мае-де к выбору, который выбор о единогласии, руки не прикладывать, наперед бы де велели руки прикладывать о единогласии бояром и окольничим: «любо-де им будет единогласие?» 3). Царь Алексей Михайлович это требование московских приходских священников о том, чтобы постановление церковного собора сначала прошло чрез боярскую думу, а потом уже проводилось в исполнении как закон, нашел вполне справедливым, и потому соборное постановление о единогласии провел чрез боярскую думу. В своей грамоте от 25 мая 1651 г. в Сийский монастырь, Игумену Феодосию, царь пишет, что он, «советовав» с патриархом, архиереями, архимандритами, игуменами, и со всем освященным собором «и со всем нашим сигклитом», что он со всем освященным собором «и с нашим сигклитом уложили», чтобы петь во святых церквах единогласно, чинно и не мятежно, и чтобы все не-

1) Собр. госуд. гр. и дог. т. I, стр. 585.

2) А. Э. т. I, № 360.

3) Записки рус. археол. общ. т. И, стр. 394.—392.

102

уклонно следовали сему нашему государьскому и отца нашего великого господина святейшего Иосифа патриарха московского и всея Русии и всего освященного собора «и нашего сигклита соборному уложению» 1). Это неоднократное упоминание в царской грамоте, вместе с освященным собором, и «царского сигклита», заявившего свое согласие на введение единогласия, сделано государем конечно не просто: оно показывает, что в виду требования московского приходского духовенства, чтобы «к выбору о единогласии наперед приложили руки бояре и окольничий: любо-ли, де им будет единогласие?»—царь передал соборное решение о единогласии на утверждение своей боярской думы, которая вполне согласилась по вопросу о единогласии с состоявшимся ранее соборным решением.—В 1656 году, в октябре, патриарх Никон, с согласия государя, собрал у себя собор, который постановил открыть новые архиерейские кафедры в Смоленске и Вятке, и на первую перевести суздальского архиепископа Филарета, а на вторую Коломенского епископа Александра 2)». Между тем ровно через год, в 1657 году, тоже в октябре, государь «советовал со отцем своим и богомольцем святейшим Никоном, патриархом московским и всея великия и малые и белые России; и с митрополиты, и с архиепископы, и епископы, со всем освященным собором, и говорил с своими государевыми бояры, и с окольничими, и думными людми, чтоб устроити по местом властей: в Белегороде митрополита, в Смоленске да во Мстиславле архиепископа, на Вятке да в Великой Перми епископа. Я указал государь и патриарх и бояре приговорили: перевести в Белгород митрополита крутицкого Питирима, в Смоленск архиепископа суздальского Филарета, на Вятку епископа Коломенского Александра 3). Очевидно, постановления одного церковного собора 1656 года об открытии новых архиерейских кафедр было еще недостаточно, нужно было потом перенести дело в боярскую думу и решить его окончательно уже в следующем 1657 году по указу госу-

1) А. Э. т. IV, № 327.

2) Матер. для ист. раск. т. I, стр. 9.

3) Дворцовые разряды, дополн. к III тому, стр. 110.

103

даря и по приговору бояр.—Когда в 1660 г. собор представил государю свое решение, что Никон не может более оставаться патриархом и на его место немедленно следует избрать другое лицо, то говорит соборное деяние, «он великий государь царь и великий князь Алексей Михайлович, всея великия и малые и белые России самодержец, рассуждая премудре, благоразсудне и праведне с своим царским сигклитом, повеле тако быти... и соборное сие писание совершити и руками всему освященному собору подкрепити в соборной и апостольской церкви при себе, великом государе... и при своем царском сигклите». Очевидно соборное решение 1660 г. царь перенес на рассмотрение боярской думы и только после того, как с своим царским сигклитом «премудре, благоразсудне и праведне» обсудил представленное ему соборное деяние, повелел его совершить т. е. написать окончательно, а членам собора приложить к нему свои руки в присутствии его, государя, и всего царского сигклита.

Вообще нужно признать, что боярская дума в церковных делах играла более видную роль, нежели обыкновенно думают, так как она то входила в состав церковных соборов, то окончательно утверждала состоявшиеся постановления, тем более, что царь и о всяких вообще церковных делах советовался с своими боярами. По поводу, например, неожиданного приезда в Успенский собор Никона и принятия у него благословения ростовским митрополитом Ионою, государь «советовав со властьми, а с бояры поговоря» указал о приезде Никона и принятии от него благословения Ионою, послать к архиереям грамоты, приглашавшие их в Москву на собор. Потому же поводу царская грамота говорит; «и посоветовав с освященным собором, и поговоря с нашими, великого государя, бояры, посылали в соборную церковь». Или; «и мы, великий государь, посоветовав со властьми, и с бояры нашими поговоря, указали ему, Никону, сказать» 1).

