Библейским греческим языком называют греческий язык Ветхого и Нового Завета. Первый слагается 1) из греческого послеклассического языка, на котором говорили в эпоху перевода LXX-ти или написания ветхозаветных книг, и 2) из элемента евраистического, а во второй входят I) греческий послеклассический язык, употреблявшийся в эпоху происхождения новозаветных книг, 2) элемент евраистический и 3) элемент христианский.

I. История образования греческого библейского языка.

1. Распространение аттического диалекта: а) Период александрийский или македонский.

Победы Александра в., войны и политические потрясения, происшедшие при его преемниках, стерли маленькие греческие национальности, насильственно привели в соприкосновение греков и азиатов (включая сюда египтян), установили между ними необходимые взаимные соотношения и разрушили дух национализма, обособленности и исключительности. Вот тогда-то и происходит распространение эллинизма, его цивилизации и языка.—До Александра в. были только греческие диалекты, между которыми главнейшим является аттический. Отселе аттический диалект мало по малу вытесняет другие диалекты. Он следует за войсками Александра в. и его преемников и повсюду идет вместе с эллинизмом—даже до границ Индии. Он входит в Палестину и имеет блестящий успех в Египте, в Александрии, Он становится языком стран греческих и эллинизированных, вообще—всего греко-восточного мира,—б) Период греко-римский. Римляне низвели Грецию на степень провинции под именем Ахаии в 146 г. до р. Хр. Они овладели также Египтом и эллинизированными странами западной Азии вплоть до Месопотамии. Тогда аттический диалект распространился в сторону запада и—

можно сказать—захватил Рим; он проник до Испании и Галлии, благодаря купцам, рабам и т. д.

2. «Общепринятый» греческий язык (Κοινί) или греческий послеклассический.

Аттический диалект, который распространился по берегам Средиземного моря и более или менее во внутренние страны на Западе и на Востоке, прозван грамматиками II-го в. «языком общепринятым» (ἡ κοινὴ) и «языком эллинистическим» (ἤ ἐλληνική). Новейшие называют его также «диалектом александрийским» и «диалектом македонским», потому что он принадлежит периоду александрийскому или македонскому. Но при этом не нужно смешивать его ни с диалектом македонским, на котором говорили в Македонии до Александра в. и который нам мало известен, ни с диалектом александрийским или тем «общепринятым языком», видоизмененным местными особенностями, каким пользовались в Александрии. Ныне «язык общепринятый» гораздо чаще называется «послеклассическим греческим языком». Аттический диалект, сделавшийся «языком общепринятым», вовсе не есть литературный аттический язык Афинских ораторов и историков, но тот аттический диалект, каким говорил народ и в Афинах и вдали от европейских и азиатских берегов Эгейского моря. Он обязан своим распространением торговле, мореплаванию, войнам, экспедициям, эмиграциям, колонизациям, обстоятельствам политическим,—одним словом,—тысячам соотношений, установившихся между людьми по необходимым потребностям практической жизни. «Общепринятый язык»—в существе своем—есть язык разговорный, простой и обиходный, на котором писали, как говорят, а иногда и прямо народный. В течение двух периодов— александрийского и римского—он является также и живым языком, при чем подвергается внутренним и внешним влияниям, изменявшим его непрерывно.

3. Характеристические особенности «общепринятого языка».

Главнейшие из них таковы: а) Образование многочисленных слов производных и сложных или новых многосложных, под влиянием сокровенных идей самого языка и по аналогии. Усвоение так называемых поэтических слов и форм; принятие слов и форм чрез позаимствование из умирающих диалектов; введение необходимого контингента иностранных слов—семитских, персидских, египетских, латинских, даже кельтских. Изменение в произношении и орфографии. Вариации в роде имен, его флексиях именных и глагольных с некоторою тенденцией к единообразию. Исчезновение двойственного числа, а равно слов и форм так называемых классических.—Изменение смысла слов и выражений, некоторые термины, употреблявшиеся в общем смысле, принимаются в специальном и наоборот; теряется прежний смысл и сообщается смысл новый старым словам; первоначально метафорический смысл известных слов и выражений совсем забывается и утрачивается.— Физическая природа стран, где теперь говорят на «общепринятом языке», новые условия жизни при развитии цивилизации, изменения политические и социальные—вызвали новые идеи, новые метафоры и—вслед за сим—новые слова и новые речения. Новые идеи—религиозные, философские, научные и т. д.—тоже сопровождались новыми терминами и новыми выражениями, при чем старые слова получали смысл новый и — в особенности — специальный. — Новые отношения устанавливаются между словами и их дополнениями и являются новые конструкции. Конструкции аналогичные или равнозначащие воздействуют друг на друга или сменяются между собою; тоже по отношению к употреблению падежей (с предлогами и без них), частиц, видов, форм предложений.—Употреблявшийся большинством народа и на значительном пространственном

протяжении, — «общепринятый язык» весьма слабо был подвержен влиянию риторов, грамматиков, литераторов, а—напротив — наклонялся к тому, чтобы обогащаться оборотами и терминами совершенно простыми, народными.—Единый повсюду, «общепринятый язык» там и сям представлял, однако, местные особенности; таков, напр., греческий язык эллинов Александрии.—От диалекта аттического и литературного и других исчезнувших диалектов он разнится настолько, что труды поэтов и классических прозаиков требовали комментирования. Тогда-то и рождается филология со схолиастами, грамматиками и пр. — Послеклассические писатели, желавшие подражать классикам, составляют как бы школу; они называются аттическими. б) Произношение испытало существенные перемены. Литературные формы аттического диалекта не соблюдались. Не ищите больше ни периодов хорошо связанных и ловко варьируемых, при чем части распределяются гармонически и взаимно уравновешиваются с искусством и грацией; ни выделения главной идеи, вокруг которой группируются второстепенные, соподчиняясь ей; ни тонких оттенений мысли; ни метафор, сравнений и намеков классических авторов: ни аттикизмов в мысли и в выражении. Язык всех, на котором писали все,— «общепринятый язык» избегали периодичности, синтетичности, одним словом, литературности Он—язык простой, аналитический, разлагающий сложные сочетания на краткие фразы, больше любящий выражать идеи раздельно, чем сливать их; прежде всего он стремится к ясности, простоте, легкости.—Но он еще и интернациональный, употреблявшийся весьма различными народами, которые ни греки, ни европейцы, каковы, напр., сирийцы, иудеи Александрии и Палестины.—Это язык универсальный: он служит всем и на все; изворотливый и гибкий—он может быть употребляем всеми, может выражать все новые идеи,

даже иностранные.—Литературная деятельность не сосредоточивалась больше лишь в Афинах или даже в Греции, а проявляется в Александрии. Антиохии, Пергаме, Родосе, Риме и др.,

4. Иудеи эллинисты.

Знание и усвоение греческого языка иудеями—таков один из результатов македонского покорения. В течение периодов александрийского и греко-римского эллинизм и вместе с ним—греческий язык вторгаются или хоть пытаются вторгнуться в Палестину. Греческие колонии окружают Палестину почти со всех сторон. То же встречается и внутри этой страны. Греческие города ее заключали тогда лишь меньшинство иудеев, как города иудейские заключали меньшинство греков-язычников. Разные иноземные властители Палестины ввели туда элементы эллинизации, каковы разные чиновники греческого воспитания, литераторы и риторы греческие, наемные солдаты, говорившие по-гречески. Ирод I имел при своем дворе образованно-литературных греков в роде ритора Николая Дамасского (Иосиф. Флав. Древн. иуд ΧVΙI, V: 4). К сему присоединились праздники, игры, гимназии, театральные представления у греков или эллинистов Палестины. На большие религиозные праздники собирались в Иерусалим массами иноземные иудеи—эллинисты наряду с тысячами иудеев, живших заграницей и говоривших по-гречески. Много таких эмигрировавших иудеев потом возвращались в Палестину, чтобы окончить дни свои в Иерусалиме или Иудее. По необходимым требованиям практической жизни, ради торговли, индустрии, по причине соседства устанавливаются взаимные соотношения между совместными элементами населения—иудейским и греческим. Все эти условия в своей совокупности повели к тому, что иудеи Палестины приобрели знание греческого языка, хотя бы ограниченное. Много палестинских иудеев эмигрировало: это

«иудеи рассеяния». Обычно они усвояют язык новой страны. Говорящие по-гречески иудеи,—а таких было множество,—это так называемые «эллинисты» (ελληνισταί: Деян. VI, 1. IX, 29) или «эллинствующие» (ср. ελληνίζειν «жить как греки» или «говорить по-гречески»), между тем всех язычников, говоривших по-гречески, иудеи называли «греками»=οἱ ἑλληνες. Но греческий язык, каким говорили иудеи, имеет отличия и Иосифом Скалигером (в Anin advers.in Euseb., in-f., Женева 1609, стр. 134) назван «эллинистическим». Вместо «греческий язык» или «идиом» «эллинистический» лучше бы говорить «греческий язык евраистический», «иудейско-греческий язык». Образованно-литературные иудеи, напр. Иосиф Флавий и Филон, употребляют литературный греческий язык своей эпохи, а не греческий евраистический почему к ним неприложимо то, что сказано здесь об эллинствующих иудеях и их языке.

5. Образование эллинистического языка.

Литературно-образованные евреи знают только еврейский язык. А в занимающие нас периоды времени национальным языком иудеев служит арамейский, который несколько отличался от еврейского по манере мыслительного процесса и по словесному выражению. Однако мы применяем определения «евраистический» и «евраизующий» одинаково и к арамейскому языку, как к еврейскому, ибо здесь не место для таких различений. Говоря вообще, первые эллинствующие иудеи Палестины и иудеи рассеяния узнали греческий язык из разговора, по ежедневным сношениям ради торговли и практической жизни,— от более многочисленной части населения, говорившей по-гречески, но менее культивированной; они узнали язык разговорный или близкий к «языку общепринятому» (Κοινή). Их непосредственною целью было достигнуть возможности понимать греков и самим стать понятными для них. Эти иудеи

еще много времени продолжали мыслить по-еврейски или на еврейский лад, хотя понимали и говорили по-гречески. Поскольку дух языка еврейского существенно разнится, от греческого,— отсюда натурально, что в употреблявшийся ими греческий язык иудеи вносили столько евраизмов и придавали ему столь заметную евраистическую окраску, что он совершенно различался от «языка общепринятого» (Κοινή). Это греческий язык евраистический. Иудеи-эллинисты передали его своим детям, а равно и иудейским эмигрантам, непрерывно прибывавшим из Палестины; эти последние научались по-гречески в особенности у своих собратьев—иудеев, с которыми они, естественно, поддерживали первые и наиболее частые сношения. Посему евраистический язык греческий есть ветвь «общепринятого языка» (Κοινή), а окончательно он определился, как разговорный греческий язык, собственный в иудейской расе. Потом, когда священные еврейские книги были переведены или составлены на этом евраистическом греческом языке,—он явился также и в качестве языка письменного. Иудеи, говорившие по-гречески, жили в странах весьма различных и весьма удаленных одна от другой. Но идиом у них везде оставался одинаковым. Основою их языка был «язык общепринятый» (Κοινή), одинаковый везде, кроме местных особенностей. Влияние еврейского языка воздействовало на него везде тожественным образом. Наконец, влияние священных книг, которые теперь читали по-гречески, могущественно содействовало единообразию разговорного евраистического греческого языка во всем иудейском «рассеянии». По мере того, как протекали годы, иудеи продолжали поддерживать более частые сношения с греками по языку; первоначальная грубоватость евраистического греческого языка постепенно смягчалась; странность этого языка уменьшалась; греки получали возможность более легко объясняться с иудеями—эллинистами

и непосредственно знакомиться с еврейским мышлением и евраистическим греческим языком.

