Отдел V. Глава 16

304

ГЛАВА XVI.

СЕВЕРНАЯ ГРАНИЦА. БОЛГАРИЯ И УГРЫ. ПОХОДЫ РУССКИХ КНЯЗЕЙ. СЛАВЯНЕ В ЛАКОНИКЕ.

Громадное напряжение, с которым велась война Византии с Болгарией при Симеоне, когда болгарское войско не один раз стояло под стенами столицы и в состоянии было ставить свои условия византийскому правительству, средства которого были подорваны непрерывной межой войной с арабами, сопровождалось тяжелыми последствиями для обеих стран, и в особенности для той, которая была меньше и не обладала такими материальными ресурсами, какие были у Византийской империи. Выросши и воспитавшись в Константинополе в лучшей школе того времени, знакомый по непосредственному опыту с административной системой и с государственными людьми империи, Симеон, полугрек по воспитанию и образованию, довольно пренебрежительно отнесся к административной рутине, приводившей в движение обширную государственную машину по определенной и твердо установленной системе, и не мог дать себе отчета в том, что не достаточно иметь притязание на царский титул, а необходимо обставить свои требования разнообразными правовыми основаниями и найти содействие в церковной власти. Всматриваясь в дошедшие до нас известия об его геройских военных делах и о тех требованиях, какие он при свиданиях и в переписке предъявлял патриарху и царям, можно весьма пожалеть, что эта исключительная по своему значению в славянской истории фигура мало возвышается в государственном отношении над обыкновенным уровнем современников. Симеон истощал Болгарию в титанической войне, раздробил свои силы по перифериям и не успел заложить прочных устоев для государственного и церковного объединения составных частей его обширного, наскоро сколоченного из мало подобранного материала здания. Весьма важно здесь отметить, что Симеон разделяет судьбу многих славянских князей, которые личной энергией и настойчивостью успевали достичь больших успехов, но после которых немедленно наступала реакция, имевшая целью разрушение их дела.

Симеон умер 27 мая 927 г. Он был женат два раза, от первой жены остался сын Михаил, от второй — Петр, Иоанн и Вениамин, или Боян. Старший сын не пользовался расположением отца и был пострижен в монахи. Преемником заблаговременно готовился быть Петр, достигший ко времени вступления на престол 20-летнего возраста. Можно догадываться, что в самом семействе Симеона не было единодушия; если Петр казался способным продолжать дело отца своего, то другие братья были приверженцами старины и носили национальное болгарское платье *. Опекун над царевичами Георгий Сурсовул, человек, изб-

* Это замечание писателя весьма характерно: οἱ τοῦ Πέτρου ἀδελφοὶ ἔτι στολῇ ἐχοσμοῦντο βουλγαρικῇ (Theoph. Contin. P. 412. 7).

305

ранный для этого еще самим Симеоном, очевидно, пользовался большим влиянием и успел овладеть всеми делами, что и не представляло трудностей, если верить известиям о том, что Петр совсем оказался не созданным для правительственной роли, а предпочитал монашеское уединение и аскетические подвиги. По нашему мнению, следует, впрочем, с большим ограничением принимать уверения жизнеописателей св. Луки и Илариона об аскетических склонностях Петра Симеоновича 1), рассматривая их как общее место, выражающее похвалу со стороны монаха-писателя. Важней и более соответствует реальному положению вещей известие летописи 2), что «по смерти Симеона окрестные народы, хорваты, угры и другие, решились воевать с болгарами, и так как болгарская страна была поражена сильным голодом, то болгары находились в большом страхе перед нашествием со стороны других народов, а в особенности боялись нападения со стороны Византии». Из этого положения был один выход, которым правительство немедленно и воспользовалось. Этот выход представлялся в тесном сближении с империей и в устранении тех затруднений, которые доселе делали невозможным соседское сожительство Болгарии и Византии. Само собой разумеется, что правительство царя Петра, пришедшее к необходимости искать сближения с империей, было носителем новых политических воззрений, которые должны быть рассматриваемы как выражение реакции против политики Симеона. С этой точки зрения нужно объяснять секрет, с каким велись переговоры о мире с империей и о брачном союзе Петра с внучкой Романа Лакапина Марией, дочерью третьего царя, Христофора, равно как и внутренние смуты, в которых родовитая знать, приверженцы умершего царя, пыталась свергнуть Петра и выразить протест против его политики.

Самым бьющим в глаза фактом, которым опекун и соправитель Петра Георгий Сурсовул выразил переход к новым политическим воззрениям, было секретное посольство к царю Роману Лакапину, которое было возложено на монаха Калокира и которым делалось предложение не только заключить мир между обоими государствами, но и скрепить его брачным союзом между молодым болгарским царем и одной из византийских принцесс. Сделанное со стороны Болгарии предложение, по-видимому, шло навстречу желаниям царя Романа, так как он немедленно и с предосторожностями послал своих уполномоченных в Месемврию, болгарский город на Черном море, где греков дожидались доверенные лица со стороны Сурсовула и Петра. Вскоре затем в Константинополь прибыло торжественное болгарское посольство из 8 высших бояр, во главе которых был сам правитель и руководитель новой политики боярин Сурсовул. Вслед за этим посольством прибыл царь Петр уже в качестве жениха и был встречен царем Романом за стенами города у Влахернской церкви. Как спешно велось все дело, можем заключить из того, что не больше как через четыре месяца по смерти Симеона уже подписан был мирный договор и совершен брачный союз 8 октября 927 г.

«В восьмой день октября вышел патриарх Стефан вместе с протовестиарием Феофаном и с Марией, дочерью царя Христофора, и со всем сенатом в церковь Богородицы в Лигах»— это известный храм Балуклы, сожженный Симеоном

306

и отстроенный Романом. Здесь происходило бракосочетание Петра и Марии, причем поручителями по невесте были протоспафарий Феофан и Сурсовул.

Летопись отмечает одно обстоятельство, что со времени этого брака царь Христофор стал поминаться на втором месте сейчас же после Романа, а Константин Порфирородный вслед за ним на третьем месте Перестановкой хотели угодить болгарам, доказав им, что царевна Мария есть дочь второго царя, вообще по случаю бракосочетания болгарам уступлены были значительные преимущества по представительству и придворному этикету, о чем будет случай сказать ниже.