Если, таким образом, царь являлся инициатором всех церковных соборов XVI и XVII столетий, и без его воли и согласия они не могли состояться; если он подготовлял

1) Дело о патр. Никоне, стр. 164, 166, 167.

104

наперед все материалы, которые должны были быть предметом соборных обсуждений и решений; если он определял сколько лиц и какие именно должны присутствовать на соборных заседаниях, следил за деятельностью последних, давал им то или другое направление; если он исправлял я даже видоизменял самые соборные решения по своим видам и целям, иногда передавал их на окончательное утверждение боярской думы; если всякое постановление церковного собора, чтобы получить силу обязательного закона, нуждалось в утверждении царя, который всегда мог не признать состоявшегося постановления церковного собора и оно тогда уже не имело никакого практического значения; то сам собою возникает вопрос: что же такое были наши церковные соборы XVI и XVII столетий?

Наши церковные соборы XVI и XVII столетий не были какими-либо самостоятельными, автономными церковными учреждениями, которым бы принадлежала инициатива своих собраний, самостоятельное определение предметов своих занятий, задач и целей, какие они хотели бы преследовать, и которые имели бы право свободно и самостоятельно постановлять свои решения, кис обязательные для всех своих пасомых.

Наши церковные московские соборы XVI и XVII отметив были только простыми совещательными учреждениями при особе государя, они были только органами царского законодательства по делам церковным. Единственным источником всякого закона, как государственного, так и церковного, был у нас царь, который государственные законы издавал «поговоря» с своими боярами т. е. с боярскою думою; церковные законы издавал «посоветовавшись» с своими царскими богомольцами: патриархами и другими архиереями, архимандритами, игуменами и со всем освященным собором. Различие между боярскою думою и освященным собором заключалось в том, что боярская дума была постоянным, непрерывно действующим при государе учреждением, тогда как церковные соборы созывались только на время, для обсуждения и решения вопросов вновь возникавших и чрезвычайных, так как обычное течение церковных дел регулировалось обычною патриаршею и

105

архиерейскою епархиальною властью. Если боярская дума занималась почти исключительно рассмотрением и решением дел государственных, то церковные соборы занимались рассмотрением и решением дел специально церковных. Но так как дела государственные и церковные в тогдашней жизни были тесно связаны между собою, и так как в боярской думе и на церковных соборах председательствовал один и тот же государь, то он, при решении важных государственных дел, призывал на совет в боярскую думу своих государевых богомольцев, а на церковные соборы своих думных людей, или же передавал постановления церковных соборов на утверждение боярской думы.

Так как церковные соборы были только совещательными учреждениями при государе, с которыми государь советовался по делам церковным, то этим вполне определяется весь существенный характер деятельности соборов. Московские государи были глубоко благочестивы, всецело преданы церкви, они всячески старались и заботились, чтобы их подданные строго хранили благочестие, соблюдали все церковные уставы, выполняли все церковные требования и предписания. В упадке благочестия, в несоблюдении церковных признанных порядков и требований, они видели не только нарушение правил веры и благочестия, но и пагубное потрясение коренных основ всей жизни государственной, которая правильно-нормально может существовать и развиваться только при правильной нормальной церковной жизни,—при процветания в народе правой веры, истинного благочестия. В виду этого государи, созывая церковный собор и предлагая на обсуждение его те или другие вопросы, ставили отцам собора первою и непременною обязанностью, чтобы вопросы были рассматриваемы и решаемы на соборе, как этого требует божественный закон т. е. правила св. апостол, св. отец, вселенских и поместных соборов, церковные уставы и другие признаваемые церковью узаконения. Собор все свои постановления обязательно должен был обосновать на этих указанных основах, обязательно должен был так или иначе подвести их под принятые церковные нормы и правила, чтобы таким образом ничем не нарушить бо-

106

жественного закона. В такой постановке, в таком ведении дела и заключалась собственно задача церковного собора. Как скоро собор это сделал, т. е. показал, что его обсуждения и решения вопроса действительны основаны на божественном законе, вполне согласны с ним, а не есть результат личного усмотрения, домышления или творчества отцов собора,—роль собора была кончена, он выполнил свое назначение, и от государя уже зависело далее придать или не придать решениям собора окончательную форму обязательного закона, почему, например, Стоглавый собор в своих постановлениях выражается о себе: «по данной нам от Бога власти и царским советом соборне повелехом», так что одна данная от Бога власть, без царского совета, не могла составить соборного повеления. В виду этого наши русские соборы никогда не употребляли в своих постановлениях формулы: «изволися Духу Святому и нам». Правда было в этом отношении одно исключение. Когда ярославский митрополит Иона принял, в 1664 году, от Никона благословение в Успенском соборе, царь поэтому случаю немедленно созвал тогда из бывших в Москве архиереев собор: Павла митрополита сарского, Паисия газского, Козмы амасийского, Макария гревенского, Феодосия сербского и Нектария архиепископа погонинского. Этот собор свое поставление формулировал: «обаче убо изволися Духу Святому и нам, некое снисхождение сотворите»... Тот же собор, разрешая царю принимать благословение от ростовского митрополита Ионы, выражается: «суди же Дух Святый и мы, яко мочно есть» 1)... Но не трудно видеть, что на этом соборе, из шести присутствовавших архиереев, русский был только один, а остальные пять все иностранцы, которые и употребляли не свойственную русским соборам формулу: «изволися Духу Святому и нам», «суди Дух Святый и мы». Русские архиереи отлично знали, что они призывались царем на собор не для того, чтобы решать На нем дела по вдохновению или, что им «изволися», а только на основании точного и определенного божественного закона, ни отступать от которого, ни видоизменять его, ни тем более переделывать,

