I. Черты его биографии, нравственного развития и умственного образования. Отношение его к эллинской мудрости и к науке вообще. Проповеди Ефрема о том, что не должно обольщаться эллинскими мнениями и о землетрясении. II. Общий характер церковно-учительной деятельности Ефрема, Ефрем, как экзегет. Общий итог церковно-учительной деятельности и библиография проповедей. Классификация их. Степень их достоинства. Общий характер его проповеднического учения. Черты сходства его проповедей с поучениями авв египетских, особенно Макария В. III. Нравоучительная проповедь Ефрема, ее общая схема. IV. Догматическая его проповедь. Анализ слов «о кресте» и «на еретиков». V. Стилистические особенности проповедей Ефрема.

Биография этого великого отца и учителя церкви, несмотря на то, что ни один из исследователей, посвящавших свои труды духовной литературе патриотического периода, во оставил его без должного внимания ¹), до сих нор не разработана и исполнена

¹) Сведения о его жизни первоначальной: в его собственных сочинениях «обличение самому себе — исповедь» и «завещание». русс. перевод моск. академии ч. I, стр. 32 и 208, ч. VII, стр. 201—220); похвальное слово Ефрему Григория Нисского (твор. Григория в русс. перев. ч. VIII. Созомена Ц. И. III, 16 по русс. переводу стр. 206—210; Иероним — «о знаменит. мужах гл. 115. Палладий — в Лавсаике; Феодорит Ц. И. II, 30; IV, 29 по русс. перев. стр. 180 и 293. Фотий. Biblioth. Cod. 196. Геннадий de script. eccles. с. 3, 66 и 74. Du-Pin: Bibl. t. II. Coleterius Monum. Grace. t. III. Tillemont Hist. ecclesiast. t. IV. Fabricius Bibl. Grace lib. 5. Oudinus script. eccles. t. I. Cieller t. VIII поизд. 1860 г. t. VI.) Schrockh, Kirch. Gesch. th. VIII и XV и др.

Жизнеописания Ефрема, составленные в позднейшее время, собраны и напечатаны при римском издании творений Ефрема Ассемани: Ephremi Syri opera,

732

-733

противоречий. Сирский жизнеописатель св. Ефрема говорит, например, что он был сын языческого жреца, который за пре-

quae exstant, graece, syriace, latine, in VI tomos distribute. Romae 1732—1746, том I; здесь именно помещены биографии Ефрема. составл. Сим. Минафрастом, неизвестным греческим автором, Амфилохием Иконийским и Палладием Еленопольским, В III т. сирских сочинений Ефрема помещено кроме того два жизнеописания Ефрема неизвестных авторов, на сирском языке, краткое и подробное, с латинским переводом, озаглавленным Acta Сancti patris nostri Ephraemi Syriaca, auctore anonymo (pp. ХХIII-LXIII). На русском языке: прибавл. к твор. св. Отец в русс, переводе за 1848 г. (проф. моск. Академии свящ. А. К. Соколова: «жизнь св. Ефрема, характер его сочинений и черты учения). «Некоторые черты из учения св. Ефрема» того же автора — Прибавл. 1819 г. На латинском языке: в acta sanctorum — изд. Болландистов (под 1 февр. стр. 67—78; Сельского «очерк священной библиографии и экзегетики (Труды Киев. акад. 1866 г. № 11, стр. 309—311). Св. Ефрем Сирин, как проповедник, И. Забелина (Руковод. для сельск. пастырей, 1874 г.). На немецком языке: Gaab, Zuge za einer pragmat. Biographie Ephrem Syr. (в сборнике Паулюса Memorabilia Т. N. Leipzig 1762 г.) Hahn: Ephraem d. Syrer üb. d. Willensfreiheit (in Illgens Abhandlungen). Ulmanus Ephraem d. Syrer — Theologie). Hahn. Ephraem Syrer Sermoner gegeu Iuden, übers, von Halm (in Illgens Abhandlung III, Leipz. 1824). Alsleben, das Leben des heil. Ephräm des Syrers, ans dem Syrischen übersetzt... Berlin, 1853. Thom. Ios. Lamy: hymni et sermones s. Ephremi. Mechlinae, 1882 г. Ferry—S. Ephrem poete. Paris. 1878. БолееподробныебиблиографическиеуказанияоЕфремеСиринесм. Прав. собесед. (ст. Терновского) 1884 г. октябрь и у Панили § 129.

