Общие предварительные замечания о новейшей борьбе между верою и неверием.—Вопрос о Лице Господа нашего И. Христа, как главнейший средоточный пункт этой борьбы.—Очерк отрицательных теорий по вопросу о евангельской истории,—Характеристика Ренана и его сочинения: «Жизнь Иисуса».—Краткие замечания по поводу вообще попыток со стороны отрицательной критики исторически понять и объяснить Лицо И. Христа.

Некоторые особенности современного положения религии вообще, и в частности—того христианского вопроса, чтения о котором намерены мы предложить вашему благочестивому вниманию, достопочтенные слушатели, побуждают нас начать свою беседу о нем некоторыми также общими, предварительными замечаниями.

Мы живем в эпоху необыкновенного, напряженнейшего движения умов и разнообразных страстей человеческих,—движения, охватившего своими бурными волнами все сферы человеческой жизни: и жизнь политическую, и жизнь общественную, но едва-ли, кажется, не более всего жизнь религиозную. Здесь—в области религиозной жизни жестокий прибой этих бушующих волн чувствуется наиболее сильно, и не без основания наводит смущение, даже некоторый страх на людей верующих и набожных, справедливо дорожащих, как заветною святынею, чистотой и

¹) Чтения эти произнесены были в зале с.-петербургской городской думы в ноябре и декабре 1882 г.

149 —

целостью своей веры. Не будем, однако, преувеличивать наших опасностей, по крайней мере в последнем, религиозном отношении; не дозволим запугивать себя равного рода проповедникам новомодных, лже-либеральных идей, мнимо-научных убеждений и взглядов, каких-то новых культурных порядков жизни, долженствующих яко-бы в силу непреложного человеческого прогресса сменить собою старые—христианские, как отжившие, обвешавшие. Да,—скажем таким проповедникам,—христианство существует действительно не со вчерашнего дня, и на пространстве своей, почти девятнадцати-вековой истории оно видело и слышало не мало всевозможных человеческих учений, ученых философских систем, громких и заносчивых идей, мечтавших также, подобно нынешним многим учениям, пересоздать лицо едва не всей земля. И все эти учения, популярные в свое время философские теории и системы, с их завлекательными идеями, появлялись и исчезали с исторической сцены именно, — употребим опять тоже сравнение, — как волны на море, не оставляя нередко в наследие после себя ничего, кроме внушительного предостережения последующим исследователям и мыслителям, особенно в области религиозной истины, так прекрасно выраженного еще одним древним израильским мудрецом в словах: «не мудрися излише, да не когда изумишися» (Еккл. VII, 17). Одна Христова, евангельская истина, вечно юная и неистощимо-действенная, подобно солнцу на тверди небесной, неизменно светила и светит человечеству в течение веков, освещая и согревая своими животворными лучами пути его исторической жизни и развития; и из накоплявшихся с течением времени человеческих знаний, сокровищ высшей человеческой мудрости, как показывает опять история,—все истинно великое, доброе я справедливое всегда стояло на стороне, в тесном союзе с этою, поведанною нам божественною истиною, как ее разъяснение, как подтверждение ее основ, или как некоторая частица ее всеобъемлющего целого.

— 150 —

В этом отношении не составляет исключения и новейшая наука, авторитетом которой так любят многие прикрываться в наше время в оправдание своего неверия, своего отрицания тех или других религиозных истин. Там, где приговоры ее относительно тех или других явлений, касающихся ли мира внешней природы, или человеческой личности, ее сущности и исторического развития, утверждаются на точно дознанных, вполне разъясненных фактах и наблюдениях, а не на одних лишь смутных гаданиях и гипотезах, преждевременных смелых обобщениях и выводах, где в особенности приговорами этими руководят подлинно-научные задачи и цели—распространение действительного, точного звания, а не желание лишь агитировать именем ее в пользу тех или других излюбленных идей века, разного рода политических, социальных и иных вожделений,—там она никогда еще и ни в чем не расходилась с началами христианского религиозного мировоззрения. Скажем более: благодаря именно успехам новейшей науки, ее счастливым разысканиям в различных областях знания, особенно в области религиозной жизни древнего человечества, мы стали яснее и полнее понимать очень многое в области истин и сказаний и самого Божественного откровения. Мы вполне поэтому уверены, что и в наше время, не смотря на соблазнительное отступничество очень многих от истины религиозной, евангельской, умы серьезные и проницательные, характеры стойкие и беспристрастные, не поддающиеся мимолетным увлечениям века, не обинуясь скажут тоже на прельщение новейшего неверия, что отвечал некогда при подобных же обстоятельствах ап. Петр на обращенный Господом к нему и другим ученикам вопрос: еда и вы хощете ити?—Господи, к кому идем? Глаголы живота вечного имаши. И мы веровахом и познахом, яко Ты еси Христос, Сын Бога живого (Иоан. VI, 67—69).

Говорим все это не с целью одного лишь простого назида-

151 —

вия, но, повторяем, как не лишнее предисловие к тому предмету, о котором должна быть собственно речь наша.

В новейшее время, за последние сорок—пятьдесят лет, наибольшее волнение и соблазн в христианском образованном мире, не исключая и нашего русского, православного общества, по крайней мере некоторых слоев его, произвела и производит доселе еще так называемая «отрицательная критика» Евангелий и евангельской истории, поставившая себе задачею критическое исследование истории происхождения и самого существа христианства. При этом божественное Лицо Спасителя нашего, И. Христа, Его земная жизнь, учение и дела, естественно должны были сосредоточить на себе особенное внимание критики. При всем желании мы не считаем удобным в настоящем случае входить во все подробности относящейся сюда горячей и весьма сложной литературной борьбы представителей верующей богословской науки—с одной стороны, и представителей неверующей, отрицательной критики—с другой, борьбы, возгоревшейся особенно с 30-х годов нашего столетия, со времени именно появления в свет столь прославленного в свое время многими сочинения Штрауса: «Жизнь Иисуса» (1835). Это повело бы нас слишком далеко, заставило бы войти во многие, не всем конечно доступные по своему специальному характеру, ученые подробности, касающиеся частью истории новейшей немецкой философии, частью шедшего по пятам ее новейшего протестантского богословия, договорившегося в последнее время, в лице некоторых своих представителей, до таких вещей, что ему не в шутку может быть предложен вопрос: христианское ли оно богословие, или же, быть может, нечто другое, что с большею справедливостью может быть названо рационалистическою теософией? В виду нашей цели считаем совершенно достаточным ограничиться общею характеристикою последовательно развивавшихся отрицательных теорий относительно Евангелий и евангельской истории; остановимся на некоторых подробностях лишь там, где этого требуют особенные обстоятельства.

— 152 —

И в историческом развитии новейшей отрицательной критики Евангелий и евангельской истории мы видим тоже, что видела и слышала уже много раз, как мы сказали, христианская церковь в течение своей девятнадцативековой истории. Видим туже более или менее быструю смену одной школы мыслителей другою, одних ложных рационалистических воззрений на сущность христианства и его происхождение другими, столь же или еще более ложными и несостоятельными. Апологетам христианства приходилось, можно сказать, лишь докапчивать разрушение того, что самими же противниками его признавалось с течением времени и изобличалось, как негодное, устарелое, не выдерживающее сколько-нибудь серьезной и беспристрастной критики. Так рушилась прежде всего школа так называемого старого, вульгарного рационализма, унаследованного немецкой теологией еще от прошлого столетия. Школа эта (наиболее известные и замечательные представители ее—Павлюс и Эйхгорн) не отрицала собственно исторического достоинства Евангелий, отстаивала авторитет их против ожесточенных и пошлых нападок со стороны деистов, энциклопедистов и натуралистов XVΙΙΙ века; но она не хотела в тоже время видеть в их содержании ничего чудесного, сверхъестественного и все подобные явления в евангельской истории усиливалась, во что бы то ни стало, представить, как совершенно естественные, натуральные. Само собою разумеется, что для этого рационалистам приходилось прибегать к самым странным иногда экзегетическим уловкам, к ничем неоправдываемому извращению и духа и буквы евангельского текста, но они нимало этим не стеснялись, в одних случаях совершенно переделывая смысл евангельских повествований, в других же подставляя просто свои, самоизмышленные факты на место описываемых в Евангелиях ¹). На место чудес исторических в

¹) Так напр., по объяснению рационалистов, И. Христос не претворял воды в вино на браке в Кане Галилейской, а доставил лишь новый запас вина: чудесное хождение по морю объясняется как хождение просто по

— 153 —

толкованиях рационалистов явился таким образом, но одному меткому замечанию, целый ряд чудес филологических. Разбитый, осмеянный критиками различных партий, старый рационализм потерял, наконец, всякое значение в науке, хотя сменявшие его новые рационалистические школы были не более рациональны в приемах своей критики, чем он.

С 30-х годов место старого рационализма заступает новый, философский рационализм, занявший по отношению к церковному вероучению неодинаковое положение, смотря именно по различию философских систем, на руководящие идеи которых он опирался: положение, более или менее примирительное посредствующее у одних и радикально отрицательное у других мыслителей-критиков. Конечная же цель в обоих случаях была одна и та же: объяснить происхождение и сущность христианства из начал одного лишь разума, без помощи сверхъестественного откровения Божия и след. без признания в Лице И. Христа истинного, воплотившегося Сына Божия. Опыт такого объяснения, на основании начал гегелевой философии, я представил Штраус в упомянутом уже нами сочинении: «Жизнь Иисуса». В старом рационализме Штраусу всего более не нравилась его критическая «половинность», и в этом отношении он был прав. Оставлять, неприкосновенным историческое достоинство Евангелий и в тоже время не видеть в них чудес — непоследовательность, в самом деле, вопиющая. Но как же исправляет Штраус эту непоследовательность? Существенная ошибка, по его мнению, всех предшествовавших ему исследователей евангельской истории состояла в том, что они смотрели на Евангелия, как на исторические памятники, вследствие чего по необходимости должны были прибегать к искусственному отделению в них исторического от неисторического, объяснять чудесное, как естественное,

берегу моря; чудесное насыщение несколькими хлебами и рыбами множества народа—как щедрая раздача имевшими в запасе то и другое не имевшим, и т. под.

— 154 —

устранять противоречия и предпринимать всякие иные опыты, чтобы невероятное сделать вероятным. На самом деле Евангелия, по Штраусу, суть не более, как сборники позднейших мифов и легенд об И. Христе, образовавшихся мало по малу в первых христианских общинах под влиянием веры в Него, как истинного, обетованного Мессию. Недостоверны в них не одни чудеса (это для Штрауса—дело, заранее решенное), но и все прочее содержание, не исключая и учения. Кто же такой был И. Христос? Достоверного о Нем можно сказать только то, что Он жил, учил чему-то и окончил жизнь свою на кресте,—и что ни в каком случае не был тем, чем представляет его церковь, т. е. воплотившимся Сыном Божиим.

Такова сущность философско-критических воззрений Штрауса на Евангелия и евангельскую историю! В непоследовательности, критической половинности Штрауса уже никак упрекнуть нельзя. Как неумолимый завоеватель по мирной стране с огнем и мечем в руках, прошел он по страницам евангельской истории от начала до конца и не оставил в них нетронутым ничего, ни сверхъестественного, ни естественного.

Впечатление, произведенное сочинением Штрауса, было огромное, но непродолжительное. Даже для людей, сочувствовавших ему, было ясно, что его критика была более смела, отважна, чем научно-основательна и доказательна. Последователей своей мифической теории Штраус нашел очень немного; да и те взаимными противоречиями и разногласием еще яснее показали только, что кроме одного голого отрицания, безграничного произвола субъективных мнений и взглядов, критика евангельской истории в духе Штрауса ничего более дать не может.

И вот на смену мифической школы Штрауса очень скоро является новая критическая школа,—новая, впрочем, со стороны лишь метода и приемов своей критики, но не по существу своих руководящих идей: мы разумеем так называемую ново-тюбингенскую школу. Время процветания и господства этой школы было

— 155 —

временем наивысшей ученой славы и обаятельного влияния на умы отрицательной критики Евангелий и евангельской истории. Баур— глава и основатель шкоды — повел, говоря его языком, правильную, систематическую осаду против христианской крепости, которую Штраус легкомысленно хотел взять сразу, штурмом. Не касаясь непосредственно Лица и жизни Христа Спасителя, он задался грандиозною попыткой—объяснить происхождение и сущность христианства без И. Христа, из простого развития и сочетания религиозных идей частью иудейского, частью эллино-языческого происхождения,—из стечения разного рода обстоятельств, объединивших некоторым образом в области религиозной жизни и верований мир языческий с миром иудейским. Но и эта попытка, при всей массе употребленных на ее осуществление ученых трудов, оказалась в конце концов, как и естественно было ожидать, не менее фантастическою, как и мифическая теория Штрауса. Уже самая мысль—понять сущность христианства, объяснить всю полноту и величие духовно-благодатной жизни, внесенной им в мир, без И. Христа, из одного развития и сочетания идей—могла явиться только в голове человека, увлеченного до ослепления диалектическим идеализмом гегелевой философии. Для осуществления такого замысла Бауру и его последователям пришлось переделывать заново, вопреки общепринятому, издревле установившемуся пониманию, всю историю апостольского века и ближайшего к нему времени: пришлось именно отвергнуть подлинность большей части апостольских писаний и других памятников древнехристианской письменности, перетолковывать по своему их содержание, навязывать известным историческим лицам небывалые стремления и цели и т. под. Нужны были для: этого в особенности брожение, борьба в церкви первого, апостольского века: и вот придумано или точнее—восстановлено и развито в целую систему старое, принадлежащее еще лжеучителю 2-го века Маркину, мнение о существовавшем будто бы в первенствующей церкви двояком направлении умов; иудейско-христианском,

— 156

отстаивавшем самобытность и неизменную обязательность Моисеева закона и для христиан (представители его из числа апостолов были в особенности Петр и Иоанн), и свободном, языческо-христианском (виновник и представитель его — ап. Павел), вооружавшемся против этих притязаний юдаизма, проповедывавшем религию универсальную, религию свободы и благодати. Борьба между приверженцами этих-то двух направлений, в начале упорная и жестокая, потом же, с переходом во 2-й век постепенно стихавшая под влиянием взаимных уступок, обоюдного желания мира, согласия, и составляет, по изображению ученых тюбингенской школы, тот таинственный, сложный процесс, путем которого мало по малу вырабатывалось христианство в его настоящем виде, т. е. как единая, соборная апостольская церковь. Этой же борьбе, в ее различных фазах развития, обязаны своим происхождением и все новозаветные писания, —и в частности—Евангелия, в которых будто бы неизвестные писатели, 2-го века, описывают Лицо, учения и дела И. Христа соответственно своим личным или партиальным воззрениям и целям, т. е. рисуют образ Его то с юдаистической (Евангелие от Матфея), то с языческо-христианской или павлинианской точки зрения (Евангелие Луки), то с примирительной или нейтральной (Евангелие Марка).

Вот какого рода положительное «историческое» знание относительно евангельской истории поставил Баур на место штраусовского отрицания или, как он выражается, «незнания»! Очевидно, что против подобного мнимо-исторического объяснения происхождения Евангелий и евангельской истории еще более, чем против мифического у Штрауса, не могло не восстать с горячим протестом простое нравственное чувство; потому что если по Штраусу первые и последующие ученики И. Христа, окружая лик своего Учителя венцом разного рода чудесных мифов и легенд, действовали в этом случае под влиянием восторженного благоговения к Нему, преувеличенных мессианских понятий

— 157 —

о Нем, то по объяснению Баура выходило, что это были более или менее сознательные обманщики, лжецы,—люди, не брезгавшие для достижения своих партиальных целей прибегать в искусно прикрытому вымыслу, к тенденциозному извращению или по крайней вере перетолкованию исторических фактов и п., Кто же, в самом деле, читающий не с предзанятой мыслью наши св. Евангелия и послания апостольские, дышащие такою неподдельною искренностью и простотой, исполненные такой истинно-небесной мудрости и святости в каждой черте своей, может хотя на минуту согласиться с подобными чудовищными воззрениями относительно нравственного характера и всего вообще поведения, как св. апостолов, так и последующих преемников их священного служения? Это уже одно обстоятельство подрывало в самом корне ученую критику Баура. Но и ученая собственно сторона его критики представляла в себе так много произвольного, ложного и в своих положениях и выводах, что влияние ее в свое время на умы многих,—людей, по-видимому, не поверхностного образования и учености,—может быть объяснено только разрушительными наклонностями времени. Баур, впрочем, сам потом во многом видоизменил и смягчил свои первоначальные воззрения; ученики же его частью еще далее пошли по пути уступок в пользу церковного учения, частью запутались в противоречиях и крайностях, отстаивая традиции своей школы. В настоящее время новотюбингфнская школа сама уже составляет предмет история. Предпринятая осада христианской крепости окончилась поражением самих осаждающих.

К сожалению, это не значит еще, чтобы вместе с тем пала, замолкла и отрицательная критика вообще, признав себя,— как по-видимому следовало бы,—непоправимо побежденною на всех избираемых ею доселе позициях для нападения против неприступной крепости христианства. После распадения новотюбингенской школы, которая вела дело скептической критики христианства действительно в виде правильной, систематической

— 158 —

осады, открывается новая, так сказать партизанская война против него. Говорим так потому, что теперь, в новейшем, примерно с 60-х годов начинающемся фазисе развития отрицательной критики не может быть и речи о какой-нибудь определенной, тесно сплоченной в своих воззрениях школе, подобно школам старого рационализма, или Баура и Штрауса; ученые противники наши разбрелись по разным направлениям, и между ними, нужно заметить, не легко отличить иногда явных врагов от фальшивых друзей христианства.

Из числа представителей отрицательной критики, относящихся к этому именно последнему фазису развития ее, назовем только одно, успевшее приобрести наиболее громкий авторитет и популярность имя: разумеем известного французского ориенталиста— академика—Эрнеста Ренана, сделавшегося, впрочем, известным европейскому образованному миру едва ли не более всего чрез изданное им в 1863 году сочинение: «Жизнь Иисуса», составляющее, как известно, первый том предпринятого им и ныне уже оконченного критического исследования первоначальной истории христианства, Не только по своей громкой известности, но и по самому существу своих рационалистических воззрений Ренан может служить наиболее характерным, наиболее рельефным выразителем современного положения отрицательной критики вообще; поэтому сказать, в частности, о нем несколько особых слов весьма не излишне. Мы будем, впрочем, говорить о Ренане, как об авторе сочинения «Жизнь Иисуса», как критике христианства, не касаясь его ученого имени в других отношениях. Достойному—достойная честь и хвала.

Искать у Ренана, в его исследованиях о сущности христианства, чего-нибудь нового и оригинального, в смысле научных, руководящих идей критики, было бы напрасным трудом. Чуждаясь крайностей немецкого идеализма и скептицизма, он берет у своих предшественников все подходящее, нравящееся ему, и при этом с истинно французскою ловкостью и талантливостью

— 159 —

умеет найти всему свое место, из всего сделать приличное, в своем, разумеется, вкусе, употребление. Истина и ложь, добро и зло—для него предметы, одинаково ценные в историческом отношении, потому что и вся жизнь человечества, по его взгляду, есть ни что иное, как комедия, в одно и тоже время и адская и божественная. Отсюда и история для Ренана есть вообще не столько наука, сколько своего рода искусство,—искусство именно сочетать в одной общей, живописной картине истину с полуистиной, свет с тенью. Всякого рода идеи,—богословские-ли то, или философские,—тут не пригодны, только вредят делу.