Но главное значение политического и церковного акта состояло в обеспечении мирных отношений между двумя соседними народами, продолжительная война между которыми принесла столько вреда тем и другим и так была полезна их соседям. Мария была носительницей мира и залогом взаимного соглашения на будущее время, почему ей дали имя Ирины. Взгляд византийского образованного общества на совершившийся поворот в болгаро-византийской политике выражен в современном церковно-ораторском произведении, не только посвященном выяснению этого события, но и озаглавленном «На мир с болгарами» 3). Оратор воспользовался прекращением продолжительной войны для составления речи, сказанной, вероятно, в церкви св. Софии в Константинополе на более обширную тему: о преимуществах мирного времени и о пагубных последствиях войны. Так как произведение едва ли не должно быть приписано патриарху Николаю Мистику, то оно заслуживает полного внимания, как взгляд на события современника и весьма осведомленного в тогдашней политике человека. Наиболее интересным представляется то, что празднуемый мир, по воззрению оратора, является благом, никем не предвиденным. Обстоятельства так дурно склады вались, что никому не представлялась возможность благоприятного исхода, а между тем тогда-то Промысл и проявил свое чудесное строительство. Главными мотивами неприязненных отношений между империей и Болгарией, по мнению оратора, были гордость и честолюбие Симеона. Эти страсти, овладевшие душой князя, привели в движение Балканы и Дунай и произвели такой толчок, что его почувствовали за Геркулесовыми столбами,— в последних словах намекается на переговоры Симеона с египетским калифом о совместном нападении на Константинополь. Следствием этого было народное движение и восстание и не легальная форма провозглашения Симеона царем. Этим нарушено было духовное сыновство Болгарии по отношению к Византии.

«Восстали и поднялись не чужестранцы против иноземцев, не иноязычные против говорящих на другом языке, но дети на отцов, братья на братьев, отцы на сыновей. Как Израиль, мы разделились на Иудино и Ефремово колено и из друзей и ближних стали непримиримыми врагами. И все это из-за временной славы и ради одного венца...»

/Отвлеченность содержания, обилие риторических фигур, библейские и мифологические образы, под которыми нужно искать намеков на современные имена и события,— представляют непреодолимые трудности для понимания этого типического произведения X в., которое между тем в свое время имело большое политическое значение и задавалось

307

целью выяснить неожиданно последовавший поворот в политике. Описывая торжество мира, виновником которого был Петр Симеонович, оратор в следующих словах обозначает главный момент, т. е. брачный союз.

«И он пришел добровольно, ибо свыше было ему указание. И вы, разорвав отеческое ограждение и поцеловавшись и дав руку друг другу, согласились и довели переговоры до прекрасного мира. Так мы одержали победу над раздором и воздвигли высокую колонну над враждой»./

«Слово на мир с болгарами», не давая объяснений относительно мотивов, повлиявших на изменение отношений между враждовавшими сторонами, все же позволяет судить о важности политического события. В Византии оценивали значение поворота в политике в самых широких размерах.

«Ни поливии в своих историях, ни плутархи в параллельных биографиях, ни рапсоды в своих стихотворениях, ни красноречивые ораторы не в состоянии оценить смысл событий,— говорит оратор.— Ныне приятно ощущение бытия и радостно пользование жизнью. Теперь все помолодело, предается радости и воспевает виновника сих благ: только сыны Агари будут горевать и плакать, при одном слухе о нашем согласии у них уже похолодела кровь!»

С точки зрения мусульманских отношений, которые складывались весьма неблагоприятно для империи вследствие отвлечения ее сил на северную границу, соглашение с Болгарией было действительно большим дипломатическим выигрышем со стороны царя Романа. Можно даже предполагать, что Византия не только тогда шла навстречу желаниям, выраженным правительством Петра Симеоновича и Сурсовула, но что она и вызвала начало этих сношений, приведших к такому соглашению, которое удовлетворило обе стороны.

Заключенный между Византией и Болгарией мир касался как определения политического и церковного устройства Болгарии, так и ее границ по отношению к империи. Все это было необходимо установить, так как продолжительный период войн сопровождался такими явлениями в политическом и церковном строе Болгарии, которые рассматривались как честолюбивые притязания, нарушавшие права империи. Разобраться в существе имевших тогда место переговоров, выяснить требования и взаимные уступки и, наконец, составить понятие о содержании заключенного тогда договора мы лишены возможности, потому что не сохранилось самого акта. Но так как политическое и географическое положение Болгарии в царствование Петра определяется в надлежащем освещении по последующим известиям и реальным фактам, то можно делать предположения и догадки о главнейших статьях состоявшегося в 927 г. договора.

Прежде всего заветной мечтой болгарских князей был титул царя. Византия не могла примириться с притязаниями Симеона именоваться царем греков и болгар, потому что с этим необходимо соединялось умаление чести царя ромэев, но согласилась на то, чтобы принятый до сих пор в сношениях с болгарским князем титул архонта был отменен и чтобы в письмах, переговорах и во всех официальных актах

308

болгарский князь именовался «возлюбленный и духовный сын, царь Болгарии» 4). Вместе с этим произошли значительные перемены в придворном церемониале, о которых дают понять недоразумения, происходившие в 968 г. по случаю приема посла императора Оттона I, епископа Лиудпранда. Он никак не мог помириться с тем, что выше его посадили за столом болгарского посла, и в крайнем на это раздражении встал и вышел из обеденного покоя. Тогда ему было объяснено, что, по существующему этикету, установленному со времени бракосочетания Петра с византийской принцессой Марией, болгарский царь, равно как представитель его, считается выше всех иностранных государей, даже немецкого императора.

«Друзья болгары» с тех пор пользовались всяческими преимуществами в империи. Чтобы сделать им угодное, была произведена перестановка даже в порядке перечисления лиц императорской фамилии: тесть царя Петра Христофор был передвинут в табели с третьего места на второе, вместо Константина, который был при этом понижен. Вместе с этим сделана была уступка насчет организации и положения Болгарской Церкви.