II. Греческий Ветхий Завет или перевод LXX-ти.

Эти два названия обозначают все канонические и неканонические книги Ветхого Завета, переведенные или составленные на греческом языке. В занимающие нас периоды иудеи «рассеяния» и Палестины разделялись с точки зрения языка—на три категории: одни знали только по-арамейски и по-еврейски, другие—по-арамейски, по-еврейски и по-гречески, третьи только по-гречески. Лишь иудеи второй и третьей категории могли писать книги, составленные по-гречески. В течение александрийского периода Александрия была колыбелью иудейско-греческой литературы. Население этого города заключало тогда три главнейшие элемента: греческих поселенцев, коммерсантов и весь греческий элемент при дворе и в администрации; египтян или туземцев; иудейских поселенцев и коммерсантов из всех частей мира. Александрия была городом космополитическим. Иудейская колония была многочисленна и могущественна. И именно ради нее прежде всего перевели по-гречески священные еврейские книги. Переводчики или составители LXX-ти обнаруживают иногда известную греческую культурность, между тем они, по-видимому, не были литературно образованными, ибо не являются господами в греческом языке, плохо зная традиционные его правила. Они заранее и вполне были открыты влиянию еврейского языка, который сильно воздействовал на их язык. Книги LXX-ти произошли от разных переводчиков или составителей, писавших с известными промежутками друг после друга; даже больше того,—некоторые книги могли быть составлены не в Александрии, а в другом месте. Посему иногда чувствуется разность руки и стиля, но все-таки этот язык остается в существенном тожественным: это есть гре-

ческий евраистический язык такой, на каком говорили в Александрии, в недрах иудейской общины. У LXX-ти мы имеем послеклассический греческий язык этого города с местными особенностями и с огромною примесью евраизмов, из коих многие уже должны были содержаться в обиходном языке александрийских иудеев, — и влияние еврейского текста способствовало только увеличению количества их, с неизбежною шероховатостью.

1. Греческий элемент послеклассического греческого языка у LXX-ти.

В принципиальном смысле считают принадлежащим к «общепринятому языку» (Κοινή) все, что, с одной стороны, уклоняется от языка классического и—с другой— не является евраистическим. Примеры: а) Новые слова и новые формы (диалектические, александрийские, народные): ἀναθεματίζειν, ενωτίζεσθαι, ἔσθοντες, ἐλήμφθη. б) Слова сложные (прямо или чрез производство):ἀποπεμπτόω, ἐκτοκίζειν, ὁλοκαύτωσις, προσαποθνήσκειν, πρωτοτοκεύω, σκηνοπηγία. в) Флексии, существительных. В родит. над. Βαλλᾶς, Μωυσῆ (Числ. IX, 23); в дат. пад. μακαὶρη (Исх. XV, 9), γήρει (Быт. XV, 15); в вин. пад. ἅλω иἅλωνα (Руф. V, 6. 14). г) Флексии глаголов: ἐλεᾶν (Тов. ΧΙII, 2), ἱστᾶν (2 Цр. XXII, 34) и ἰστάνω (Иезек. XXVII, 14); в прош. несоверш. ῆγαν (2 Цр. VI, 3), ἐκρίνοσαν (Исх. XVIII, 26); в будущ. λιθοβοληθήσεταί, ἐλάσω, ἀκούσω, φάγεσαι. (Пс. СХХVII, 2); в аористе ῆλθαν, ἀπέθαναν, καθείλοσαν (Иис. Нав. VIII, 29), ἤροσαν (Иис. Нав. III, 14), εἴποσαν и εῖπαν (Руф. IV, 11 и I, 10), κεκῳάξαντε; и ἐκέκραςεν (Иса. XXII, 23 и Числ. XI, 2), ἀνέσαισαν— желат. 3-го л. множ. ч. от ἀνασείм (Быт. XLIX, 9), ἔλθοισαν (Иов. ΧVIII, 9); в прош. сов. παρέστηκαν (Исх. V, 29). д) Синтаксиса. Употребление непереходного значения от некоторых глаголов в роде κατισχύω (Исх. VII, 13), κορέννυμι (Второз. XXXI, 20), καταπαύω (Исх. XXXI, 18). Совсем нет двойственного числа. После собирательного един. числа те слова, которые относятся к нему непосредственно, обыкновенно согласуются с ним

(в числе), но в дальнейшем течении фразы глагол является уже во множ. числе. Наречные частицы движения могут быть заменяемы частицами покоя. Частица нерешительности естьἐάν; она соединяется с относительными (ὅς, ὅστις, ὅπου, ἡνίκα и пр.) для обозначения, что смысл относительного или частота действия неопределенны, при чем во втором случае употребляется с временем в изъявительном наклонении (Исх. XVI, 3). Много местоимений в качестве подлежащих или дополнений. Частицы подчинения менее многочисленны и менее употребительны, чем в классическом греческом языке, а в обычном простом языке говорили без связных периодов. Необычайно часто употребление неопределенного наклонения с членом или без него (напр., τοῦ). Непрямая речь регулярно уклоняется при всех формах и —следовательно—при косвенном желательном. Распространено употребление причастия в качестве родит. самостоятельного. Сочетание глагола со своим дополнением может изменяться, напр. с πολεμεῖν(Исх. XIV, 25),ἐξελθεῖν (Числ. XXXV, 26). Есть тенденция употреблять предлог между глаголом и дополнением и пр.

2. Евраистический элемент LXX-mu.

Еврейский язык, по существу своему, есть язык простой, безыскусственный и народный, несколько даже примитивный и зачаточный по сравнению с греческим классическим. При писании еврей не составлял периодов; он не соподчинял идей, не группировал и не соединял их синтетически. Для него все идеи равны и все занимают место на одинаковом уровне, одни вслед за другими; предложения идут друг за другом, то не будучи связаны, то связанные особою частицей, именуемою «вав consecutivum». Функция этой частицы состоит не только в грамматическом соединении фразы дальнейшей с предыдущей, но и для указания между ними логического соотношения — причинности, цели, условия, сравнения, последовательности, одновременности, сопутствования и предшествования, даже

способа и пр. В греческом языке у LXX-ти этот «вав consecutivum» обыкновенно передается чрезκαὶ. Отсюда у LXX-ти множество маленьких фраз и обрывков фраз; неисчислимое множествоκαὶ, которые загромождают страницы греческого Ветхого Завета; встречающиеся неудачные периоды и довольно частая беспорядочность этих периодов; затруднение, которое при чтении сразу испытывается пред таким способом выражения мысли, а равно при овладении новым оттенком значения в частице καὶ.—Таков в элементарных основах механизм языка еврейского и греческого библейского. Отселе объясняются общий ход и строй этих языков.—Если сравнить артистический период классических авторов с фразами авторов, пользовавшихся этим простым языком, то кажется, словно бы греческий период расчленен и разъединен на части, дабы свести его к элементам, которые я полагаются здесь раздельно. Такое образование греческого языка послеклассического, обыденного, с аналитическим наклоном, было необходимо для сближения греческого с еврейским, для применена первого к еврейской мысли и для получения от нее некоторой необычной формовки, тогда как аттический литературный язык уклонился бы от этого с возмущением. Раз это необходимое условие исполнено,—после сего иудейство могло усвоят себе греческий язык, а затем произошло слияние этих двух языков столь безусловно различного духа или—лучше сказать—вторжение (внедрение) мысли, души иудейской в тело греческое—с приспособлением его себе при посредстве внутренней, весьма глубокой и широкой работы этой мысли.—Два примера осязательно покажут преобразование греческого языка под влиянием еврейского согласно сказанному сейчас: καὶ ἐτάχυνεν ἡ γυνὶ καὶ ἔδραμεν καὶ ἀνήγγειλεν κτλ. (Суд. XIII, 10) буквально, по свойству языка еврейского, значит «женщина поспешила и побежала и возвестила», а по собственной природе языка греческого тут требовалось бы: ταχέως δέ ἡ γυνὴ δραμοῦσα ἀνήγγειλεν

в смысле «женщина быстро побежала, чтобы возвестить»; πῶς ὑμεῖς βουλεύεσθε καὶ ἀποκριθῶ τῷ λαῷ τούτῳ λόγον (3 Цр. XII, 6) буквально: «как вы советуете и я отвечу слово народу сему?» по-гречески же нужно бы сказать: πῶς ὑμεῖς βουλεύεσθέ (—έτέ) μοι ἀποκριθῆναι τῷ λαῳ τούτῳ; т. е. «как вы советуете мне отвечать народу сему?».

3. Характеристические черты евраистического греческого языка у LXX-ти.

Пиша, еврей гораздо больше следил за мыслью, чем за правилами грамматики, которых он знал мало. Отсюда происходит, напр., то, что фраза, начавшись периодически, потом нарушает этот строй или не выдерживает грамматического согласия в конструкции, которая лишается взаимной зависимости частей, делается более легкою, разлагаясь на короткие предложения (Лев. ХIII, 31. Второз. VII, 1—2. XXIV, 1-4. XXX, 1-3. Иса. ХХIII, 20).—Еврей любит присоединять пояснения, которые логически легко связываются с предшествующим, но грамматически то согласуются, то нет, или согласуются, как угодно.—Библейский греческий язык содержит множество синтаксических случайностей: взаимно независимые приложения и сочетания, изменения в числе, лице, роде, времени и виде; повторения и устранения некоторых слов или части предложения; странные согласования: случаи отсутствия согласования и пр.—Перерывы в правильном развитии фразы и в грамматическом согласовании могут соответствовать паузам: разобщенные этим способом части получают ораторский характер, или сближаются чрез восклицания и вставки, стремясь стать независимыми (Быт. VII, 4. 4 Цр. X, 29. Пс. XXVI, 4).—Еврей любит усиливать утверждение. Мы часто находим: вопросительный тон для более живого утверждения или отрицания (4 Цр. VIII, 24); выражения «весь город, весь Израиль, вся земля, ни один человек, никто» в смысле усиленного и преувеличенного утверждения.—Еврей, как и все восточные народы, употребляет самые необычайные метафоры (Быт. IX, 5.