Можете судить после этого, какой вид должна была получить земная жизнь Господа нашего И. Христа под пером такого историка-артиста? Судя по некоторым местам книги Ренана, он по-видимому восторженный поклонник христианства и Лица И. Христа—основателя его; но в тоже время у него встречаются такие выражения и суждения относительно того и другого, что мы не решаемся передавать их, чтобы не оскорбить вашего благочестивого, христианского чувства. Равным образом, по отношению к каноническим свящ. Евангелиям нашим Ренан оказывается по-видимому гораздо мягче и благосклоннее, чем многие из немецких критиков; он признает за ними несравненно более историчности, чем Баур, тем более Штраус. На самом же деле, однако, он пользуется нашили Евангелиями де такой степени произвольно, так извращает, при помощи артистических приемов своей критики, истинный смысл исторических сказаний их, что если евангельская история и не превратилась у него в совершенную комедию, то превратилась во всяком случае в удивительный, оригинальный роман, представляющий в своих героях неслыханное в мире, непостижимое сочетание высочайшей истины и лжи, идеального добра и зла, или, говоря языком Ренана, божественного и адского.

Вот из какого мутного, чтобы не сказать более, источника,

— 160

по объяснению Ренана, воссияла новая, благодатная жизнь для человечества,— явилось в мире новое, духовное царство Божие, излившее на него столько величайших, истинно небесных радостей и благ!...

Чем же, спросите, объяснить после этого необыкновенную, не часто встречающуюся в истории литературы популярность сочинения Ренана «Жизнь Иисуса»? На этот вопрос мы могли бы отвечать одним оригинальным положением самого же Ренана,— положением, играющим большую роль в его книге: «люди хотят быть обманутыми, а потому и бывают обманываемы». Но мы далеки от такого не лестного взгляда на человечество, и думаем, что необыкновенная популярность ренановского романа объясняется гораздо проще. Объясняется именно отчасти некоторыми внешними особенностями сочинения: бойкостью и истинно французским изяществом, а также необыкновенною живописностью или картинностью литературного изложения, в полном смысле артистическим уменьем автора легко и быстро решать, чрез разного рода неожиданные предположения, примеры и аналогии, самые трудные исторические и экзегетические вопросы и при этом— переводить решение и положение их на самый простой, общедоступный язык и т. под. Подобного рода приятные, как их называют, книги, к тому еще посвященные рассмотрению таких мировых вопросов и событий, каким посвящена книга Ренана, всегда и всюду, находили и будут находить множество читателей и почитателей, особенно среди людей, не любящих утруждать себя серьезною работою мысли, самостоятельною проверкой прочитываемого. Главным же образом, без сомнения, популярность ренановского сочинения объясняется тем, что оно всем характером своих воззрений на Лицо И. Христа и христианство попало как раз в господствующий тон новейшей общественной жизни, совпало с господствующим настроением умов в западно-христианских обществах. Почва для восприятия ренановских идей, весьма невыспренних и в тоже время очень

— 161 —

фривольных, была уже заранее достаточно разрыхлена успехами новейшего материализма, позитивной философии и разного рода другими явлениями новейшей западной истории. Не мудрено, что при стечении такого рода благоприятных обстоятельств сочинение Ренана тотчас же после своего появления было, по выражению одного немецкого критика, можно сказать «проглочено» читателями, особенно в римско-католических землях; а существующее уже семнадцатое издание его красноречиво свидетельствует, в какой степени счастливо и далее потом предложение книги соответствовало запросу ее.

Сочинение Ренана, особенно если читать его в переработке, сделанной им для французского народа, есть только наиболее полное и оригинальное выражение того, что в разных видах и формах можно видеть и у разных немецких писателей того же направления. Совершенно чуждые делу идеи я тенденции, стремление перенести спорный вопрос из тесных рамок ученого исследования на широкую арену практической жизни, поставить рассмотрение его в связь с некоторыми современными движениями, частью социального, частью церковного характера,—вот черты, резко отличающие и некоторые из немецких новейших сочинений по рассматриваемому предмету от произведений того же рода прежнего времени. Чувствуя явно ускользающую из-под ног своих ученую почву, не верующая критика видимо стремится опереться теперь просто-на-просто на человеческие страсти, на господствующую расшатанность религиозных убеждений, на упадок вообще евангельских идеалов в современных христианских обществах. И здесь, как и всюду, неверие сильно в наше время вовсе не какими-нибудь в самом деле дознанными научными аргументами или основаниями, как об этом кричат одни лишь дилетанты науки, непрошенные популяризаторы ее; оно сильно общим, неутешительным во многих отношениях нравственным и интеллектуальным настроением современных обществ. С этим не может не согласиться всякий, кто сколько-

— 162 —

нибудь знаком с историей человеческих заблуждений и в прежние века.

Остережемся однако от оскорбительного обвинения ваших противников в одной лишь преднамеренной лжи, в одних лишь злостных нападках на христианство с единственною целью искажения или всецелого разрушения его. Оскорбление всегда и всюду плохая защита истины. Есть и у новейших критиков евангельской истории одна достойная внимания сторона дела: это—стремление выяснить, создать подлинно исторический, как говорят они, образ И. Христа, Спасителя нашего. Нет спора, задача великая, достойная самого высокого христианского любомудрия! .. Но разве разрешение этой задачи возможно тем путем, по которому шла и идет новейшая отрицательная критика Разве для того, чтобы написать верную, полную света и живых красок историю земной жизни Господа И. Христа, нужно непременно отрешиться прежде всего от всякой веры и церковно-вселенского предания, изорвать в клочки наши св. Евангелия— эти неподражаемые, вдохновенные бытописания христианства, и идти к своей цели, вооружившись лишь самомнением, разного рода смелыми гипотезами и иным оружием века сего, как все это делают многие новейшие критики жизнеописатели И. Христа! Разве сухому, мертвящему фарисейскому книжничеству, или саддукейскому совопросничеству обещано было Господом уразумение как Его дел, так и всех прочих тайн царствия Божия, а не творящим волю Божию, верным и любящим ученикам Его? Входить, впрочем, в подробный разбор тех произвольных приемов, тех ложных начал, с помощью которых производится якобы подлинно-историческое описание Лица И. Христа новейшими критиками Его земной жизни, мы не намерены, так как это не входит в нашу задачу; ограничимся лишь несколькими краткими замечаниями относительно этого предмета.

И прежде всего попытка,— скажем словами одного из известных отечественных писателей наших (Хомякова), — про-

— 163 —

никнуть вообще в область веры и в ее тайны (в данном случае—в тайну именно Лица И. Христа), преднося пред собою один лишь светильник разума, есть дерзость в глазах христианина, не только преступная, но в тоже время безумная. Только свет с веба сходящий и проникающий всю душу человека может указать ему путь; только сила, даруемая Духом Божиим, может вознести его в те неприступные высоты, где является Божество. «Только тот может понять пророка, кто сам пророк», говорит св. Григорий чудотворец ¹). Новейшие же критики И. Христа, и Штраус, и Ренан и др., действуют как раз именно наоборот этому мудрому предостережению и совету. У них безапелляционный судья всему в евангельской истории— один лишь разум; о свете с неба сходящем, о той силе,— силе именно веры, которая одна лишь может поставить нас на высоту созерцания божественной славы И. Христа, они вовсе и не помышляют, считая это прямо помехою, предзанятостью убеждения для своей свободной исторической критики. Спрашивается: можно-ли ожидать сколько-нибудь глубокого и верного понимания Лица И. Христа со стороны таких исследователей?

Мы не оспариваем впрочем у наших противников права— со всею критическою основательностью исследовать, проверять подлинность и достоверность евангельской истории. Исследуйте писания,—скажем словами Спасителя,—они свидетельствуют о Нем (Иоанн. V, 39). Но пусть опять не забывают они при этом, что свящ. Писание, и в частности — наши св. Евангелия, но существу своему таковы, что по отношению к ним возможна,— и как это действительно оказывается,—не одна, а две диаметрально противоположные критики: одна, покоящаяся на основе веры, другая—на основе отрицания; причем обе эти основы,— что особенно нужно помнить,—отнюдь не составляют какого-нибудь результата предварительного, подробного исследования текста

¹) Полное собрание сочинений А. С. Хомякова, т. 2. стр. 52.

— 164

Евангелий, но суть результат двух совершенно не зависящих от него противоположных начал, которыми однако оно непременно, неотразимо вдохновляется, направляется в ту или другую сторону. Начала эти—вера или неверие в божественное достоинство Лица И. Христа ¹). Противоположностью этих-то двух начал, а отнюдь не наличностью каких-либо сравнительных ученых достоинств, и определяется собственно различие критики положительной и отрицательной. Хвалебные толки со стороны отрицательных критиков о беспристрастии ах критических исследований, об отсутствии в них всяких предвзятых идей и взглядов—пустые слова, вовсе неоправдываемые и их произведениями, в основе которых непременно лежит такой или иной взгляд на Лицо И. Христа, то более или менее близкий к евангельской истине, то крайне далекий от нее, противоположный ей. Отсюда и объясняется неодинаковость характера их произведений, то более или менее примирительного, то радикально отрицательного. И для критики, покоящейся на основе веры, Евангелия наши не перестают быть историческими документами. по отношению к которым (и их происхождению, и их содержанию) она в праве предъявлять и предъявляет разного рода исторические вопросы, прилагает методы и средства обычной ученой критики в этом отношении; но она всегда управляется ясным сознанием своих границ здесь,—сознанием особого, исключительного значения содержащейся в этих документах истории, неизмеримой меркой обыкновенной человеческой истории. Она знает, что наука с своими условными категориями не в состоянии никогда обнять и попять всю полноту, все тайны человеческого бытия, как и бытия внешнего мира, тем более полноту

¹) Заимствуем это замечание из чтений Э. Навиля: «Христос» (Прав. Обозр. 1879 г, март, стр. 631). Развевая его, Навиль между прочим говорит: «соотечественники И. Христа (иудеи, могли отправляться от книги (В. Завета ко Христу; мы же не иначе мостом определить достоинство книги (т. е. Евангелия) как идя к ней чрез Христа.

-165 -

и всю необъятную тайну той высшей, новой духовной жизни, которая явилась в мир во И. Христе; знает это,—и ищет разгадки ее там, где она действительно и подается: в указаниях веры в особенное, божественное достоинство Христа Спасителя. Поэтому, если для отрицательной критики все чудесное, сверхъестественное в евангельской истории есть, как известно, первый и неотвратимый камень преткновения и соблазна, то для критики верующей это есть лишь одно из наперед ожидаемых ею исторических свидетельств, одна из важных и существенно-необходимых исторических черт того особенного Лица, верного исторического изображения Которого она ищет в Евангелиях. Она нимало не смущается призванием их достоверности, потому что она видит здесь полное соответствие между явлением и его причиною, между следствиями и их началом. Так оценивается и понимается ею и все прочее историческое содержание наших Евангелий, и за правильность такой оценки и понимания говорит не только личный и живой опыт каждого верующего, по и опыт всей христианской церкви, знающей своего Основателя и Господа не из Евангелий только, но и по всегдашнему живому соприсутствию Его с нею (Мф. XXVIII, 20), чрез постоянное свидетельствование, печатление истины ее исповедания со стороны обитающего в ней Духа Божия.

Замечательно, когда явилась в свет пресловутая книга Ренана: «Жизнь Иисуса», то не людьми только верующими, но даже единомышленниками его тотчас же и с особенною резкостью поставлен был на вид автору один в особенности неприятный, уже указанный нами недостаток: это именно — искажение им нравственного характера или образа И. Христа, описываемого нередко такими чертами, которые ставят Его ниже уровня даже обыкновенных людей. Мы отнюдь не думаем защищать или оправдывать французского историка-романиста в этой,—кто же с этим не согласится,—возмутительной, страшной хуле на Господа; но спрашивается, откуда же в самом деле и взять было

— 166 —

Ренану лучшие, верные краски для достойного изображения истинно-божественного величия, высочайшей святости, ничем незапятнанной чистоты нравственного характера И. Христа? Из области своей религиозной философии? Но Ренан—пантеист; он не признает бытия личного Бога—Источника и Первообраза бесконечных нравственных совершенств. Из Евангелий? Но он верит им в этом отношении менее всего. Правда, и он верит в какой-то туманный, фантастический идеал высокого, прекрасного, совершенного; самую живую, пламенную веру в этот идеал он приписывает и И. Христу; но между этим идеалом и действительностью лежит, по его мнению, целая непроходимая бездна; не переступил этой бездны, уверяет он, и И. Христос, как человек. Следствие отсюда понятно: стало быть, можно не стесняться особенно в изображении нравственных свойств Его. А разве, спросите, совесть с присушим ей сознанием греха, сознанием нужды спасения, искупления не могла подсказать Ренану, что именно И. Христос, созерцаемый во свете по крайней мере этого нравственного созвания, и есть тот «Сын человеческий». Который, переступив Сам вырытую грехом человеческим и до Него никем действительно не переступленную бездну, отделявшую человечество от идеала святости и совершенства, соделал ее проходимою для всех, кто верою прилепляется к Нему, становится помощью этой веры един дух с Ним? Казалось бы, так. Но у Ренана и этого не оказывается, — и не оказывается потому, как это прямо, с суровою откровенностью было заявлено ему тотчас же, при первом же появлении его книги, даже его почитателями, что ему недостает «нравственного сознания», «языка совести», «внутреннего духовного сродства с описываемым им героем»; а кто лишен этих нравственных симпатий, тот может ли и понять И. Христа, Который есть прежде всего откровение всепрощающей, милующей благодати Божией? И в евангельской истории он не может, конечно, видеть ничего более, кроме сантиментальной и нередко нравственно-сомнительной идиллии.

— 167 —

Указываем на это обстоятельство, как на особенно выразительный пример того, как мало вообще современные суровые критики евангельской истории, при своих великих притязаниях, обращают внимания на исключительные особенности исследуемого ими предмета. Как будто бы, в самом деле, о предметах веры, не в пример другим предметам, для правильного, методического исследования которых требуется непременно знание особенных, характеристических свойств их, можно судить и рядить что угодно и как угодно!.. Мы уверены, что если бы тот же Ренан к своему, так называемому у него — пятому Евангелию, т. е. к своим картинным описаниям местностей св. земли, ее роскошной природы, красивых гор и долин и пр., присоединил еще шестое—Евангелие человеческого сердца, человеческого духа вообще, и, вдумавшись глубже в открываемые здесь тайны духовной жизни человека, сопоставил бы их с тайнами евангельской истории, он отнесся бы к этой последней совершенно иначе, чем как это видим теперь; он не заключил бы, быть может, и тогда своих критических исследований твердым исповеданием И. Христа, как Сына Божия, Спасителя мира; но, повинуясь внутреннему, неотразимому голосу правды, несомненно сказал бы: верую Господи, помоги моему неверию! И это было бы верным выражением состояния души, хотя заблудшей, но все-таки ищущей, жаждущей света и жизни религиозной, христианской истины!

Мы остановились долее, чем может быть следовало бы для нашей цели, на изложения истории новейших отрицательных рационалистических теорий по вопросу о Евангелиях и евангельской история; по в борьбе со всякого рода заблуждениями необходимо прежде всего знать источники их возникновения, условия, благоприятствующие их развитию. Это составляет по большей части, как и в данном случае, первое и лучшее опровержение их.

Протоиерей В. Рождественский

Разбивка страниц настоящей электронной статьи соответствует оригиналу.

Христианское чтение. 1884. № 5-6. СПБ.

Прот. В. Г. Рождественский

Чтения об исторической достоверности и божественной характере евангельской истории

ЧТЕНИЕ ВТОРОЕ ¹).

Значение вопроса о достоверности и божественном характере евангельской истории.—Ложная постановка и решение этого вопроса в отрицательной критике; установление правильной точки зрения на него.—Характеристика исторической эпохи, к которой относится евангельская история; выводы отсюда по отношению к вопросу о достоверности последней. — Известия о Лице И. Христа и христианстве у писателей не христианских.

Из прошедшего, первого чтения нашего, достопочтенные слушатели, вы могли с достаточною ясностью убедиться, какое важное, существенное значение имеет в новейшей, переживаемой нами борьбе с разного рода анти-религиозными, анти-христианскими учениями частный, по видимому, христианский вопрос: о достоверности и божественном характере евангельской истории. Евангельская история, как мы видели, в новейшее время сделалась предметом особенно-усиленных исследований и критики со стороны некоторых скептических, заблуждающихся умов, и при том не в том или другом частном пункте своих священных сказаний об И. Христе, но во всем своем объеме, во всей целости своего содержания. Под благовидным предлогом начертания или, как говорят, восстановления истинно-исторического образа И. Христа—Основателя и Законоположника нашей веры— подвергается, на самом деле, произвольным искажениям и переделкам, до неузнаваемости, вся земная жизнь Его. Правда, спешим заметить, это печальное явление нашего века и возникло и развивается не в нашей православно-христианской среде; явление

¹) См. «Хр. Чтен.», № 1—2, за текущий год, стр. 148—167.

674

675 —

это совершенно чуждо и нашей православно богословской науке. Источник его скрывается в тех вековых и прибавим—роковых заблуждениях, в каких давно уже и доселе живет и развивается вообще западно-христианский мир—и католический и еще более протестантский; последний в особенности ответственен пред судом истории как в этом, так и во множестве других разнообразных заблуждений, волновавших и волнующих христианскую церковь.

Значит ли это, однако, что мы, чада православно-кафолической церкви, верной руководительницы нашей на пути христианской истины и спасения,—можем быть равнодушными, безмолвными зрителями всей этой горячей, совершающейся за последние десятилетия в западно-христианских обществах борьбы между истиною и заблуждением,—борьбы, происходящей, так сказать, у самого подножия Креста Христова? Думать так было бы очень ошибочно. В наше время, — время такого быстрого и легкого обмена между отдельными лицами, как и между целыми народами, всякого рода мыслей, убеждений, верований и стремлений, благодаря в особенности широко распространенному печатному слову, служащему безразлично одинаково удобным проводником истины и лжи, добра и зла,—нельзя равнодушно относиться к тому, что действительно разносит иногда по всему образованному миру эта печать: истину или ложь, добро или зло; а в данном случае она разносит одно из величайших заблуждений. И то не тайна, конечно, что произведения западной, противо-христианской литературы, всякого рода и вида, встречаются и в нашем обществе, по крайней мере, в некоторых слоях его, если не с явным одобрением, то с совершенно не заслуженным, излишним доверием и вниманием, а иногда и с большим или меньшим сочувствием; и при том те, кто любит читать и перечитывать этого рода произведения, не всегда берут на себя труд перечитать с тем вместе внимательно и существующие на них разборы и опровержениями вследствие этого рабски, легкомысленно, с чужого голоса решают для себя такого рода жизненный

— 676 —

вопрос,—вопрос целой вечности: оставаться ли верным и любящим учеником И. Христа и Его церкви, или раз навсегда отречься от Него, чтобы идти в след иных учителей, новых, сочиняемых и проповедуемых ими учений?

Вот, между прочим, побуждения, по которым мы решились остановить ваше благочестивое внимание на рассмотрении названного вопроса. Грустная, конечно, обязанность защищать то, что имеет печать ясного, неопровержимого свидетельства в самом себе,— защищать некоторым образом среди белого, яркого дня существование солнца на небе; но болезненный скептицизм и критицизм, подобно разъедающей ржавчине, так глубоко и широко проникли в дух нашего времени, что людям верующим приходится то и дело защищать истины, действительно ясные, как Божий день; а для этого, разумеется, им самим необходимо с точностью знать твердые основания того учения, в котором они наставлены

Прежде, однако, чем приступить к рассмотрению нашего вопроса, необходимо установить план рассуждения. Новейшие противники достоверности и божественного характера евангельской истории ставят нас своими возражениями некоторым образом в заколдованный круг; они отрицают достоверность наших св. Евангелий главным образом потому, что в них почти на каждой странице содержатся сказания о вещах, по их мнению, невероятных, невозможных,—о многоразличных именно чудесах Господа вашего И. Христа; в тоже время, наоборот, одним из главных оснований к отрицанию самых чудес Господа служит то, что сказания о них передаются в писаниях, не заслуживающих будто бы вообще доверия, как неподлинных, или по крайней мере перемешивающих истину с ложью, факт с вымыслом. Выходит, таким образом, что Евангелия не достоверны потому, что говорят о чудесах; в свою очередь чудеса не вероятны по тому, что о них говорят Евангелия. Необходимо, следовательно, установить точную, определенную точку зрения на спорный предмет,—и установить ее не трудно. Наша

— 677 —

вера в сверхъестественные, чудесные действия Божии в мире, равно как, в частности, и в великие, спасительные чудеса евангельской истории, опирается отнюдь не на какие-либо отвлеченные, теоретические соображения и доказательства, но на живые, конкретные факты, показывающие не только их действительность, но и их необходимость.