При обращении в христианство, несмотря на неоднократные представления Богориса, Болгария была управляема греческим митрополитом или архиепископом, назначенным после 870 г. Но так как болгарские князья признавали необходимость устроить у себя независимое церковное управление и не встречали в этом отношении поддержки со стороны патриархии 5), то при Симеоне произошло, в связи с политическими обстоятельствами, отделение Болгарской Церкви со своим архиепископом, имевшим кафедру в Абобе-Плиске или в Преславе. Так как, по тогдашним взглядам, проведенным и в самой организации Константинопольского патриархата, по случаю перенесения столицы империи в Византию в царском городе должна быть патриаршая кафедра, то, уступив болгарскому князю титул царя, империя не могла выставлять серьезных препятствий и против возведения Болгарского архиепископа в патриархи. В последнем вопросе Византия тем более должна была быть уступчивей, что, по всем вероятиям, Симеон уже имел от Римского папы если не формальное разрешение, то по крайней мере согласие на просьбу о самостоятельном положении Болгарской Церкви. Один из царей второго Болгарского царства 6) (1202) вспоминает об этом в письме к папе в следующих словах: «Прошу апостольский престол почтить меня достоинством и дать корону, как это было при древних царях наших,— как значится в наших летописях».

Можно догадываться, что со стороны патриарха города Константинополя было поставлено условием, чтобы кафедра Болгарского патриарха основана была не в Преславе, а в Силистрии. В древнейшем каталоге 7) Болгарских архиепископов значится, между прочим, «Дамиан в Доростоле, или Силистрии, при котором Болгария признана автокефальной. Он был провозглашен патриархом по повелению царя Романа Лакапина».

/Как бы ни были скудны сохранившиеся сведения о древнейшем устройстве Болгарского царства, но считаем необходимым рассмотреть их, чтобы выяснить до некоторой степени вопрос о политических судьбах Болгарского царства, пережившего в течение X в. невероятные потрясения./

309

В царствование Симеона границы Бошарского царства раздвинуты были на счет империи до Месемврии и далее простирались южней Адрианополя, доходя почти до Солуни, на западе до Адриатики. Менее было удачи в Сербии и Хорватии, где Византия удержала распространение болгарского влияния, возбудив смуты и вражду между местными князьями и подняв хорватов на сербов, чем нанесен был удар партии Симеона. Когда умер Симеон, главная опасность его преемнику угрожала именно в северо-западном углу его обширной империи, равно как в политических и этнографических отношениях западных областей Болгарии, таким образом, в нынешней Северной Македонии и Албании уже в то время намечался очаг ближайших народных движений, повлекших за собой раздробление Болгарского царства. Отсюда понятно, что большой исторический интерес заключался бы в определении тех мотивов, которыми обусловливались намеченные выше движения. К сожалению, за скудостью данных мы должны пока довольствоваться догадками, которым твердую опору дают памятники церковной истории, относящиеся к царствованию Василия II (1020). Это суть знаменитые хрисовулы победителя болгар, которыми он обеспечивал права Болгарской Церкви и политические права побежденного народа. Они сохранились не в подлинном виде, а в копии, вошедшей в хрисовул Михаила Палеолога от 1272 г. 8)

Ниже мы должны будем возвратиться еще раз к рассмотрению содержания этих памятников, теперь же отметим, что в них заключается важный материал и для занимающей нас эпохи Петра Симеоновича. Издавая хрисовулы, царь Василий, с одной стороны, утверждал нераздельность и целость болгарской церковной области и нерушимость ее земельных владений после перехода Болгарии под власть Византии—с другой, вместе с тем он давал авторитет и юридическую санкцию старым грамотам и привилегиям, изданным предшественниками его, царями болгар.

«Мы постановляем, чтобы нынешний святейший архиепископ владел всеми болгарскими епископиями. над которыми прежние архиепископы имели верховную власть при царях Петре и Самуиле. Хотя мы владеем теперь эт ой страной, но сохранили неприкосновенными ее привилегии и подтверждаем их нашими хрисовулами и печатями и повелеваем, чтобы нынешний святейший архиепископ Болгарии владел тою же самой церковною областью, какая была в его власти при царе Петре, и чтобы господствовал над всеми епископиями Болгарии». Утверждая права епископии Силистрии — Дристры на владение 40 клириками и 40 париками, хрисовул присоединяет следующее объяснение. «Ибо при Петре, прежнем болгарском царе, этот город славился честью архиепископской кафедры; после же того архиепископия переходила из города в город — в Софию, в Водену и Моглены,— пока не перешла в Охриду». В заключительной части вновь повторяется выраженная выше мысль. «Утверждаем за архиепископом Болгарии названные епархии, как и прежде была над ними его власть, установленная старыми узаконениями, ибо не отменяем ничего из прежних преимуществ Болгарской

310

архиепископии, а если бы она и испытала какой ущерб, то настоящим хрисовулом нашим восстановляем его, дабы нерушимо и неизменно сохранялись все древние преимущества архиепископии» *.

Трудно найти лучших подтверждений, что в хрисовулах мы имеем первостепенный памятник для определения церковной, а следовательно, и политической границы Болгарии в период установления мирных отношений с империей при царе Петре. Отсюда понятна их историческая важность и глубокий интерес, возбуждаемый ими в научной литературе. Оказалось, что более тщательное изучение хрисовулов позволило открыть в них драгоценные данные как для этнографии Балканского полуострова, так и для старославянского языка.

«Очевидно,— говорит Новакович 9),— перед составителем был список епархий на старославянском языке. Еще важней, что канцелярия Охридской архиепископии издала греческую копию, составленную на основании старославянского оригинала, хранившегося в архивах архиепископии. В начале XI в. по македонским церквам еще сохранялся в целости старославянский язык с его отличительными чертами немых, носовых и смешанных гласных, что можно видеть в самой греческой транскрипции.

Список имен городов и жуп, вошедших в хрисовулы, составляет основу для славянской топографии от X—XI вв.

Это было время, когда славянская колонизация полуострова могла считаться законченной, а, следовательно, и географическая номенклатура установившимся фактом. На основании географических имен можно делать заключения о путях сообщения и о большей или меньшей населенности».