Лев. X, 11. Руф. I, 7).—Еврей любит прямо приводить слова других,—Падежей в собственном смысле мет по-еврейски. По подражанию еврейской конструкции, при двух следующих именах, из коих второе дополняет первое, мы находим у LXX-ти, напр., такое сочетание, κατακλυσμὸν ὅδωρ. Даже больше того:—еврейский язык часто отмечает отношение между глаголом и дополнением посредством предлога или предложного речения; и LXX часто подражают такому употреблению (Быт. VI, 7. Иса. ХХIII, 20 Ион. I; IV, 2. 5. 6. 8. 10. 11).—Еврей любит представлять действие совершившимся или совершающимся, изображать его реальным и рисовать утвердительно. Поэтому действие будущее легко понимается у него в смысле совершившегося или совершающегося (Дев. V, 1. 10. ХIII, 31); отсюда же смешение времен прошедшего, настоящего и будущего в пророчествах, а равно употребление причастия настоящего времени для обозначения акта, как совершающегося.—Греческие наклонения не соответствуют еврейским, и еврей мыслит не так, как грек; еврею трудно было совладать со многими греческими наклонениями. Некоторые из последних становятся редкими, напр. желат. наклонение с ἄν или без него, кроме как для приветствования, равно повел. и сослагат. накд. прош. соверш., даже причастие будущ. врем., и пр.—Для еврея слово и мысль составляли одно: выражение «думать» предполагает у него, что говорят с собою или другими, а «говорить» может обозначать не более того, что говорят только с собою или даже только думают (в слух). Не в пример образованному греку—еврей не выработал и не закрепил тонкого различия между глаголами с значением «веровать (полагать), думать, понимать, говорить».— LXX часто переносят насильственно в свой греческий язык чисто еврейские слова, выражения, конструкции, когда не знали в греческом равнозначащих. А затем свой оригинал (еврейский) они считали словом Божиим, и это по-

чтение к подлинной его форме—помимо их воли—тоже способствовало образованию литературных евраизмов.— Богословские доктрины евреев, их моральные идеи, их чувства благочестия впервые нашли себе выражение по-гречески именно у LXX-ти. Чрез это греческий язык получил новую физиономию, совершенно необычную.—В греческом Р. З. нет и страницы, где бы не было евраизмов, но все-же некоторые книги менее евраистичны, чем другие; таковы, напр., книга пр. Даниила в переводе Феодотиона, 2-я Маккавейская, Премудрости Соломоновой, хотя две последние написаны прямо по-гречески, и пр.—Греческий язык LXX-ти допускает в греческом синтаксисе значительную свободу, но везде у них—на всем протяжении—господствует в мыслях, стиле и способе выражения единообразие, граничащее с монотонностью. И когда близко ознакомишься с этим особенным греческим языком, он производит глубокое впечатление совершенно необычное, происходящее из самой- его природы.— Однако на первый раз этот греческий языкLXX-ти по своей основе и форме должен быль представляться несколько непонятным— даже для литературного, образованного грека.

4. Примеры, евраизмов в греческом языке LXX-ти.

а) Религиозные еврейские идеи: Κύριος «Бог, Господь, владыка мира»;κτίζειν и ποιεῖν «творить»; πνεῦμα «дух или вдохновение Божие, которое овладевает человеком, научает или руководит его»; δικαιοσύνη «оправдание» в богословском смысле; χάρις «благодать божественная»; τὰ μάταια, τὰ μὴ ὄντα «идолы, боги не сущие».—б) Еврейский смысл греческих слов: σάκκος (Быт. ХХХVII, 53) «одежда печали» (вретище); ἀρτος, ἀρτοι (Руф. I, 6) «жизненное пропитание, все съедобное»; τὸ ρῆμα (Руф. III, 18) «вещь, дело»: σκεῦος (Второз. I, 41. ХХΙΙ, 5. Иса. LΙV, 16) «одежда, инструмент (орудие), оружие»; διδόναι (Второз. ΧΧVIII, 1. Числ. XIV, 4) «ставить, поставлять, делать то-то или то-то».—в) Еврейские метафоры:ἐπέσκεπται Κύριος τὸν λαὸν αὐτοῦ δοῦναι αὐτοῖς ἄρτους

(Руф. I, 6) Господь благоволил своему народу дать хлеба»; ευροιτε ὰνάπαυσιν (Руф. I, 9) «покой (пристанище), т. е. тихую и безопасную жизнь»; γένοιτο ὁ μισθός σου πλήρης παρὰ Κυρίου θεοῦ Ἰσραήλ, πρὸς ὃν ἤλθες πεποιθέναι ὑπὸ τὰς πτέρυγας αὐτοῦ (Руф. II, 12) «укрыться под кровом Его»: ἐκ χηρὸς πάντων τῶν θηοίων ἐκζητήσω αὐτό (Быт. IX, 5) и ἐλάλησεν ὁ Κύριος πρὸς αὐτοῦς διὰ χηρὸς Μωϋσῆ, где метафорические речения с χηρός употреблены вместо простых предлогов, при чем собственный смысл, χηρός устраняется, так что ἐκ χηρός=ἐκ «из, от», а διὰ χηρός=διά «чрез, посредством».—г) Еврейские слова: σάββατον, οἰφί, κόνδυ, βαάλ.—д) Евраистические выражения: εὐρίσκειν χάριν; καὶ ἰδού; καὶ ἔσται; καὶ ἐγένετο; τάδε ποιῆσαί μοι Κύριος καὶ τάδε προσθείη (Руф. I. 17);ἀναστῆσαι τὸ ὄνομα τοῦ τεθνηκοτος (Руф. IV, 5); ἐχθἐς καὶ τρίτης (Руф. III, 11) «вчера и третьего дня» = «прежде, доныне»; ζῇ Κύριος формула клятвы; ἐπορεύθη ἐν πάςῃ ὀδῷ Ἰεροβοάμ (3 Цр. XVI, 26)«подражал всему, что делал Иеровоам»; ἐν βιβλίῳ λόγων τῶν ἡμερῶν τῶν βασιλέων (3 Цр. XVI, 28).—е) Поставление именит. или винит. пад. абсолютного в начале: Лев. ХХII, 11. Числ. XIX, 5. Иса. XIX, 17.—ж) Женский р. со значением среднего для обозначения вещей: Исх. XIV, 31. Числ. XIX, 2. Суд. XIX, 3. 3 Цр. ХII, 8. 13. Пс. ΧΧVI, 24. Иса. XLVII, 12. Иезек. ХХIII, 21.—з) Обозначения сравн. и превосх. степ.: δεδικαίωται Θαμὰς ἢ ἐγώ (Быт. XXXVIII, 26) с ἤ в смысле «более, чем»; ἔθνη μεγάλα καὶ ἰσχυρότερα μᾶλλον ἤ ὑμεῖς (Второз. IX, 1); τὸ δὲ ὕδωρ ἐπεκράτει σφόδρα σφοδρῶς (Быт. VU, 19). — и) Относительное местоимение восполняется личным, которое следует за глаголом: οἶς εἶπεν αὐτοῖς ὀ Θεὸς ἐξαγαγεῖν (Исх. VI, 26), при чем соединение οἶς иαὐτοῖς равняется простому αὐτοῖς; τὴν ὀδὸν δι’ ἦς ἀναβησόμεθα ἐν αὐτῇ (Второз. I, 22), где сочетаниеδι’ ἦς и ἐν αὐτῇ равняется одномуδι’ ἦς илитолько ἐν αὐτῇ—и) Множество предлогов и предложных речений: γίνεσθαι ὀπίσω τινός (3 Цр. ΧΙV, 21) «быть (единомышленным, в партии) с кем-либо, следовать за кем-либо»; ἐκπήσατο... ἐν δύο ταλάντων (3 Цр. XVI, 24); ἔσονται ὑμῖν εἰς

ἄνὄρας (Руф. 1,11); ἐλάλησας ἐπὶ καρδίαν τῆς δούλης σου (Руф. II, 13); ἀνὰ μέσον τῶν δραγμάτων συλλεγετω (Руф.ΙΙ, 15); ὄσα ἐάν εἴπης ποιήσω(Руф. III,5); ἐποίησεν κατὰ πάντα ὅσα ἐνετείλατο (Руф. III, 6).— к) Греческий глагол с винословным (причинным) значением еврейской гифильной формы: ἐβασίλεοσεν τὸν Σαούλ (1 Цр. XV, 35) «воцарил, сделал царем Саула»; ὃς ἐξήυαρτεν τὸν Ἰσραήλ (4 Цр. III, 3) «который заставит согрешить (ввел во грех) Израиля».—л) Вопрос и клятва с εἰ: εἰ γεύσεται ὁ δοῦλός σοῦ ἔτι ὅ φάγομαι ἢ πίομαι (2 Цр. XIX, 35);ὤμοσα αὐτῷ ἐν κυρίῳ λέγων. Εἰ θανατώσω σε ἐν ρομφαία (3 Цр. II, 8)«я поклялся ему Господом убить тебя мечом».—м) Условное предложение при сочетании с последующими главными предложением при помощи καὶ: εάν δἐ προσήλυτος ἐν ὑμῖν γένηται... καὶ ποιῆσαι (Числ. XV, 14; ср. Руф. II, 9).

III. ГРЕЧЕСКИЙ ЯЗЫК НОВОГО ЗАВЕТА 1).

«Римлянам,—говорит Дройзен в своей «Истории эллинизма», (ср. рус. перев. Э. Циммермана, т. III, Москва 1893, стр. 19),—когда они встречали выработанную цивилизацию, не удавалось утвердить там свой язык вместе с господством, между тем эллинизация вкоренялась как будто тем решительнее, чем более цивилизованными

1) Касательно отношения LXX-ти и греческого Нового Завета несколько отлично и более выразительно говорит известный специалист в этой области. Берлинский профессор Д-р Адольф Дейсман в статье Die Griechische Bibel в журнале «Die Studierstabe» I (Stuttgart 1903), 1, S. 10— 13. У него мы читаем следующее:

«Греческая Библия! Здесь исследователь в ярком освещении видит пред собою эллинизованый мир в век религиозного поворота. Покоритель и преобразователь мира, — эллинизм существенно послужил восходу этого света, когда в застарелую почву кругом бассейна Средиземного моря было брошено быстро восходящее зерно греческой мировой культуры: — в государстве и обществе, в науке и искусстве, в праве, языке и религии—везде по берегам Средиземного моря идет процесс эллинизации, то более сильной, то более слабой, но всегда с распространением греческой речи.

«В это время—почти на повороте второго и первого века до р. Хр. — случилось, что на острове Делосе были убиты две иудейские

были народы, подвергавшиеся ей». В самом деле, ведь и низведенная Римом на степень провинции Греция и эллинизированные страны, попавшие под римское владычество,—

девушки, Гераклея и Мартина. Невинно пролитая кровь вопиет об искуплении, но никому неизвестны убийцы. Тогда в великий день искупления (очищения) оставшиеся возносят к Богу отцов своих молитву, да ответствует на их пламенные прошения мщение Господа и Ангелов его над нечестивыми убийцами,—и эти моления касательно отомщения они увековечивают в мраморе над гробницами убитых на делосском острове мертвых Рении.