1) Стоглав, стр. 78. Изд. брат. Св. Петра. Дело о Никоне, стр. 162—163.

107

они не имели никакого права; они хорошо знали, что относительно соборных постановлений все решит в конце воля и усмотрение благочестивейшего государя, а не их вдохновение. Поэтому, конечно, и самым постановлениям нашим церковных соборов никогда не придавалось характера непогрешимости и неизменяемости, в них не видели акта непосредственного действия Св. Духа, а обычные церковно-государственные постановления, опиравшиеся и находившие свое оправдание в божественном законе.

Тем обстоятельством, что нации церковные соборы представляли из себя, так сказать, собрание сведущих людей или экспертов по вопросам церковным, объясняется почему государи, призывая архиереев на собор, не только, иногда предписывали им являться с искусными т. е. более сведущими и образованными иноками 1), но и сами заботились и предпринимали меры, чтобы на соборе были люди сведующие в делах веры, благочестия, в звании и толковании церковных правил и постановлений, люди могущие дать собору нужные разъяснения и указания от божественного закона. Так в 1654 году царь Иван Васильевич пишет нарочитое послание к Максиму греку, приглашая его явиться в Москву на собор, собранный на Матвея Башкина. «Да будеши и ты, пишет царь Максиму, поборник по православии, яко же первии богоноснии отцы, також и ты покажешися благочестию ревнитель, и тая ж тя небесные обители приимут, яже и онех, иже подвизавшеся за благочестие... Явись сим (древним св. отцам) споспеншик и ревнитель по благочестия, и данный ти от Бога талант умножи, и ко мне писание пришли на нынешнее злодейство» 2). Царь Алексей Михайлович пригласил на собор 1660 года известного ученого Епифания Славинецкого, поручил ему составление соборного деяния вместе с проверкой правильности ссылок собора на те или другие церковные правила. И когда Епифаний доложил государю, что ссылки бывших на соборе греческих архиереев да греческие правила несправедливы, в чем он убедился сличив текст правила, приведенного греческими

1) А. Э. т. IV, № 140.

2) А. И. т. I, № 161.

108

архиереями, с подлинником, в котором это правило читается иначе, государь придал заявлению ученого Епифания такое значение, что не утвердил деяний собора 1660 года я перенес дело о Никоне на рассмотрение другого— большего Собора.—На собор 1667 года государь пригласил известного Симеона Полоцкого, которому и поручил составить самое соборное деяние. Царь сильно также дорожил Паисием Лигаридом и часто приглашал его на соборы и именно потому, что видел в нем человека сведущего, ученого, научными знаниями которого по церковным предметам он может воспользоваться для своих целей, что и было в действительности. Эти лица, как люди научно-образованные, несомненно имели на соборах очень большое и действительное влияние, к их голосу и заявлениям прислушивались царь я все члены собора, так что на направление и характер соборной деятельности они могли иметь очень сильное влияние, тешь более что от них, от их научного я литературного таланта, иногда очень много зависело и самое составление соборного деяния в том или другом виде.

Таким образом, если по самой идее церковного собора его главными строителями и деятелями должны бы быть прежде всего епископы, как носителя высшей иерархической благодати, высшей церковной власти и как представители всех пасомых, то в действительности это дело стояло у нас далеко не так. В действительности нашим архиереям на соборах XVI и XVII столетий принадлежала самая скромная, малодеятельная и маловлиятельная роль. Они являлись на собор вовсе не потому, что у них самих, или в среде их паствы, назревала настоятельная потребность соборно обсудить и порешить те или другие выдвинутые жизнью церковные вопросы, а единственно потому, что явиться на собор им приказывал царь, и они не смели ослушаться его приказания, так что они являлись на собор только в силу своего официального положения, а не по своим внутренним влечениям и убеждениям, или как представители голоса, нужд и интересов своей паствы. Являясь из своих епархий на собор, они совсем не были подготовлены к решению соборных вопросов, которые ранее не были им известны, а если и