Нельзя сказать, чтобы изучение топографических данных, заключающихся в хрисовулах, могло считаться законченным, тем более что филологические толкования особенностей языка могут встретить споры**. Но и в смысле приурочения географической номенклатуры можно извлекать из хрисовулов в пользу Болгарской Церкви весьма важные данные. Легко понять, что в историческом отношении гораздо важней югозападная и северо-западная границы подчиненной Охридской патриархии территории, чем северная или восточная. Здесь болгарская церковная власть должна была отмежеваться от Константинопольской патриархии, равно как славянский этнографический элемент от греческого, и, следовательно, в официальном акте империи здесь должна была наблюдаться особенная точность. И тем не менее сообщаемые в хрисовулах местные имена дают бесспорные основания к заключению, что церковная область Болгарского патриархата сильно вдавалась в греческую

* /Об γὰρ παραχαράττομέν τι ἐκ τῶν προτυπωθέντων τῇ ἀρχιεπισκοπῇ Βουλγαρίας, ἀλλ’ εἰ καὶ ἠμαυρώθησαν, ἀνιστοροῦμεν καὶ ἀνατυποῦμεν διεὶ τοῦ παρόντος σιγιλλίου ἡμῶν ἀπαράθραυστά τε διατηρεῖσθαι καὶ ἀνακαινόμητα πάντα τὰ ἐξ ἀρκαίων ἀνήκοντα τῇ ἀρκιεπισκοπῇ. /

** Как можно судить по возражениям на статью С. Новакович а болгарского ученого Иванова в I кн. «Списание на българската академiя» (1911).

311

Македонию, Фессалию и Эпир. Весьма интересно в этом отношении определение границ некоторых епархий. Такова Костурская епархия с кафедрой в Корче и с городами Деволь, Колония и Мория, в особенности Главиницкая, находившаяся с кафедральным городом Главиница на берегу Адриатического моря, близ Янины, и неподалеку от города Канина. Это главная полоса, где архиепископия доходила до Адриатического моря. Юго-восточный угол этой площади, организованный как епархия Сербица, вдавался в греческую Фессалию и составлял здесь границу болгарских владений и архиепископии. Еще любопытней появление в хрисовуле географических имен Черника, Химара и Стага с именами соответствующих епархий. Это ведет в окрестности Эльбассана и Аргирокастро, где была епископия Дриинопольская, составлявшая крайний предел распространения Болгарского царства и Охридской архиепископии. Можно пожалеть, что не добыто таких же точных данных для определения границ Болгарии на северо-западе, где известно лишь в общих чертах, что граница шла по Дрину до Савы.

Насколько позволяют судить приведенные данные, заключенный в 927 г. мир давал Болгарии значительные преимущества, установив политическую границу Болгарского царства и автокефальность архиепископии. Нет сомнения, что весь церковный строй был сколком с византийского. Церкви пожалованы были большие земельные угодья с населяющими их зависимыми крестьянами, и по образцу византийского строя и соответственно каноническим правилам Болгарская Церковь получила административные и судебные привилегии. Но самым важным преимуществом нового порядка вещей, который, казалось бы, должен был иметь влияние и на внутреннее объединение всей территории, населенной различными и разноплеменными народами (кроме сербов и болгар албанцы, влахи, греки и др.), был общий церковнославянский язык, наследие просветительной миссии славянских проповедников Кирилла и Мефодия. Следует видеть большое несчастье для истории южных славян в том, что обстоятельства времени не позволили окрепнуть началам, на каких было основано царство Петра Симеоновича. Именно с этой точки зрения весьма важно войти в рассмотрение внутренних отношений небольшого периода Болгарского царства до разделения его на две половины, хотя бы эта задача несколько больше задержала нас на северной окраине, чем это желательно. Прежде всего имеются известия о внутренних движениях против царя Петра, которые свидетельствуют, что поводов к недовольству было достаточно как в центре, так и на окраинах обширного царства. Уже при самом вступлении его на престол партия бояр, возвысившаяся при Симеоне, составила заговор, имевший целью политический переворот в пользу младшего брата Петра, царевича Иоанна. Но заговор был своевременно открыт и потушен с обычною в таких случаях жестокостью, а царевич Иоанн наказан был ссылкой в Константинополь, где, однако, его не заключили в монастырь, как то предполагалось, а, напротив, наградили саном патрикия и наделили почестями и богатствами.

Вскоре обнаружилось новое восстание, имевшее целью также политический переворот в пользу старшего царевича Михаила, который уже ранее был пострижен в монахи. На этот раз предполагалось образование самостоятельного княжения в западных областях царства, но

312

за смертью Михаила повстанцы должны были искать спасения в пределах империи, где и поселились в Северном Эпире у Артского залива. Наконец, в последние годы правления Петра последовало новое восстание, имевшее уже кроме династического и территориально-политический характер. Хотя об этом последнем движении, поднятом в западных пределах царства знаменитыми комитопулами, не сохранилось точных известий, но так как оно сопровождалось разделением Болгарского царства на восточную и западную половины и появлением новой династии Шишманичей, то в нем следует видеть один из существенных моментов разложения Болгарского царства и объяснение его нужно искать в географических и этнографических условиях образования Симеоновой державы. Комит Шишман и четыре его сына с библейскими именами Давида, Моисея, Аарона и Самуила, основавшие независимое княжение в области Охридского и Преспанского озер, являются представителями особой политической и этнографической группы в обширном царстве и сосредоточивают около себя те народные элементы, которые не успели слиться с болгарами и которые в течение всего средневековья стремились к особности и автономности. Ни минуты нельзя колебаться относительно того, как назвать эти элементы: Шишманы опираются на албанские и сербские элементы, как впоследствии основатели второго Болгарского царства, Асени, черпали силы в румынских валахах.

