Бальтазар фон, Ганс Урс «С ним двух других по ту и по другую сторону, а посреди Иисуса»

«С НИМ ДВУХ ДРУГИХ ПО ТУ И ПО ДРУГУЮ СТОРОНУ,

А ПОСРЕДИ ИИСУСА»

Так в общем виде описано распятие у ап. Иоанна (Ин. 19, 18). Лука же называет со-распятых «злодеями» (Лк. 23, 33), а ап. Марк и Матфей именуют их «разбойниками» (Мф. 27, 38; Мк. 15, 27): «Должно исполниться на Мне и сему написанному: «И к злодеям причтен»« (Лк. 22, 37; включено в Мк. 15, 28).

/186/

Обстоятельства распятия, несомненно, выражают еще одно, последнее, деяние со-человечности и солидарности Иисусовой. Быть человеком — это по сути быть со-человеком, и все бытие Иисуса Христа на земле было Его со-бытием с фактически не признавшими Закона людьми, безразлично, вели они себя благочестиво или неблагочестиво. Действительно, Его собственные ученики не могли пободрствовать с Ним на Элеонской горе хотя бы один час, а потом все оставили Его в Его страстях — или предали Его, или разбежались. Народ предпочел Ему убийцу Варраву. На кресте Он был распят в окружении двух разбойников. Все это свидетельства одного и того же.

Заместительные страдания Иисуса Христа за наши грехи были вполне подлинными, потому что Он ставит Себя перед лицом Отца на то самое место, где стоит грешник. Однако это «заступление вместо» не означает, что другие грешники исчезают. Оно означает, что Христос ставит Себя среди них, в один ряд с ними. В один ряд со всем, что, по земным меркам, тяжело, болезненно, невыносимо, непостижимо. Он не освобождает со-человеков от того, что омрачает жизнь, — Он Сам становится под сень того же мрачного облака. Как и все другие дела, сие дело Он совершает во Имя и в присутствии Бога-Отца: Бог-Отец также не взирает безучастно и сверху на наши земные страдания. Он берет их на себя, Он также несет тяжкую ношу, и если ее не понести, то ни человечество, ни вместе с ним весь мир не достигнут своей цели. В противоположном случае Бога было бы трудно понять как Творца сего мира.

Но когда Бог «инкогнито» (Киркегор) смешивается со Своими творениями, Он в то же самое время есть все Тот же, Кто Совсем-Другой. Он есть Тот, Кто взял на Себя ответственность за все целое и несет ее, так что сплетается неразрешимый узел из местозамещения и солидарности, из «бытия-вместо» и «бытия-совместно». И то и другое достигает вершины в конце драмы. Христа все покидают. Он Один стоит за всех. Вместе с Ним распинают на крестах еще двоих. И в Своей последней покинутости Господь все же хочет быть Тем, Кто солидарен, и Ему неважно, постигают эту солидарность Его сострадальцы или нет.

Ап. Лука, единственный из евангелистов, сообщает о различном поведении разбойников: один хулит Господа вместе с толпой, а другой в Его солидарности предчувствует местозамещение. Более того, как видно из Его мольбы к Иисусу, второй разбойник ощущает не только Его невиновность, но и Его власть вводить в Свое «Царство» и вполне виноватых. Первый, хуливший, разбойник просто желал бы избавиться от муки крестной: «Если Ты Христос, спаси Себя и нас» (Лк. 23, 39). Другой же, обратившийся с молитвой, уже не столько из муки стремится выйти, сколько заглядывает за ее пределы, за пределы смерти. Для первого из них после Освенцима

/187/

должно быть прекращено всякое богословствование, а второй входит в число мучеников,— пусть даже он и осознает, что ему воздается «по заслугам»,— которые даже в истребительном концлагере распознают со-страдающего — и потому местозаместительного — Бога.

Это правда, что в восходящем космосе в самом его низу боль и смерть являются предпосылкой для всей цветущей жизни. Но в то же время правда и то, что боль и смерть на высшей ступени природы, где становится также возможным свободное противление Богу, сохраняют свою подлинную злую силу. Они-то и провоцируют бунт против Бога. А на это возмущение нет другого ответа, кроме со-вхождения Бога в события, которые с мирской точки зрения непонятны. Вопрос на кресте «Для чего Ты Меня оставил?» не получает ответа. Бог входит, таким образом,— в «невыразимом стенании» (Рим. 8, 22)— в совместное подвешенное состояние между бунтом и молитвой. Иисус тоже молится, не получая ответа, все же продолжает молиться. Непостижимость тварного мира, достигшего своей вершины, есть зеркальное отражение непостижимости Бога, не парящего высоко над миром, но одновременно — так как Он не есть «Другой» — пребывающего в нем. Непостижимость Бога не входит в непостижимость мира: по ту сторону солидарности начинается местозамещение, но чудесным образом местозамещение царит не поверх солидарности, а непосредственно внутри ее. По этой причине религия заключается не в безусловной воле уклониться от страданий,— как бы ни сочувствовать таким стремлениям,— а в том, чтобы и в страдании остаться верным непререкаемой воле Того, Кто страдает по любви и Своей любовью перестрадал страдание.