109

были известны, то в самых общих и неопределенных чертах. На соборе им давался уже готовый, определенный и более или менее обработанный предсоборною комиссией материал, над которым и только в пределах которого они могли оперировать во время соборных заседаний, при чем в работах ими руководили лица, ранее назначенные царем и несравненно лучше и больше их знавшие все относившееся к предмету соборных обсуждений. Они не смели возбуждать на соборе каких-либо новых—своих вопросов, не смели расширять и рамки тех вопросов, которые им были поставлены; их рассуждения должны были вращаться только в тех пределах, какие строго и определенно были указаны заранее царем. О каждом своем решении и постановлении по тому или другому вопросу они должны были доносить царю и от него ждать дальнейших указаний и распоряжений, так что вся их соборная деятельность совершалась под постоянным бдительным контролем государя, или поставленных им для этого нарочитых лиц. Делая те или другие соборные постановления и решения, архиереи не имели в то же время полной уверенности, что их соборные постановления получат силу закона, будут проведены в жизнь, так как это зависело исключительно от воли и усмотрения государя, который мог видоизменить соборные постановления и даже совсем не согласиться с ними, не одобрить их и не утвердить, и тогда они уже не имели никакой действительной силы и значения,—собора тогда как бы и не существовало.

При указанных условиях конечно не возможно ожидать, чтобы наши иерархи могли проявить на соборах какую-либо свою инициативу; свое личное отношение к современному им положению церковных дел,— стесненные во всем и со всех сторон, они по необходимости двигались только по указанному ям пути, казенно канцелярски делали порученное им дело; присутствуя на соборе, они только отбывали лежавшую на них неизбежную повинность, а не делали здесь своего личного, сердечного, живого дела. И нельзя винить древне-русских иерархов за их всегдашнее пассивное отношение и подчинение светской власти, за отсутствие у них инициативы и самодеятельности

110

в делах церковных, в их отношениях к управляемым и пасомым. Такими их создала и вырастила сама русская церковная жизнь.

Московский митрополит Исидор грек, отправившийся из Москвы на Флорентийский собор, принял там, от лица русской церкви, унию и был вполне уверен, что этот его шаг не встретит себе серьезного противодействия со стороны русских епископов и со стороны великого князя, ради его молодости. «Князь великий млад есть, глаголал папе Исидор, а епископы некнижны суть, боятца мене, не сметь им о том со мною глаголати» 1).

Уверенность Исидора, что русские архиереи не решатся восстать против унии и пассивно пойдут в этом деле за ним — Исидором митрополитом, имела основания и оправдалась на деле. Никоновская летопись рассказывает, что Исидор, возвращаясь из Флоренции, останавливался в Будиме, и оттуда послал «своя писания» «на всю Русь православного христианства», в которых открыто рекомендовал всем православным принимать унию, а себя прямо называл «легатос от ребра апостольского седалища». В Москве, значит, очень хорошо знали, еще до возвращения Исидора, об отступлении его от православия. Между тем Исидор чрез Киев неспеша направился в Москву, везде при своих службах на пути поминал папу, везде открыто заявлял о своем соединении с латинством и о необходимости присоединения к унии всей Руси. В 1441 году Исидор наконец прибыл в Москву на третьей неделе великого поста, торжественно служил в московском Успенском соборе, поминал на службе папу, велел протодиакону торжественно прочесть грамоту о соединении с латинами, и передал о том же особую грамоту папы Евгения великому князю. Далее Никоновская летопись повествует следующее: «достоит же удивитися разуму и великому смыслу великого князя Василия Васильевича, понеже о сем Исидоре митрополите вси умолчаша—князи и бояре и инии мнози; еще же паче и епископы русский вси умолчаша и воздремаша и уснуша. Един же сей богомудрый и христолюбивый государь, великий князь Василий Васильевич,

1) Бычкова, О ни с. рукой, имп. публ. библ. ч. I. стр. 123—124.

111

позна Исидорову прелесть пагубную и, скоро обличив, посрами его, и вместо пастыря и учителя, злым и губительным волком назва его. И тако вси епископы рустии, иже быша в то время тогда в Москве, возбудишася, князи и бояре и вельможи и множество християн тогда воспомянувши и разумеша законы греческия прежния, и начата глаголати святыми писании и звати Исидора еретиком. И тако князь великий Василий Васильевич возрадовался о согласии епискупов своих, и князей и бояр и всех православных христиан» 1). Точно также говорит и Степенная книга, что обличителем митрополита Исидора был один великий князь, «понеже тогда вси умолчаша, нетокмо князи и боляре и прочие людие, наипаче же и епископы рустии, яко воздремаша и уснуша». Только один князь понял всю опасность для православия от действий Исидора и начал против него действовать; за князем тогда потянулись и другие, между ними и проснувшиеся епископы 2).