Вопрос, который мы здесь затронули, не касается лишь X века, а всей истории Балканского полуострова в средние века и в новое время. Попытки образования больших политических союзов на полуострове всегда оканчивались неудачно: ни болгарские, ни сербские цари не в состоянии были сломить партикуляризма и национальных особенностей и организовать такое политическое тело, которое бы выдержало напор враждебных сил. Роковые условия образования племенных и народных групп и происхождения государственности на Балканском полуострове, несомненно, лежат в разнообразных влияниях византинизма и в близком соседстве с империей, которая всячески препятствовала образованию национальных и политических союзов между славянами, и, наконец, в национальном характере славянской расы. Но никак нельзя согласиться с заключениями, свидетельствующими о безграничном пессимизме и крайней безнадежности высокоуважаемого сербского академика покойного С. Новаковича, который советует совсем вычеркнуть из истории средние века и начать строить жизнь на основании тех данных, какие постепенно выработались к нынешнему времени, «предоставив истории считаться с нелепым прошлым» 10). Кратко намеченные выше политические движения в Болгарском царстве до некоторой степени выясняют причины непрочности политической организации в первом Болгарском царстве. Можно присоединить сюда другое обстоятельство, не менее первого содействовавшее расчленению наскоро созданной организации. В церковном отношении территория была разделена приблизительно на 40 епархий; нужно думать, что такое же число гражданских управлений составляло совокупность административного устройства Болгарии. Достаточно ли было в начале X в. грамотных духовных лиц, чтобы заместить ими не говорим уже места приходских священников, но даже епископские кафедры; вообще оказалось ли духовенство на высоте своего положения, чтобы руководить недавно обращенным наро-

313

дом, и было ли оно национально-славянское или состояло больше из греков?

Склоняясь больше к последнему мнению, мы приводим здесь резкие отзывы о болгарском духовенстве, идущие от писателей того же времени, как пресвитер Косьма 11), и др., которые достаточно выясняют и отсутствие популярности духовенства, и неспособность его послужить спайкой для разнородных частей Болгарии, и, по всей вероятности, его неславянское происхождение. Сочинение пресвитера Косьмы, имеющее целью обличение богомилов—ереси, усилившейся в Болгарии в царствование Петра,— дает, кроме того, драгоценный материал для характеристики внутреннего положения страны в эту критическую эпоху. Будучи обличителем ереси, Косьма был в то же время горячий патриот и не скрывал своих взглядов на недостатки общества, в особенности правящих классов, духовных и светских. Остается до сих пор не выясненным, однако, сколько в обличениях Косьмы реальной правды, взятой из живой действительности, и сколько отвлеченного аскетизма, и монашеской нетерпимости, и односторонности. Таковы его нападки на монашество и на излишнее стремление светских людей постригаться в монахи, таковы в особенности нападки на современное правящее духовное сословие, епископов и священников. В нерадении о своих пастырских обязанностях пастырей, в их увлечении роскошью жизни и праздностью он видит главную причину усиления еретиков, которые весьма искусно пользуются доверчивостью простого народа и умело привлекают его на свою сторону. Но когда встречаем у него обличение за игру на гуслях, песни и пляски и когда причину этого он сводит на недостаток усердия к чтению книг и приписывает лености иерейской, то невольно склоняемся к выводу, что наш обличитель находится под влиянием отвлеченной системы и не всегда может давать себе отчет в реальности. Признавая, однако, недостатки современного духовенства, мы все же затруднились бы объяснением того, откуда образовалось такое раздвоение между пастырями и пасомыми, о котором говорит пресвитер Косьма. То обстоятельство, что у некоторых находились богатые библиотеки с большими собраниями книг и что эти сокровища оказывались закрытыми для граждан,— на наш взгляд, также не свидетельствует в пользу реальности наблюдений Косьмы. В половине X в. еще только создавалась славянская письменность: если у кого могли быть собрания рукописей, то не у болгар, а у греков.

Более важным в произведении пресвитера Косьмы является отдел об ереси павликиан или богомилов, которая в царствование Петра пустила глубокие корни в Болгарском царстве, будучи перенесена сюда колонистами из Малой Азии, поселенными в Филиппопольской области 12). Эта космологическая система, построенная на основе дуализма, нашла весьма подготовленную почву среди славян Балканского полуострова и держалась между ними как национальная, тесно связанная с деревенскими народными слоями вера в течение всех средних веков. Основателем этого нового вероучения был поп Богомил, от которого получила наименование и самая ересь. Хотя полного развития богомильство достигает в XI и в XII вв. и мы будем иметь еще случай к нему возвратиться как к вероучению, продолжавшему действовать во весь византийский период, но здесь необходимо отметить условия,

314

способствовавшие его распространению между славянами Балканского полуострова. Богомильство, как и павликианство, есть в высшей степени антицерковная система. В кратких чертах она заключается в следующем. Бог есть Творец высшего мира и не имеет власти в нашем земном мире, который создан злым началом. Как видимый мир, так и человеческое тело есть произведение злого начала, только душа наша создана добрым Богом. Павликиане отвергали Ветхий Завет, пророков называли обманщиками и ворами. Христос пришел освободить людей от рабства демиургу или злому началу. Он прошел в своем эфирном теле через деву Марию как через канал; страдания его были только кажущимися. Поэтому они отвергали поклонение кресту, как знамению проклятия и орудию демиурга. Таинства не признавались священными действиями, сообщающими благодать. Над всем человеческим родом тяготеет иго злого начала, которое называется также Сатанаилом. Созданные человеческими руками храмы населены демонами, каждый человек есть вместилище демона. Только богомилы суть истинно верующие, их боятся демоны, как носящих в себе Св. Духа. В богомильстве сосредоточились самые резкие антицерковные элементы: отрицание храмов, которые они населили демонами, отрицание церковной иерархии и таинств, а в догматическом отношении они проводили антихристианское начало, отрицая все таинство божественного домостроительства.

Весьма вероятно, что богомильство заключало в себе и антигосударственные начала. По свидетельству Косьмы, еретики учили не повиноваться властям, хулили царя, укоряли бояр, считали непозволительным работать на царя и повиноваться господам. Из этих данных можно видеть, что богомильское учение отличалось всеми качествами противогосударственной и противоцерковной системы и что его распространение в едва лишь начавшем складываться Болгарском государстве должно иметь объяснение столько же в свойствах славянской расы и в нравственном состоянии тогдашнего общества, сколько в недостатках церковной организации, которая подвергалась сильным нападкам современников. Тем не менее со стороны северной границы во все время царствования Константина VII наблюдались совершенно точно обозначенные отношения духовного отчества и сыновства, которые имели свое основание в договорных и брачных отношениях 927 г.