Издания его сочинений: Фосса: opera S. Ephraemi, graece et latine, ed. Voss Romae 1589—1597. 3 тома—ed. Colon. 1603, 1616, 1619 г.,—ed. Antverp. 1619 г.—ed. graece Thniaites, Oxon. 1709.—illustr. auct. lat. ed. Stud. card. Quirini, venet. 1755.

ЛучшееизданиетворенийЕфрема: Ephraemi Syri opera, quae exstant graece, Syrien, latine, in VI tomos distributa. Romae 1732—1746 гг. Это так назыв. Ватиканское издание Ассемани, трех маронитов XVIII в —Иосифа Ассемани, библиотекаря в Ватикане, его брата Иосифа Алоизия, профессора восточных языков в Риме, и Стефана Еводия, епископа. Ими предпринята была позже Bibliotheca orientalis, в которой указаны недостатки издания творений Ефрема, ими начатого, продолженного (темы IV и V) Бенедиктом, а оконченного (t. VI) Стефаном Ассемани. Много неизданных сочинений Ефрема в армян. переводе. Армянский перевод изданных сочинений Ефрема сделан Мехитаристами в 1830 г. в Константинополе и в 1836 г, в Венеции в IV т. В 1833 г. изданы толкования Ефремана посл. ап. Павла, найденные в армянск. переводе. Ephraemi S. commentarii in epistolas Pauli, armen, et lat., studio Bapt. Aucher. Venet. 1833 Остальные издания сочинений Ефрема, а равно недостатки издания Ассемани см. у Филарета Черн. ист. учение об отцах § 130 и у Ceiller, в

— 734 —

данность его Христу изгнал его из своего дома 1). Сам же св. Ефрем говорит, напротив, что «от отцов он получил наставление о Христе», что «отцы при нем исповедали Христа пред судиею» и что он «родственник мученикам», что «родившие его во плоти внушили ему страх Господень» ²). Трудно согласить столь противоречивые показания, если не допустить, что Ефрем, сообразно свойственному ему складу мысли и речи, под «отцами», от которых он получил наставление о Христе, разумеет не плотских родителей, а духовных отцов, пустынников низибийских, между которыми он поселился после того, как «подобно кораблю без руля», блуждая по морю житейскому, был вразумлен свыше тяжким испытанием; что касается «родителей по плоти», то они «внушили ему страх Господень» вероятно отрицательным путем, когда изгнали его из своего дома и заставили таким образом в одном Господе искать себе успокоения. Если же признать здесь в рассказе Ефрема буквальный смысл, то, конечно, нельзя не отдать ему предпочтения, и в таком случае признать сказание сирского жизнеописателя ошибочным ³). Не установлена хронология для главнейших фактов жизни Ефрема, каковы годы его рождения и кончины, год его свидания с Василием Великим, год посвящения в диакона, пребывания его среди египетских отшельников. Годом его кончины А. К. Соколов

histoire generale t. VI (по изд. 1860 г.). Русский перевод творений Ефрема по частям—в Воскресном Чтении и в Христианск. Чтении (см. по указателям). «Полный» перевод, в 8 тонах, в изд. Твор. св. Отцов в русс. переводе, под редакцией Делицына, Москва. 1818—1854 г.

¹) Opp. Ephr. Syr. t. III, p. XXIV.

²) Обличение самому себе, русс. изд. твор. Ефр. т. I, стр. 224— 228.

³) Западные гомилеты, например Паниль (pragm. Geschich. der Christi. Beredsamk., § 120, s. 438) иГарнак (Th. Harnack — Praktische Theologie band. 2, 1878 г. § 13, s. 70.) следуют исключительно сирскому биографу Ефрема, совершенно игнорируя его автобиографические сообщения. А. К. Соколов (Прибавл. к Твор. Св. Отцов, ч. 7-я 1848 г. стр. 25, следует Ефремову «обличению самого себя», понимая его слова буквально. Преосв. Филарет (Историч. Учение об отцах церкви § 128) пытается согласить оба сказания предположением, что отец Ефрема принял в последствии христианство и тогда переменил свое отношение к сыну, который крестился лишь на 18 году жизни, в более ранних летах дав лишь обет крещения.