«Сохранившийся в оригинале доселе—текст этих иудейских молитв о мщении на о. Рении (см. статью Дейсмана Die Rachgebete von Rheneia в «Philologus» LXI, N. P.XV (1902), S. 252 — 265) показывает вам, что иудеи Делоса около 200 г. до р. Хр. уже владели греческим Ветхим Заветом. Этот отдельный пример знаменателен. Из него мы видим, что со своей родины на берегах Нила перевод LXXуже перешел на широкий простор «рассеяния», стал книгою из мира эллинизованного для мира эллинизованного. Конечно, это—восточная книга по своему духу, но в формальном и материальном отношении она приспособлена к потребностям западного мира, почему есть западно-восточная книга (ср. трактат Дейемана Die Hellenisierung des semitischen Monotheismus в «Neue Jahrbücher für das klassische Altertum, Geschichte und deutsche Literatur» 1903, S. 161—177, и в оттисках отсюда с сохранением пагинации журнала). Это—книга не в смысле искусственной литературы того времени, потому что облечена не в одежду искусственного языка. Но она есть книга для народа, ибо (не устраняя во многих местах чуждых для грека семитических призвуков еврейского оригинала) говорит, в общем, принятым языком средних и низших слоев, как особенно ясно по ее запасу слов и по образованию форм. По местам в одних книгах больше, в других меньше—непонятна она человеку эллинизированного мира, во в целом—вместо масштаба современной народной речи—к ней нельзя применять поспешное суждение на основании аттической искусственной прозы, будто это была непонятная книга. Напротив, как целое, она есть народная книга первого ранга, даже мировая книга. Если оценивать историческое значение предмета по его историческому действию, то как мала, — например,—книга Поливия подле LXX! Из всех дохристианских памятников греческой письменности может быть поставлен рядом с греческою Библией по своему историческому действию только Гомер, хотя этот Гомер, не смотря на свое огромное распространение, никогда не был Библией. Кто берет в свои руки Библию LXX-ти, тот имеет пред собою книгу, которая была Библией иудейского мирового «рассеяния» и прозели-

все сохранили свой греческий язык, который даже распространился и среди победителей. Это потому, что греческий язык был легче, богаче и гораздо более знаком и упо-

тов из язычников, была Библией Апостола Павла и первохристианской всемирной миссии, была Библией всего говорившего по-гречески христианского мира, была матерью рожденных от нее других влиятельных переводов и, наконец, матерью также и греческого Нового Завета?

«Правда ли это? Действительно ли Библия LXX-ти есть матерь греческого Нового Завета?

«В том смысле, как мы осмеливаемся защищать этот тезис, понять его не трудно.

«Конечно. Иисус Христос пришел бы и без LXX-ти. Конститутивным фактором для Его Евангелия является не греческий, но семитический Ветхий Завет. Христианство первоначальное стоит на почве не греческого Ветхого Завета. Но распространитель Евангелия—Апостол Павел исторически непонятен без LXX-ти; он не только великий христианин Христов, но и великий христианин LXX-ти. И все первохристианство,—поскольку оно христианство миссионерское, — утверждаясь на Господе Спасителе и Евангелии, опирается и на Библию LXX-ти. Чрез все послания Павловы и другие первохристианские тексты проходят серебряные прослойки слов LXX-ти. Однако мы говорим о Библии LXX-ти, как матери Нового Завета, не в том смысле, будто без LXX-ти не могли бы произойти отдельные части Нового Завета. Нет,— эти отдельные части возникли, как эхо благовестия Христова и как отражение личности Христовой. Но в своем содержании они бесконечно много обязаны Библии LXX-ти и—что здесь самое главное—Новым Заветом, каноном эти части сделались при участии LXX-ти. Ветхозаветный греческий канон есть предположение для новозаветного. История религии показала дивное зрелище, что древняя Библия, окруженная по-видимому непереходимою стеной канона, широко открывает свои двери и обеспечивает доступ в священную область для новой Библии;—Господь Спаситель с присными привходит к Моисею и пророкам. Это привхождение Нового Завета чрез Ветхий было возможно только потому, что своим эллинизированием Ветхий Завет ужо заранее был ассимилирован будущему Новому Завету.

«Дочери принадлежат матери;—LXX и греческий Новый Завет по содержанию и по судьбам своим образуют неразрывное единство. Наши древнейшие, сохранившиеся в рукописях Библии суть именно полные греческие Библии. Но что совокупила история, то разлучила доктрина. Греческая Библия была расторгнута. Кто ныне владеет полною греческою Библией? На столе обыкновенно лежит теперь просто еврейский Ветхий Завет рядом с греческим Новым. Переберите

требителен для разговора, чем латинский—в период своего столкновения с последним. Равно и во второй половине

состав книг сотни богословских кабинетов,—и в десятке из них не найдется издания LXX-ти. Один из самых чувствительных недостатков нашего библейского изучения — тот, что изучение LXX-ти так совершенно оттеснено на задний план, и истолкование LXX-ти едва предпринимается. А еврейский подлинник в чести! Но ведь Novum Testamentum in Vetero latet не может быть понято без знания LXX-ти. Один час искренно преданного погружения в текстLXX-ти больше способствует нашему экзегетическому разумению Павловых посланий, чем целый день корпения над каким-нибудь комментарием.

«Но что же может сделать для LXX-ти человек, который живет вдали от библиотек? Он должен читать этот перевод. Ему нет надобности ожидать критического издания или словаря. Он может начать чтение этого текста в целости по любому изданию. Однако следует читать именно как греческий текст и народную книгу— точно так же, как читали бы LXX иудей «рассеяния», не понимавший больше еврейского подлинника, языко-христианин первого и второго века. Тогда со всяким таким чтецом, который знает греческий Новый Завет, случится то, что уже чрез несколько дней он с изумлением увидит, как сотни нитей сплетают и переплетают между собою Ветхий и Новый Завет. А кто подметит все созвучия и взаимные соотношения,—тот легко и удержит это впечатление. Многое у LXX-ти читается без затруднения. Встретятся, конечно, и неясности, необычности, редкие слова, при коих не помогут существующие лексиконы. Все эго сомнительное можно уставить в покое. Целостное впечатление во всяком случае будет не то, что тут непонятная греку книга с некоторою дозой понятного, но другое: в целом — это понятный текст с некоторыми неясностями. Последние в свое время не вредили действию LXX-ти на христиан из иудеев и греков, почему и ные они могут отталкивать от чтения LXX-ти только педантов. А плодом чтения будет богатое приобретение: из бессодержательного понятия сделается реальность, забытая Библия будет вновь найдена, покрытое пылью святилище, мимо которого проходили сотни без всяких размышлений, найдет для себя благоговейный глаз, который будет смотреть на него с упованием.

«А какова по отношению к LXX-ти задача ученого и специально- научного исследования? Оно должно дать нам большое критическое издание LXX-ти и лексикон к ним, а также способствовать и поощрять истолкованиеLXX-ти. Но,—обогащенное плодами всяких археологических наук,—это исследование должно все яснее и яснее рисовать образ эллинизированного мира, в котором возникла Библия LXX-ти, языком которого она говорит и на людей коего она воздействовала. Всем этим будет достигнуто разумение важности того фактического положения, что к греческому Новому Завету принадлежит греческий Ветхий Завет, ибо они органически связаны между собою в греческой Библии».

I-го века нашей эры для проповеди Евангелия в греко-римском мире пользовались послеклассическим греческим языком этого греко-римского мира, но таким, который уже носил евраистическую окраску и который впервые отразил христианские идеи. Посему в этом языке три элемента: греческий, евраистический и христианский.

1. Греческий элемент греческого послеклассического языка в Новом Завете.

Сказанное о греческом элементе у LXX-ти применимо к такому же элементу и в Новом Завете—даже без исключения, где только возможно.

а) Словарь.—Словарь Нового Завета, круглою цифрой простирается до 5.500 слов, а тут слов (и форм) классических немного больше 3.000; слов (и форм) неклассических или послеклассических—вместе с принявшими новый смысл—больше 2.000. Вторые распадаются на следующие группы: I) слова и формы древних диалектов; II) слова и формы так наз. поэтические, которые иногда были в разговорном языке, но литературно употреблялись лишь поэтами; III) слова и формы, по-видимому, специально народные, каких весьма мало; IV) слова и формы послеклассическия, свойственные «общему языку» (Κοινή), очень многочисленны: V) слова и формы, по-видимому, свойственные именно Новому Завету; VI) слова иностранные; VII) слова классические, но принявшие новый смысл; слова греческие, но усвоившие особенное значение,—напр., чисто еврейское. По отношению к словам классическим большинство слов послеклассических—производные или сложные. Много их встречается уже у LXX-ти. Всякие примеры можно отыскать в новозаветных лексиконах и грамматиках. Вот некоторые: γογγύζιο, ρήσσω, πλημμιύρης, συνειδυίης— ионийские, как и вообще греческий элемент малоазийских побережьев по Средиземному морю играл, по-види-

мому, важную роль в «общепринятом языке» (Κοινή); ἴλεως аттическое; πιάζω, κλίβανος—дорийские; κράβαττος, παρεμβολή (лагерь), ρύμη (улица), по-видимому, собственно македонские; ἑωρακαν, τετήρηκαν, по-видимому, свойственные Александрии формы; βουνός—киренаикского происхождения; εἰπόν—сиракузское;ἐνβριμᾶσθαι находится однажды—у Эсхила; формы апокопическиτ (усеченные) Ζηνᾶς, Δημᾶς — народные; ἐπίβλημα, εὐκαιρεῖν, καταφέρεσθαι, οἰκοδεσπότης, οἰκιακός, παρεκτός, ἀποκαταλλάσσειν—послеклассические;ἐνκακεῖν, ἀποκαραδοκία, ἐπιδιορθοῦν, (так же и на одной надписи)—собственные Новому Завету; имеют новый смысл греческие слова χρηματίζειν «получать имя»,οῷάριον «рыба», περιέχειν «находиться», συναίρειν «считаться с кем-либо».

б) Синтаксис.—Традиционные выражения и конструкции, составляющие остов языка, сохраняются в Новом Завете—особенно, если они ясны, просты и легки, но есть там еще и другие конструкции, привычные и легкие. Полный перечень их дается в новозаветных грамматиках, но вот несколько примеров. Тенденция к единообразию флексий: διδῶ, ἀφίω, οἰδα, οἵδαμεν, στήκω, ὀρέων πλοός, νοός.—Народные обороты: εῖς ἔκαστος, εῖς καθ’ εῖς —Разделительное подлежащее у глагола: συνῆλθον δἐ καὶ τῶν μαθητῶν (Деян. XXI, l9; ср. Ин. XVI, 17).—Особое соотношение между глаголом и его дополнением: напр., употребление εἰς с винит. пад. или ἐν с дат. пад.—для означения спокойного пребывания на месте или движения: конструкции πιστεύειν с его дополнениями или κρατεῖν τῆς χειρός (Mф. IX, 25) и κρατεῖν τοὺς πόδας (Μф. XXVIII, 9), равно μνημονεύειν τι и τινός (1 Фессал. I. 3. II, 9), также οἱ χρώμενοι τ[ον κόσμον (1 Кор. VII, 31).— Ὁφελον, как неизменяемая частица для неосуществимых пожеланий. Ἄφες, ἀφετε в качестве как бы вспомогательного глагола со значением в роде нашего «пусть».— Прямой вопрос вводится чрез τί ὅτι. ὄτι, ποταπός и пр., или же не имеет никакой частицы, как в разговоре. Λαλεῖν ассимилировалось с

λέγειν и εἰπεῖν; δείκνομι, δηλῶ, φανερῶ (=φαίνω) принимают при себеὄτι.—Предложение цели сἵνα становится слишком частым, бывает даже только (аналитическим) перифразом неопределенного наклонения и сочиняется с ним, напр., ἐδόθη αὐτῳ θαβεῖν τὴν εἰρήνην... καὶ ἱνα ἀλλήλους σφάξωσι (Апок. VI, 4).—Изъявит. наклон. будущ. вр. и аорист в сослагат. накл. почитаются как бы равнозначащими и заменяют друг друга, почему встречается будущее время после ἐάν или другой частицы вместе сἄν, а сослагат. наклон. аориста—после εἰ или другой частицы без ἄν или без εἀν.— Много причастий в родит. самостоятельном или даже независимых, когда ожидались бы обычные глагольные конструкции. Но достаточно конструкций простого языка, употребляемых в Новом Завете, встречается и у светских послеклассических писателей. Другие конструкции, по самой природе своей принадлежащие простому языку и встречаемые впервые в Новом Завете,—это уже так назыв. новые конструкции, а фактически большинство их, по крайней мере, должно было употребляться в простом языке той эпохи и особенно в языке иудеев «рассеяния». Послеклассический греческий язык, продолжая испытывать эволюцию, сделался потом греческим христианским и греческим византийским, так что новозаветные формы и конструкции иногда скорее находят себе аналогии и подтверждения в греческом языке позднейшем, христианском, византийском ii новейшем, чем в классическом.