Из приведенного летописного рассказа следует, что если бы все дело ведения у нас унии зависело от одних только русских епископов, как дело исключительно церковное, то в виду того, что наши епископы «воздремаша и уснуша», латинская уния у нас могла бы быть введена Исидором. Единственным сознательным ее противником на Москве оказался великий князь, который энергично восстал против Исидора и унии, разбудил спавших епископов, решившихся, наконец, помогать великому князю в его усилиях отстоять русское православие от покушений на него со стороны латинства. Чем же объяснить это странное, пассивное, безучастное отношение русских архиереев даже к такому важному и близкому для них делу, как перемена православия у нас на латинскую унию?

Митрополит Исидор говорил, что русские епископы некнижны, боятся его митрополита и не могут, как некнижные, с ним говорить, т. е. оспорить его, доказать ему ошибочность и незаконность его воззрений и действий. Но одна некнижность и необразованность тогдашних русских

1) Никоновская летопись, ч. V, стр. 146—156.

2) Степенная книга, ч. II, стр. 11.

112

архиереев не объясняет однако дела. Настолько-то наши архиереи вероятно понимали, что им никак не следует изменять православию и заменять его латинством; для этого вовсе и не требуется какой-нибудь особой книжности, и некнижный человек всегда может постоять за своя верования, за свою родную старину. Ссылка митрополита Исидора на другое обстоятельство: «что русские архиереи боятца мене, несметь им со мною глаголати», имеет более серьезное значение и скорее может объяснить, почему «епископы рустии яко воздремаша и уснуша». Тут дело, по моему мнению, заключалось в следующем:

Русские архиереи вообще, с самого начала введения у нас христианства и до последнего времени, как высшие представители нашей церкви, никогда не имели собственной архипастырской инициативы в решении церковных дел; никогда у них, и в этой родной им сфере, не было никакого творчества на основании св. писания, св. отцов и учителей церкви, и вообще на основании духа и разума православия и чисто местных религиозно-церковных потребностей. Они всегда являлись и здесь только или сторонними зрителями совершенного другими, или пассивными сберегателями наличной церковной действительности, какая бы она ни была в данное время. Это потому, что так их воспитала, так их приучила относиться ко всякому встречающемуся церковному делу сама наша историческая церковная жизнь. Мы все церковное, до последних мелочей, с самого начала у нас христианства, приняли от греков в готовом виде, продолжали принимать от греков в готовом виде все церковное и в последующее время. Если греческая церковь жида своею собственною творческою жизнью, если своим творчеством она воздала известные церковные формы, правила, постановления, известный строй и уклад своей местной церковной жизни, вносила в него с течением времени те или другие изменения, вызываемые новыми изменившимися условиями и потребностями своей исторически, культурной жизни: то наше русское дело было всегда не творить, подобно грекам, не создавать что-либо свое на почве христианско-церковной местной русской жизни, а только подражать, копировать, целиком переносить к себе готовое греческое. Этому особенно благоприятствовало то об-

113

стоятельство, что все наше церковное управление, в течение нескольких столетий, было подчинено константинопольскому патриарху, и самые наши митрополиты были греки, которые в глазах русских являлись не только представителями высшей церковной власти, но и представителями высшей культуры, высших христианских знаний, высшей опытности в сфере христианско-церковной жизни, и потому имели у нас высший непререкаемый церковный авторитет, пред которым некнижные русские архиереи только преклонялись, только в точности по возможности исполняли то, что предписывала, на что указывала и что вводила у нас высшая власть митрополита-грека. Русский архиерей знал, что за него уже все придумали, сделали и создали другие, высшие его по знаниям и церковной опытности, и привык сам ни о чем церковном не думать творчески, не делать в церковной сфере ни одного самостоятельного шага, привык во всем смотреть на митрополита, от него ждать приказаний, распоряжений, решения встречающихся вопросов и недоумений. С другой стороны, на всю нашу церковную жизнь, нa весь церковный строй, воспринятый нами в готовом виде от греков, он исторически приучен был смотреть как на нечто совершенное, не терпящее никаких перемен, не допускающее никакого дальнейшего движения и развития. Его архипастырская задача в том именно и состоит, чтобы точно-рабски воспринимать это чужеземное готовое, вводить его без перемен в русскую жизнь и не допускать в ней никаких перемен, никаких отступлений от древне-греческого образца. При возникновении у нас своих церковных вопросов, мы всегда брали только уже готовые, более или менее подходящие к данному случаю, нормы, формулы, решения и постановления древне-греческие и, с своей стороны, употребляли все усилия, чтобы как-нибудь подвести, подогнать живой русский вопрос под отжившую часто греческую формулу, и не успокаивались до тех пор, пока не успевали так или иначе втиснуть русское живое церковное явление в рамки греческой церковной старины. Дерзать отнестись к русской жизни, к ее своеобразным запросам и требованиям самостоятельно-творчески, руководствуясь духом и разумом, православной церкви, а неподражательностью и рабскою ко-