— 735 —

(в Прибавл. К Твор. св. Отцов) и преосв. Филарет черниговский считают 372-й, следуя краткому сирскому жизнеописанию Ефрема, сказанию католикоса Дионисия и свидетельству блаж. Иеронима, и отвергая свидетельство пространного сирского жизнеописания Ефрема, которое замечает, что Ефрем оплакивал кончину Василия Вел., которая относится к концу 378 г. Паниль, считающий годом рождения Ефрема 337-й, кончину относит к 378 г., Гарнак — к 380 г., архим. Арсений, автор «Летописи церковных событий» (СПб. 1880), говорит, что Ефрем скончался 28 января 379 г. Со своей стороны, мы считаем указание пространного сирского жизнеописания совершенно правильным, каково бы ни было относительное достоинство его свидетельств в других отношениях. После свидания его с Василием, происходившего в бытность последнего архиепископом (он хотел посвятить Ефрема в пресвитера), следовательно, после 370 года, когда Ефрем возвратился уже в Эдессу, Василий присылал к нему нарочитых с предложением епископства. Следовательно, кончина Ефрема последовала не немедленно по возвращении его в Эдессу после свидания с Василием. Затем Ефрем составил похвальное слово Василию уже умершему, и как видно из его содержания, оно написано спустя значительное время после смерти. А Василий, как уже сказано, скончался в конце 378 или 379 г. Нужно отвергнуть подлинность этого слова, чтобы отнести год кончины Ефрема к более раннему времени. Но признаков неподлинности этого слова, хотя оно и не из лучших произведений Ефрема, никаких мы в нем не находим. Иероним говорит неопределенно, что Ефрем скончался в царствование Валента (364—378). Наконец в письме Ефрема к монаху Иоанну (соч. Ефр. IV, 143) содержатся указания на еретиков, которые разделяют Господа И. Христа на двое, причем Ефрем, называя пресвятую Деву Богородицей, отнюдь не хочет именовать ее человекородицей, что, по-видимому, указывает на зачатки Несторианства. Следовательно, нужно или счесть это послание писанным не Ефремом — для чего решительно нет оснований — или предложить, что Ефрем дожил до времени зарождения

736 —

Несторианства и скончался в первой четверти V в., в чем нет ничего невероятного, так как в этом случае число лет его жизни, — если предположить, согласно пространному сирскому жизнеописанию, что он родился в первых годах IV века и был с Иаковом на Никейском соборе, — немного превышало сто лет. Такое долголетие вовсе не было редкостью в его время. Вероятно во второй половине своей жизни, он уже не пользовался таким авторитетом в церкви, как в первой. Может быть смиренный диакон Эдесский, с таким ужасом взиравший на развитие рационалистического направления в церкви в его время, упорно отклонялся от участия в общецерковных делах, почему о нем и не упоминают в это время церковные историки, и всю свою деятельность ограничил перепиской с частными лицами, каков был монах Иоанн.

Тяжелым испытанием (неправильным заключением в темницу) и вразумление свыше рано пробуждено было в св. Ефреме энтузиастическое чувство ко Христу, а равно то постоянно скорбное и покаянное настроение духа, которые характеризуют его в продолжении всей его жизни. Среди отшельников низибийских святой Ефрем нашел для себя успокоение, окреп нравственно и вполне созрел для того, чтобы всецело и безраздельно отдать на служение Богу. Умственное и научное образование Ефрема имело для себя менее благоприятных условий и достигало той высоты, какую представляла его христианско-религиозная и нравственная зрелость. На какое-либо методически-правильное школьное обучение его вообще и в частности на образование Ефрема специально для деятельности проповедника в его биографических материалах нет никаких указаний. Правда, некоторые свойства его проповедей — особенная склонность к остроумным сближениям и антитезам, обилие не всегда обоснованных на действительном чувстве восклицаний, некоторая склонность к изысканности в речи — иногда вызывают предположение, что Ефрем, подобно Григорию Богослову, Василию Великому и другим, современным ему великим учителям церкви, обучался риторике у какого-либо из языческих риторов. Но