Не диалектикою, не убедительными словами человеческой мудрости утверждали в учениках своих эту веру и св. апостолы, но явлением духа и силы божественной (1 Кор. II, 4). Мы не можем,— отвечали св. апостолы Петр и Иоанн на запрещение синедриона учить о имени Иисуса,—не говорить того, что видели и слышали (Деян. IV, 20). О том, что было от начала, что мы слышали, что видели своими очами, что рассматривали, и что осязали руки наши, — о Слове жизни возвещаем вам, чтобы и вы имели общение с нами, а наше общение с Отцом и Сыном Его, И. Христом,— так начинает, как известно, свое первое соборное послание возлюбленный ученик Христов, Иоанн. Таким образом вера или неверие в данном случае сводятся в сущности к доверию или недоверию в отношении к апостольскому свидетельству, записанному в наших св. Евангелиях и других книгах нового завета. Исходным пунктом наших рассуждений является, следовательно, чисто исторический вопрос: подлинно ли достоверную историю виденного и слышанного св. апостолами и ими свидетельствованного в своей проповеди имеем мы в св. Евангелиях?

Очевидно, что чрез такой или иной ответ на этот общий и основной вопрос сам собою уже предрешается и другой вопрос, — вопрос о действительности или достоверности чудес Господа; остается немногое прибавить к разъяснению лишь, так сказать, внутренней стороны этого последнего, частного вопроса, т. е. к разъяснению истинного смысла чудес Божиих как в евангельской, так и во всей вообще библейской истории,—истории домостроительства нашего спасения во Христе Иисусе.

— 678 —

I. Итак, в виду возражений новейшей критики ставим первый, основной вопрос: подлинно ли достоверную историю виденного и слышанного св. апостолами и ими свидетельствованного в своей проповеди об И. Христе имеем мы в Евангелиях и других книгах н. завета? Отвечая на этот вопрос, мы последуем в своих рассуждениях о нем тому порядку, какой требуется общими правилами исторической критики в вопросах подобного рода; мы не требуем от наших противников каких-либо особенных привилегий в этом отношении для наших свящ. памятников; просим лишь, чтобы критика их, Как бы ни была она строга, была во всяком случае беспристрастна и основательна,—не осуждала наперед, в силу предзанятых ложных теорий, того, что требует еще внимательного и всестороннего обсуждения, основанного на здравом соображении всех тех особенных обстоятельств, среди каких как происходили или совершались события исследуемой свящ. истории, так потом распространялось и утверждалось предание о них, устное и письменное.

Достоверность всякого предания много зависит прежде всего от времени, в какое происходили, и места, где происходили те или другие, передаваемые устно или письменно, события. Само собою разумеется, что предания, хотя бы и письменные, но восходящие по своему содержанию к темным, до-историческим временам, требуют от историка большей критической осмотрительности в признании их, чем предания, касающиеся событий определенного, исторически-известного периода жизни того или другого народа. Равным образом, то или другое предание, хотя бы относящееся и к историческому времени, получает неодинаковую цену в глазах наших, смотря потому, происходили .ии удостоверяемые им события в стране малоизвестной, среди народа, которого ни состояние образованности не внушает особенного доверия в нему, ни другие условия жизни не представляют достаточных ручательств за верность передаваемого, или же, наобо-

679

рот, и в том и другом отношении мы имеем пред собою все данные не для простой только, непосредственной веры в возможность передаваемых событий, во и для критической проверки их действительности. В какой же мере евангельская история удовлетворяет этим основным, элементарным условиям относительно своей исторической достоверности? Правда, почти девятнадцать веков отделяют уже нас теперь от времени земной жизни Христа, Спасителя нашего. Три века жестоких и почти непрерывных гонений на христиан и все христианское лишили нас множества драгоценнейших литературных и других памятников первых времен христианства; пронесшиеся затем над святою землею бури опустошительных войн превратили в развалины и пепел целые города и селения с их христианскими храмами, монастырями вместе с находившимися при них древнейшими книгохранилищами. Словом: время и разного рода печальные события успели затуманить, так сказать, историческую ясность и наглядность многого, записанного и читаемого нами теперь в св. Евангелиях,—уяснение чего в настоящее время требует, бесспорно, внимательных, специальных научных исследований. Но какая же, спрашивается, история даже наиболее близкого к нам времени не знает такого-же рода трудностей, разного рода пробелов, неясностей? А если судить сравнительно, то можно по всей справедливости утверждать, что если какое время древности с разными подробностями своей жизни рисуется нам историей наиболее полно, наиболее ясно и прозрачно, то это именно эпоха евангельской истории. Достаточно сказать, что это был век императора Августа и его преемников, чтобы вызвать в памяти сколько-нибудь занимавшегося историей хорошо знакомые образы тогдашнего политического и общественного состояния римской империи, многочисленных славных деятелей того времени на поприще администрации, науки, искусства и пр. Столь же живо и ясно рисуется пред нами и история иудейского народа того времени. Период глубокого уничижения переживали и царство

— 680 —

и скиния Давидовы падшие, когда явился в мир обетованный потомок Авраама и Давида, чаяние всех языков, Христос— Спаситель мира; но это был в тоже время, как известно, период напряженного возбуждения национального самосознания, национальных чувств иудейского народа, глубокой, хотя и поздней, а главное — ложно направленной привязанности его к вере и преданиям своих отцов. Все, что мы читаем в Евангелиях об Ироде великом и его сыновьях, о Квириние и Пилате, о Синедрионе, религиозно-политических партиях того времени—фарисеях и саддукеях и пр.,—все это и многое другое, касающееся политического и религиозно-общественного положения иудейского народа времен И. Христа, подлежит более или менее ясному историко-критическому наблюдению и изучению на основании разнообразных памятников, вполне достоверных.

Вывод из всего сказанного по отношению к рассматриваемому нами вопросу понятен: за достоверность евангельской истории ручаются уже, очевидно, до «некоторой степени» время и вся вообще историческая обстановка, среди какой происходили события этой истории. Говорим: до некоторой степени, потому что проявление тех или других мифов и легенд, вообще ложных, неверных преданий, возможно, конечно, как показывает история, во всякое время, среди полного расцвета образования и цивилизации известного народа. Но, во-первых, образовавшиеся в такие эпохи мифы и легенды, ложные предания не трудно бывает и отличить от действительной истории; они сами обыкновенно обличают себя частью таинственностью своего происхождения и распространения, частью самым характером своего содержания; затем. влияние или значение их в такого рода эпохи никогда не может быть значительным: они таятся обыкновенно от глаз света; как создаются, так и живут в более или менее тесном кругу людей, связанные по большей части с теми или другими тайными учениями, или своеобразными сектантскими воззрениями и стремлениями. Можно ли утверждать что-либо подобное

— 681

относительно событий евангельской истории, относительно как устного, так и письменного предания о над?

Начало и весь ход евангельской истории, по изображению ее у четырех евангелистов, по крайней мере, в основных, существенных чертах своих, исторически ясен и определенен так, как только этого можно желать и требовать от всякой истории, даже наиболее близкого к нам времени. Начинается евангельская история, как известно, хотя не многими, но вполне достаточными для целей исторической критики хронологическими указаниями главнейших начальных ее событий,—каковы: рождество Христа Спасителя (Лук. II, 1 — 7; ср. Mф. II, 1) и явление с проповедью на Иордане Иоанна Крестителя (Лук. III, 1—3); год первого события, правда, евангелистами не указывается, и потому возможно—точное определение его, равно как разъяснение разных других привходящих сюда обстоятельств, в особенности времени и обстоятельств бывшей в Иудее переписи в правление Квириния Сирией, называемой у евангелиста первою (Лук. II, 2), много возбуждали споров, сомнений, разногласий между учеными; но чем более ученая критика углублялась при этом в частности исследуемых предметов, обращаясь ко всевозможным историческим справкам для их проверки, тем более и более даже для скептических умов выяснялась полная историческая и хронологическая верность евангельских сказаний о лицах и событиях времени рождества И. Христа. Это ли начало легендарной, мифической истории?!

Следя за всем дальнейшим изложением евангельской истории, каждый ясно может видеть также, что здесь речь идет не о каких-либо темных, тайных преданиях школы или партии, но о совершенно известных весьма многим в то время событиях, как и свидетельствует об этом один из евангелистов,—событиях, о которых, как достойных внимания и всегдашнего памятования, не только говорили многие, но и начали составлять уже письменные повествования о них (Лук. I, 1). И

— 682 —

представлять дело иначе мы не можем, не погрешая против очевидной истины.

Обходя грады и веси иудейские, самарийские и галилейские, Господь И. Христос всюду учил и совершал дела милосердия и любви своей не тайно, не среди тех или других темных, неизвестных кружков людей, но всегда открыто, в глазах и во всеуслышание как веровавших, так и не веровавших Его учению и делам. Св. апостолы евангелисты, в свою очередь, описывая учение и дела Господа, указывают нам почти всегда самые места, где Он учил и чудодействовал, называют ясно имена или по крайней мере звание тех лиц, с которыми он беседовал, или которых он исцелил, чьи жилища он посещал; и во всех этих сообщениях позднейшие исторические исследования не открыли опять ничего еще, что было бы не согласно с исторической действительностью. Всюду мы видим пред собою живые, конкретные лица, с их достоинствами и недостатками, с их обыденными, житейскими занятиями, интересами, чаяниями; на всем, даже на самых чудесных событиях, лежит печать полной естественности, совершенной сообразности их с действительными человеческими нуждами, страданиями, верованиями. Этою последнею чертою особенно резко, как известно, наши св. Евангелия отличаются от апокрифических, в которых самому естественному, по-видимому, приданы часто неестественные размеры и окраска, чудесное же имеет явно фантастический, лишенный всякого нравственного смысла, характер.

Для доказательства всегда явной, открытой проповеди И. Христа укажем также на ответ Его на суде первосвященнику Анне на расспросы последнего об учениках Его и о учении Его. Я, отвечал Господь,—говорил явно миру, Я всегда учил в синагоге и в храме, где всегда иудеи сходятся, и тайно не говорил ничего. Что спрашиваешь Меня? спроси слышавших, что я говорил им; вот они знают, что я говорил (Иоан.

— 683 —

XVIII, 20—21). Столь же явною и открытою была всегда и проповедь учеников Его—св. апостолов!

Ничто, нужно сказать вообще, так не противно самому существу христианства, как та всегда подозрительная таинственность и мрак, под кровом которых любят скрываться лишь человеческие пороки и заблуждения, а не Божия правда и истина. Как истинный свет и жизнь явилось оно в мире,—и тотчас же врезало свой след резкими чертами на скрижалях всемирной истории чрез совершенное изменение самого духа и хода истории. История его очень скоро начинает писаться не чернилом только и тростию, но и кровию его исповедников и мучеников, жертвовавших самою жизнью за истину Христову.

Может представляться удивительным и, если угодно, не понятным с первого взгляда одно обстоятельство, которым и пользуются новейшие ученые противники евангельской истории, чтобы бросить неблаговидную тень на ее достоверность: разумеем весьма скудные исторические известия об И. Христе, открываемые у древних не христианских писателей и историков, близких ко времени Его земной жизни. Каким образом, в самом деле И. Христос, этот Муж, засвидетельствованный от Бога,— по выражению ап. Петра,—разного рода знамениями, силами и чудесами, это «чудо истории», как справедливо называют Его некоторые из новейших историков-богословов, мог остаться почти не замеченным со стороны разных писателей историков того времени? Каким образом слава о учении и великих делах Его не наполнила тотчас-же, еще при Его жизни, молвой о себе по крайней мере главнейшие города тогдашнего мира и не обратила на себя внимания тогдашних представителей иудейской и языческой историографии и письменности вообще?

Отвечать на эти и подобные им вопросы очень нетрудно; и лучший ответ на них дает сам же Господь. Я, — говорил он однажды иудеям, взволновавшимся против Него по поводу исцеления 38-ти летнего недужного при овчей купели и особенно

— 684 —

по поводу ношения этим последним постели своей в субботу,— Я не от человека принимаю свидетельство,—не приемлю славы от человеков, но знаю вас., как вы можете веровать, когда друг от друга принимаете славу, а славы, которая от единого Бога, не ищете (Иоан. V, 34, 41, 44)?

Вот это-то именно, что И. Христос, в течение всей своей земной жизни и деятельности, не искал славы человеческой, но единственно, исключительно славы Божией, как снисшедший с небес совершить дело Божие, и есть верное и полное объяснение указываемого удивительного и загадочного с первого взгляда обстоятельства. Хотя Он, как сказали мы, учил и чудодействовал всегда открыто и явно, но не кричал, однако, и не вопиял о себе, как какой-нибудь народный вождь и реформатор, каким хотят представить Его некоторые из новейших историков-жизнеописателей Его, — не взывал никогда к человеческим страстям, хотя бы и к так называемым благородным. Прияв на себя, ради нашего спасения, уничиженный образ раба, Он учил и чудодействовал, как смиренный, кроткий, любящий учитель и спаситель человечества, не имевший даже где главу преклонить для отдыха от своих трудов и подвигов. Евангелисты передают лам в этом отношении нечто еще более замечательное. Так, выслушав в Кесарии Филипповой ясное и твердое исповедание со стороны учеников своих устами Петра, что Он есть Христос, Сын Бога живого, И. Христос строго, однако, повелевает им никому не говорит о сем (Мф. XVI, 20; ср. Лук. IX, 21; Марк. VIII, 39). И эго, как известно, не единственный случай запрещения со стороны Господа преждевременного разглашения о Себе и чудесных дедах Своих (ср. Мф. VIII, 4; IX, 30; XII, 16; XVII, 9; Марк. V, 43; VIII, 26 и др.). Правда, молва о дивном учении Его и еще более дивных делах была все-таки велика и привлекала к Нему толпы народа; молва эта очень скоро достигла до слуха и тогдаш-

— 685 —

них вождей и властей иудейских—первосвященников, книжников и фарисеев.

Но что такое была в сущности эта молва и каковы были ее последствия?

Толпы народа действительно часто ходили за Иисусом Христом, слушали Его учение; особенно удивлялись Его чудесам; но все это было не потому, чтобы они проникали в истинный смысл Его спасительного учения, усматривали в виденных чудесах знамения Его божественного посланничества, но, — как говорит Спаситель в одном месте,—потому, что ели хлеб и насытились (Иоан. VI, 26), т. е. вера их, взгляд их на И. Христа не простирались выше простой видимости, далее простого удовлетворения чисто внешних потребностей и нужд своих; а потому-то большинство народа скоро и оставляло Его,—и может быть, многие из видевших же и слушавших И. Христа кричали потом, во время жестокого суда над Ним: «распни, распни Его»!

Что касается тогдашних вождей и властей иудейского народа— первосвященников, книжников и фарисеев, то на первых порах, надобно думать, они отнеслись просто с презрением к великому Пророку из Назарета, а потом, — и очень скоро, — это презрение сменилось и явною враждой к Нему. И эта вражда, постепенно возраставшая и усиливавшаяся, истощалась лишь, как известно, в приискании средств — как бы скорее и удобнее схватить я умертвить ненавистного им пророка и чудотворца галилейского, а вовсе не заботилась о том, чтобы сохранить с своей стороны хоть что-нибудь на память и поучение потомству из учения и великих дел Его.

Отсюда-то и объясняется тот факт, почему, напр. у известного историка иудейского Иосифа Флавия, родившегося спустя лишь два или три года по вознесении И. Христа, жившего почти все время в Палестине, на глазах которого утверждались и распространялись здесь первые христианские церкви, мы находим лишь две коротенькие заметки об И. Христе, в его сочинении

— 686

«Иудейские древности» ¹),—заметки, в одной из которых он называет И. Христа «мужем мудрым, великим чудотворцем, Христом,—говорит о Его крестной смерти при Понтии Пилате, о Его воскресении в третий день и о происхождении от Пего секты христиан». Все это может представляться невероятным в устах тщеславного фарисея, — а потому и самую заметку многие считают неподлинною; но всего справедливее, как кажется, это дело нужно объяснять так, что Иосиф Флавий передает в данном случае не свои, конечно, личные взгляды и мнения об И. Христе, а то. что мог он слышать о Нем от кого-нибудь из христиан, живя, между прочим, в Галилеи,— месте главнейшей деятельности И. Христа.

У другого известного ученого в писателя иудейского—Филона александрийского, бывшего одним из старших современников И. Христа, мы не находим и вовсе никаких известий о Нем, хотя упомянуть о Нем представлялось два случая: при рассуждении об ессеях и весьма достойных внимания заметках о Понтии Пилате, как прокураторе Иудеи. И это молчание опять нисколько неудивительно. Филон был философ-догматик, а не историк; это был, как говорится, кабинетный ученый,—человек с философским самомнением и аристократическими привычками. Какое ему было дело до какого-то палестинского пророка-чудотворца? Филон ни слова не говорит и об Иоанне Крестителе. Его занимала главным образом судьба александрийского иудейства,—работы в области александрийской теософии и философии.

Удивляться ли после этого тому, что мы не находим достаточно ясных и полных известий об И. Христе у языческих писателей-историков того времени,—напр. Тацита. Светония, Плиния младшего? Есть основания думать, что весть об И. Христе могла достигнуть до тогдашней столицы вселенной—Рима еще во время Его земной жизни. Нет ничего невероятного, что чрез

¹) Кн. 18, 3. 3 ср. кн. 29, 9. I.

— 687

посредство какого-нибудь Ирода Антипы, давно, как замечается в Евангелии Луки (ХXVІІІ, 8), желавшего видеть И. Христа, потому что мною слышал о Нем, эта весть могла достигнуть даже до двора римских кесарей.

Римская историография того времени глубоко вообще интересовалась жизнью востока, а возникшие очень рано христианские общины в малой Азии, Греции, Италии и даже в самом Риме представляли все удобства для языческих писателей ознакомиться с христианством и Его Божественным Основателем. При всем том остается несомненным тот факт, что у языческих писателей и историков мы находим весьма мало известий об И. Христе и христианстве. И объясняется это очень легко. Объясняется это отчасти известным, высокомерным, или даже просто—презрительным отношением римских образованных людей того времени (и не одних образованных только) ко всему, что не римское, а варварское, как обыкновенно говорили, что не носило на себе печати и лоска эллино-языческой культуры и цивилизации; в особенности же объясняется тою враждой, с какою встречены были с самого же начала христиане и христианство как в Палестине, так и во всех других странах,—враждой, которая, по мимо гонений и всяческих притеснений, распускала самые невероятные слухи в обществе про исповедников новой религии, как секты человеко-ненавистной, безнравственной, крайне опасной и в общественном, и еще более в политическом отношении.

Эта вражда, это презрение, со всеми их последствиями, явно просвечивают или, точнее, подтверждаются известиями и римских писателей, и притом не только Светония и Тацита, во и Плиния младшего, — человека, по-видимому, более умеренного и беспристрастного, чем первые два. И эта-то вражда, это-то презрение мешали и им, как и другим подобным им людям, взглянуть на новую религию и ее исповедников здравыми и внимательными глазами, —исследовать хотя в существенных чертах ее историю, ее учение, жизнь ее последователей, чтобы за-

— 688

тем все это записать, как действительно достойное внимания памяти.