Слегка намеченные выше элементы разложения Болгарского царства не нашли себе противодействия ни в Церкви, ни в высших классах общества и выразились в громадных потрясениях, испытанных Болгарией в X и XI вв. Между тем на северных границах империи в то же время подготовлялись новые живые народные силы, которым суждено было иметь известное значение в судьбах империи. В самом начале X в. пало Моравское княжество под ударами угорской кочевой орды, которая основалась на местах, прежде занятых мораванами и словаками, и дала совершенно новое направление истории северо-западного славянства. /«По смерти Святополка,—читаем у Константина Порфирородного,— между его детьми начались распри и поднялась междоусобная война, тогда пришли угры, истребили их вконец и завладели их страной, которую населяют и в настоящее время. Часть населения, пережившая этот погром, разбежалась по соседним странам» 13). /

315

Утвердившись первоначально в равнине между Тиссой и Дунаем, угры прежде всего были виновниками того, что начавшееся среди моравских славян культурное движение перешло в другое место/: ученики славянских просветителей перешли в Болгарию и здесь продолжали под покровительством царя Симеона культурную деятельность. Кроме того, угры как кочевой народ, попавший в совершенно новые для него условия жизни, сам начал подчиняться условиям окружающей среды и постепенно пришел к необходимости сознательной деятельности. /

Как показано выше, угры вовлечены были в тогдашнее историческое течение с двух сторон: со стороны царя Льва VI и со стороны Арнульфа, короля немецкого. Приобретенные той и другой стороной временные выгоды были слишком призрачны. Хотя угры, ворвавшись клином в области, занятые славянами, и ослабив их на долгое время своими опустошительными набегами, действительно могли доставить временное облегчение грекам и германцам, но они не удовольствовались скромной ролью поработителей моравских славян. Ни император, ни король немецкий не предвидели того, что хищная орда, привыкшая жить грабежом и наездами на культурных соседей, не скоро применится к новым условиям жизни среди оседлого и привыкшего к мирным занятиям населения. После того как угры ознакомились с европейскими культурными и богатыми областями, их неудержимо потянуло на запад, и они сделались страшной грозой для Германии и Италии. Уже в 898 г. с уграми познакомилась Италия. Значительный конный отряд проник до Бренты, и здесь посланные вперед соглядатаи сообщили достоверные сведения о богатых городах Италии, прекрасном климате и производительности страны, но вместе с тем о густом населении и укрепленных городах, которые нужно брать искусством и продолжительной осадой. Ввиду полученных сведений угры на следующий год предприняли настоящий поход в Сев. Италию и на этот раз дошли до Павии. Король Беренгарий выступил против них с 15-тысячным войском, но потерпел полное поражение (25 сент. 899 г.). В течение целого года угры безнаказанно опустошали Северную Италию и с богатой добычей спокойно возвратились в свой стан на реке Тиссе. Положение Германии, разъедаемой борьбой и внутренними смутами, было весьма благоприятно для хищнических набегов угров, которые вынудили себе у немцев ежегодную дань. В 907 г. они нанесли страшное поражение маркграфу Люитпольду и овладели частью Баварии и затем без всяких опасений совершали почти ежегодные походы в Швабию, Тюрингию и Саксонию. Наконец, опасность со стороны угров стала угрожать непосредственно византийским интересам, а частью н владениям империи. Не говоря уже о том, что вследствие угорского вторжения дунайские области стали недоступны для византийского влияния и торговли, самые имперские владения не были обеспечены против угорских набегов: в Италии они стали угрожать римской Кампании и Капуе, на Балканском полуострове они опустошали Болгарию и приближались к византийским областям. Наконец, они появились и в пределах империи: в 934 г. они сделали нападение на Фракию. В высшей степени любопытно отметить, как бережно Роман Лакапин отнесся к уграм. «Был первый набег угров против ромэев VII индикта в апреле месяце. Они проникли до столицы, произведя во Фракии всеобщий

316

погром»*. Отправлен был с целью договориться о выкупе пленных патрикий Феофан, который так искусно исполнил свое поручение умелым обращением с уграми, что достиг от них всего, чего желал, и что они очень были удивлены его обхождением и умом. И царь Роман показал свое великодушие и любовь к подданным, не пожалев назначить большие суммы на выкуп пленных. Но легкость получения добычи могла только заохотить угров на новые предприятия. В 943 г. они повторили нападение, и снова патрикий Феофан был послан для переговоров, на этот раз угры дали заложников и заключили мир на пять лет. Но. конечно, мир не был соблюдаем, и новые нападения продолжались с прежней жестокостью и с одинаковой жадностью к добыче. У империи было средство воздействовать на язычников посредством обещания почестей и наделения титулами и почетными званиями. Некоторые из угров, жившие в Константинополе в качестве заложников, получали сан патрикия и принимали христианство, хотя на первых порах без внутреннего убеждения. Известно, что угры внесли в Европу новый способ военного дела и что первое поражение, нанесенное им Генрихом I при Мерзебурге в 933 г., объясняется участием немецкой конницы, которая впервые тогда отмечается в военном деле. Но крутой поворот в военной карьере угров последовал после 955 г., когда Оттон I нанес им сильное поражение при Лехе. Это действительно был успех европейской христианской культуры над азиатским варварством, который нашел отклик на Востоке и Западе и был приветствуем и византийским царем и кордовским калифом. Когда в 958 г. угры снова появились во Фракии и в дни св. Пасхи выслали свои разъезды до стен столицы, то царь решился принять против них уже другие меры, чем прежде,— именно, против угров был послан доместик экскувитов Ноф Аргир вместе со стратигами азиатских фем, которые употребили против неприятеля его же собственную тактику и, напав на него в ночное время, произвели в лагере угров большой разгром и отняли у них добычу и пленных. Угры продолжали свои набеги и после Константина VII, но тогда уже их военная слава значительно ослабела и Византия находила возможным встречать их с хорошо подготовленными для борьбы с ними войсками.