— 737 —

при недостатках точных исторических свидетельств, которые оправдывали бы подобное предположение, для него нет достаточных оснований, и, кажется, природа, которая так щедро одарила Ефрема талантами, — даром истинного ораторства, так же как и даром поэтическим, — была главною его учительницей. Что же касается упомянутых особенностей речей Ефрема, то они без натяжек вернее могут быть объяснены из особенностей восточного склада мысли и речи, ему свойственного, из национального сирийского темперамента и вообще из свойств личных духовных сил Ефрема. Этот пылкий «человек Востока», у которого природная могучая сила воображения еще более развилась под влиянием условий жизни созерцательно-аскетической, так же мало нуждался во внешнем влиянии риторического образования для того, чтобы впадать в своих ораторских рассуждениях в крайности и односторонности, которых беспристрастная и объективная история проповеди не может одобрить, как и для того, чтобы обнаружить самые высокие достоинства и блестящие качества, которым, в его проповедях, нельзя не изумляться. Как оратор, Ефрем занимает между современными ему учителями IV-го века не менее высокое место, чем какое принадлежит ему не по праву как ученому богослову. До какой степени в характере Востока было говорить такою изысканною и цветистою речью, какою говорит во многих своих проповедях Ефрем, видно из того, что, как рассказывает сам он, даже обыкновенный разговор его, например, с Василием Великим, имели такой вид: «ты ли, Ефрем, прекрасно преклонивший выю и взявший на себя иго спасительного слова?» — спрашивает Василий. «Я Ефрем, который сам себе препятствует идти небесною стезей», отвечал Ефрем и т. д. ¹). Впрочем, когда Ефрем называет себя в «поучении к египетским монахам» человеком «неученым и незначительным», а в «похвальном слове мучеником», «человеком мало смысленным, неученым и ничего не стоящим» ²) — в этих словах нельзя не видеть преувеличения, вызванного его смирением. Равным обра-

¹) Твор. Ефрема в русс. пер. т. III, стр. 103.

²) Твор. Ефрема в русск. пер. т. II, стр. 86, 189, и т. IV, стр. 264, I, 390 и др.

738 —

зом, когда Созомен называет его ἑλληνικῆς παιδείας ἄμοιρος — греческому образованию непричастный, то это указывает лишь на отрицательное отношение Ефрема к этому образованию в своих проповедях, на то, что в своих проповедях и сочинениях он не делает всего обычного в его время у учителей церкви употребления из греческого образования, а отнюдь не на то, чтоб он был незнаком с ним. Св. Иаков, первый его наставник, обладал самым лучшим научным образованием, — всем тем образование, какое можно было получить в то время лишь члену царского семейства (Иаков был племянник парфянского царя и воспитывался при дворе своего дяди), что доказывается и его сочинениями; плоды этого образования не могли не отразиться благоприятно на его приближенном избраннике, находившемся при нем неотлучно с ранней юности своей до самой кончины св. Иакова (в 350 г.). По словам сирского биографа Ефрема, св. Иаков брал его с собою на Никейский собор (на этом основании рождение Ефрема относят к самым первым годам IV века), и если это сведение признать верным, то нужно допустить, что впечатления ученых прений избранных и образованнейших представителей христианства на этом величественном собрании, должны были возбуждающим образом подействовать на развитие в нем не только ревности к защите православия, но и склонности к основательному богословствованию вообще. В самой Низибии было училище, которое закрылось лишь после смерти Иакова, во время опустошения Низибии персами, в котором учительствовал Ефрем, быв в нем, вероятно, сначала учеником. Когда Ефрем переселялся в Эдессу, то, по словам Григория Нисского, имел мысль не только продолжать свое самообразование, но и «сообщать плоды своего видения». В Эдессе, где знаменитый Евсевий Эмесский, уроженец этого города, «по обычаю отечественному, по словам Созомена, изучал не только св. Писание, но и науки, преподаваемые у эллинов» как видно из этих слов историка, существовало тогдашнее научное образование в полном составе, и замкнутое в сочинениях Ефрема знакомство его не только с творениями христианских учителей,

— 739

каковы: Ириней, Афанасий, Ориген, оба Григория — Богослов и Нисский, но также с Сократом, Платоном и Аристотелем, а также с элементами естествознания и физики, составляло плод может быть его образования здесь. Затем, живя в монастыре в Эдессе, Ефрем имел своим собеседником Юлина-Саву, в лице которого Златоуст указывал образец христианского совершенства, — который в свое время было опорою православия против арианства в Антиохии, по всей вероятности представляя из себя личность вроде Великого Макария или Антония; может быть, он знакомил Ефрема с научными методами школы антиохийской, особенно со способами толкования св. Писания ¹). Здесь же Ефрем препирался с язычниками и обращал их в христианство, что невозможно было без научного образования, и с полным успехом боролся с ересями, основывавшимися на восточной дуалистической философии, равно как с другими, чисто христианского происхождения, имевшими рационалистический характер. Сам Ефрем основал в Эдессе школу, давшую нескольких ученейших церковных учителей и был ее руководителем. Сочинения Ефрема обнаруживают в нем не только превосходное, вполне научное, знание св. Писания, равно как полное и глубокое знание современного ему греческого богословия, но отчасти также классической и современной ему светской литературы. Недаром он пользовался особенным уважением знаменитейших богословов своего времени — Василия Великого, который, по словам Феодорита, «восхищался им, удивлялся его учености» и хотел поставить его в епископа, и Григория Нисского, который составил Ефрему панегирик. Наконец Ефрем мог узнать «эллинскую мудрость», если не по сирским переводам греческих авторов, которых в его время, может быть, не было, то из собеседований с учеными людьми своего места и времени и других и со своими многочисленными учениками и сожителями в монастыре, между которыми не могло не быть лиц образованных, знавших язык и мудрость эллинскую. В виду всего вы-