2. Латинский элемент греческого послеклассического языка в Новом Завете.

Этого элемента нет у LXX-ти—до римского владычества в Египте и Палестине, но он есть в Новом Завете. Некоторые новозаветные писатели находились в соприкосновении с латинянами,—в Риме или в провинциях. Но латинский элемент Нового Завета,—впрочем, очень ограниченный,—был уже в ходячем греческом

языке той эпохи и в греческом языке иудеев «рассеяния». И в особенности именно у своих современников, говоривших по-гречески, новозаветные писатели позаимствовали слова в роде δηνάριον, κεντυρίων, κῆνσος, κολωνία, κουστωδία, κοδραντης, λεγεών, λέντιον, λιβερτῖνοι, φραγελλῶ и др., а равно такие выражения, как ρωμαιστί «по-латыни», τὸ ἱκανόν λαμβάνειν, ἱκανὸν ποιεῖν τινί, συμβούλιον λαβεῖν и пр. Отметим еще ρέδη—слово кельтское, латинизированное и потом отреченное (см. Р. Viereck, Sermo graecus quo senatus populusque romanus... usi sunt examinatur, Gottingae 1888; F. Vigоuroux, Le Nouveau Testament et les découvertes archéologiques, 2 éd. Paris 1896, p. 13—14).—В качестве источника для познания греческого послеклассического языка Новый Завет весьма превосходит перевод LXX. По сравнению с последним новозаветные писатели гораздо лучше знали общепринятый язык и были в нем более искусны; они думали и излагали по-гречески—тоже—более или менее правильно, но свободнее, чем LXX, находившиеся под постоянным стесняющим влиянием еврейского текста, который они переводили. Особенности словаря, морфологии и синтаксиса Нового Завета составляют положительные характеристические черты его языка. Слова новые, с новыми значениями, новые формы, конструкции новые, даже народные, являются уже собственными приобретениями этого языка.

3. Литературный язык в греческом Новом Завете.

В лексиконе и синтаксисе он представлен довольно изрядным количеством следов—особенно у св. Луки и Апостола Павла, из которых первый был (может быть) Антиохиец, а второй Тарсиец, т. е. из переполненных эллинизмом городов в период александрийский и греко-римский. Эти следы зарегистрированы в полных новозаветных грамматиках, а мы даем лишь некоторые примеры: σύν более часто (у свв. Луки и Павла), чем μετα; ἐγκαλεῖν (свв. Лука и Павел) вм. κατηγορεῖν—«обвинять»;ζήχημα

(Деян.) «предмет розысков (расследований) и рассуждения (спора)»; μὲν οὖν; μέν и δέ для распределения фразы на две равномерные части, особенно у свв. Луки и Павла (со включением послания к Евреям); ἴσασι вм. οἴδασι; οἱ περὶ Παῦλον (Деян. XIII, 13) «Павел и его спутники»; приспособленное, употребление глаголов простых и сложных с ними; точное употребление прош. совер., а равно желат. наклон. для обозначения возможности и в косвенной речи (у св. Луки); удвоенный вопрос или восклицание (Иак. II, 5); употребление предложения с неопред. наклон. после глаголов с значением «объявлять», а причастия—после глаголов восприятия; употребление ὄπως ἄν (у свв. Луки и Павла); употребление синтетических конструкций подлежащего и сказуемого и др. Но много слов, речений и оборотов весьма литературных не употребляется совсем или начинает выходить из употребления; таковы: желат. наклон., как форма зависимая или независимая,— вне пожелания; несколько вопросов слитых в один; формы, содержащие идею двойства, напр. ἐκάτερος, πότερος;ὄπως; ὅπως и ὄπως μή с будущ.; причинное причастие с ἄτε, οἶον, οἶα и причинное неопредел. с ἐπὶ τῷ после глаголов чувствования; сравнит степень с последующими ἢ ὤστε и другими аналогичными конструкциями; условный период с желат. наклон. для простой возможности и многие формы периода уступительного; одним словом,— конструкции и обороты слишком синтетические, трудные или деликатные для овладения, либо слишком абстрактные или требующие специальной переработки, комбинирования и прилаживания. Слова, формы, речения, конструкции литературного языка, оставленные уже или клонящиеся к сему в Новом Завете, служат отрицательными чертами и составляют потери новозаветного греческого языка.

4. Распределение греческого элемента (литературного языка) в Новом Завете.

Греческий элемент неравномерно распределен по новозаветным писаниям как по количеству, так и по качеству. Здесь на первом плане выступают послания к Евреям, книга Деяний и послание Иакова, а на последнем— Апокалипсис, в средине же другие новозаветные писания с некоторыми степенными различиями между ними. Язык в обеих книгах св. Луки представляет одинаковый контраст: с одной стороны, изысканная корректность и литературные обороты,—напр. в повествованиях, и особенно в Деян., а с другой —самые запутанные конструкции, самые грубые евраизмы или густой евраистический колорит, главным образом в речах или в некоторых рассказах реферирующего характера (где может предполагаться первооснова арамейская или на греческом языке арамаизованном). Наконец, этот язык у св. Павла и св. Луки имеет много пунктов сходства, даже для детальных сближений.

5. Евраистический элемент в Новом Завете.

Сказанное о евраистичфском элементе у LXX-ти применимо без исключения к этому элементу также и в Новом Завете. Природным языком Иисуса Христа и Его Апостолов был арамейский, а так как они жили «в провинции», то их арамейский язык был более груб, чем у образованных людей городов и особенно Иерусалима. Все новозаветные писатели—даже свв. Павел и Лука, родившиеся вне Палестины,—были под евраистическими влияниями и вносили в свои писания евраистический элемент. К арамаизмам нужно присоединить еще «раввинизмы», т. е. известные выражения, ходившие в школах и в устах раввинов или учителей закона. Евраизмы Нового Завета суть совершенные или полные, когда нет ничего греческого; несовершенные, неполные или частичные, когда в них есть и нечто греческое. Все новозаветные евраизмы можно отыскать в новозавет-

ных лексиконах и грамматиках и в специальных трактатах о них. Однако вот некоторые примеры. I. Слова: а) слова еврейский склоняемые и несклоняемые: ἀβαδδών, γεέννα, ἀμῆν, σατᾶν и σατανᾶς.—б) Греческие слова с евраистическим смыслом: θάνατος «гибель, язва»; κακία «мучение, труд, забота»; ὁδιάβολος «обвинитель, клеветник» (в речи о сатане); ἠ θάλασσα «озеро»; ἡ ἄδης «преисподняя» (в смысле еврейского «шеола»); τὸ ὑποζυγιον «ослица»; εἶς «первый». — в) Евраистические метаформы в иудейском вкусе: σὰρξ καὶ αἶμα=человек со стороны его слабой и немощной природы; πλατύνειν τὴν καρδίαν «расширять сердце = распространять свою нежность»; σπλαγχνίζομαι «чувствую сострадание» и σπλάγχνα «расположение, сострадание (жалость), нежность»; τὰς ὁδούς μου ἐν Χριστῷ «мой способ действования»; στηρίζειν τὸν πρόσωπον αὐτοῦ τοῦ πορεύεσθαι «решиться идти»; πορευεσθαι иπεριπατεῖν «вести себя, жить, действовать». Но много таких фигуральных выражений общи всем языкам, ибо о ш непроизвольно рождаются в умах людей, напр. «успение смерти», «жаждать отмщения», «поглотить свое состояние». Самая ординарная проза не обходится без таких фигур,—и раз их находят в Новом Завете, тут должно предполагать а priori, что они—евраистические, как, напр., πίνειν τὸ ποτήριον=«нести свой жребий», «подчиняться своей участи».—г) Евраистические выражения внесены в греческую речь: ἐν γεννητοῖς γυναικῶν =ἐν ἀνθρώποις; οἱ υἱοὶ τῆς ἀπειθείας=οἰ ἀπειθοῦντες; καὶ προσθεὶς εἶπεν и προσέθετο πέμψαι.—д) Усилительные утверждения и наглядные представления идеи: πάντες ἀπὸ μικροῦ ἔως μεγάλου (Деян. VIII, 10); καὶ ὡμολόγησε καὶ οὐκ ἠρνήσατο (Ин. I, 20);ἀνοίξας τὸ στόμα αὐτοῦ εἶπεν (Деян. VIII, 33. X, 34); διὰ στόματος Λαυείδ (Деян. I, 16.IV, 25);ἐποίησεν κράτος ἐν βραχίονι αὐτοῦ (Лк. 1, 51). —II. Синтаксис, а) Евраистические конструкции: ἀνέπεσον πρασιαὶ πρασιαί (Мрк. VI, 40) «группами, рядами»; τρίτην ταύτην ἠυέραν ἄγει. (Лк.XXI V, 21); ὅτι ἤδη ἡμέραι τρεῖς προσμένουσίν μοι (Mф. XV, 32).—б) независимая кон-

струкция слова, поставленного в главе фразы, или обособленного приложения, в качествеcasus pendeus (косвенного падежа): Мрк. XII, 38. Лк. XX, 27. Деян. X, 37. Филипп. III, 18. 19. Апок. I, 5. III, 21.— в) Родит. пад. связывается с предшествующим словом для его квалификации или описания: ἀνἀστασις ζωῆς, ἀνάστασις κρίσεως, δικαίωσις τῆς ζωῆς; σῶμα τῆς ἀμαρτὶας; τὸν οἰκονομον τῆς ἀδικίας=τὸν ἄδικον οἰκονόμον: τὸν μαμωνᾶ τῆς ἀδικιας, τέκνα φωτός, πληγὴ θανἀτου «смертельная рана», г) Степени сравнения: καλὸν σοί ἐστιν εἰσελθεῖν... ἠ δύο χείρας ἔχοντα βληθῆναι (Μф. XVII, 8) и λυσιτελεῖ αὐτῷ... ἢ ἵνα σκανδαλίσῃ (Лк. XVII, 2), χαλεποὶ λίαν ὠστε (Mф. VIII, 28), πιστός ἐστιν καὶ δίκαιος ἰνα ἀφῇ (1 Ио. I, 9)=«Он достаточно верен своему слову и достаточно праведен, чтобы отпустить»...—д) Отрицательная клятва (клятвенное отрицание): ἀμῆν λέγω ὑμῖν, εἰ δοθήσεται τῇ γενεᾷ ταύτῃ σημεῖον у Марк. VIIΙ, 12 и ср. греческую конструкцию у Мф. XVI, 4: σημεῖον οὐ δοθῆσεται αὐτῷ.—е) Евраистический смысл сообщается греческой конструкции; так, будущ. время с значением повеления в обыкновенной греческой речи сохраняло этот оттенок лишь в ослабленной степени, а в греческом евраистическом он снова усиливается (Мф. I, 21).—Если евраистический способ выражения находит в греческом соответствующее выражение, он благоприятствует употреблению именно итого последнего; таковы: употребление вопросительного оборота для усиления утверждения и отрицания, употребление перифрастического (описательного) спряжения, употребление настоящ. и прош. несоверш. времен за счет аориста повествовательного, употребление неопродел. наклон. с τοῦ. Вследствие сего влияние еврейского языка простирается и на собственно греческие конструкции, увеличивая их употребление. Наконец, говоря вообще, языки еврейский и арамейский, как простые и народные, способствовали тому, что новозаветные писатели стали употреблять обиходный греческий язык с простыми и даже народными конструк-