Нужно сказать, однако, что и то немногое, что мы находим об И. Христе и христианстве как и у Иосифа Флавия, так и у языческих римских писателей первого века,—именно, «что некто Иисус, называемый Христом, жил действительно в Иудее и там публично учил в царствование Тиверия, что Он был распят при Понтии Пилате,—что от Него именно ведет начало новая, называемая Его именем, религия, что последователи Его прославляют Его, как Бога»,—и это, говорим, не многое при внимательном рассмотрении говорит весьма много в пользу достоверности и божественного характера евангельской истории. Не говоря уже о том, что этими известиями подтверждаются существенные пункты евангельской истории, внимательное и подробное рассмотрение одних этих известий и размышление о сущности и истории христианской церкви дает лам в виде самых точных и логически неопровержимых предположений и выводов все общие черты лица, учения и дел И. Христа, какие мы лишь подробнее и частнее находим в евангельских изображениях и описаниях всего этого. Опыт такого рода философско-исторической защиты евангельской истории и представил между прочим один из западных писателей-апологетов Ульманн. Останавливаться, впрочем, и утомлять ваше внимание изложением этого рода доказательств мы не намерены ¹); потому что мы имеем большие и убедительнейшие доказательства в данном случае, с избытком восполняющие указываемый отрицательною критикой недостаток известий об И. Христе и христианстве у не христианских, языческих и иудейских писателей первого века: это именно — быстрое, победоносное распространение хри-

¹) Изложение их можно читать в статьи: «Необходимые предположения о Лице, учении и делах Христа в виду двух бесспорных Фактов евангельской истории», помещенной в «Чтениях общества любителей дух, просвещения» за 1877 г. кн. январь и февраль.

— 689 -

стианства как среди иудейского, так в особенности среди языческого мира, весьма рано привлекшего в свои недра и мужей высоко-ученых и образованных, для которых истина была, без сомнения, не менее дорога, чем и для новейших ее критиков. Вот,—скажем словами ап. Павла,—наше, убедительнее всяких философско-исторических соображений свидетельствующее нам несомненную истину евангельской истории, письмо, узнаваемое и читаемое всеми человеками ( 2 Кор. III, 2)!

Протоиерей В. Рождественский.

Христианское чтение. 1884. № 7-8. СПБ.

Прот. В. Г. Рождественский

Чтения об исторической достоверности и божественной характере евангельской истории.

ЧТЕНИЕ ТРЕТЬЕ ¹).

Доказательства достоверности евангельской истории со стороны способов ее первоначального сохранения и распространения. Рассмотрение обстоятельств, выясняющих сохранение ее в неизменной истине и точности со стороны непосредственных учеников И. Христа—св. апостолов. Воскресение И. Христа и ниспослание Духа Св., как два наиболее замечательные в этом отношении события. Взгляд на учеников И. Христа, как свидетелей евангельской истории.

Второе обстоятельство, которое имеет величайшую также важность при оценке достоверности всякого предания, есть способ как первоначального сохранения, так и дальнейшего потом распространения и утверждения его. События, вполне достоверные, легко могут, как известно, видоизменяться, получать не только иную окраску, но отчасти и иное содержание в своих подробностях, как в устах, так и под пером разных повествователей о них, и таким образом возбуждать справедливое недоверие к себе. Так действительно и смотрят на евангельскую историю ее новейшие суровые критики-рационалисты; во пристрастную и в полном смысле суровую несправедливость их и в этом отношении доказать нетрудно.

Со стороны так сказать внешних способов своего сохранения и распространения евангельская история не представляет, конечно, ничего особенного сравнительно с тем, как вообще сохранялись и распространялись и всякого рода другие исторические

¹) См. предыдущую кн. «Христ. Чтен», стр. 674—689.

предания и известия: сохранялась и распространялась она также сначала при помощи устного предания, а потом — письма, письменных памятников. И тем не менее, думаем мы, сколько-нибудь проницательный и беспристрастный историк не может не заметить и в этом отношении величайшего различия между евангельскою и разного рода другими человеческими историями и преданиями,—не может не заметить привходящих сюда многих, чрезвычайно важных обстоятельств, которые, не изменяя видимости дела, совершенно изменяют его внутренний характер, придают обычным, по-видимому, человеческим способам сохранения и распространения истины совершенно необычную, сверхъестественную силу и действенность. Рассмотрению этих-то обстоятельств мы и намерены посвятить настоящее чтение.

Достойно не замечания только, но и благоговейного удивления, что божественный основатель христианства, Господь наш И. Христос,. явившийся в мир с тем, чтобы чрез свое учение, свою жизнь, свои страдания, смерть и воскресение совершить величайшее, всемирно-историческое дело,—дело искупления человечества от греха, проклятия и смерти, примирения его с Богом, всецелого духовного обновления или возрождения его, Сам не оставил не только какой-либо автобиографии, но и никакой вообще записи своего спасительного учения и дел. А это учение, эти дела были, между тем, так велики и разнообразны, так в особенности неисчерпаемо-глубоки и важны для жизни человечества, что если бы, как в благоговейном созерцании всего этого выражается о них возлюбленный ученик Его, Иоанн,—«писать о том подробно, то, думаю, и самому миру не вместить бы написанных книг (Иоан. XXI, 25). Различные предположения высказывались и высказываются в объяснение этого замечательного факта: так, видели и видят в нем глубокое соответствие с сущностью вообще христианства, как нового завета Божия с людьми, долженствовавшего быть напечатанным не на скрижалях каменных (подобно завету ветхому), но в самой мысли и серд-

цах их (Иерея. XXXI, 31—34; ср. 2 Кор. III, 3),—завета, состоящего в обновлении духа, а не в ветхости письмене (Рим. VII, 6); в частности—с Лицом Самого Основателя этого завета—И. Христа, в котором явилось в мир слово жизни, (1 Иоан. I, 1); почему и Евангелие Его не есть просто учение или новый закон Божий, но прежде и более всего—вседейственная сила Божия во спасение всякому верующему (Рим. I, 16). Но как бы ни объяснять этот замечательный факт, во всяком случае он отнюдь не означает того, чтобы Христос Спаситель, в самом деле, не имел в виду и не принимал, так сказать, никаких мер для точнейшего сохранения истины своего учения и памятования своих дел, что Он учил и действовал подобно Сократу, с которым часто сравнивали и сравнивают Его, не предвидя и не заботясь о том, как будут поняты и истолкованы Его учение и дела непосредственными и последующими учениками Его, какие выведут они следствия из них,—верные, или ложные. Против подобного мнения говорит весь образ действии И. Христа, как он изображается в Евангелиях. В самом же начале Своего общественного служения Господь, видим мы, избирает Себе из среды народа 12-ть учеников, как ближайших, непосредственных свидетелей своего учения и своих дел,—и их в частности, с особенною заботливостью утверждает в истинах Евангелия, — постепенно, мало по малу, открывает пред ними тайны духовного царства своего, как будущими апостолами этого царства. В то время, как с окружавшим Его народом Господь беседует по большей части в притчах, им Он высказывает истину прямо, неприкровенно; и на вопрос учеников; для чего притчами говоришь им (т. е. народу)?—отвечает: для того, что вам дано знать тайны царствия небесного, а им не дано (Мф. XIII, 10—11). Среди других наставлений относительно апостольского служения их Господь заповедует между прочим: что говорю вам в темноте, говорите при свете: и что на ухо

слышите, проповедуйте на кровлях (Mф. X, 27): слова, показывающие, что Господь ясно имел в виду, что именно и как должны будут проповедывать Его ученики. Особенно трогательное выражение этой любви и доверия Господа к ученикам своим находим в Его последней, прощальной беседе. Назвав их друзьями своими, Он присоединяет, как известно, вслед же за сим объяснение, почему так назвал их: Я уже не называю вас рабами; ибо раб не знает, что делает господин его; но Я назвал вас друзьями, потому что сказал вам все, что слышал от Отца Моего (Иоан. XV, Н —15). Не приводя других, столь-же замечательных в этом отношении евангельских мест, укажем лишь на так называемую первосвященническую молитву Господа Иисуса (Иоан. гл. ХVII). Большая часть этой молитвы была принесена Господом именно за учеников своих (XVII, 6 — 19), и предметом молитвы за них служит главным образом то, чтобы Отец небесный соблюл их во имя Свое, т. е. сохранил их в истине и нравственной чистоте, и освятил их истиною Своею, т. е. чрез сообщение им особенных, благодатных даров и сил избрал и посвятил их на дело великого, всемирного служения,—служения слову истины, которую они должны распространять и утвердить в мире после Его отшествия, — принял их, как посвященную Себе жертву, приносимую ими в сем служении до самоотвержения. Умоляя обо всем этом Своего Отца небесного, Господь торжественно свидетельствует в то же время: ныне уразумели они, что все, что Ты дал мне, от Тебя есть. Ибо слова, которые Ты дал мне, Я предал им; и они приняли и уразумели истинно, что Я изшел от Тебя, и уверовали, что Ты послал меня (7—8); когда я был с ними в мире, Я соблюдал их во имя Твое; тех, которых Ты дал мне, Я сохранил (в истине и чистоте), и никто из них не погиб, кроме сына погибели (ст. 12).

Таким образом, если бы мы даже не знали из Евангелий

ничего более об отношениях Господа Иисуса к избранным ученикам Своим, кроме приведенных свидетельств из первосвященнической молитвы Его, то и их одних совершенно достаточно для того, чтобы видеть и понять, на сколько эти отношения были всегда искренне-тесны, внутренне-святы, проникнуты духом безграничной любви и доверия, — сколько, далее, истинно-божественного попечения приложено было Господом к тому, чтобы наставить, утвердить учеников своих в истине учения своего или, как Он говорит, Отца Своего, и наконец—что это попечение принесло действительно желанный плод; ученики приняли и уразумели истину и пребывали уже в ней.

При таких отношениях небесного Учителя к ученикам Своим понятным становится, почему, в самом деле, Господь Иисус ни Сам не прибегал к какой-либо записи своего учения и дел, ни ученикам Своим никогда не давал какого-либо повеления о подобной же записи всего виденного и слышанного ими. Письмо или запись—вовсе не такой надежный способ сохранения истины, как это может представляться с первого взгляда, а в данном случае и на первых порах Он был менее надежен, чем где-либо. Необходимо было прежде всего, чтобы ученики верно уразумели возвещаемую им истину божественную и утвердились в ней; это-то именно и составляло главнейшую, насущную цель бесед И. Христа с учениками. Для вернейшего же и точнейшего сохранения своего учения и памятования своих дел Господь считал совершенно достаточными, по крайней мере для непосредственных учеников своих, на первых норах, воспоминание о Нем и устное предание. Так, устанавливая важнейшее новозаветное таинство,—таинство Евхаристии, долженствовавшее на все времена служить постоянным и действительнейшим средством не внутреннего, духовного только, но и видимого, телесного союза, теснейшего общения Его с учениками и последователями Своими, Господь, видим мы, не ограждает неизменности и точности исполнения его в будущем ка-

кими-нибудь нарочитыми, письменными узаконениями и повелениями, но говорит просто: сие творите в Мое воспоминание (Лук. XX, 19); и оно неизменно совершалось с самого же начала учениками Господа, с точным сохранением самых слов и формы совершения его Самим Господом (1 Кор. XI, 23 — 25). С тою же уверенностью в неизменности и твердости воспоминания о Нем со стороны учеников Господь Иисус предлагал и учение свое. Небо и земля, говорил Он, прейдет, словеса же Моя не прейдут (Марк. XIII, 31). Даже такое, хотя и знаменательное, по все-таки частное дело, как возлияние одною женщиною мура драгоценного на главу Его, не забудется, говорил Он, никогда: истинно говорю вам: где ни будет проповедано Евангелие сие, в целом мире, сказано будет, в память ее, и о том, что она сделала (Марк. XIV, 9). Живую, устную проповедь, непосредственное, личное свидетельство о Себе, о своем учении и делах, а не какие-либо письменные удостоверения и документы, Спаситель имел в виду, когда, посылая на проповедь апостолов своих, говорил им: шедше в мир весь, проповедите Евангелие всей твари, учаще их блюсти вся, елика заповедах вам (Mapк. XVI, 15; ср Мф. XXVIII, 20). И они пошли,— замечает еванг. Марк, — и проповедывали везде, при Господнем содействии и подкреплении слова последующими знамениями (Марк. XVI, 20).

Но возможно ли было, спрашивают, для учеников Господа сохранить в точности в своем воспоминании все разнообразное множество Его чудесных дел, и в особенности Его разнообразные и многочисленные беседы и наставления? Не могли ли разные обстоятельства их последующей жизни не только не ослабить ясность и живость воспоминаний их в этом отношения, но и послужить поводом к переделкам, изменению виденного и слышанного ими из уст своего Учителя? На это возражение новейшие критики евангельской истории ударяют с особенною силою при обсуждении исторической достоверности четвертого,

Иоаннова Евангелия, указывая при этом частью на некоторые, не находящиеся в первых трех Евангелиях, чудеса И. Христа, главным же образом—па длинные и возвышенные речи и беседы Его.

В ответ на это возражение, вслед за некоторыми апологетами, мы могли бы указать прежде всего на то, что мы в настоящее время, когда вместе с письменностью книга и печать вообще получили столь широкое распространение и составляют такую сподручную и легкую замену всюду, где требуется сила нашего воспоминания, — мы с трудом даже можем представить себе, к какой невероятной твердости бывает способна память человека, особенно когда бывают затронуты драгоценнейшие его интересы, когда дело идет об его национальной, или религиозной славе. Замечательными примерами этого рода особенно богата древняя история ¹). Примерам этим в данном случае мы не придаем, однако, особенно важного значения, потому что не о силе человеческой памяти и иных условиях, имевших место в указываемых из древней истории аналогичных примерах действительно замечательного сохранения разного рода ре-

¹) Так индусы браминского исповедания, в течение веков, без записи сохраняли тысячу семнадцать гимнов, составляющих собрание Вед,—гимнов, сочиненных тремястами поэтов, живших в промежуток между 1500 и 800 годами до Р. X. У буддистов священные тексты тройной корзины (Питакаттаая-Пали, Pitakaitaea-Pali) и правоверное толкование Аттаката (Attakata) сохранялись изустно в течение трех или четырехсот лет даже до 89 года пред Р. X. Последователи Зороастра, персы, в начале тоже не имели другого способа передавать учение своего учителя и сложные обряды общественного богослужения, кроме устного предания. У древних греков и римлян точно также устное предание было долгое время единственным и верным хранилищем всего для них драгоценнейшего в священнейшего: их верований, молитв, законов, произведений народного эпоса и т. п. Не менее важную роли играло оно и в истории еврейского народа. Предание синагоги в течение многих веков хранилось изустно, прежде чем было собрано в Талмуде. Раввины около семи веков хранили предание чисто грамматическое (См. Труды киевской дух. академии 1879 г. т. 2, статью «Апостольское предание», стр. 69 и д.).

лигиозных и других преданий, должна быть здесь речь; здесь имели место совершенно особые, чрезвычайные обстоятельства, вполне объясняющие нам не только то, каким образом ученики Господа могли сохранить в своем воспоминании во всей ясности и точности Его дивные беседы и разного рода частные наставления и не менее дивные дела Его милосердия и любви, но и то, почему они и не могли сохранить и передать ничего иного в этом случае, как только одну чистую, божественную истину, не увлекаясь никакими, собственными ли, или чужими, вымыслами, легендами и т. под.

И прежде всего, что такое был Христос Спаситель для Его возлюбленных учеников? Какого рода был тот союз, который внутренне, духовно соединял этих последних с небесным Учителем? Уже при первой встрече и знакомстве с Господом, как видим из Евангелия Иоанна, чувство глубокого благоговения и любви объемлет души Его будущих апостолов; с радостным восторгом спешат они поведать один другому: обретохом Мессию, еже есть сказаемо Христос (Иоан. I, 41). Обретохом Мессию, т. е. мы нашли истинного, обетованного Мессию, чаемую утеху Израиля (ср. I, 45). Последующее, более близкое обращение их с Господом Иисусом должно было естественно, как и показываюсь Евангелия, еще яснее раскрыть пред внутренним взором их души все величие этого обретенного ими Мессии. Восторженные, благоговейные чувства к своему Учителю и Господу растут и крепнут в них по мере того, как Он все далее и более посвящает их в тайны приблизившегося царствия Божия, далее и более открывает пред ними и в учении и в чудесных делах своих славу свою, славу яко Единородного от Отца (Иоан. I, 15), Живым и ясным выражением этих-то чувств, наполнявших сердца учеников, и было известное исповедание ап. Петра в Кесарии Филипповой. Ты,—отвечает он от лица всех их на вопрос Господа; вы же кого Мя глаголете быти,— Ты еси Христос,

Сын Бога живаго (Mф. XVI, 16)! В этом исповедании, которое еще раз было повторено тем же апостолом, при обстоятельствах особенно замечательных (Иоан. VI, 67—69), сказалась уже вся полнота веры и любви апостолов к И. Христу; по этой то, без сомнения, причине и Господь с своей стороны, ублажая эту веру и любовь учеников, дает им в то же время одно из величайших обетований своих: и Аз тебе глаголю,— отвечал Он на исповедание ап. Петра,—яко ты еси Петр, и на сем камени созижду церковь Мою, и врата адова не одолеют ей (Мф. XVI, 18). Сопоставляя все эти черты, наглядно характеризующие отношения учеников ко Христу Спасителю, с тем, что мы сказали выше об отношениях Самого Господа к ним, не трудно, полагаем, понять, что такое, в самом деде, был И. Христос для них? Он был для них все, вся суть и цель их жизни. Каждый из них, не обинуясь, мог тогда же сказать о себе то же, что говорил о себе потом ап. Павел: живу не ктому аз, но живет во мне Христос (Гал. II, 20). Николи же тако есть глаголал человек, яко сей человек (Иоан. VIII, 46): так отзывались в страхе и удивлении о учении Господа самые враги Его, не проникавшие в его истинный смысл. Какое же, опрашивается, неотразимое влияние должно было производить это учение на избранных, верных друзей Его—апостолов? Оно было для них,—как свидетельствует ап. Петр, глаголами живота вечного (Иоан. VI, 68), и как такого рода глаголы, оно поистине, согласно пророчеству Иеремии, писалось неизгладимыми чертами в самых мыслях их и на сердце их (Иер. XXXI, 34). Это можно видеть отчасти даже из самого свойства наших Евангелий, в которых так полно и ясно выступает пред вами нравственный, духовный образ И. Христа, рисующийся в Его учении и делах, и сравнительно так мало нам известна из них внешняя, так сказать, материальная сторона Его жизни и деятельности! Очевидно, что этот духовный образ Его, как небесного Учителя и Чу-

12 —

дотворца, сосредоточивал на себе с самого же начала все внимание учеников, и он всегда, до конца жизни, особенно живо и ясно хранился в любящих душах их, как бы пред глазами их предначертанный!