¹) См Феодорита Ц. И. гл. II.

740 —

шеизложенного вовсе не было неожиданностью, как кажется Созомену, когда Ефрем, как говорит этот историк, «показал столь великую ученость… что постигал высшие умозрения философии, а легкостью и блеском слова, также обилием и мудростью мыслей превзошел знаменитейших греческих писателей». Действительно, хотя Ефрем и порицает философию «лжеименную», «многоречивую» и «суесловную», но в слово о добродетелях и страстях стоить вполне на уровне тогдашнего философского знания ¹). Его психологическая теория, здесь изложенная — есть общая теория тогдашней науки. Сам Ефрем говорит: «что открыто мне Духом Святым, то должно узнать и всякому. Если я неразумен и не сохранил того, чему научился, то пусть другой научась сохранит» ²). Здесь Ефрем имеет в виду, конечно, не одно нравственное научение.

Любопытные образцы этого знакомства с современной ему эллинской мудростью и отношение к ней Ефрема представляют между прочим две его проповеди: «о том, что не должно обольщаться (т. е. увлекаться, принимать без критики и разбора) эллинскими мнениями и «о землетрясениях» ³). Во время мора в Константинополе врач Домн говорил: «гибнут ремесленники, которые работают у огня, а остальное время живут в подземельях и подвалах, — кто живет на возвышенных местах, пользуется чистым и тонким воздухом, те не подвергаются заразе». «Так рассуждал он потому, что прилежно изучал эллинские науки и заразил ими свой ум, — говорит Ефрем; не озарил он ума своего божественным учением, а потому и был далек от истины». Чрез двое или трое суток сам Домн заболел, хотя жил в прекраснейшем доме, наполненном чистым воздухом: и, хотя согласно его теории, его перевезли в его загородный дом, тем не менее он и там умер. Рассказав это происшествие, Ефрем не входит в рассмотрение тео-

¹) См. тв. Ефрема по русск. изд. ч. II, 363, ч. V, 116.

²) Твор. Ефр. IV, 38.

³) См. соч. Ефр. по русс. изд. т. III, стр. 328 и 325.

— 741 --

рии Домна с научно-медицинской точки зрения; но она во всяком случае для него не что иное, как глумление, потому что не утверждена на слове Божием. Со своей стороны проповедник находит достаточным указать на историю с Давидом, изложенную в 2 Царств 24, 1—2, 9—28, и выводит то умозаключение, что «всякое общественное бедствие — голод, меч, язва, смерть, — посылается самим Богом для уцеломудрения и исправления, чтобы люди устремили ум свой к благочестию, потому что каждое поколение имеет нужду во вразумлении Господним посещением. Если и среди страхов иные остаются нечувствительными в деле благочестия: то если вовсе не будет посещения Господня, не тем ли паче совратятся умом в безбожие и погибель». Следовательно, и всякая медицинская теория может быть сама по себе совершенно верным объяснением явления, но не она спасает от смерти и не она сама по себе исцеляет. Проповедник не понимает и не допускает деятельности ума, удаленной от Бога, новизн учения, не содержащихся в слове Божием ¹) и не на нем обоснованных. «Надмившие ум свой эллинским упоением, безрассудно» говорили, что землетрясение бывают от подземных ветров. Проповедник не отрицает возможности научного объяснения этого явления, и со своей стороны предлагает даже свою теорию землетрясения. Скажите, спрашивает он сторонников теории подземных ветров: почему, когда сделается землетрясение и одна полоса колеблется, при колебании одной и не колебании другой колеблющаяся полоса не отделяется от неколеблющейся, но, как идет морская волна, и после волнения вода опять возвращается в прежнее положение, так и колебания земли проходят в виде волн, и после землетрясения земля принимает прежнее положение? Отчего при бывшем в Армении землетрясении горы, одна от другой отделенные, столкнулись между собой, так что возгорелся огонь и поднялся густой дым, который виден был на значительном расстоянии? Отчего горы, одна от другой отдаленные, стоят в своем по-

¹) См. т. I. стр. 414 и 420.