114

пировкою, мы никогда не отваживались, как будто в русской церкви не действует тот же Дух Святой, Который действовал в древне-греческой церкви и помогал ей создавать свой церковный чин, устав, правила; как будто Его просвещающее и вдохновляющее к творческой деятельности воздействие закончилось, остановилось на старой Византии и не может уже открыть себя во всей силе в самостоятельной творческой деятельности русской церкви. Мы даже всегда ставили и ставим себе в особую чрезвычайную заслугу, что мы никогда ничего своего не производили и не производим во всю нашу историческую церковную жизнь, а только стараемся в ней точно копировать то, что давали и дают нам греки; мы сильно гордимся тем, что собственно русского во всем строе и порядке всей нашей церковной жизни ничего нет, а все только принесенное в готовом виде из старой благочестивой Византии, и что от этого принесенного к нам мы никогда ни в чем ни отступили ни на йоту. А все это необходимо убивало в русских архиереях всякую инициативу и самодеятельность, действовало на их энергию и творчество усыпляющим образом, так что они действительно могли быть «аки воздремаша и уснуша» даже и в то время, когда в Московском Успенском соборе, в их присутствии, торжественно провозглашалась уния с латинством.

Из сказанного понятным становится, почему русские архиереи не проявили, по собственной инициативе, никакого противодействия униатским затеям своего митрополита. Они видели в Исидоре человека, облеченного властью над ними самим вселенским константинопольским патриархом, видели в нем не только человека умного и сведущего во всех делать церковных, но и человека широко образованного, каким и был в действительности Исидор, уже ранее знакомый и находившийся в переписке с тогдашними итальянскими гуманистами, к которым он примыкал по своему умственному направлению и симпатиям, и не придававший, поэтому, особого значения вероисповедным разностям между католиками и православными. Бороться с таким человеком, за которым стояли цареградский патриарх и сам император, русские архиереи не могли и думать, а потому они пассивно-беспре-

115

пословно оказывали ему привычное повиновение, не решаясь восстать против него даже и тогда, когда он открыто стал вводить у нас унию. И только когда против него вооружился великий князь, бывшие в это время в Москве архиереи, по выражению летописи, «возбудишася», они «воспомянувши и разумеша законы греческия прежния», стали теперь обличать Исидора и называть его еретиком. Великий князь, замечает летопись, «возрадовался о согласии епископов» действовать с ним заодно против Исидора. Очевидно, великий князь сильно опасался, как бы русские епископы, при своей инертности, пассивности и трусливости, не остались в этом деле верны старому, привычному для них авторитету митрополита и не стали на его сторону против князя. К счастью этого не случилось; русские архиереи проснулись, или были разбужены, еще вовремя.

Наступает, затем, в нашей истории такой период, когда русские митрополиты избираются уже только из русских,—греки совсем перестают принимать какое-либо непосредственное участие в наших церковных делах. Русские архиереи, теперь представленные самим себе, могли свободно проявлять свое национальное церковное творчество и самодеятельность. Этого однако не случилось, так как у русских архиереев не было нужных для творчества сил и средств: русские епископы были по-прежнему некнижны и во всем пассивны, а потому по-прежнему продолжали жить только заимствованным чужим, и по-прежнему желали опираться в церковных делах на чей-либо сторонний авторитет, подчиняться какому-либо стороннему водительству. Этот авторитет, высший руководитель епископов в решении церковных дел, скоро и явился в лице великих князей, а потом царей московских, которые, как знатоки церковных дел, считали одной из своих главных обязанностей наблюдать за течением всей церковной жизни, направлять ее по своему усмотрению, давать церковным делам то или другое решение, при чем архиереям приходилось только одобрять и исполнять царские повеления.

Кроме крайней пассивности и угодливости наших древнерусских архиереев пред светскою властью, в их соборной деятельности замечается еще одна характерная черта.

116

На наших церковных соборах поднимались иногда живые и важные потому времени вопросы, выдвигаемые настоятельными запросами самой жизни, стремлениями ее улучшить в том или другом отношении. Такие живые, имевшие для всей общественной жизни особую важность вопросы, исходили однако или снизу—от каких либо уважаемых старцев—иноков, или от представителей белого духовенства, или же сверху—от государя, яо никогда они не исходили из архиерейской среды.