Далее, в числе обстоятельств, имевших, по свидетельству самих апостолов, могущественное влияние на упрочение, расширение и уяснение их воспоминания о своем Спасителе и Господе, мы должны указать на радостное событие воскресения Его. Очень многое, что говорил, что делал И. Христос пред учениками своими в течение земной жизни, было темно, загадочно для них; воспоминание их живо хранило некоторые обстоятельства из Его речей и дел, но мысль их не проникала еще вполне в их таинственный, спасительный смысл и цели. С воскресением же И. Христа над внутренним миром их души совершился как бы восход солнца, не только рассеявшего всякий мрак их скорби вследствие недавних событий на Голгофе, но и осветившего для них новым, ярким светом самое Лице Господа. Вся жизнь Его после этого засияла пред ними полным блеском; воспоминание их получило сильнейший импульс к воспроизведению всех, мельчайших подробностей ее. Тогда то стала для них ясною напр. загадочная дотоле речь И. Христа о храме тела своего (Иоан. II, 12); тогда то вспомнили они и поняли смысл чудесного фаворского события.—события, о котором и Сам Господь запретил говорить до времени своего воскресения (Мф. XVII, 9). С удивлением и недоумением смотрели также ученики и на торжественный вход своего Учителя в Иерусалим пред пасхою своих страданий, — вход на молодом осле, при небывалых прежде радостных восклицаниях сопутствовавшего и встречавшего Его народа; потому что они, как прямо и откровенно заявляет один из них—Иоанн, сперва не понимали этого; но когда прославился Иисус, тогда вспомнили, что так было о Нем написано, и это сделали Ему (Иоан. XII, 16). Заметим также, что и Сам воскресший Господь явления

— 13 —

своим ученикам по воскресении сопровождал некоторыми особенными, весьма знаменательными также по отношению к рассматриваемому нами предмету, действиями. Так, во время одного из них (в день воскресения, вечером) Он, говорится у Иоанна, после двукратного приветствия учеников: мир вам, и слов: как послал Меня Отец, так и Я посылаю вас,—дунул и сказал им: примите Духа Святого (Иоан. XX, 19—22),— что было подготовлением или предочищением духа апостолов для будущего восприятия всей полноты даров обетованного Духа Божия, для будущего служения их делу евавгельской проповеди Тогда же или, может быть, при другом подобном же явлении И. Христос,—повествует евангелист Лука (XXIV, 44—48), разъяснив ученикам сущность всего написанного о Нем в законе Моисеевом, в пророках и псалмах, чрез особенное духовно-благодатное действие отверз им ум к уразумению писаний. Не этот ли таинственно-благодатный акт И. Христа имеет, между прочим, в виду ап. Павел, когда о себе и других апостолах свидетельствует: мы ум Христов имамы (1 Кор. II, 16)? В таком случае отверзение ума апостолов к уразумению писаний будет означать сообщение им ясного и полного ведения всех тайн веры, дарование особенной, духовной, божественной мудрости, не имеющей в себе ничего человеческого.

Но и событие воскресения И. Христа, как ни было велико просветительное, духовное значение его для учеников Господа, не было бы еще, вероятно, в состоянии удержать навсегда воспоминание их на степени полной ясности и непогрешимости, если бы в связи с ним не последовало другое, столь же чрезвычайное, сверхъестественное, имевшее прямое и непосредственное отношение именно к их последующему апостольскому служению—учительству: разумеем ниспослание воскресшим и вознесшимся на небо Господом обетованного от Отца—Духа Святого, силою Которого апостолы и облеклись в день пятидесятницы. Не

14 —

лишним считаем остановиться на некоторых обстоятельствах, сопровождавших самое обетование И. Христа, относительно этого события, — события, которое по его важности для учеников Господь называет крещением их. Припомним прежде всего, что говорил Господь ученикам своим еще при первом посольстве их на проповедь: се Аз, говорит Он, посылаю вас яко овцы посреде волков: будите убо мудри яко змия, и цели яко голубие... Егда предают вы, не пецытеся, како или что возглаголете: дастбося вам в той час, что возглаголете. Не вы бо будете глаголющий, но Дух Отца вашего, глаголяй в вас (Mф. X, 16, 19—20). Господь, заметим, говорит: не заботьтесь, как или что сказать: позволительно думать, что если подобного рода забота и не была еще ясно присуща сознанию апостолов на первых порах служения, при первом—так сказать—опыте их учительства, во время видимого пребывания с ними Господа, то она действительно не могла не предстать во всей своей ясности и не угнетать тяжело их сердца при разлуке с Ним, когда им предстало в скором времени сделаться свидетелями Его не в Иерусалиме и во всей Иудее и Самарии только, но даже до края земли (Деян. I, 8), когда в точности должны были исполниться вскоре над ними Его грозные пророчественные слова: будут отдавать вас в судилища, и в синагогах своих будут бит вас. И поведут вас к правителям и царям за Меня, для свидетельства пред ними и язычниками (Mф. X, 17 — 18). В последней прощальной беседе с учениками Господь с особенною силою увещевает их: если любите Меня, соблюдите Мои заповеди (Иоан. XIV, 15); вы друзья Мои, если исполните то, что Я заповедую вам (XV, 14), — и при этом, в тоже время, снова напоминает им об ожидающих их гонениях и ненависти со стороны мира (XV, 18—19: XVI, 2); даже наступает время, говорит он, когда всякий, убивающий вас, будет думать, что он тем служит Богу

(XVI, 2). Все это позволяет думать, что мысль о том, в состоянии ли они будут выдержать до конца этот предстоящий им подвиг служения, будут ли они способны по крайней мере сохранить и передать в точности завещанное им и в лице их всему миру учение Господа, не могла не волновать глубоко их сердца и не увеличивать еще более собою тяжесть предстоявшей разлуки с своим небесным Учителем. В ответ на эту-то скорбь и смущение учеников своих, утешая их, в той же прощальной беседе Господь несколько раз повторяет свое обетование о ниспослании к ним Духа Святого, при чем каждый раз открывает пред ними более и более утешительные стороны этого события. И Аз умолю Отца, говорит Он в первый раз, вслед за увещанием: если любите Меня, соблюдите мои заповеди, — и иного Утешителя даст вам, да будет с вами в век,—Духа истины, его-же мир не может прияти, яко не видит Его, ниже знает Его; вы же знаете Его, яко в вас пребывает и в вас будет (Иоан. XIV, 16—17). И к этому первому обетованию своему И. Христос присоединяет еще следующее глубоко-умилительное утешение: не оставлю вас сиры, прииду к вам (ст. 18), т. е. прииду к вам и в прославленном теле по воскресении Моем, и в особенности в Лице этого нового Утешителя, чрез посредство Которого Мое духовное общение с вами сделается еще теснее, будет постоянное, непрерывное. Повторяя снова затем то же обетование, Господь уже частнее разъясняет, что именно такое имеет сделать для них этот иной Утешитель: Утешитель же, Дух Святый, Его-же послет Отец во имя Свое, той вы научит всему, и воспомянет вам вся, яже рех вам (XIV, 26). Последние слова: и напомнит вам все, что Я говорил вам, для нашей цели особенно замечательны. То же самое, только другими словами, подтверждает Господь и далее, когда говорит, что Дух истины, Которого Он пошлет им от Отца, и Который от Отца исходит,—Он будет свидетельствовать о Нем,

— 16 —

действуя, подразумевается, чрез их апостольское дело и слово, как это видно из дальнейшего: а также и вы будете свидетельствовать, потому что вы сначала со Мною (XV, 26). Повторяя, наконец, в четвертый и последний раз Свое утешительное обетование, Господь указывает сперва на обличительное действие Духа-Утешителя по отношению к миру: и Он, приведши, обличит мир о грехе, и о правде, и о суде (XVI, 7—11), и затем, переходя к деятельности Его по отношению к ученикам, говорит: еще много имею сказать вам; но вы теперь не можете вместить. Когда же приидет Он, Дух истины, то наставит вас на всякую истину; ибо не от Себя говорить будет, но будет говорит, что услышит, и будущее возвестит вам (XVI, 13). Замечательно, что все это мы читаем в том именно Евангелии,—Евангелии от Иоанна, которое относительно своей достоверности, как мы сказали, подвергается наибольшим возражениям новейшей отрицательной критики, находящей особенно невероятным, чтобы столь длинные, глубокие и возвышенные, по содержанию и форме, речи И. Христа, какие читаем ми в этом Евангелии, могли быть сохранены и переданы с точностью хотя бы даже и действительным, непосредственным учеником Его. Возражение это не представляет особенной силы и значения, если смотреть даже на наши св. Евангелия, как на произведения чисто человеческие; когда же мы знаем, что это суть непосредственные или посредственные писания лиц, руководимых как в устной своей проповеди о Христе, так я в письменном ее засвидетельствовании, особою, вседейственною силою Духа Божия, Духа истины, то может ли быть и речь о трудности или легкости, о возможности или невозможности чего-нибудь при этом? И вот это-то высшее, божественное озарение и руководство апостолов со стороны Духа Божия и есть собственно то твердое основание, на котором главным образом, изначала и доселе, утверждалась и утверждается вера вселенской церкви в непререкаемую достоверность и истину как евангель-

— 17

ской истории, так и всего вообще содержащегося в наших священных книгах. И в настоящем случае, как в других, вера наша утверждается не на мудрости человеческой, но на силе Божией (1 Кор. II, 5). Одушевляемые сознанием в себе этой-то божественной силы, так выражали свое свидетельство об И. Христе и св. апостолы: свидетели Ему в сем мы и Дух Святый (Деян. V, 32). В живом сознании этой же силы Божией говорили они о себе: мы не сильны против истины, но сильны за истину (2 Кор. ХIII, 8),—и как сами смотрели, так и других учили смотреть на слово свое, не как на слово человеческое, но как на слово Божие (1 Феcсалон. II, 13). Таково оно всегда и было и есть поистине: как истинная сила Божия во спасение проявляло оно себя во все времена в сердцах верующих, величайших грешников обращая в послушнейших рабов воли Божией, в любящих и самоотверженных учеников и последователей Христа распятого. Эта духовно-благодатная сила апостольского слова ясно чувствуется и доселе в их писаниях: чувствуется именно в невыразимой духовной прелести и красоте их, пред которыми бледным и вялым является самое высокое человеческое красноречие, в той духовной сладости, какую в обилии почерпает из них благоговейный читатель и в радостные, и в скорбные минуты своей жизни.

Спрашиваем в заключение всего сказанного выше: каких же еще после всего этого нам нужно свидетелей И. Христа? На что такое можно было бы еще указать, чего не доставало бы ученикам Господа, как вполне достоверным и истинным свидетелям Его учения и дел?

Может быть недостаточно их число? Но по суду и божественной и человеческой правды, даже при устех двою, или триех свидетелей станет (т. е. тверд, несомненен) всяк глагол (Исх. XIX, 15; ср. Мф. в данном же

— 18 —

случае мы имеем не двух или трех, а целых одиннадцать свидетелей очевидцев.

Недоставало ли им необходимых нравственных качеств: правдолюбия, искренности, честности? Но в этих качествах, нужно сказать, не решаются отказывать им даже и новейшие, строгие их критики, относя большую часть встречающихся якобы в их писаниях неверностей, заблуждений, погрешностей к вине главным образом позднейших переписчиков и переделывателей их писаний,—что, однако, есть не менее горькая ложь с их стороны, чем если бы они решились отрицать у учеников Господа указанные нравственные качества.

Может быть, спросим наконец,—недоставало им ума, потребных вообще способностей уразуметь и передать правильно все виденное и слышанное ими из уст И. Христа? В этом отношении новейшие судья И. Христа и Его учеников являются действительно строгими и притязательными. Указывают и на духовную вообще простоту учеников Господа, как простых, бедных галилейских рыбаков, на их неученость, на их вследствие этого доверчивость, непонимание будто бы самых простых вещей, казавшихся им чем-то особенным, чудесным. Достаточно полным ответом на все эти суждения может служить уже все сказанное нами о той тесной нравственной связи, о тех исполненных истины и любви отношениях, какие существовали между И. Христом и Его учениками. К сказанному нам остается в этом случае прибавить очень немного. Да, скажем прежде всего, ученики Господа были действительно простые умом и сердцем, бедные галилейские рыбаки, души, не испорченные разного рода превратными, ложными учениями и влияниями своего века, подобно напр. фарисеям и саддукеям; но не эта ли в полном смысле детски-невинная, святая простота их души и была причиною, почему Господь удостоил их сделать своими избранными учениками и апостолами, и нашел в их сердцах самую благодар-

— 19 —

ную, восприимчивую почву для своего учения? Не ясно ли говорит также И. Христос всем нам, что кто не примет царствия Божия, как дитя, тот не войдет в него (Лук. VIII, 17—18). Боюсь,—писал некогда св. апостол Павел христианам коринфской церкви,—чтобы, как змей хитростию своею прельстил Еву, так и ваши умы не повредились, уклонившись от простоты во Христе (2 Кор. XI, 3). Вот как ценили, как оберегали эту зазорную для некоторых новейших умов простоту и св. апостолы!

Указывают на неученость учеников Господа: но что, спрашивается, могла дать им ученость того времени, не языческая только, но и иудейская, преподававшаяся в тогдашних раввинских школах: не более ли лжи и заблуждений, чем истины и правды? И разве ученость, хотя бы даже и новейшего времени, служит непременно и всегда верным ручательством истины? Разве пример той же отрицательной критики не показывает нам воочию, в какие непроходимые дебри заблуждений могут заходить и самые ученые, по-видимому, умы, по сбившиеся с пути истины,—заходить путем разного рода ученых софизмов, произвольных предположений и иных приемов человеческого ложного мудрования? Не из мудрых и знатных мира сего избрал И. Христос себе первых учеников и апостолов своих, и тайну этого обстоятельства объяснил нам еще ап. Павел: когда мир, говорит он, своею мудростью не познал Бога в премудрости Божией; то благоугодно было Богу юродством проповеди (т. е. чрез проповедь самую простую и неученую) спасти верующих (1 Кор. I, 21). И спасение действительно явилось: истина Божия, в самой простой форме предложенная, восторжествовала над человеческими заблуждениями, облеченными в ученые и изящные формы человеческой мудрости, потому что, кик говорит тот же апостол, немудрое Божие премудрее человеков, и немощное Божие сильнее человеков (1 Кор. I, 25).

— 20 —

Восторжествует несомненно она я в наше время, над современными лжеучениями, и верный залог этого торжества лежит там же, где он всегда был, не в ученых религиозных словопрениях и совопросничестве, а в живой, искренней, непосредственной вере простых верующих душ, носящих своего Спасителя и Господа не в книгах, а прежде всего в своем верующем и любящем сердце!

Протоиерей В. Рождественский.

Христианское чтение. 1884. № 9-10.

Прот. В. Г. Рождественский

Чтения об исторической достоверности и божественном характере евангельской истории ¹).

ЧТЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ.

Сохранение в целости и неповрежденности Евангельской истории в церкви апостольского (І-го) века.—Что в как проповедывали Апостолы об Иисусе Христе —Письменное изложение Евангельской истории.—Замечание о подлинности и исторической судьбе текста Евангелий.

В предыдущем чтении, достопочтенные слушатели, наши рассуждения направлялись к разъяснению главным образом того, каким образом ученики Господа И. Христа и легко могли и должны были сохранить в неизменной истине, со всею точностью, историю спасительного учения и дел своего Небесного Учителя,— сохранить без помощи какой-либо записи, письменных повествований, чрез одно лишь живое и ясное воспоминание о Нем, вседейственной силой веры и пламенной любви к Нему.

Теперь нам предстоит другая, дальнейшая задача—объяснить именно, как при каких удостоверениях подлинности и несомненной достоверности, сохранялась и распространялась Евангельская история в последующее за вознесением И. Христа время, среди первых верующих — членов различных церквей, основанных апостолами в разных местах,—и при этом, в частности, обратить особенное внимание на явившиеся одно за другим наши св. Евангелия и показать, что и обстоятельства их происхождения, и их характер, и их изначальное положение и зна-

¹)См. предшеств. кн. Христ. Чтения.

241

— 242 —

чение в церкви Христовой представляют все необходимые ручательства того, что и при этом письменном изложении Евангельской истории истина ее не могла подвергнуться ни малейшему искажению и повреждению, что и ныне, спустя почти XIX веков, мы читаем историю учения и дел Господа и Спасителя вашего И. Христа так, как предали нам то, по выражению св. Евангелиста Луки, бывшие с самого начала очевидцами и служителями Слова (Лук. I, 2).

Уже при первом взгляде на положение св. Апостолов в первые дни по отшествии на небо их возлюбленного Учителя и Господа нашему вниманию представляется нечто особенное и в их душевном настроении, и в деятельности их,—нечто, ясно показывающее, с каким благоговением и осторожностью готовились они к предстоявшему им великому подвигу всемирного апостольского служения, свидетельствования об И. Христе.

По сказанию Еванг. Луки, приняв на горе Елеонской последнее видимое благословение своего Господа и поклонившись Ему, (Лук. XXIV, 51—52), а также выслушав утешительное благовестие двух явившихся небесных вестников, что Сей Иисус, вознесшийся от них на небо, приидет опять таким же образом, как они видели Его восходящим на небо (Деян. 1,11), Апостолы возвратились в Иерусалим с великою радостью. Таким образом это были уже теперь не те робкие, пристрашливые, печальные ученики, какими мы видим их особенно во время суда над Господом Иисусом и распятия Его на Голгофе; они не говорят уже теперь,—а как естественно, по-видимому, было бы именно теперь-то, при совершившейся окончательной разлуке с Господом, сказать это,—не говорят чего-нибудь подобного тому, что говорили в день воскресения Господа, двое из них, шедшие в Эммаус: а мы надеялись было, что Он есть Тот, Который должен избавить Израиля (Лук. XXIV, 21); но, возвратившись в Иерусалим, пребывают постоянно в храме, хваляще и благословяще Бога (ст. 53). Они не спешат

243 —

также выступать с своею проповедью о воскресшем Господе и Его царствии, хотя бы пред Иерусалимлянами, бывшими свидетелями Его Голгофских страданий и смерти, как ни были, по-видимому, готовы они для этого, после многократных явлений им Господа, со многими верными доказательствами, после новых, сорокадневных бесед Его с ними о тайнах царствия Божия (Деян. 1, 3). Исполняя повеление Господа—не отлучаться от Иерусалима, ждать Обещанного от Отца, все единодушно пребывают в одной из Иерусалимских горниц, в молитве и молении, с некоторыми женами, Матерью Иисуса, и с братьями Его (Деян. I, 4. 14). Им предстояло совершать великое дело Божие, — и они ждут ниспослания обетованной им силы Духа Божия для верного и успешного совершения его.

В один из первых же по вознесении Господа дней в этом поистине святом собрании, в котором, по замечанию Луки, было около ста двадцати человек (Деян. I, 16), совершается, между прочим, дело, для нашей целя особенно замечательное: разумеем избрание, по предложению Ап, Петра, на место отпадшего Иуды нового апостола. Избрание это замечательно не тем только, что оно совершилось по жребию, из двух поставленных пред собранием лиц: Иосифа, называемого Варсавою, называвшегося еще Иустом, и Матфия,—совершилось притом после особенной, здесь в первый раз встречаемой нами молитвы апостолов к Господу Иисусу (Ты, Господи сердцеведче всех, покажи его же избрал еси от сею двою единого, прияти жребий служения сего и апостольства, из него же отпаде Иуда, ити в место свое), но теми особыми условиями, на какие ап. Петр указал свящ. собранию в своей речи, как на существенно требующиеся от вновь избираемого. Надобно,—говорил апостол,—чтобы один из тех, которые находились с нами во все время, когда пребывал и обращался с нами Господь Иисус, начиная от крещения Иоаннова до того дня, в который Он вознесся от нас, был

— 244 —

вместе с нами свидетелем Его воскресения (Деян. I, 21 — 22). Нетрудно угадать причины такого требования: необходимо, чтобы будущий апостол — свидетель воскресения Господа Иисуса был самым близким и точным образом знаком со всею предшествовавшею этому событию жизнью и деятельностью Господа, частью как непосредственный очевидец и слушатель Его речей и дел, частью по крайней мере как постоянный общник избранных учеников Его, имевший, следовательно, также всю возможность знать вполне истину, которую он должен будет возвещать.