В X в. приобретают важное значение на северной границе русские. В сношениях Руси с Византией находит себе выражение героический период русской истории, оставивший ясный след в сказке, песне и в летописи. Морские походы на Византию обращают на себя внимание не только по смелости, отваге и неожиданности появления руси на отдаленных театрах, но также по своей организации и численности сил, какими располагали русские князья. Не следует забывать, что походы предпринимались против государства, владевшего сильным флотом, который никогда не оставлял столицы без прикрытия. Византия и в X в. могла организовать сильные эскадры против критских арабов, и ее военные суда, в особенности носившие имя дромонов, могли поднимать экипаж до 300 человек. Следовательно, мы не имели бы правильного представления о ходе дел, если бы в походах Олега и Игоря весь успех объясняли быстротой и неожиданностью нападения. Самый поход Игоря, который

* Οἱ καὶ καταδραμόντες μέχρι τῆς πόλεως ἐληἴσαντα πᾶσαν θρακῴαν ψυχήν (Theoph. Contin. P. 422. 22).

317

относится к числу неудачных, показывает, что морские походы были далеко не легкомысленными предприятиями, рассчитанными на сбор добычи и на поспешное отступление. Уже и то соображение должно изменять взгляд на ход событий, что императорское правительство было своевременно предупреждаемо о подготовляемом из Руси движении и что оно могло принять меры к защите. По нашему мнению, внимательное изучение событий приводит к заключению, что материальная обстановка морских походов была гораздо выше того, что приходит на мысль при имени лодок-однодеревок, что русские имели у себя на службе и опытных моряков и делали запасы оружием и продовольствием.

Мы не будем говорить здесь о походах 907 и 911 гг., сопровождавшихся известным договором Руси с греками, который сохранен в русской летописи. Ограничимся изложением обстоятельств похода князя Игоря. Это уже весьма обстоятельно отмеченный факт византийской, арабской и латинской летописью со многими подробностями, рисующими его обстановку. В мае или в начале июня 941 г. киевский князь Игорь с флотом пристал к черноморским берегам Малой Азии и, сделав высадку, подверг опустошению Вифинию. Вся азиатская часть Босфора от Ривы до Хрисополя страдала от русского отряда, так как император Роман Лакапин оказался в то время без средств к защите: флот был послан против арабов, а фемное войско было отозвано на восточную границу. Роман собрал, однако, несколько судов, находившихся в гаванях Константинополя, и, снабдив их греческим огнем, послал патрикия и протовестиария Феофана к устьям Босфора, где пристал русский флот. Русские не могли вынести действия греческого огня и должны были отступить со своим флотом, между тем как сухопутный отряд продолжал свои опустошительные набеги по Вифинии. Здесь важно отметить одно обстоятельство, бросающее особенный свет на ход дела. Хотя императорский флот нагнал страх на русские суда, но эти лодки-однодеревки не были уничтожены, а продолжали от июня по сентябрь держаться у берегов Вифинии и поддерживать сухопутный отряд, действовавший на суше не на тесной приморской территории, но далеко внутри страны, доходя до Никомидии. Понадобились исключительно благоприятные обстоятельства на арабской границе, чтобы можно было отозвать оттуда лучших стратигов—Иоанна Куркуа и Варду Фоку. С помощью вновь прибывших с востока фем империя положила предел русским грабежам в Малой Азии. Ввиду приближавшихся холодов и осеннего времени Игорь посадил свой отряд на суда и начал отступление, но его встретил вновь византийский флот под начальством патрикия Феофана. Русские понесли большие потери, часть потонула в море, часть спасшихся достигла на нескольких кораблях крымских беретов. Захваченные в плен были приведены в столицу и обезглавлены. Этим, однако, не окончились враждебные отношения Руси к Византии. Игорь снова собрал большое войско в 944 г., но император отправил послов к печенегам и подкупил их для нападения на Киев, почему Игорь должен был согласиться на предложенные ему условия мира.

В походах руси на Византию нельзя не отметить культурною элемента, который чрезвычайно ярко проглядывает в содержании договоров с греками. Уже князь Святослав желал перенести свою столицу на

318

Дунай в той мысли, что туда свозятся лучшие произведения из разных стран; соответственно тому и походы на Константинополь сопровождаются установлением правильных торговых сношений между Россией и Византией, в которых тщательно обеспечивались торговые интересы русских купцов. / Рядом с договорами в этом отношении особенно выигрывает путешествие в Константинополь великой княгини Ольги, как оно описано в придворном византийском журнале./ Завязавшиеся в X в. сношения между Киевской Русью и империей привели, между прочим, к военному братству; в Византии постоянно находился военный отряд из русских наемников, который принимал участие в морских и сухопутных походах,— сначала в несколько сот человек, а впоследствии в несколько тысяч. Пребывание в Константинополе русских дружин должно было сопровождаться разнообразными культурными воздействиями на них со стороны Церкви. Уже из договора Игоря несомненно следует заключение, что между русскими договаривающимися были две стороны — христиане и язычники. «Кто помыслит от страны Русской разрушите таку любовь, то принявшие крещение да приимут наказание от Бога Вседержителя, а некрещеные да не имуть помощи от Перуна» 14). Что к половине X в. в Киеве много было христиан, это засвидетельствовано и в πει описи. Княгиня Ольга посетила Константинополь уже христианкой, в ее свите был, между прочим, священник Григорий.