циями.—III. Арамаизмы в собственном смысле.—а) Слова: ἀββᾶ, ρακά, μαμωνᾶς, ἐφφαθά, Κηφᾱς; γεύεσθαι τοῦ θανάτου «подвергнуться смерти»; ἔρχου καὶ ἴδε «иди посмотреть, смотри»—формула приглашения; δέω καὶ λοῶ «запрещаю и позволяю»; τὰ ὀφελήματα «грехи»; τὰ ὸφελήματα или τὰς ἀμαρτίας ἀφιέναι; σάρξ κοὶ αῖμα, как отмечено выше;ο αἰῶν ουτος, ὸἐνεστῶς αἰων, ο νῦν αἰιυν «век нынешний до его скончания»; ὁ αἰὼν ἐκεῖνος, ὁ αἰῶν ὁ ἐρχόμενος «век будущий после окончания нынешнего»; μεθιστάνειν ὄρη «переставлять горы»; θάνατος (Апок. VI, 8. XVIII, 8) «погибель»; εἰς «один» в смысле неопределенного члена и перифрастическое спряжение—это особенно заметные арамаизмы; τί ὑμῖν δοκεῖ; —это есть раввинистическая формула для вступления к обсуждению,— б) Конструкции. Здесь евраизмы менее многочисленны, чем по отношению к смыслу слов. Еврейский язык существенно отличается от греческого; по-гречески невозможно подражать большинству конструкций еврейского языка, но было легко—по аналогии—придать греческому слову еврейский смысл. Ведь и вообще всякий иностранец довольно легко схватывает здесь ходячие и простые конструкции известного языка, но совсем не так легко усвояет все слова лексикона со всеми их значениями или общий характер, «гений» (дух) своего нового языка (Иосиф Флав. Древн. иуд. XX, 11).—Когда известное евраистическое или послеклассическое выражение свойственно Новому Завету и потом встречается у христианских писателей, тут нужно а priori предполагать, что последние заимствовали их из Нового Завета, напр., στηρίζειν τὸ πρόσωπον, ἐνωτίζεσθαι.—В каждой категории евраизмов есть закон или правило, и полезно отыскать их основание. Так, в библейском греческом языке глаголы со значением «веровать, думать, замечать, чувствовать, говорить и объявлять» принимают одинаковую конструкцию—с ὄτι—или наклоняются к сему, а глаголы со значением «думать» часто содержат идею «говорить, сказывать», напр., ἔδοξαν (Мф. III,

9. Мрк VI, 49). Основание обоих этих явлений в том, что думать и высказывать свои думы—это часто было для еврея одно и то же (см. и выше). Равно желат. наклон.— кроме пожеланий—есть форма абстракции, возможности, смягченного утверждения, а такие приемы мышления по природе противны еврею.

6. Евраистический элемент Нового Завета по сравнению с таковым же у LXX-ти.

Влияние еврейского языка изменило греческий в Новом Завете так же, как и у LXX-ти, произведши на него одинаковые воздействия. Общий евраистический отпечаток в существенном тожествен в обоих; евраизмы новозаветные аналогичны или тожественны таковым же у LXX-ти.—LXX—это перевод на греческий язык; правда, некоторые книги составлены по-гречески, но можно сказать, что писатели их мыслили по-арамейски или по-еврейски, почему их творения также не менее евраистичны. Новый Завет [кроме первоначального Евангелия от Матфея] написан непосредственно по-гречески, и его писатели мыслили на (евраистическом) греческом языке,—по крайней мире, более часто, чем LXX.—В I-м веке нашей эры евраистический греческий язык являлся более легким, более гибким, более корректным, более богатым такими греческими оборотами, каких не было у LXX-ти в их евраистическом языке за три века раньше или при самом его рождении.—LXX—это были иудеи, жившие в еврейской среде, и переводили они на греческий язык, сами вырабатывая многие термины, обороты и т. и. Евреи - писатели Нового Завета начали не тотчас же с письменного изложения по-гречески христианского откровения, которое было сообщено по-арамейски. Нет,—учение это в течение некоторого времени проповедовалось устно по-гречески еще до написания новозаветных книг; и вот именно этот греческий язык христианского проповедничества, уже сформировавшийся и обращавшийся, употребили в своих творе-

ниях новозаветные писатели, более или менее долго пользовавшиеся им словесно.—Греческий язык LXX-ти часто есть лишь буквалистический перевод с еврейского, а в Новом Завете он гораздо независимое от евраистического влияния. Вследствие этого Новый Завет дает нам обычный греческий язык I века гораздо больше и лучше, чем LXX—язык своей эпохи. Отсюда же вытекает, что для выяснения истинного характера свободного и нормального влияния еврейского языка на греческий нужно пользоваться Новым Заветом, а не LXX, да и в Новом Завете следует устранить отрывки, где воспроизводится сказанное или сообщенное по-арамейски, ибо тут греческий язык тоже может носить характер перевода. Должно выбирать книги и отрывки, в коих писатель мыслит сам для себя и выражается по-гречески независимо и свободно; таковы послания.—LXX—это несколько переводчиков, и всеми чувствуется различная рука в разных книгах, но все же язык и стиль в существенном тожественны. В Новом Завете язык с материальной стороны—по словам и конструкциям — остается тожественным или почти таким во всех книгах, но способ распоряжения этим языком и стиль глубоко разнятся у различных писателей.—LXX имеют евраизмы, а в Новом Завете больше арамаизмов и раввинизмов.—У LXX-ти евраистическая окраска—густая, яркая, простирается во все книги и во всех частях и почти везде в одинаковой степени. В Новом Завете евраистическая окраска ощутительна почти повсюду, но она не чрезмерна, как у LXX-ти, и распределяется весьма неравномерно — даже в одной книге. Едва заметная в послании к Евреям и в некоторых главах книги Деяний,—она весьма сильна в Апокалипсисе и крайне неравномерно распределяется в Евангелии св. Луки и в книге Деяний, где некоторые отрывки—чисто евраистические.—Предшествующие наблюдения показывают, что

Новый Завет составлен по-гречески, а не мог быть (—кроме первого Евангелия— ) сначала составлен по-еврейски и потом переведен по-гречески.—В Новом Завете много новых идей, каковы, напр., специально христианские идеи; их у LXX-ти нет.— Язык Нового Завета есть младший брат языка LXX-ти, а не его сын, и—будучи более молодым—нуждался только в помощи и содействии старшого. Ко времени своего распространения в эллинизованном мире чрез проповедь христианство образовало для себя свой язык, как три века пред сим иудейство составило свой (в переводе LXX).—Нельзя постигнуть ясно и полно Новый Завет, не узнавши существенные элементы языка еврейского не менее, чем и при уразумении LXX-ти. Как и при LXX-ти, нельзя предаваться чтению Нового Завета, не отрешившись от литературной и традиционной формы греческого классического языка и не ознакомившись близко с новою манерой мыслить и выражаться.

7. Христианский элемент Нового Завета.

Первое лингвистическое изменение, произведенное христианством, было в языке арамейском, где оно начато Самим Иисусом Христом и продолжено Его учениками, пока они жили с христианскими арамейскими общинами Палестины.—Второе было в языке греческом чрез эллинистических христианских проповедников. Оно совершилось при следующих условиях: а) греческий язык подпадал влиянию языка арамейского, уже христианизированного, и копировал отсюда или переносил по-гречески арамейские христианские выражения, б) Религиозные рассуждения христианских проповедников по поводу своих принципов, споры с иудействующими противниками или еретиками, опровержение язычества, разъяснения в интересах научения неофитов—все эти причины вели к теоретическому развитию христианской доктрины. Но последняя

является также и практическою: она даст жизни новое, сверхъестественное понятие, она применяется ко всем потребностям и ко всем актам обыкновенной жизни, подлежащей моральному закону. Это теоретическое и практическое развитие христианства по необходимости произвело соответствующее изменение в обычном греческом языке, который стал развиваться параллельно сему, вырабатывая христианский греческий язык. Так, в посланиях первородный грех, благодать, обитание и действование Духа Св. в душах, духовное возрождение души и возникающая затем новая жизнь, бесполезность дел и обрядностей иудейского закона, искушения и испытания, отношение христианина ко внешнему миру и его благам—все эти идеи глубоко затрагивают греческий язык, развивают и преобразуют его. в) Поскольку новозаветные писатели употребляли в своих писаниях язык устного проповедания, уже сформировавшийся до известной степени,—этим самым они способствовали дальнейшему развитию языка в том же христианском направлении, как это было с самого начала, г) Изменения языка под христианским влиянием подчинялись законам аналогии: собственный смысл греческого слова расширялся, чтобы чрез него выражалась христианская идея; евраистический смысл греческого слова тоже получал расширение одинакового свойства; новые сложные или производные, выражая чисто христианские идеи, следовали обычным законам евраистического греческого языка, и пр. д) Христианский элемент не одинаково равномерно распространен но Новому Завету. Напр., в посланиях, которые дают нам развитие христианских принципов, он является значительным и отчетливым, более чистым и специально христианским, чем в Евангелиях, где он несколько окутан иудейским покровом, е) Христианский колорит совершенно отличен от евраистического. Влияние и колорит христианские более глубо-

ки и более распространены в Новом Завете, чем евраистические. При всем том христианский колорит менее поражает нас: мы слишком привыкли к христианским идеям и выражениям; христианский смысл заключается особенно в христианизации значения греческих или греко-евраистических слов и потому гораздо более затрагивает лексикон, стиль и экзегезис, чем морфологию или синтаксис. Напротив, евраистическое влияние производило значительные изменения и неправильности.— Приводим, примеры христианского влияния. Новые слова—сложные или производные: ἀναγεννᾷν. ἀναζῇν, ἀλλοτριεπίσκοπος, αἰμβτεκχυσία, βάπτισμα, σαββατισμός. συνσταυροῦσθαι. Слова и выражения, принявшие христианский смысл; ἄρτονκλάσαι, κόσμος, σωτηρία, ζωή, εὐαγγέλιον, κηρύσσειν и κήρυγμα; οἱ κλητοί; οἱ ἐκλεκτοί, ἀπόστολοι, μάρτυρες; οἰκοδομή и οἰκοδομεῖν; ἄνωθεν γεννᾶσθαι; ἀκούειν и ὁρᾷν в применении к актамλογος’а в Евангелии св. Иоанна. Слова и выражения технические: βαπτίζειν, πίστις, οἱ πιστοί, διάκονος, επίσκοπος, πάσριειν в речи о страданиях Господних, ζῇν ἐν κυρίῳ, πρεσβύτερος; τὸ πνεῦμα или πνεῦμα ἄγιον для обозначения Третьего Лица Св. Троицы и ὁ λόγος, ὁ υἱός—для Второго Лица; (ὁ) θεός—с членом или без члена, как собственное имя единственно существующего Бога, Которого евреи называли ὁθεὸς ὁ ζῶν. Новые метафоры, где явлениями материального мира описываются явления христианского сверхъестественного мира: περιπατεῖν ἐν καινότητι ζωῆς, κατὰ σάρκα. ἐν ῆμέρᾳ, ἐν σκότει, κατὰ ἄνθρωπον, τῷ αὐτῷ πνεύματι, ἐν τῷ φωτί и пр.; πέτρα σκανδάλου, τὸ σκάνδαλον τοῦ σταυροῦ; τὰ βέλη τοῦ πονηροῦ τὰ πεπυρωμένα иτὸν θυρεὸν τῆς πίστεως (Еф. VI, 16);εἵ τις θέλει ὀπίσω μοῦ ἐλθεῖν, ἀπαρνησάσθω ἑαυτὸν καὶ ἀράτω τὸν σταυρὸν αὐτοῦ καὶ ἀκολουθείτω μοι (Мф. XVI, 24), при чем, евраистическое выражение ὀπίσω μου ἐλθεῖν принимает христианский характер; ἐπὶ ταύτῃ τῇ πέτρα οἰκοδομήσω μου τὴν ἐκκλησιαν καὶ πύλαι ἄδου οὐ κατισχύσουσιν αὐτῆς, δώσω σοι τὰς κλείδας κτλ. (Mф. XVI, 19); ὁ ὠν εἰς τὸν κόλπον τοῦ πατρός (Ин. I, 18). Новое— христианское—соотношение между словом и его дополне-