Какой, не правда ли, поразительный пример апостольской заботливости и предусмотрительности относительно охранения вверенной им истины от всякого искажения и повреждении,—пример, встречаемый нами на первых же страницах апостольской истории!

Но вот наступил, наконец, и праздник Пятидесятницы, день крещения апостолов Духом Святым, и вместе с тем день того славного преобразовательного торжества, «когда все народы сойдутся в Иерусалиме небесном и будут славить единую всещедрую благодать Божию!» Обетованный Господом Иисусом Небесный Утешитель и Наставник апостолов, имеющий обличить мир о грехе, о правде, и о суде, нисходит на них в знаменательном образе огненных языков. Теперь апостолы не могли уже долее молчать, потому что в них самих возглаголал, по обетованию, Дух Божии. Теперь они могли уже неустрашимо свидетельствовать о Христе, потому что вместе с ними и за них свидетельствовал о Нем иной высший и всемогущий свидетель—Дух Святый, сопровождая проповедь их различными знамениями и чудесами.

И с этою проповедью, с этап свидетельством о Христе воскресшем и теперь выступает первым тот же апостол—св. Петр, который и в других случаях, как известно из Евангелий, является обыкновенно выразителем от лица прочих апо-

245 —

столов одушевлявших их чувств веры и любви к Господу.

В одушевленной, пламенной речи, возвысив голос свой, он объясняет прежде всего собравшемуся, изумленному от страха и неведения совершившегося знамения с небеси, народу, что это необыкновенное явление есть исполнение давно уже, еще пророком Иоилем предреченного события об излиянии от Бога Духа Своего на всякую плоть, — на рабов своих и на рабынь своих,—свидетельствует затем, что распятый ими Иисус Назарей—Муж, засвидетельствованный им от Бога различными силами, чудесами и знамениями, как и сами они это знают, воскрес, расторгнув узы смерти, потому ей невозможно было удержать Его,—чему,—говорит апостол,—все мы свидетели, что Сей-то Иисус, быв вознесен десницею Божией, и приняв от Отца обетование Святого Духа, излил то, что они ныне видят и слышат.

Впечатление слова апостольского на слушателей было необыкновенное. Слышав это,—говорит св. Дееписатель,—они умилились сердцем, и сказали Петру и прочим апостолам; что нам делит мужи, братия? Петр же сказал им; покайтесь, и да крестится каждый из вас во имя Иисуса Христа для прощения грехов,—и получите дар Святого Духа. Ибо вам принадлежит обетование и детям вашим и всем дальним, кого ни призовет Господь Бог наш. И. другими многими словами он свидетельствовал и увещевал, говоря: спасайтесь от рода сего развращенного (Деян. II, 37—40). В тот же день охотно привившие слово апостола крестились и таким образом к прежнему, еще малочисленному сонму верующих присоединилось около трех тысяч душ—новых исповедников и свидетелей И. Христа.

Так явилась церковь Христова в мире, — явилась во всей полноте своих духовных, благодатных сил, излиянных на нее духом Божиим, навсегда почившим в ней,—наступило са-

— 246 —

мым делом то царствие Божие, приближение которого возвещал в своей проповеди Божественный Основатель его И. Христос, о котором проповедывал Иоанн Креститель и еще ранее предсказывали пророки Ветхого Завета!

В задачу нашу, впрочем, не входит обзор того, как именно со дня Пятидесятницы, начиная с Иерусалима, Церковь Христова стала быстро распространяться далее и далее, как число учеников Христовых умножалось более и более и в Иерусалиме, где Господь, по замечанию свящ. Дееписателя,— ежедневно прилагал спасаемых к Церкви (II, 47), и в других городах Палестины, и за ее пределами, как, между прочим, Господу угодно было, сверх непосредственных свидетелей и очевидцев Своих, призвать нового апостола св. Павла. Поучительная и точная история всего этого, в самых живых и ярких красках рисующая пред нами и радости и скорби юной, первенствующей Церкви Христовой, оставлена нам современником и ближайшим свидетелем событий—апостолом Лукою в его книге «Деяний Апостольских».

Для нашей цели важно собственно знать, что именно и как проповедывали св. Апостолы об И. Христе, Его учении и делах, чтобы видеть и убедиться, что они действительно, скажем словами Ап. Павла, не повреждали слова Божия, но проповедывали искренно, как от Бога, пред Богом, во Христе (2 Кор. II, 17) что и их собственное слово, как слово И. Христа, не было то да, то нет, но всегда да и аминь (2 Кор. I, 18), т. е. всегда было словом одной лишь чистой, верной себе истины, во славу Божию, потому что таков и Сын Божий, И. Христос, ими проповеданный (все обетования Божии в Нем да и в Нем аминь—2 Кор. I, 19.—20), что в учении их, как говорит тот же Апостол Христов в другом своем послании, не было ни заблуждения, ни нечистых побуждений, ни лукавства, ни слова ласкательства, ни видов корысти (Бог свидетель! восклицает при этом Апостол),

— 247 —

но как Бог удостоил их того, чтобы вверить им благовестие, так они и говорили угождая не человекам, но Богу, испытующему сердца наши (1 Фессал. II, 3—5).

Итак, что же именно и как проповедывали св. Апостолы об И. Христе, Его учении и делах?

Что касается содержания апостольской проповеди, то самое поверхностное даже сличение того, что мы читали в Евангелиях об И. Христе, Его учении и чудесах, с тем, что говорят в своих речах и пишут в сбоих посланиях Апостолы о том же предмете, подтверждает со всею ясностью справедливость вышеприведенных слов ап. Павла, что проповедь апостольская об И. Христе была действительно ей и аминь, т. е. одна и та же цельная, ни в чем не противоречащая себе, неизменная истина. От цервой строки до последней, начиная с Евангелия от Матфея и кончая Апокалипсисом, чрез весь Новый Завет проходит золотою нитью одно и тоже апостольское учение об И. Христе, как Обетованном Мессии, воплотившемся ради нашего спасения, Единородном Сыне Божие к, пострадавшем, умершем на кресте и в третий день воскресшем, вознесшемся на небо и там восседящем одесную Бога Отца, как об Основателе и Главе церкви верующих в Него, наконец как об имеющем снова прийти на землю для суда над миром и откровения царства славы Божией. Разность состоит только в форме этого учения: в Евангелиях и отчасти в книге Деяний Апостольских оно раскрывается в живых, исторических образах Лица и дела Христова, или в описаниях того, чем и как именно, во время земной Своей жизни, И. Христос явил Себя как истинного Сына Божия, Учителя и Спасителя человечества; в апостольских посланиях—в форме собственно учения или поучения, т. е. в виде частью разъяснения разных сторон учения и некоторых особенно важных событий из жизни И. Христа, как нано. Его страданий, крестной смерти и воскресения и пр., частью в виде нравственных выводов или при-

248 —

ложения истин и фактов Евангельской истории к потребностям, чаяниям, задачам и целям нашей христианской жизни; наконец—в Апокалипсисе Иоанна Богослова—в виде таинственных видений, которые И. Христос показал рабу своему, чему надлежит быт вскоре (Апок. I, 1). Один и тот же дух Христова учения и вдохновения от Духа Божия проникает и оживляет собою все собрание священной апостольской письменности, известное нам под именем «Нового Завета».

Если, в частности, ради именно удостоверения в истине Евангельской истории, обратим внимание на то, что собственно в своих речах и посланиях апостолы сообщают из обстоятельств земной жизни И. Христа, то в этом отношении мы не найдем у них, без сомнения, всего, что передают нам Евангелия: не найдем напр. ни речей И. Христа, ни повествования о Его чудесах, или Его путешествиях по разным городам и весям. Но значит ли это, что известия апостольские в этом случае разногласят между собою? Говорить это, значит не знать ни обстоятельств происхождения апостольских посланий, ни самой сущности содержащегося в них учения христианского. Все послания апостольские были писаны к христианам (целым христианским обществам, или к отдельным лицам), уже достаточно наставленным и утвердившимся в истинах Евангелия, достаточно ознакомленным чрез устную проповедь с существенными событиями Евангельской истории, как событиями совершенно достоверными (Лук. 1, 1). С ознакомления вновь обращающихся ко Христу с главнейшими обстоятельствами земной жизни Господа и начиналось обыкновенно так называемое оглашение их или первоначальное наставление в вере. Писать, след., о том же предмете и в посланиях,—значило бы повторять уже хорошо известное читателям их. Как известная и совершенно достоверная, эта сторона христианского учения ясно предполагается также и всем содержанием посланий. В самом деле, обратим ли внимание на содержащиеся в них разного рода настав-

— 249

ления и увещания относительно нравственной христианской жизни и поведения, или на разного рода распоряжения и повеления апостольские относительно церковного, внутреннего и внешнего благоустройства,—мы всюду ясно видим, как непременное и при том предполагаемое ясным и известным читателям основание всего этого, предшествовавшее благовестие об И. Христе, как о Боге-Спасителе и Просветителе нашем, как о Первосвященнике и Царе основанного Им духовно-благодатного царства Божия на земле, т. е. все то, что частнее и подробнее читаем именно в Евангелиях, так что исторический, богочеловеческий образ И. Христа рисуется пред нами одинаково ясно и совершенно тождественными чертами как в Евангелии, так и в посланиях апостольских.

И в этом случае, из числа апостолов историком и свидетелем особенно драгоценным и неотразимым является св. Апостол Павел—этот избранный сосуд Мой, как говорил о нем Господь Анании, чтобы возвещать имя Мое пред народами и царями и сынами Израилевыми (Деян. IX, 15). Даже сомневающиеся в достоверности Евангельской истории сознаются, что, обращаясь к ап. Павлу, они становятся в этом случае на твердую почву, вступают на вернейший путь исторического исследования. В самом деле, ап. Павел имел более, чем кто-либо другой, особенный, жизненный интерес и побуждение—разузнать с точностью, что такое был И. Христос, Которого он гнал в лице Его уже многочисленных и бесстрашных исповедников, и Который, наконец, явился ему чудесным образом при Дамаске, чтобы из гонителя Савла соделать его Своим первоверховным апостолом Павлом^ Достаточно ясные и полные сведения об И. Христе ап. Павел мог получить еще в Дамаске, тотчас после своего обращения, от крестившего его Анании и других учеников Господних, так что он, по замечанию Дееписателя, тотчас же стал проповедывать в синагогах об Иисусе, что Он есть Сын Божий

— 250 —

(Деян. IX, 20). Но получив, как надобно полагать, здесь же в Дамаске новое откровений от Господа Иисуса о своем предназначении—быть благовествиком Его не среди Иудеев, а среди главным образом язычников, св. Павел, по его собственным словам, не стал тогда же советоваться с плотию и кровию (т. е. с подобными себе людьми) и не пошел в Иерусалим к предшествовавшим ему Апостолам, а пошел в Аравию (Гал. I, 17) где, по всей вероятности, и удостоился новых откровений от Господа, непосредственных наставлений Его относительно будущего своего апостольства среди язычников, что и дало ему право утверждать потом, по поводу разных нападок на него врагов его, что хотя он и меньший или младший между Апостолами по времени своего призвания, но в отношении к благодати апостольства и самые знаменитые между ними не имеют пред ним ничего особенного (Галат. II, 6). Подобно им, и он также благодать и апостольство получил чрез И. Христа, чтобы во имя Его покорять вере все народы (Римл. I, 5).

Из Аравии св. Павел возвратился опять в Дамаск, и отсюда, спустя три года, пошел, наконец, в Иерусалим—видеться с ан. Петром, у которого и пробыл пятнадцать дней, при чем виделся также с Иаковом, братом Господним (Гал. I, 18—19). Время этого-то посещения двух знаменитейших между апостолами и было, без сомнения, для нового избранника Божия временем окончательного ознакомления его со всеми подробностями земной жизни Господа Иисуса, после чего он мог уже смело, как истинный служитель Божий, в слове истины, в силе Божией, с оружием правды в правой и левой руке (2 Кор. VI, 7) выступить на поприще своего апостольского служения.

Вот, заметим опять, новый, не менее примечательный, чем указанный уже вами, пример того, с какою мудрою осторожностью, с каким тщанием и ясным сознанием величия и святости своего дела, приступали св. апостолы к благовестию о

— 251 —

Христе, Спасителе нашем, в мире! Предоставляем вашему благоразумию и благочестию, достопочт. слушатели, судить о том, возможны ли были с их стороны при этом какой-нибудь обман, самообольщение, какое-нибудь, словом, — намеренное или ненамеренное, искажение Евангельской истины?

Что касается именно ап. Павла, о котором у нас теперь речь, то как факт самого обращения его ко Христу, так и вся последующая апостольская деятельность его, исполненная неописуемой ревности и любви к Господу Иисусу,—любви, отлучить от которой не могло его ничто сущее в мире (Римл. VIII, 35—39), объяснимы только при предположении ясного и безусловного удостоверения с его стороны в проповеданных предшествовавшими ему апостолами истинах Евангельской истории или их сказаниях об И. Христе. В тоже время ясно видимые почти в каждом слове его вдохновенных писаний высокие качества его души: светлый и проницательный ум, прямота и несокрушимая стойкость води, глубина и сила нравственно-религиозного чувства, исключают и по отношению к нему всякое подозрение в каком-либо самообольщении, увлечениях, тем более во лжи и обмане. Славою или благодатью своего служения И. Христу и Его Евангелию Апостол так глубоко дорожил, так строго остерегался всего, что могло бы бросить малейшую тень на его честь и правду в этом отношении, что, по его словам, для него лучше было умереть, нежели чтобы кто-либо уничтожил эту похвалу его (1 Кор. IX, 15).

Посмотрим теперь, как проповедывали Апостолы об И. Христе.

С нашей точки зрения, особенно с точки зрения обычаев нашего времени, казалось бы, как естественно было для. апостолов тотчас же по вознесении Господа немедленно, совокупными силами, составить точное и обстоятельное описание Его земной жизни, Его учения и дел,—описание, которое бы и служило для них самих единообразным руководством к проповеди об И.

— 252 —

Христе, а для тех, кому они проповедовали, наглядным доказательством истины проповедываемого ими.

Не так между тем поступали богомудрые апостолы Христовы и поступали как в этом, так и в других случаях, не без особенного, без сомнения, руководства Духа Божия, не без ясного и глубоко-верного понимания того, как и чем может и должна быть насаждаема, успешно и прочно распространяема в мире вера в И. Христа, как истинного Спасителя Сына Божия. «Дивные и поистине богоугодные мужи—апостолы Христовы, как прекрасно и верно заметил еще один из древних историков церкви (Евсевий Кесарийский), — отличались высокою чистотой жизни и украшались всякою добродетелью души, но языком говорили простым. Надеясь на дарованную себе Спасителем божественную и чудную силу, они и се могли и не хотели учение своего Учителя облекать изысканными и искусственными выражениями. Руководясь единственно внушением содействующего им Духа Божия и дивною, совершающеюся чрез них, силою Христовою, они возвещали всей земле познание о небесном царствии; о тщательном же словесном изложении у них было жало заботы, потому что они несли служение большее и вышечеловеческое» ¹). Так объясняет Евсевий Кесарийский то обстоятельство, почему из всех учеников Господних, при чем он разумеет не двенадцать только апостолов, но и семьдесят и бесчисленных других, кроме их, письменные памятники оставили нам только немногие; да и те, как говорит предание, решились писать «по настоянию нужды». Не письменное, не книжное», в самом деле, свидетельство об И. Христе вверено было св. апостолам; они несли, как совершенно верно замечает Евсевий, служение «большее и вышечеловеческое». Как облеченные дивною, божественною силою, они и должны были насаждать и распространять в мире веру в И. Христа, как истин-

¹) Церк. Истор. кн. III, 24.

— 253 —

ного Спасителя, при помощи главным образом этой силы Божией, силы Христовой, руководясь не теми или другими требованиями человеческого красноречия или любознательности, по единственно внушением содействовавшего им Духа Божия. Только таким путем, особенно на первых порах, и могло быть всеваемо прочно и небесплодно семя Евангельской веры в сердцах слышавших их проповедь; потому что хота вера и в данном случае, как в других, начинается от слуха, (како уверуют, говорит апостол, его же не услышаша; како же услышат без проповедующего Рим. X, 14, 17), но она действительно становится истинным семенем новой, духовной жизни в слышащем, т. е. живою и плодотворною верою только, во-первых, при благодатном осенении от Духа Божия, и во-вторых, когда слышащий воочию видит и ясно чувствует сердцем все блаженство, все спасение, приносимое ею с собою. Так именно уверовали в И. Христа, как истинного обетованного Мессию, Сына Божия, и сами св. апостолы. Не плот и кровь, по ясному свидетельству И. Христа (Мф. XVI, 17), открыли им это. Открыл им это Отец Небесный; ясно открывало им тоже самое непосредственное впечатление всего вообще Лица И. Христа, и в учении и в делах своих воочию являвшего им славу Свою, славу яко Единородного от Отца, дававшего живо и неотразимо чувствовать их душам спасение Божие, величайшее духовное блаженство в общении с Ним. Эго же спасение Божие, это же блаженство во Христе и со Христом ясно давали чувствовать в свою очередь всем, кому про поведывали и св. апостолы в своем лице,—давали именно чувствовать явлением присущих им силы и духа Христова, чрез «высокую чистоту жизни и всякую добродетель, украшавшую их души», в частности — чрез разного рода признаки их апостольства, т. е. чрез совершавшиеся чрез них чудесные явления силы Божией. При таких чрезвычайных обстоятельствах проповеди могло ли для св. апостолов, как и для уверовавших по их пропове-

— 254 —

ди, иметь особенно важное значение, по крайней мере сейчас же. немедленно, какое-нибудь письменное удостоверение в проповедуемых ими истинах Евангельской истории? Вы наше письмо, пишет апостол Павел Коринфянам, защищая свое апостольское достоинство, написанное в сердцах наших, узнаваемое и читаемое всеми человеками. Вы показываете собою, что вы письмо Христово, чрез служение наше написанное не чернилами, но Духом Бога живого, не на скрижалях каменных, но на плотяных скрижалях сердца (2 Кор. III, 3). Итак, след., живое, деятельное обращение ко Христу верующих душ, усвоение ими благовестия о Христе не словом и языком, а делом и истиною (1 Иоан. III, 18),—вот что составляло предмет первой и насущной заботы для св. апостолов во время их проповеди. Нельзя не припомнить при этом следующих замечательных слов св. Иоанна Златоустого: «по настоящему, говорит он в одной из бесед своих на Евангелие от Матфея, нам не следовало бы иметь никакой нужды в помощи Писания, а вести жизнь столь чистую, чтобы вместо книг служила душам нашим благодать Духа (Святого), и как те чернилами, так сердца наши все исписаны были духом ¹). Припоминая в тоже время известные изречения того же апостола Христова Павла: буква убивает, а дух животворит (2 Кор. IIІ, 6), царство Божие не в слове, а в силе (1 Кор. IV», 20), нельзя не согласиться и с тем замечанием Евсевия Кесарийского, что св. апостолы, как служители Нового Завета, не буквы, а духа, если писали что-либо, то писали именно «по настоянию нужды».

Все это, однако, отнюдь не означает того, что будто бы оставленные св. апостолами писания не имели, в самом деле, существенно-важного значения ни в их время, ни в последую-

¹) Беседа I-я. (Русск. пер., Москва, 1839 г.)

— 255 —

щее. Писанные действительно «по настоянию нужды», по требованию случайных, частных, но важных обстоятельств в жизни первенствующей церкви Христовой, они суть в полном смысле священные, богодухновенные памятники апостольской проповеди, особенно драгоценные и незаменимые для нас, так как в них мы доселе, спустя восемнадцать слишком веков, слышим как бы, говоря словами одного из древних писателей церкви (Тертуллиана),—голос св. апостолов, видим как бы черты лица каждого из них. И без сомнения, особенно важное и драгоценное значение имеют для вас ев. Евангелия, о которых и должна быть собственно речь наша.