Совершенно особое место принадлежит в истории занимающего нас теперь времени известиям о славянских колониях в Лаконике, по склонам Тайгета. Судьба нескольких колен, заброшенных в период славянской колонизации Балканского полуострова на самые южные оконечности Пелопонниса, представляет большой интерес в Греции средних веков 15). В частности, по отношению к бледной выразительными фактами югославянской истории история трех колен, которые, будучи окружены совершенно чуждыми народными элементами и находясь вне связи с единоплеменниками своими на Балканском полуострове, все же продолжали долгое время сохранять известного рода автономию и особенности быта, представляет любопытную проблему. Три колена, о которых идет речь,— милинги, езериты и майноты, ведущие неравную борьбу с империей, но никогда не пришедшие к мысли о реформе коленного устройства и образовании политического союза из раздельных колен,— до известной степени дают на малом примере разгадку средневековой истории южных славян. В занимающий нас период славянские поселения не ограничивались упомянутыми коленами, но шли далее в Аркадию, где было особое колено в равнине Скорта, на границе же Фессалии и Эпира было сплошное славянское население. И тем не менее между славянскими колониями ни разу не находим солидарности и попытки организовать такое движение, в котором бы проглядывала государственная или по крайней мере племенная идея. Пелопоннисским славянам нанесен был чувствительный удар во второй половине IX в. тогдашним стратигом фемы протоспафарием Феоктистом. Относительно последующей судьбы их единственное и весьма ценное известие сохранено у Константина Порфирородного 16), которым здесь и воспользуемся. Говоря об экспедиции упомянутого Феоктиста, наш писатель выражается так:

«Всех славян, остававшихся в полузависимом положении в пелопоннисской феме, он победил и подчинил, остались

319

только езериты и милинги в Лаконике и Элосе. Там находится большая и высокая гора, называемая Пентадактил (Тайгет), вдающаяся на большое пространство в море, и по обеим ее сторонам, ввиду недоступности места, поселились на одном склоне милинги, на другом — езериты. Вышеозначенный протоспафарий и стратиг Феоктист, добившись того, что и эти славяне согласились признать себя зависимыми, наложил на них дань, на милингов 60 номисм, на езеригов 300, каковой налог они вносили при упомянутом стратеге *, как это утверждают местные жители».

Такое положение продолжалось до времени Романа Лакапина, когда стратиг протоспафарий Иоанн Протевон принял ряд мер к более строгому ограничению вольностей славян.

«Он довел до сведения кир Романа, что милинги и езериты совершенно вышли из подчинения, не признавая ни власти стратига, ни царских наказов; что они живут как автономное и политически независимое племя **; управляются своим выборным старшиной, а не назначенным от стратига, не ставят вспомогательного отряда в военные походы и, наконец, не исполняют никакой другой казенной повинности. Случилось так, что, прежде чем донесение стратига дошло по назначению, стратигом Пелопонниса был объявлен протоспафарий Кринит Аротра, которому, когда царь осведомился о положении дел в Лаконике, дан был приказ идти против милингов и езеритов с военными силами, победить их, подчинить и сделать на будущее время безопасными».

Славян постигла суровая расправа. / С марта месяца до ноября славяне выдерживали отчаянную борьбу: греки уничтожили их посевы, опустошили их селения и довели славян до последней крайности. Тогда они попросили прощения за прежние проступки и согласились отдаться на всю волю победителя. / Протоспафарий Кринит наложил на них подать больше прежнего, милинги должны были платить по 600 номисм, а подать с езеритов увеличена была вдвое. Но скоро обстояшльства изменились к выгоде славян. В пелопоннисской феме произошли смуты, вызвавшие смену стратигов. Здесь имеется весьма любопытное известие, что по случаю нападения на эту фему каких-то других славян византийское правительство принуждено было сделать уступку милингам и езеритам и отказаться о г требования с них усиленных взносов.

«Поелику же, как сказано, в пелопоннисскую фему вступили славяне (οἱ Σκλαβησιανοί), то царь, опасаясь, чтобы они, соединившись с милингами и езеритами, не произвели разгрома всей фемы, издал в их пользу хрисовул, которым повелевалось платить им подать по прежнему положению».

* Налог весьма скромный. Если отправляться из соображения, что 5 номисм платит обыкновенно хороший домохозяин в казну, то взнос с целого колена в 60 номисм (ок. 240 р.) весьма незначительный.

** ἀλλ’ εἰσιν ὥσπερ αὐτόνομοι καὶ αὐτοδέσποτοι. Весьма важное место, хорошо рисующее быт славянского колена.

1) Дрииов. Южные славяне и Византия. С. 62—63.

2) Theoph. Contin. P. 412. 10.

3) «Ἐπὶ τῇ τῶν Βουλγάρων συμβάσει». Это произведение на основании Cod. Craecus Vatie. (483) издано мной в «Летописи Историко-филол. общества при Новорос. Университете». IV (Одесса, 1894). С. 48—123.

4) De Cerimoniis. P. 690. 5.

5) Голубинский. Краткий очерк истории правосл. Церквей. Москва, 1871. С. 33 и сл.; Дринов. Исторически преглед на Болгарската Църква» (изд. Болгарской Академии наук. T. II. София, 1911).

6) Theiner. Vetera monum. Slavorum meridional. Epist. XVIII.

7) Ducange. Familiae Byzant. P. 174. Этот факт подтвержден в хрисовулах Василия II Болгаробойцы, изданных в начале XI в.

8) Как первостепенный документ для истории Болгарии, этот хрисовул издан несколько раз и подвергался объяснению с разных сторон. Основное изд.: Jus graeco-romanum. III. S. 319; в более полном виде у Голубинского «Краткий очерк истории правосл. Церквей». С. 259; комментарий и текст издан много раз, отметим: Gelzer. Byzantin. Zeitschr. II S. 42; Новакович.. Глас српске кралевске акад. LXXVI(1908); Иванов. Списание на българската академiя на науките. Кн. I (1911).

9) Глас. LXXVI. С. 4.

10) St. Novacovic. Les problèmes Serbes (Archiv für Slav. Philol. XXXIII. P. 466).

11) Сочинения пресвитера Косьмы в последнее время изд. проф. М. Ю. Попруженко—Труды Имп. Общ. любит, древней письм. СПб., 1907; ему же принадлежит исследование «Косьма пресвитер» в «Известиях Русск. Археол. Инст. в Константинополе». T. XV. София, 1911.

12) Литература в статье М. Ю. Попруженко «Синодик царя Бориса» (Известия Р. А. Института. V. С. 134—135); в моей книге: Очерки по истории византийской образованности. С. 205 и сл.

13) De administr. imp. С. 41. P. 176.

14) Голубинский. История Русской Церкви. I. Москва, 1901. С. 66—67.

15) Этим вопросом мы занимались выше (см.: Ф. И. Успенский. М., 1996. С. 693, 694.— Ред.). Специальное исследование А. А. Васильева «Славяне в Греции» (Визант. Временник. V. 1898).

16) De administrando imperio. С. 50. P. 221.