нием и конструкции особенные: ἀποθανεῖν τῇ ἀμαρτιᾳ; ζῇν τῷ θεῷ ἐν Χριστῷ Ἰησου (Рим. VI, 11);τῶν πιστευόντων δι’ ἀκροβυςτίας иτῆς ἐν ἀκροβυστίᾳ πίστεως; βαπτίζειν τινὰ ἐν πνεύματι, εἰς πνεῦμα, εἰςτὸ ὄνομα τοῦ πατρός, ἐπὶ τῷ ὀνόματι. ἐν τῷ ὀνόματι, εἰς Χριστόν εἰς τὸν θάνατον, εἰς ἒν σῶμα; ἧν πρὸς τὸν θεόν с богословским значением «в Боге и в единении с Богом» — ὁὢν εἰς τὸν κόλπον (Ин. I, 1. 18);ἐνδυναμοῦσθε ἐν Κυρίῳ καὶ ἐν τῳ κράτει τῆς ἰσχύοц αὐτοῦ (Еф. VI, 10) «чрез Господа и в единении с Ним. Его силою и пребывая в сфере действия этой силы».

8. Характеристические черты языка Нового Завета.

а) Анализ составных элементов новозаветного языка показывает, что на него нужно смотреть, как на язык живой, радикально преобразующийся под «иностранным» воздействием иудеев при проповедании нового христианского учения в мире. По смерти первых проповедников такое преобразование продолжалось еще некоторое время уже под одним христианским влиянием, в результате чего должен был явиться собственно, так называемый, греческий христианский язык. При нормальном полном развитии всякий язык заключает фактически три элемента: литературный язык—ораторов, историков, философов и пр.; обычный язык, употребляемый людьми хорошего воспитания для повседневного обращения; народный язык у людей без всякой культуры. Все эти три языка могут проникнуть и удержаться в письмени без изменения. Так, и в некоторых частях Нового Завета заметен именно литературный язык. Послание к Евреям соприкасается с ним своим периодическим и тщательным стилем. Послание св. Иакова обнаруживает в стиле и колорите поэтические свойства, которые справедливо вызывают удивление. В книге Деяний—особенно после IХ-й главы — некоторые рассказы и речи не лишены ни чистоты, ни изящества; когда св. Павел говорит там грекам или царю Агриппе,—язык сейчас же принимает

известный литературный отпечаток. Впрочем, и литературные греческие писцы могли поправлять некоторые новозаветные творения. Эти писцы упоминаются в Рим. XVI, 2. 1 Кор.ΧΛἸ, 21. Кол. ИV, 28. 2 Фессал. III, 18, а в Деян. XXIV, 1—2 иудейский первосвященник для ведения своего дела пользуется услугами греческого ритора Тертулла. Послание св. Иакова могло выйти из рук литературного писца. Но,—говоря точно,—новозаветные писатели вовсе не литераторы вроде Элия Аристида, Диона Хризостома, Иосифа Флавия и Филона, св. Климента римского, св. Иустина и др. Пиша для (миссионерского) обращения, для всех, они по необходимости пользовались языком всех, какой узнали из уст всех; они старались быть ясными, простыми и легкими, не заботясь о том, чтобы писать искусно. Общий тон новозаветного языка—это тон языка простого и ходячего. Но в этом простом языке подмечается заботливость, которая человека среднего класса заставляет писать лучше, чем он говорит, инстинктивно избегая слов и речений слишком простонародных, небрежных или неправильных. С другой стороны, — вышедши из народа и соприкасаясь особенно с народом,—новозаветные писатели не могли вполне избежать его влияния; отсюда слова, формы, конструкции и речения иногда простонародные, какие можно назвать вульгаризмами, а иногда еще и некоторая просто народная манера в стиле. Литературного грека смущали идеи, образы, строй и колорит в языке Нового Завета, недостаточность искусства новозаветных авторов в их писаниях. Даже св. Павел должен был считаться с этим несколько неблагоприятным впечатлением, какое производил на грека его новый язык христианского проповедничества (см. 1 Кор. II, 1 и 2 Кор. I, 6). Это неблагоприятное впечатление испытывали и образованные люди эпохи возрождения — при сравнении греческого классического и новозаветного языков. Мнение их резюмируется

словами Сомова (Sanmaise, Salmosius) в его книге De hellenistica (Лейден 1643, в 12ο): «каковы сами эти люди (новозаветные писатели), таков у них и язык Посему язык их,—что называется,—ἰδιωτικός, язык общеупотребительный и народный. Ибо термином ἰδιῶται называют людей из народа без литературного воспитания, употребляющих разговорный народный язык, как они усвояли его от своих нянек». В ХVII и ХVIII веках страстно препирались о качестве и природе греческого Нового Завета. Эти дебаты имели ту заслугу, что побуждали к изучению новозаветного языка, и в результате их явились системы пуристов, евраистов и эмпиристов. — 1) Пуристы защищали абсолютные чистоту и корректность греческого новозаветного языка, отрицая или замалчивая евраизмы, оправдывая необычайности этого языка действительно или мнимо аналогичными примерами, отыскиваемыми у светских писателей, даже у Гомера. Система эта поддерживалась до половины ХVIII в.—2) Евраисты. Система их, бывшая в почете в конце ХVII в., господствовала в течение ХVIII столетия. Новозаветные писатели, согласно ей, мыслили по-еврейски или по-арамейски и свои мысли переводили на греческий язык, почему язык их есть собственно еврейский облеченный в греческие звуки и формы. — 3) Эмпиристы ХVIII в. думали, что новозаветные писатели не знали греческого языка или знали его только слабо и писали на нем наудачу («как придется»). Эмпиристы всюду видели «эналлаги», при чем, благодаря этой грамматической фигуре, новозаветные писатели будто бы получали возможность употреблять одно время вместо другого, одно наклонение взамен другого, один падеж на место другого и, пр., не считая эллипсисов. Эмпиристы защищали свою систему под тем предлогом, яко бы еврейский язык не различал ни времен, ни наклонений и не имел синтаксических правил. Истинный грамматический метод, при-

мененный к греческому языку Нового Завета в новейшее время, осудил эти фантазии. Заблуждение ученых и эллинистов XVI—ХVIII столетия заключалось в игнорировании той истины, что всякий язык имеет не только так называемую классическую эпоху; что это—живой организм, изменяющийся в течении веков; что он должен быть изучаем и оцениваем на каждой отдельной и отличительной фазе своего развития, когда подвергается известному характеристическому изменению; что всякий вполне развитый язык включает языки литературный, общепринятый и народный, из коих каждый должен быть изучаем сам по себе и оцениваем по его собственной значимости—без осуждении или устранения; что всякое учение—даже божественное—может быть проповедано и записано именно на обычном языке этих проповедников и их слушателей. Впрочем,—поскольку язык Нового Завета составлен из различных элементов и находится в состоянии преобразования, неполного, изменчивого и обуславливавшегося разными влияниями,— по всему этому все утверждения касательно его по необходимости бывают относительными и должны соизмеряться с каждым из этих влияний, почему утверждения исключительные или абсолютные обязательно являются ошибочными в том, что в них есть исключительного или абсолютного.

б) Психологический характер новозаветного языка.

Будучи негреками, писатели Нового Завета не могли мыслить и выражаться по-гречески чисто, как это делает природный грек, а равно они не заботились о сообразовании своих мыслей с грамматическими и традиционными конструкциями обычного греческого языка. Они следовали своим собственным идеям в их непосредственности, как последние зарождались, всяким движениям души, какие их увлекали; то совсем, то почти без

всякого сопротивления подчинялись они воздействию различных влияний, перечисленных нами при анализе их языка. Отсюда непосредственный характер выражения в Новом Завете, где идея создает выражение, фразу, движение стиля. Отсюда же и многие последствия, среди коих отметим следующие: а) Материал языка—в лексиконе и грамматике—безличен, а стиль весьма персонален. Новозаветные писатели мыслят и пишут с уверенностью и отчетливостью, без колебания, без заботы о подготовлении и синтезе идей, о полировке фраз. Ни утомительности, ни вымученности изложения не замечается у них,—по крайней мере, в общем. Они следуют свободному полету их духа, живости своих впечатлений, быстроте своего воспоминания, подвижности своего воображения (в том именно смысле, что идею—даже абстрактную—они любят представлять конкретно или рассказывать событие с наглядными подробностями).—б) В свою очередь, фраза и стиль отражают манеру мыслить, свойственную каждому из них. Сообразно случаю, фраза является простою или сложною; легкою или запутанною, между тем расположение в ней не трудное; корректною и единой или прерывистою, оборванной, а вследствие всего этого ясною или темною (для нас). Стиль обнаруживает монотонную торжественность у св. Матфея, живость и картинность у св. Марка, захватывающую величавость у св. Иоанна, мягкую и проникающую очаровательность в книге Деяний, нежность или страстность у св. Павла и пр.;—все это при однообразии и даже посредственности языка.—в) Инстинктивно, новозаветный писатель-иудей усвоял ту греческую конструкцию или то греческое слово, которые более близки были к его природному языку; он лишь прикрывал греческою одеждой арамаистические речения; он решительно приспособлял греческие язык и конструкцию к своей мысли и на служение ей,—тем более, что эта мысль была для него боже-

ственною истиной и часто,—напр., в Евангелиях,—дается уже раньше его, как мысль самого Божественного Учителя-Христа.—г) Довольно часты в Новом Завете вставочные (парентетические) идеи: согласованы или нет,— они все же вносятся на свое логическое место, связываются с предшествующим чрез καὶ или местоимение, либо текут независимо. Если такая изъяснительная вставка длинна,— напр., в посланиях,—то писатель забывает начало фразы и потом снова продолжает фразу уже в другой форме. Эти замечания применимы, впрочем, и к другим синтаксическим случаям у Мф XV, 32. XXV, 15. Мрк. XII, II. Лк. IX, 28. ХХIII, 51. Ин. Т, 6. 39. III, 1. Рим. V, 12. 18. IX, 11. XV, 23. 25. 1 Кор. ΧVI, 5. Евр. XII, 18 — 22, часто в Апокалипсисе, а равно в цитатах и припоминаниях из LXX-ти—особенно в Апокалипсисе.—д) Писатель несознательно переходит от косвенного стиля к прямому, который, так сказать, снова звучит в его ушах, как только начинается припоминание.—е) Почти все новозаветные писания назначены христианским общинам и потому написаны для отчетливого прочтения в собрании верующих, которым они адресованы. И теперь еще—для полнейшего усвоения—читают их громко, с интонациями, ораторскими ударениями, паузами и изменениями тонов в речах, беседах, посланиях, с жестами и позами. Тогда идея писателя одушевляется и приобретает отчетливость без всякого другого разъяснения, при чем лучше определяются истинный смысл фраз и их важность, оттенки и противоположения в идеях, перерывы и возобновления рассказа, беседы, рассуждения, устранение некоторых вспомогательных переходных идей, тенденция к нарушению согласия после паузы и перерыва и пр. Точно также именно живой голос отличает вопрос, да еще лучше и более живо, чем всякая частица.