Нам нет нужды входить здесь в подробное обозрение того, когда именно, по требованию каких нужд и с какою целью, было писано каждое из наших четырех Евангелий. Всех этих вопросов мы коснемся на столько, на сколько этого требует ближайшая и главная цель наших чтений.

Доселе мы главным образом говорили о том, каким образом истина Евангельской истории и могла и должна была сохраниться во всей точности в устной проповеди апостолов. Но возникает вопрос: не потерпела ли, может быть, истина Евангельской истории какого-либо повреждения и искажения при письменном ее изложении и распространении в первенствующей церкви Христовой? Что и в этом случае всякие подозрения и сомнения, высказываемые новейшими противниками ее, не имеют для себя сколько-нибудь прочных, доказанных оснований, убедиться не трудно. И обстоятельства происхождения наших св. Евангелий, и их характер, их, наконец, изначальное положение и значение в церкви, — все это, вместе с разного рода другими данными, с достаточною ясностью и убедительностью удостоверяют как в том, что истина Евангельская, и при письменном ее изложении и сохранении, была передана и дошла до нас в том виде, как она, с самого начала, устно была сви-

256 —

детельствуема и проповедуема постоянно самовидцами и слугами бывшими словесе.

И прежде всего, что касается обстоятельств происхождения наших св. Евангелий, то все они, по удостоверению несомненного исторического предания, были точным, письменным воспроизведением или изложением не чьей-либо иной, а именно апостольской проповеди, и по своему первоначальному назначению или намерению писателей должны были служить частью восполнением, частью заменою личного присутствия и учительства св. апостолов в разных местных церквах. В этом отношении о двух Евангелиях Матфея и Иоанна не может быть, конечно, и речи, как писанных непосредственными учениками Господа Иисуса; но и из остальных двух Евангелий Евангелие Марка, по свидетельству предания, было написано со слов или согласно с проповедью ап. Петра, Евангелие же Луки—по руководству или согласно с проповедью ап. Павла. В силу такого-то именно происхождения их они и были приняты церковью в собрание своих священных, подлинно-апостольских книг.

Что св. Евангелия наши суть точные воспроизведения именно апостольской, богодухновенной проповеди,—в этом убеждает всякого, сколько-нибудь внимательного и беспристрастного читателя самый характер их повествования, простой и безыскусственной по форме, но в тоже время в высшей степени живой, искренний, неподражаемый по своей внутренней, силе, ясно обрисовывающий пред нашими глазами образ И. Христа, Спасителя нашего, во всем Его земном смирении — с одной стороны, и истинно-божественном величии—е другой. Так могли повествовать поистине только апостольские, богодухновенные уста,— уста тех, которые имели в себе ум Христов, жили во внутреннейшем, духовном общении с описываемым ими историческим Лицом. В Евангельских повествованиях «все божественно: и свет и тень, и слово и молчание». Сравнительно с этими апостольскими бытописаниями об И. Христе все последую-

— 257 —

щие человеческие изображения Лица Его действительно «только жалкие эскизы, представляющие одни несовершенства» ¹).

Обращаясь, наконец, к изначальному значению и положению наших св. Евангелий в церковной практике, мы должны сказать, что судьба их и в этом отношении представляет нечто особенное, что резко отличает их (как и все вообще апостольские писания) от других произведений христианской письменности, и что с самого появления их в свет поставило их, между прочим, в особенно благоприятные условия для сохранения их текста в целости и неповрежденности. Еще в век апостольский, надобно полагать, установился обычай чтения апостольских писаний вообще, и в частности Евангелий, наряду с книгами Ветхозаветными, во время общественных богослужебных собраний христиан; чрез это они весьма скоро сделались кантами церковно-общественными, т. е. известными и чтимыми не в кругу только немногих, отдельных лиц, но в целой христианской общине. Таким образом, на страже целости и неповрежденности их стада очень рано, можно сказать, вся церковь, а не одни лишь предстоятели ее, на которых всюду ближайшим образом, конечно, лежала обязанность—блюсти за чистотой и целостью здравого апостольского учения. И с какою строгостью действительно охраняемо было и то и другое, — об этом можно судить, помимо естественного и весьма понятного чувства уважения к таким священным памятникам апостольской проповеди, каковы подлинные писания их, по сочинениям двух, весьма близких еще к апостольскому веку, писателей церковных: св. Иринея Лионского и Тертуллиана. И тот и другой горячо ратуют в своих сочинениях против как ложного толкования, так и против прямого искажения текста апостольских писаний многими еретиками их времени. Поэтому-то между прочим, первый из них — св. Ириней советует зани-

¹) «И. Христос и Его время», соч. Эдм. Пр????се, Спб. 1860, стр. III.

— 258 —

маться чтением св. Писания (и вообще изучением вера) непременно под руководством пресвитеров церкви, «которые имеют преемство церковное от апостолов, здравую и неукоризненную жизнь, неискаженное и неповрежденное учение» ¹). И Тертуллиан в свою очередь, обличая еретиков за дерзкое искажение ими божественных писаний, оспаривая у них самое право пользования этими писаниями, как совершенно им чуждыми, советует также для ближайшего и точнейшего ознакомления с истинами спасения обратиться к церквам апостольским, «в которых доселе, — говорит он, — стоят на своих местах самые кафедры апостолов, совершается чтение самых подлинных писаний их» ²), т. е. тщательно сохраняемых во всей чистоте и целости.

Новейшая критика, впрочем, усиленно старалась доказать неподлинность, позднейшее происхождение наших св. Евангелий: для доказательства же поврежденности, разнообразных, различными лицами и в разное время якобы совершенных, переделок их текста ссылалась, между прочим, на существующие в них многочисленные варианты или разночтения. Но попытки первого рода в настоящее время можно признать вполне неудавшимися; между самими отрицательными критиками более умеренные и беспристрастные не решаются теперь отодвигать время написания всех четырех Евангелий далее первого, апостольского века; происхождение же первых трех полагают большею частью около времени разрушения Иерусалима, — что уже, как известно, очень недалеко от истины. И эта истина, истина церковного предания о писателях наших Евангелий и временя их написания была бы несомненно признана со стороны отрицательных критиков и теперь уже во всей своей силе, если бы от этого признания не

¹) «Пять книг против ересей» (русск. пер. II. Преображенского, Москва, 1871 г.) стр. 501; ср. 499, 527—528.

²) «Прещения против еретиков», стр. 182 (русск, пер. Карнеева, Спб. 1849 г.).

— 259

удерживало их одно лишь предвзятое предубеждение относительно Лица И. Христа, нежелание согласиться, что тот Богочеловеческий Образ И. Христа, какой находим мы в Евангелиях, несомненно преднаписан рукою самих апостолов, непосредственных очевидцев и учеников Господа, а не рукою, как это они стараются доказать во что бы-το ни стало, позднейших собирателей и переделывателей апостольского и иных преданий.

Что касается действительно существующих в тексте (греческом) наших Евангельских книг так называемых вариантов или разночтений, то объем и характер их, как оказывается при ближайшем исследовании, таковы, что существование их не дает ни малейшего права на какие-либо подозрения относительно чистоты и неповрежденности апостольского предания об И. Христе и в его именно письменном изложении и сохранении. Не говоря уже о том, что все они касаются исключительно внешней стороны изложения евангельской истории (по большей части отдельных слов и выражений, пропуска некоторых мест, неодинаковой пунктуации или разделения течения речи и т. под.), а отнюдь не внутренней, т. е. самой сущности учения об И. Христе, Образ Которого рисуется одинаковыми, богочеловеческими чертами и во всех известнейших древних манускриптах наших Евангелий, и в древних переводах их, и в выдержках или цитатах древнейших отцов и разных писателей церковных, даже и с этой, внешней стороны, число и свойство их так малозначительно, неважно, что история наших Евангелий и в этом отношении возбуждает справедливое удивление к себе, — удивление именно к прекрасно сохранившемуся тексту их, несмотря на многочисленные списывания и переписывания его в течение веков. История знает действительно повреждения и искажения апостольского Евангельского предания чрез изменение самого текста Евангелий, но знает их, как мы сказали уже, не в жизни и практике церкви вселенской, а у раз-

— 260 —

ных сектантов и еретиков, от последования которым по этой, между прочим, причине постоянно и строго предостерегали верующих отцы и учители церкви.

Таким образом, следя за судьбой Евангельской истории и во втором периоде ее распространения и сохранения в церкви,— именно в период апостольской проповеди и свидетельствования ее, устного и письменного, мы должны сказать, что и в это время способы ее сохранения и распространения постоянно и всюду были так верны, так прочны и благонадежны, что истина ее не могла потерпеть ни малейшего ущерба или повреждения.

Протоиерей В. Рождественский.

Христианское чтение. 1884. № 11-12. СПБ.

Прот. В. Г. Рождественский

Чтения об исторической достоверности и божественном характере евангельской истории

ЧТЕНИЕ ПЯТОЕ ¹).

Рассмотрение достоверности евангельской истории со стороны ее внутреннего характера или содержании. Разъяснение вопроса о сущности и значении сверхъестественных, чудесных действий Божиих в мире вообще, и в частности—чудеса евангельской истории. Нераздельность чудес И. Христа с особенным характеров Его Лица и делом спасения человечества. Заключительные замечания.

В доселешних чтениях наше внимание при обсуждении вопроса об исторической достоверности евангельской истории сосредоточивалось главным образом на внешней — так сказать — стороне ее, — на всестороннем, по возможности, обсуждении и соображений всех тех особенных обстоятельств, среди каких как происходили или совершались события евангельской истории, так потом распространялось и утверждалось предание о них, устное и письменное. И в том в другом отношении евангельская история имеет за собою все, требуемые самою строгою критикой, доказательства или ручательства своей истины,—имеет их, повторим, и относительно времени и места своего действия, и относительно способов верного сохранения и передачи ее. Если и при этих ручательствах умы, упорствующие в своем отрицании не хотят верить ей, то, спрашивается, чему же после этого, каким историческим сказаниям, можно верить в истории не древнего только, но даже более или менее близкого к нам

¹) См. предыдущую кн. «Христ. Чтен.» стр. 241—260.

564

565

времени? Отрицать, конечно, все возможно; но не надобно же забывать границ, за которыми отрицание становится не только смешным, но и живим, как заблуждение, тем более опасное, чем выше, священнее тот предмет, которого оно касается.

От внешней стороны евангельской истории мы обратимся теперь к внутренней,—к рассмотрению ее содержания, ее сущности. Достоверность тех или других исторических сказаний зависит весьма много, без сомнения, от самого содержания их, — содержания, вероятного или невероятного с точки грения простого, здравого смысла, согласного или несогласного в основными, элементарными понятиями правды, истины.

Что же представляют нам наши св. Евангелия с этой стороны?

Представляют нечто величайшее и священнейшее, что когда-либо звала и знает человеческая мудрость. Первое, что поражает всякого внимательного читателя их, это лежащая на всем содержании их печать истинно-небесной нравственной чистоты, святости, духовной силы и величия, — печать истинно-божественной мудрости, проникающей своим взором во все тайники, во все изгибы человеческого сердца, отвечающей полно, ясно и в тоже время в высшей степени просто, для всех доступным, понятным языком, на все насущные вопросы, потребности, чаяния нашего бессмертного духа. Это—в полном смысле книга живота, книга судеб человеческих, прошедших, настоящих и будущих. С Евангелием в руках христианин, и без пособия наук человеческих, верно и ясно понимает сущность своей жизни и окружающего мира, с его добром и злом, с столь обольстительными часто по внешности и с столь бессодержательными по большей части внутренне, духовно, движением и суетой земного человеческого бытия. К тому учению, какое открыто нам в Евангелии и о Боге, и о мире, и о наших людских взаимных отношениях, человеческая мудрость не прибавила еще,—и никогда, без сомнения, не прибавит, — ничего нового, более

566

высокого, плодотворного, более благодетельного по своим последствиям. — Умы, отрицающие достоверность и божественный характер евангельской истории, забывают, что они сами же наслаждаются величайшими духовными благами жизни, евангельским именно учением повсюду насажденными м возращенными; чрез свое отрицание они подрывают корни того величественного древа христианской жизни, цветами которого любуются, плодами которого пользуются.

Но говорить о величии, святости, божественной мудрости наших св. Евангелий—значит говорить все это об И. Христе; так как И. Христос и есть собственно главнейший, центральный предмет евангельской истории. Евангелие не есть просто лишь прекрасная квита; ни с чем несравнимое величие этой книги, неотразимая нравственная сила и значение ее заключаются собственно в существе того Лица, которое в ней описывается. И это-то составляет главнейший признак ее в полном смысле жизненной правды и истины. На книгу св. Евангелий еще можно было бы, пожалуй, смотреть, как на произведение человеческой мудрости, если бы она была просто собранием прекрасных нравственных правил, глубоких, возвышенных религиозных мыслей, чувствований, стремлений. История всемирной литературы представляет нам действительно примера высокой религиозной мудрости. Но в Евангелии мы не просто лишь читаем возвышенное, священное учение, а видим пред собою величайшего, истинно-божественного Учителя и Спасителя человечества,—видим живое, действительное Лицо, которое учит нас не словом только, но и самым делом, являет в примере собственной жизни и деятельности высочайшее осуществление преподаваемого учения, — Лицо, которое не просто говорит: «Я преподаю вам истинное учение, верные правила жизни,—верьте мне», но говорит: Аз есмь пут, и истина, и живот (Иоан. XIV, 6); как ветвь не может приносить плода сама собою, если не будет на мае, так и вы, если не будете во Мне; без Меня не

567

можете делать ничего (Иоан. XV, 4—7). И эти слова Его суть слова безусловной правда и истина. В Евангелиях является нам лицом к лицу сама божественная любовь, премудрость, святость, правосудие. Если жизнь такого Нища, каким является И. Христос по Евангелиям, есть изобретение человеческого вымысла, то по истине изобретатель заслуживал ба большего удивления, чем герой, ин измышленный. Но человек не творит от ничего; для своих художественных и иных созданий он пользуется всегда тем или другим готовым материалом. Пусть же укажут нам где-либо, — в истории ли еврейского народа, или в истории язычества,—хотя приблизительный оригинал, с которого могли бы быть сняты те или другие черты Богочеловеческого Лица И. Христа. И кто же, знаем мы, были эти изобретатели, художники живописцы? Простые галилейские рыбаки, — люди, сидевшие, — по выражению пророка Исаии,— во тьме и только с пришествием Господа увидевшие свет велий (Ис. IX, 12; ср. Mф. IV, 14—1G),—люди, которых величие и слава в истории суть только отблески небесного величия и славы их божественного Учителя, пославшего их в мир, как последних посланников и проповедников любви и воли Божией о нашем спасении. Нет,—не евангельские писания создали и явили миру высочайший, достопокланяемый образ нашего Спасителя и Господа, а Он создал эти писания; Он Своею Богочеловеческою жизнью, Своим учением и делами, дал бытие, содержание этой единственной в мире истории.

Надобно сказать, впрочем, что и новейшими критиками евангельской истории не все в ней безусловно отвергается, как неподлинное, или осуждается, как ложь, заблуждение, вымысел. Если не с благоговением, то с удивлением многие и из них также смотрят на лицо И. Христа и оставленное им миру учение. Особенно красноречивые, по обыкновению, строки в этом отношении мы встречаем у Ренана, называющего И. Христа «несравнимым мужем», которому всеобщее сознание усвоило звание

568

Сына Божия, — и усвоило, по его мнению, совершенно справедливо. Евангельскую мораль Ренан считает высочайшим творением человеческого сознания, прекраснейшей книгой закона совершеннейшей жизни, самым надежным успокаивающим средством среди житейских забот, земных треволнений». «Благодаря Иисусу, самое жалкое существование, влачимое среди печального или рабского исполнения долга, носит на себе отображение неба. Среди нашей шумной цивилизации одно воспоминание о свободной галилейской жизни действует освежительно, подобно росе ермонской, которая спасла мир от бесплодия и ничтожества, готовые было совершенно облечь ниву Божию».

Будем верить искренности этих слов, хотя они, при сравнении со всем характером книги Ренана, напоминают нам скорее насмешливые возгласы римских воинов, во время разных издевательств над И. Христом падавших также на колена пред Ним и взывавших: «радуйся, царю иудейский!»

Во всяком случае то, что подобные Ренану новейшие критики-жизнеописатели И. Христа выдают за подлинно-евангельскую историю, на самом деле вовсе не есть евангельская история, потому что они исключают из нее, как недостоверное, все сверхъестественное, чудесное. Кто бы, говорят, ни был И. Христос, чему бы Он ни учил и что бы Он ни сделал,—во всяком случае Он не совершил никакого чуда, потому что чудо вообще невозможно, или если и возможно, то доказать его нельзя, потому что никто никогда его не видел. Чудеса же о которых говорят нам Евангелия, суть плод или самообольщения, или непонимания или иного чего-нибудь подобного. Нужно ли прибавлять, что при этом отвергается, разумеется, самое первое чудо евангельской истории, чудо сверхъестественного рождения или воплощения Сына Божия в лице И. Христа.

Таким образом мы подошли в своих рассуждениях по вопросу о достоверности и божественном характере евангельской истории к самому горячему пункту новейшей борьбы между верою

569

и неверием. Чудо, это—то роковое слово, которое не верующие люди нашего времени готовы во-все изгнать из человеческого словаря, а люди верующие, к величайшему прискорбию, под влиянием шумных кликов неверия о решительной якобы победе своей над исконными верованиями человечества в данном случае, с постыдным смущением и робостью стараются обходить его в своих беседах о религиозных предметах, ошибочно полагая, что чудеса, в саком деле, во-все не составляют чего-нибудь существенно-важного в деле религии вообще, и в частности — именно в христианской религии.

Вопрос, следовательно, о сущности и значении чудесных, сверхъестественных действий Божиих в мире вообще, и в частности — в евангельской истории, есть вопрос величайшей важности особенно для нашего времени; мы должны, поэтому, и в данном случае, как в других, дать ответ вопрошающим о нашей вере и уповании.

Прежде, однако, чем дать этот ответ, мы должны сделать несколько необходимых предварительных замечаний или оговорок.

От нас требуют доказать возможность и действительность чудес Божиих в мире, но мы должны прежде всего спросить: кто требует? Верующий ли в бытие Бога — Творца и Промыслителя вселенной, или же человек, отвергшийся этой общечеловеческой веры и боготворящий лишь свое «я», свой «разум», не желающий видеть в природе ничего далее и более, кроме механически, с роковою необходимостью действующих сил и законов? Ясно, что рассуждать о чудесах с совопросником последнего рода,—значило бы тоже, что говорить с слепым о красоте звездного неба или покрытого мириадами разнообразных цветов полевого луга в летнее солнечное утро. Кто отрицает причину, — для того, понятно, не существует и действия этой причины.

Мы должны спросить далее: каких доказательств требу-

570

ют от нас отрицатели чудес Божиих! А они от вас требуют нередко совершенно невозможного,—требуют ни более, ни менее как показать им чудо,—показать при том пред собранием знаменитых, присяжных ученых, которые могли бы, вооружившись различными доспехами новейшей науки, проверить показанное чудо, действительно ли оно чудо, или нет? Легко понять всю неуместность, чтобы не сказать более, подобного требования. Разве, в самом деле, чудеса Божии—какие-нибудь артистические фокусы (в роде новейших медиумических явлений), или явления, которые человек, хотя бы и глубоко верующий и благочестивый, может показывать произвольно, во всякое время, по первому требованию всякого встречного вольнодумного отрицателя? Разве мы не знаем, что отвечал Господь на подобные же требования или желания современных Ему книжников и фарисеев: Род лукавый и прелюбодейный ищет знамения; и знамение не дастся ему (Мф. XII, 39). Не дастся ему: потому что, если бы даже оно было и дано, не вразумило бы рода лукавого и прелюбодейного, а послужило бы лишь ему поводом к новым лукавым объяснениям (каково было и объяснение изгнания бесов силою веельзевула), к новым, след., тягчайшим грехам против Духа Святого.