Так в известном письме «о нелюбках» между заволжскими старцами и иосифлянами говорится, что уважаемые всеми, и самим великим князем, старцы—Паисий Ярославов и его ученик Нил Сорский, присутствовавшие на соборе о вдовых попах и дьяконах, когда собор покончил с этим вопросом, внесли от себя предложение, чтобы монастыри не владели селами. «И егда совершися собор о вдовых попех и диаконех, говорит письмо «о нелюбках», и нача старец Нил глаголати, чтобы у монастырей сел не было, а жили бы чернцы по пустыням, а кормили бы ся рукоделием: а с ними пустынники белозерские. И сие слышав игумен Иосиф нача им вопреки глаголати» 1). Таким образом очень важный для того временя и очень живой вопрос о праве монастырей владеть крестьянами, так долго и сильно волновавший потом тогдашнее общество, вызвавший страстную борьбу и горячую литературную полемику, был возбужден на соборе известными старцами, причем старцами же велась и вся дальнейшая борьба и полемика по данному вопросу. Архиереи, с своей стороны, стали в этом вопросе на сторону «стяжателей» г. е. тех, которые защищали и отстаивали право монастырей владеть крестьянами, хотя это требование находилось в полном противоречии с идеей всецелого монашеского нестяжания и отречения от всего мирского, хотя владение крестьянами действовало на всю монашескую жизнь самым вредным и прямо разлагающим образом. Не этого мало. Тогдашние иерархи не только не стали на сторону идей преп. Нила Сорского, как бы им следовало, но даже открыли решительное преследование монахов не-

1) Приб. к твор. св. отцов, т. X, стр. 505.

117

стяжателей и их сторонников, всячески усиливаясь представить их чуть не еретиками, и это единственно потому, что и сами архиереи в обилии тогда владели крестьянами. Таким образом своих действий в данном вопросе тогдашние иерархи ясно показали, что для них личные материальные интересы были выше и важнее правильной, нормальной постановки жизни тогдашнего монашества, к чему стремился преп. Нил Сорский и его последователи.

На том же соборе 1503 года, который решал вопрос о вдовых священниках и дьяконах, был выслушан протест ростовского вдового священника Георгия Скрипицы, в котором он горячо восставал против приговора собора, запретившего всем вдовым священникам и дьяконам, без различия их жизни и поведения, священнодействовать, исключая того случая, когда они примут иноческое пострижение и тогда им разрешалось отправлять церковные службы в монастырях. «Вы осудили, говорил Скрипица, присутствовавшим на соборе иерархам, всех иереев и дьяконов, настоящих и будущих, за смерть их жен; но в смерти они неповинны, смерть наводит Бог... Вы положили в церкви вечную вражду между собою и священниками; как же дерзаете входить в святой алтарь?.. Зачем вы смешали добрых с злыми, и не разлучив злых от праведных, велите постригаться в монашество, чтобы священнодействовать?.. И вашему собору кто не подивится, кто не посмеется в чужих землях, услышав, что иереям и диаконам, по смерти жен, запрещено служить?.. Вы говорите; мы совершили то ради благочестия, очищая церковь, так как попы вместо жен держат наложниц. Но рассудите, от кого то зло сталось в нашей земле; не от вашего-ли нерадения, что вы злых не казнили, не отлучали от священства? Господа священноначальницы, смело заявлял Скрипица, благословно ни вы сами, ни священники избранными, не дозираете священником, а во грады и села не посылаете опытовати, как кто пасет церковь Божию; навираете священников по царскому чину земного царя: боляры и дворецкими, недельщики, тиуны и доводчики, своих деля прибытков, а не но достоянию святительскому. Апостол пишет; служащий олтарю, со алтарем соделаются. И вам достоит пасти цер-

118

ковь священниками богобоязневыми, а не мирским воинством» 1) Этот горячий и вполне справедливый по существу протест священника Георгия Скрипицы против постановления собора, незаконно запретившего всем без исключения вдовым священникам и дьяконам священнодействовать, его вполне справедливое указание на крайнюю ненормальность тогдашнего епархиального управления, которое архиереи, ради своих материальных выгод, вели исключительно чрез своих светских служилых людей,—не был принять однако во внимание архиереями, которые отнеслись к нему совершенно индифферентно, не придав ему никакого значения, хотя этот протест был, очевидно, воплем отчаяния людей несправедливо обиженных и постоянно притесняемых.

И так, в древне-русских архиереях XVI и XVII столетий, как деятелях на церковных соборах, мы видим полную безличность и крайнюю угодливость пред государственною властью, которая создав им по правам, власти и экономическому положению исключительно привилегированное положение в государстве, сделав их богатыми, важными и властными государственными сановниками, взамен этого требовала от них полного послушания себе, ревностного беспрекословного служения своим видам и целям. Древне-русские архиереи, при таких условиях, необходимо в неизбежно сделались, и на церковных соборах, только простыми орудиями в руках «светской власти; проводили в жизнь только то, что приказывала им государственная власть данного времени. Понятно также, что архиереи-сановники никогда и не думали являться на церковные соборы с какими либо своими протестами, планами, запросами, вытекавшими из их положения как архипастырей церкви, и в чем либо несогласными с видами и целями светского правительства, милостью и благоволением которого определялось их особое положение.

Но если наши патриархи и все вообще архиереи древней Руси, со времени возникновения сильного московского царства, во всем, всегда и всецело зависели от государственной власти, то все-таки, несмотря на это, их влияние в то

1) Чтен. общ. ист. и древн. 1848 г. № 6, смесь, стр. 48.