в) Достоинство новозаветного языка.

Несмотря на все свои особенности, греческий новозаветный язык был самым наилучшим для христианской проповеди: он богат и гибок. Греческий словарь был достаточно обширен, и новозаветные писатели в полную волю могли черпать из него слова, сообщая им христианский смысл. Даже больше того:—в своих производных и сложных словах этот греческий язык был столь неограничен, что давал простор выразить все идеи и все их оттенки с желательною для писателей ясностью и точностью.

Синтаксис обычного языка был простой, единообразный, легкий,— и евраистическое влияние только увеличило эти качества, Не стесняя и не затрудняя новозаветных писателей, как это было бы с языком классическим,— язык евраистический прилаживался и подчинялся их мысли, немедленно воспринимая ее форму и отпечаток. Он с одинаковою легкостью применяется и к обычным явлениям повседневной жизни и к самым возвышенным спекуляциям,—к идеям абстрактным и конкретным. Присутствие в нем евраистического элемента делало его легким и для иудея, привыкшего к языку совсем отличному, при чем он оставался связанным с миром иудейским и вообще ориенталистическим, с его идеями, верованиями, с его манерою мыслить и выражаться, сохраняя ь множество еврейских идей, перешедших в христианство. Еще большее количество греческого элемента делало его доступным для масс греко-римского мира. Греческий новозаветный язык был по существу своему языком общения, циркуляции, пропаганды, т. е. именно тем языком, который был нужен христианству в его стремлении к победе над греко-римским миром. Таков был греческий новозаветный язык, где сливались

греческий обычный и греческий евраистический—в том виде, как три-четыре века политических и социальных переворотов сформировали и возрастили его для христианского проповедания. Для него не были столь пригодны ни еврейский, ни арамейский, ни латинский, и ни в одном из них не имелось богатства, гибкости и универсально- международных свойств языка греческого.

Предметом настоящего трактата служит тот греческий язык, на котором написаны наши канонические новозаветные книги.

Человек, привыкший к аттическому греческому языку, взяв в первый раз греческий Новый Завет, был бы сразу поражен характерными, лишь ему свойственными особенностями. Помимо черт, которые отличают одну часть канонического сборника от другой (см. ниже),—и вообще язык новозаветный показался бы ему необычным:—по причине подмеси если не плебейских, то популярных терминов в его вокабуляре; своими случайно попадающимися иноземными и трудно понимаемыми фразами и конструкциями; скудостью употребления соединительных и других частиц, какими раннейшие писатели уравновешивали, оттеняли и подчеркивали свои периоды; почти устранением или неправильным употреблением родительного самостоятельного, аттракции и других синтаксических приемов, применяемых ради обеспечения сжатости и постепенности в раскрытии мыслей; а повсюду— своим стилем, который хотя часто монотонен, за-то превосходен по прямоте и простоте,—стилем, который иногда имеет случайные уклонения и перерывы или анаколуфические сентенции, характерные для разговорной и необразованной (нелитературной) речи, но редко уснащается парентезами (вставками) или растянутыми и запутанными периодами,—стилем, который, очевидно, является выражением людей совсем простых, забывавших о себе и

слишком ревностных, чтобы еще уделять много внимания литературным элегантностям или принятым риторическим правилам.

Прежде, чем рассматривать характеристические свойства этой разновидности греческого языка, столь явно отличающейся по вокабуляру, конструкции и стилю, мы должны кратко отметить ее наименование, происхождение и историю.

а) Наименование. — Некоторые из названий, предложенных для этого особенного идиома, являются, бесспорно, слишком узкими по отношению ко времени или месту, или же к обоим (каковы: «церковный диалект», «александрийский диалект», «палестинский греческий язык»). Другие наименования,—напр., «иудейско-греческий», «иудейско-христианский греческий» язык,—не приобрели распространения, хотя по существу удачны. Но название «эллинистический греческий язык», впервые данные, по-видимому, Скалигером младшим, теперь принято почти повсюду. И оказались бессильными устранить его все протесты—с возражениями, что это имя не выражает, в каком направлении этот язык уклоняется от обыкновенного греческого (и, следовательно, менее описывает его природу по сравнению, напр., хотя бы с названиями «еврейский» или «арамейский» греческий язык), а сверх того оно еще тавтологично или бессмысленно, поскольку равняется фразе «эллинистический эллинский язык». Усвоению этою названия способствовало без сомнения, употребление слова Ἑλληνστής в Деян. (VI, 1. IX, 29. XI, 20 с разночтением Ἔλλην, признаваемым более вероятным в XI, 20) для обозначения погречившихся или говоривших по-гречески иудеев. Применение термина «диалект» к греческому библейскому языку, как языку отдельной местности и периода,—неудачно и вредно, ибо этот термин уже принят для идиома различных ветвей греческой расы.

46 —

б) Происхождение.—Литературное преобладание Афин, (ок. 500—300 гг. до р. Хр.) повело к тому, что ее диалект— аттический—постепенно вытеснил формы языка, употреблявшиеся другими племенами греческого народа, а распространение греческого языка было много подвинуто покорением и колонизацией Востока при Александре В. и его преемниках. Однако при этом процессе распространения и сам аттический диалект потерпел изменения по влиянию речи и обычаев тех народов, среди которых он распространялся, пока наконец возник космополитический тип греческого языка, известный в качестве «общего диалекта» (η κοινή, т. е. διάλεκτος); местом его преимущественного господства столетия за два или более до христианской эры служила империя Птоломеев и их столица Александрия. Здесь жило множество выселившихся из отечества евреев, для которых природный или прадедовский язык еврейский со временем стал столь непривычен, что для удовлетворения их нужд был изготовлен (приблизительно между 285 и 150 гг. до р. Хр.) греческий перевод священных книг (так наз. LXX-ти толковников). Почтение к еврейскому подлиннику Ветхого Завета скоро было перенесено на этот перевод, а всеобщее употребление его среди внепалестинских иудеев много способствовало утверждению и сохранению представленного в нем типа греческого языка. Потерпевши изменения, неизбежные при употреблении в различных местностях и промежуточными (переходными) генерациями, этот греческий язык стал органом для откровения Божия, которое даровано миру чрез Иисуса Христа.

Самое происхождение сего языка делало его правоспособным для такой провиденциальной миссии. Он воплощал возвышенные понятия еврейской и христианской верив языке, который обеспечивал для них доступность среди людей деловых и занятых житейскими интересами.

Он был пригоден для подобного употребления, поскольку не потерял уважения образованной публики (см., напр.. Деян. XVII, 22 слл., 26 слл.), а между тем был языком повседневной жизни и—потому—являлся удобным для распространения семян Евангелия проповедью его повсюду, где говорили по-гречески. Он заметно разнится от языка писателей в роде Филона и Иосифа Флавия, которые, хотя и были еврейского рода, но обращались в своих писаниях к образованным классам и стремились к специально-греческой элегантности выражения. Он явно занимает среднее место между вульгаризмами простонародья и выработанным стилем литераторов своего времени. В нем мы имеем поразительную иллюстрацию того [ср 1 Кор. 1,27 слл], как промысл божественный возвышает к особой почести то, что называют «общепринятым» (κοινος).

в) История.—Однако было время, когда истинная природа этого библейского языка, как своеобразного идиома, в некоторых кругах не признавалась. Такое отношение является удивительным в виду уклонений от классической нормы, какие бросались в глаза на всякой странице Нового Завета. При том же самый образованный среди Апостолов открыто заявляет об отсутствии у него прелестей классической речи (1 Кор. II, 1.4. 2 Кор. XI, 6), а компетентные судьи насчет греческого языка среди древних христиан, напр., Ориген (Против Цельса VII, 59 сл.: Philocalia IV по изд. Robinson’a стр. 42 сл.) и св. Иоанн Златоуст (Беседа 3 на 1 Кор. I, 17), не только с готовностью признавали сравнительную литературную низменность библейского языка, но и находили в этом факте доказательство божественного снисхождения к низшим слоям наряду с превосходящим достоинством содержания, поскольку—лишенный чар литературной полированности — он все-же смог возобладать над образованными классами. Руководящие ученые периода реформации (Еразм, Лютер.

Меланхтон, Беза), в главнейшем, держались именно этого правильного мнения, но в начале ХVН века последнее встретило решительное несогласие; отсюда родились споры, известные под именем «пуристических», которые тянулись больше столетия и велись временами с немалою горячностью. Во многом эта страстность вызывалась тем, что отрицание классической чистоты новозаветного греческого языка казалось их оппонентам, унижающим для священного автора той или другой новозаветной книги. Но если бы эти чересчур ревностные поборники священного достоинства писаний пошли данным путем с полною решительностью, то они, конечно, совсем упразднили бы право новозаветного канона считаться произведением говоривших по-гречески иудеев I-го в., а этим уничтожалась бы содержавшаяся тут филологическая очевидность, что в эту именно эпоху вошла в область человеческой мысли новая и преобразующая энергия, где мы видим, как «буее Божие премудрее человек есть» (1 Кор. I, 25).

Особенности новозаветного языка наиболее удобно изложить по связи с разными элементами, входящими в его состав; именно: I) позднейший или «общий» разговорный греческий язык; II) еврейский или разговорный арамейский язык; III) латинский и другие иностранные языки; IV) религиозные или отличительные христианские элементы. Наряду с этими заслуживают некоторого внимания еще следующие пункты: V) сжатый обзор особенностей отдельных писателей и VI) некоторые из лингвистических проблем в Новом Завете с указаниями к их разрешению. Особенности первых четырех категорий могут быть распределены на А) лексические и В) грамматические, при чем к первым относятся: а) новые слова и б) новые значения, а вторые обнимают: а) особенности формы и б) особенности конструкции иди синтаксические. Но прежде всего должно быть отмечено, что есть немало неясности

еще для многих детальных пунктов: пределы же настоящего трактата заставляют ограничиться лишь немногими характерными представителями для большей части примеров и частностей.

Страница сгенерирована за 0.29 секунд !

ССЫЛКИ

Московская епархия

Община "Светоч" с.Сидоровское

Прежний вариант сайта

Спасский храм с.Усово

Храм вмч. Пантелеимона

Храм прор. Илии

Храм свт. Николая д. Дарьино

Правообладателям

Контактный e-mail: odinblag@gmail.com