Вопрос о чудесах Божиих, надобно помнить, есть прежде всего вопрос совести, нравственного чувства, а потом уже— разума, на основании их свидетельств испытующего не только возможность, но и необходимость чудес. Чудеса потому именно и представляются для многих нарушением порядка и законов видимого мира или природы, что на них по большей части смотрят только—так сказать — с их вещественной, феноменальной стороны, тогда как по своему существу они суть прежде всего явления нравственные, духовные, как исходящие или имеющие свое основание в мире нравственном, духовном, так и совершаемые силою Божией непременно для достижения тех или других особых, духовных, нравственных целей в истории мира и чело-

571

вечества. Ближайший, непосредственный свидетель возможности и действительности чудес Божиих в мире есть сам же человек, с его разумом и свободою; не будь его в мире, как существа свободно-разумного, живущего не по законам природной только, материальной жизни, но и по законам и целям жизни нравственной, духовной, — не нужны, излишни были бы и чудеса, как особые, сверхъестественные откровения Божии, совершаемые для его же вразумления и научения. Мир развивался бы тогда по данным ему Творцом естественным законам и силам. Совершенно несправедливо, поэтому, рассматривать возможность чудес но отношению к одной только вещественной природе, к ее законам и силам, забывая о других, столь же реальных, столь же действительных законах и силах мира нравственного, о планах и целях, управляющих жизнью этого последнего мира,— несправедливо тем более, что последняя и высшая цель неразумного и вещественного и лежит,—как этого никто, конечно, не будет отрицать,—в разумном, духовно-нравственном. О предметах духовных и надобно судит духовно, соображая духовное с духовным (1 Кор. II, 13—15); а чудеса Божии и суть по преимуществу такого рода предметы.

Теперь, после сделанных нами замечаний, мы можем приступить к ответу и на предлежащий нам вопрос, т. е. вопрос о сущности, значении чудес Божиих в мире вообще, и в частности—особенно чудес евангельской истории.

II. Говоря о чудесах Божиих, нужно различать два рода или два вида их: 1) чудеса творения и промышления Божия или чудеса так называемого естественного откровения Божия в мире, и 2) чудеса искупления, спасения нашего во Христе Иисусе,—чудеса нового творения Божия и чрезвычайного, особенного промышления Его о нас для спасения нас от греха, проклятия и смерти.

Говорят часто: «почему мы не видим чудес? Покажите нам чудо». А разве этот прекрасный необъятный мир Божий, с его

572

красотами, с его удивительным разнообразием, порядком и целесообразностью жизни, не есть первое, находящееся постоянно пред глазами нашими, чудо всемогущества, премудрости и благости Божией? Мы отовсюду окружены чудесами,—и сам человек, с его богоподобным духом, с его могучим разумом и свободою, есть главное величайшее чудо в этом мире. Указывают на науку, которая и теперь уже изучает и объясняет вам очень многое в мире явлений, а в будущем надеется понять и объяснить еще большее; во мир не перестает и не перестанет никогда от этого быть чудом бесконечного, творческого разума. Наука только расширяет и углубляет далее и более кругозор человеческий по отношению к тайне бытия, в котором все устроено мерою, числом и весом, где все живет и движется по определенным, мудрым законам, с помощью разнообразных, таинственных сил, связанных в своей деятельности, в произведении великого, как и самого малого, единством плана и целей. И чем далее наука человеческая будет идти здесь по пути своих изысканий, тем более и более она будет раскрывать и подтверждать то, чему учит наука божественная—слово Божие: небеса поведают славу Божию, творение же руку Его возвещает тверд (Псал. ХVIII, 2). О тех же, кто, не смотря на эту дивную, раздающуюся в человеческом мире на всех языках и наречиях проповедь, позволяют себе говорить в сердце своем: несть Бог, и наука человеческая, понимающая себя и свое назначение, должна сказать вслед за словом Божиим, что они безумны (Псал. XIII, 1).

Начало второго рода чудес Божиих в мире,—чудес, которые мы назвали чудесами нового творения Божия, искупления нас во Христе Иисусе от греха и всех его последствий,—тесно связано с падением человека, с явлением зла в мире. История этого рода чудесных, сверхъестественных действий Божиих в мире с самого же начала представляла и представляет не что иное, как именно восстановление нарушенного грехом человека

573

порядка или блага мировой жизни,—восстановление прежде всего самого же человека в его первобытной правде и блаженстве. Бог почему мы сказали, что вопрос о чуде, его возможности и действительности, есть прежде всего вопрос совести нравственного чувства. Кто же, в самом деле, может отрицать существование зла в мире, среди человечества? Кто назовет благом неумолимую смерть, поразившую трепетом и ужасом первого очевидца ее—братоубийцу Каина и доселе возбуждающую те же чувства и в каждом из нас, хотя, по-видимому, людям пора бы привыкнуть к этому явлению, если только оно естественно, нормально? Чье сердце, поэтому, не трепещет от радости при вести о будущем воскресении нашем, о новом небе м новой земле, в которых будет жить одна правда, одно добро?

Но это есть именно евангельская весть, повествующая вместе с тем о главнейшем, центральном, так сказать, чуде всех чудес евангельских и библейских вообще, о чуде воплощения ради именно нашего спасения Самого Единородного Сына Божия (Иоан. III, 16). Как Бог мог сделаться человеком, Слово стало плотию, это, по прекрасному выражению апостола, есть велия благочестия тайна (1 Тим. III, 16), непостижимая даже для серафимских умов, тайна единственно бесконечной любви Божией к нам. À где действует любовь, там даже и в делах человеческих ум наш может лишь с благоговением и взаимною любовью созерцать совершающееся. Этим же путем может до некоторой степени быть доразумеваема, если не в самом существе своем, то по крайней мере в историческом осуществлении м проявлении ее, и тайна нашего спасения во Христе Иисусе.

А дело нашего спасения, еще прежде сложения мира предопределенное в совете Триипостасного Бога, осуществлялось постепенно, мало по малу. Начиная с первоевангелия, данного прародителям нашим еще в раю, тотчас после падения (Быт. III, 15), в течение тысячелетий Господь подготовлял человечество к нему, в особенности в избранном народе еврейском, в

574

церкви ветхозаветной, постепенно раскрывал и подтверждал обетование об этом спасении. Здесь же в церкви ветхозаветной мы видим длинный ряд и тех особенных, сверхъестественных действий Божиих, по которым уже древние, — говоря словами ап. Павла,—послушествовани бывше верою (Евр. XI, 2, 39), ясно видели день пришествия обетованного, видели и радовались(Иоан. VIII, 56). И если проследить внимательно всю историю так называемого подзаконного царства Божия, то легко можно усмотреть, что каждый новый период, всякая существенная перемена в истории развития его, непременно отмечается явлением тех или других особенных, чудесных знамений Божиих. Припомним в этом отношении историю напр. Авраама, Моисея и Иисуса Павина, пророков и других избранников Божиих, которых время от времени Бог воздвигал среди народа еврейского; всюду мы непременно встретимся в библейском повествовании со сказаниями о тех или других чудесах Божественного промышления.

Было бы в высшей степени интересно проследить с этой библейской, богооткровенной точки зрения историю мира языческого, но она покрыта для нас по большей части, как говорится, мраком неизвестности. Мы можем, однако, сказать с полным правом, что, насколько она достоверно известна нам, она вполне подтверждает истину слова апостольского, что Бог не оставил несвидетелствованна Себе и среди мира языческого (Деян. XIV, 17), что свет Слова божественного светил и в его тьме (Иоан. I, 5). Утеха и Слава Израилева—Мессия был вместе с тем и чаянием всех языков.

С явлением И. Христа в мир история царства Божия или божественного домостроительства нашего спасения вступила в окончательный, совершительный период своего развития. Великая тайна спасения человечества чрез обетованное семя жены совершилась; прерванная грехом связь между небом и землею, Богом и человеком снова восстановлена во всей силе; человечество воспри-

575

нято в Лице И. Христа во славу природа божественной. Наступило на земле лето Господне приятное,—царство благодати и истины. Естественно ожидать, что этот чрезвычайный момент в истории нашего спасения более, чем какой-либо другой, будет отмечен и особенно многочисленными, и особенно дивными знамениями любви, премудрости и всемогущества Божия. Так это мы и видим действительно. Ряд разнообразных знамений и чудес предваряет и сопровождает явление в мир Спасителя нашего; ими полна история Его земной жизни; их мы видим и в жизни св. апостолов и первых провозвестников совершившегося спасения. Царство Божие приблизилось, достигло до нас,—и мы видим благодатные, спасительные плоды его: вместе с прощением грехов разного рода недужные и больные получают чрез И. Христа исцеление, слепые начинают видеть, глухие—слышать, хромые—ходить; самая смерть—этот первый и тягчайший оброк греха—должна уступить теперь благодатной сиде новой, духовной, даруемой чрез веру в И. Христа, Искупителя нашего, жизни: и мертвые воскресают. В И. Христе, в Его благодатном царстве, дарована людям вся полнота истины божественной: и вот нищие прежде духом с верою в И. Христа благовествуют (Mф. XI, 5).

Таков, так сказать, общий смысл и значение чудес евангельской истории, если именно рассматривать их с точки зрения истории искупления нашего вообще. Все они суть ничто иное, как ясные и разительные знамения, очевиднейшие доказательства о наступлении, наконец, давно ожидаемого благодатного царства Божия на земле. Так именно научает нас смотреть на них сам И. Христос: Аще Аз о Дусе Божии изгоню бесы, убо постиже на вас царствие Божие (Мф. XII, 38). Поэтому-то, и посылая учеников своих в мир для проповеди Евангелия, Он заповедует им: ходя же проповедуйте, что приблизилось царство небесное. Больных исцеляйте, прокаженных очищайте,

576

мертвых воскрешайте, бесов изгоняйте. Даром получили, даром и давайте (Мо. X, 7—8; ср. Map. XVI, 17—18).

Если, в частности, мы посмотрим на чудеса евангельские в отношении к Лицу Самого И. Христа, то увидим, что они были не только естественны, но и необходимы в том деле, которое Он приходил совершить. Они были естественны: потому что они суть естественные дела Его, как Сына Божия, единосущного с Отцом. Отец мой,—говорил И. Христос иудеям, искавшим убить Его после исцеления расслабленного при овчей купели,—доселе делает, и Аз делаю; яко же бо Отец воскрешает мертвые и живит, тако и Сын, ихже хощет, живит (Иоан. V, 17—21; ср. 26, 36). Как Сын Божий, Его же Отец святи и посла в мир (X, 36), И. Христос чрев Свои чудеса ясно давал видеть всем славу Свою, славу яко Единородного от Отца (Иоан. I, 14). Поэтому-то и говорил Он: аще не творю дела Отца Моего, не имите Ми веры. Аще ли творю, аще и Мне не веруете, делом Моим веруйте: да разумеете и веруете, яко во Мне Отец, и Аз в Нем (Иоан. X, 37—38).

Чудеса И. Христа, сказали мы, были необходимы по отношению к Лицу Его и тому делу, которое Он пришел совершить на земле; и понять это нетрудно. Чрез них И. Христос, по Его собственным словам, ясно и торжественно свидетельствовал о Себе, что Он есть истинно грядый, т. е. давно ожидаемый Мессия—Избавитель, о пришествии которого предвозвещали пророки,—что иного после Него ожидать не нужно (Mф. XI, 3—6). Он явился в мир для избавления человечества от греха, проклятия и смерти,—И Его чудеса должны были служить прямым, неотразимым доказательством такого искупительного, мессианского значения Его Лица (ср. напр. Мф. IX, 2—6). И по-видимому мысль о таком значении Лица J. Христа, под влиянием именно чудесных дел Его, дед истинно-божественного милосердия и любви, нередко возникала в умах современ-

577

ников Его, как это можно напр. заключать из описания у еванг. Луки обстоятельства проповеди Его в синагоге назаретской, из беседы с Никодимом и др. (Лук. IV, 16—22; Иоан. III, 2; ср. II, 23); но различные предубеждения, а более всего вражда к Господу, разжигаемая в народе книжниками и фарисеями, не давали укрепиться и созреть этой мысли,—созреть до степени ясной и твердой веры. Пределы чтения нашего не позволяют нам войти в подробное объяснение того, как при рассмотрении почти каждого из чудес И. Христа можно яспо видеть то или другое отношение его к учению Господа о Себе и Своем благодатном царстве, о тех благословениях духовных, какие Он принес с Собою с неба на землю. Ограничимся в этом отношении одним общим замечанием — следующим: нет ничего ошибочнее мнения, нередко высказываемого и устно и в печати (и притом не в произведениях одной лишь отрицательной литературы), что чудеса в Евангелии вовсе не составляют чего-либо важного и существенного в его содержании, что они яко-бы лишь затрудняют путь к вере для умов образованных, научно-просвещенных, а потому и отстаивать, защищать достоверность их—напрасный труд; и без них будто бы христианство сохраняет всю свою силу и значение, как религия высокой, духовной нравственности, поклонения Богу в духе и истине. На все эти и подобные им рассуждения мы должны сказать в ответ, что если это не есть словеса лукавствия, то во всяком случае—словеса странного недомыслия, непонимания сущности христианства. Учение и дела или чудеса И. Христа, напротив, составляют в Евангелии одно неразрывное, органическое целое, и отрицать последние нельзя, не повреждая существенно, в самом основании, первого,—что и служит между прочим одним из признаков их несомненной достоверности. Вычеркните, в самом деле, из Евангелия чудеса И. Христа, чем тогда останется оно? Оно не будет уже,—как бы ни восхваляли нравственное содержание его просвещенные отрицатели всего вообще

578

чудесного и сверхъестественного в мире, — именно Евангелием, т. е. благою, радостною для удрученного грехом человека вестью, или,—как говорит ап. Павел,—силою Божией во спасение всякому верующему (Рим. I, 16); потому что оно будет тогда учением или словом о спасении без действительного Спасителя от греха и его последствий, — учением о царствии Божием без действительного, воочию видимого и познаваемого, главы и царя этого царства, которому бы действительно дана была всякая власть на небеси и на земли (Мф. XXVIII, 18). Каково было бы тогда и в совести или нравственном чувстве нашем испытываемое положение наше в отношении к действительно высоким заповедям евангельским? Оно было бы такое же или еще худшее, чем положение ветхозаветного иудея по синайскому, Моисееву закону,—положение, которое так прекрасно и вместе с тем так трагически описывает ап. Павел в послании к римлянам, в седьмой главе. И мы—христиане могли-бы тогда по всей справедливости сказать подобно апостолу: вемы яко закон (евангельский) духовен есть, аз же плотян есмь, продан под грех. Соуслаждаюся бо закону Божию по внутреннему человеку, вижду же ин закон во удех моих, противу воюющь закону ума моего, и пленяющь мя законом греховным, сущим во удех моих (Рим. VII, 14, 22 — 28). И таким образом мы могли бы со всею горечью в сердце воскликнуть также: Окаянен аз человек; кто мя избавит от тела смерти сея (ст. 24)?

К величайшей радости, этот скорбный возглас не может и не должен иметь места в устах ваших. И. Христос есть не просто Учитель, Законодатель наш, равный Моисею; Он есть вместе с тем и Спаситель, Искупитель наш от греха,—новый Адам, от которого ведет начало род новых людей, по вере в Него получающих и оправдание, и освящение, и все силы к животу и благочестию. Он не только благовествовал нам слово о нашем спасении, но и самым делом и истиною подтвер-

579

дил нам действительность этого спасения нашего в Нем и чрез Него в разнообразных, многочисленных чудесах Своих,— в особенности чрез Свое воскресение, после которого Он мог неложно сказать ученикам своим: радуйтесь (Mф. XXVIII, 18), потому что чрез Его воскресение побежден был самый страшный враг наш — смерть; пред нами раскрыты теперь двери блаженной вечной жизни в общении с Ним, в дому Отца Его. Не слова сетования апостола, а слова глубокого благодарения его Богу должны мы, следовательно, чаще приводить себе на память,—говорить вслед за ним: благодарю Бога моего Иисус Христом Господем нашим (Рим. VII, 25); благословен Бог и Отец Господа нашего Иисуса Христа, благословивый нас всяцем благословением духовным в небесных о Христе; яко же избра нас в Нем прежде сложения мира, быти нам святым и непорочным пред Ним в любви, прежде нарек нас в усыновление Иисус Христом в Него, по благоволению хотения Своего, в похвалу славы благодати Своея, ею же облагодати нас о Возлюбленнем (Ефес. I, 3—6).

Такова вера и упование наши о Христе Иисусе, Господе нашем!

__________

Приводя к концу беседы наши и в частности заканчивая настоящую, последнюю, сделаем и в заключение, как сделали мы в начале, несколько общих замечаний по поводу предмета наших чтений.

Величайшая, и догматическая и историческая, важность предмета евангельской истории делает всякие споры и пререкания о ней в высшей степени тяжелыми для душ верующих, привыкших чтить и видеть в ней непререкаемое слово Божие. Особенно смущаться этим было бы, однако, с нашей стороны несправедливо. Для истины божественной страшны не ученые исследования, не споры и критика, возбуждаемые естественно жизненным интересом или самою важностью ее; страшны для нее лень души,

580

соединенная с самомнением и самодовольством, нравственная, духовная апатия, в особенности же тупое, мертвящее отрицание, не желающее даже и думать о ней. Вот почему И. Христос говорил о Себе и Своем учении: Огонь пришел Я низвесть на землю: и как желал бы, чтобы он уже возгорелся (Лук. XII, 49)! Пусть таким образом,—скажем смелым языком ап. Павла,—одни проповедуют И. Христа в наше время по зависти и любопрению, нечисто, думая увеличить душевную тяжесть людей верующих (тяжесть уз моих, как говорит о себе ап. Павел), а другие— с добрым расположением, от любви, защищая и разъясняя сущность христианского благовествования. Как бы ни проповедывали Христа, притворно, или искренно,— будем и мы радоваться, подобно апостолу. Ибо знаю, — говорил о себе непоколебимый в своей вере апостол Христов,— что это послужит мне во спасение (Филип. I, 15 — 19). Будем и мы надеяться, что поднятые в новейшее время отрицательною критикой, оживленные и настойчивые споры и исследования о Лице И. Христа, Его земной жизни, послужат так же и вам, всему современному христианскому обществу, во спасение же,— послужат именно к оживлению и утверждению среди его евангельских идеалов жизни, к лучшему, более ясному пониманию тех основ, на которых от начала зиждется, которыми всегда было сильно и прочно высокое историческое развитие новейших христианских народов сравнительно с другими, как древними, так и новыми народами не христианскими,—послужат, наконец, вообще к более глубокому и широкому проникновению в тайны христианства, в ту неисчерпаемую, божественную полноту Христову, от которой, как говорит евангелист Иоанн, мы все приняли,—и приняли при том благодать на благодать (I, 16). «Св. церковь,—заметил еще один из св. отцов (св. Григорий Двоеслов),—получает гораздо более твердости в своем учении, когда истины ее оспариваются еретиками».

Протоиерей В. Рождественский.

Страница сгенерирована за 0.31 секунд !

ССЫЛКИ

Московская епархия

Община "Светоч" с.Сидоровское

Прежний вариант сайта

Спасский храм с.Усово

Храм вмч. Пантелеимона

Храм прор. Илии

Храм свт. Николая д. Дарьино

Правообладателям

Контактный e-mail: odinblag@gmail.com