119

время, как верховных представителей церкви, несомненно было гораздо сильнее и заметнее на всю нашу общественную жизнь, чем в последующий синодальный период. Особенно в лице патриархов наша церковь пользовалась тогда со стороны светской власти большим почетом, вниманием и уважением, чем это было после учреждения св. Синода. Но это явление, которое обыкновенно приписывают самому факту существования у нас патриаршества, объясняется однако совершенно другими обстоятельствами, к которым существование или несуществование у нас патриаршества, не имело собственно никакого прямого отношения. Дело тут заключалось единственно в следующем: наши государи московской Руси были обыкновенно завзятыми, истинными церковниками, воспитывавшимися на неопустительном посещении равных церковных служб, на строгом соблюдении во всем, начиная с своей обыденной домашней обстановки, церковного устава, разных церковных постановлений и требований. Они обучались, как и все тогда, по псалтири, прочитывали» в видах своего развития и обогащения знатями, известный круг церковно-богослужебных и церковно-учительных книг, сборники из св. отцов и учителей церкви, разные жития святых, благочестиво-назидательные сказания и хронографы, благодаря чему благочестивые московские государи нередко были хорошими начетчиками, знали церковный устав и все церковные службы со всеми их малейшими особенностями не хуже любого архиерея и, в конце концов, как знатоки и горячие любители всего церковного, которое всегда было для них самым близким и дорогим, в высшей степени интересовались всеми малейшими подробностями церковной жизни, обязательно вмешиваясь в ее ход и события. Вопросы о хождении посолонь, о сугубой и трегубой аллилуия, о церковных звонах, о единогласии или многогласии в церковном пении, о сложении тех или других перстов для крестного знамения и т. под.,—все это для наших московских государей были настолько живые, близко затрагивающие их вопросы, что они интересовались ими никак не менее вопросов чисто государственных, и потому принимали в их решении самое горячее и деятельное участие, так что иногда очень трудно бывает провести

120

точную грань: где был царь и где был архиерей, где было дело государственное и где церковное. Но если церковная жизнь, с ее специальными требованиями и уставами, имела для московских государей доминирующее значение, то вполне естественно было, что и высший представитель этой жизни, сначала митрополит, а потом патриарх, обязательно должен был занимать тогда, безотносительно к носимому им титулу, очень видное, почетнее и, при такте и уменье, очень влиятельное положение при царском дворе, тем более, что и все окружающие царя и близкие к нему лица стояли на том же самом уровне понимания и интересов, все то же были более или менее убежденными и искренними церковниками.

Если древне-русский царь — церковник постоянно чувствовал потребность и нужду иметь около себя близкое ему духовное лицо: патриарха-ли, духовника-ли, или кого либо из других духовных, чтобы полнее удовлетворять свои религиозно-церковные потребности, посоветоваться с ним о разных делах, побеседовать об одинаково интересующих обоих церковных и душеспасительных предметах и т. п.; то со времени императора Петра l-го обстоятельства резко изменились. Наши государи стали воспитываться уже совершенно иначе, нежели их московские предшественники, а вследствие этого у них образовался на все иной круг воззрений, иное понимание окружающего, иные вкусы, интересы я потребности, очень далекие от прежних, при чем и прежняя древне-русская церковность необходимо все более и более отодвигалась на задний план, а вместе с нею отдалялись от царского дворца и ее представители, скоро и совсем забывшие прежнюю торную, ранее всегда открытую для них, дорогу во дворец.

Таким образом из всего сказанного нами оказывается, что в древней Руси, со времени образования у нас сильного московского царства, наши государи всегда и всецело держали церковную власть в своем полном подчинении и распоряжении в лице ее высших представителей—сначала митрополитов, а потом патриархов, а также в лице всех епархиальных архиереев и самых церковных соборов. Такой порядок дел всеми признавался тогда правым, законным и нормальным, вполне сросся с нашей

121

жизнью, с представлением о царе и его отношении к церкви, так что иного отношения между церковью и государством у нас и не представляли. Только Никон такие отношения власти государственной к власти церковной находил неправыми, незаконными, несогласными с божественными законами, почему он и поставил главною задачею своего патриаршества уничтожить эти ненормальные отношения между церковью и государством и заменить их новыми, согласными с святыми, божественными законами. Как Никон выполнил эту задачу, для осуществления которой он только и решился принять сан московского патриарха, увидим из последующего.

Страница сгенерирована за 0.27 секунд !

ССЫЛКИ

Московская епархия

Община "Светоч" с.Сидоровское

Прежний вариант сайта

Спасский храм с.Усово

Храм вмч. Пантелеимона

Храм прор. Илии

Храм свт. Николая д. Дарьино

Правообладателям

Контактный e-mail: odinblag@gmail.com