— 742

рядке и на своем месте? Отчего во время землетрясения приходят в ужас мореплаватели? Ибо оно бывает и для них ощутительно, поелику люльки и постели на корабле и все снасти сталкиваются между собой необыкновенным образом и колеблются и волны много раз ударяют то с той, то с другой стороны необыкновенным образом? Проповедник находит, что подобные вопросы нужно решать не от своего ума, а «от уст Господа», и не давая никакой цены даже своей собственной теории землетрясения — теории волнообразного движения земной поверхности, которую противопоставлял теории подземных ветров, указывает лишь на то, что землетрясение есть от Бога, от посещения Господня, ибо псалмопевец говорит: презираяй на землю и творяй ю трястися (Пс. CIII, 32), потряс еси землю, и смутил еси ю, и исцели сокрушение ея, яко подвижеся (Пс. LIX, 4, Иов. IX, 6—10, XXVI, 7—8). В заключение проповедник, останавливаясь на словах 1 Кор. III, 18—20, находит эллинское объяснение скудоумным и советует обратиться к Богу, разуму которого несть числа. Подобных рассуждений в сочинениях Ефрема можно найти немало, — они отнюдь не доказывают незнания им эллинской мудрости, но лишь обнаруживают известную точку зрения проповедника на эллинскую науку. Он не отрицает науки вообще, а только ее эллинскую форму, ищет для науки иной постановки, новых обоснований на началах нового учения религиозного. К эллинской мудрости он относится отрицательно потому, что в это время еще не выработались формулы отношений к ней церкви, что сделано теми учителями церкви, которые, сохраняя преданность ее учению, методически прошли весь состав научно-образовательного курса эллинизма под руководством наиболее блестящих его представителей.

Находя в слове Божием источник всякой мудрости, проповедник к нему особенно обращает внимание всякого исследователя. Но наряду с этим, он постоянно говорит о пользе и необходимости знания вообще. На изучении слова Божия, как источника не только богопознания, но и всякого ведения, он настаивает с особой энергией в слове подвижническом.

— 743 —

«Природа наша земля, нами возделываемая; произволение — земледелатель, а божественные Писания — советники и учители, научающие, какие худые навыки искоренять, какие добродетели насаждать. Сколько бы ни был ревностен наш земледелатель, без учения божественных Писаний он и не силен, и не сведущ, только они дают ему разумение и силу, а вместе дают от собственных ветвей своих и благие добродетели, чтобы привить их к древу природы, веру к неверию, надежду к безнадежности, любовь к ненависти, знание к неведению, прилежание к нерадению, Божество к человечеству. Постигается Божество — насколько постигается — лишь обогащенными ведением ¹). Ефрем много хлопочет о сбережении и размножении книг и настойчиво требует их чтения и изучения. Однажды, придя к отшельнику Юлиану, он увидел, что книги его не только мокры, но где встречаются слова: Господь, Христос, Бог, буквы почти изглажены. Оказалось, что Юлиан орошал слезами те места книги, в которых были начертаны эти святейшие имена. «Бог примет твое благое расположение, заметил Ефрем, но …, следует беречь книги». «Если приобрел ты книгу, то храни ее в исправности, чтобы не встретились в ней преткновения читающему или списывающему», — говорит он в наставлении о чтении ²). «Знание лучше богатства». «Ищи себе обучения, люби общаться со старшими, выслушивай и заучивай речи их. Обучение — новый свет и делает очи светлыми». «Книги пусть будут для тебя трапезой… пусть будут они для тебя ложем» ³). Прекрасные мысли о чтении слова Божия высказывает проповедник в слове о терпении (IV, 70). Даже для монахов он допускает «образование в словесности» (V, 143). Не в одном св. Писании, а и в мирских книгах — везде говорится о добрых делах и определяются наказания за худую нравственность (III, 324). Тело оживляется духом, а дух — верою, без веры она труп. Полагая в основание всей духовной и внешней жизни слово Божие, про-

¹) Твор, Ефр. I, 79-80. ІII. 50, 57.

²) Тв. Ефр. II, 289.

³) V, 426-427.

— 741

поведник высоко ценит и самодеятельность мысли, Вера отнюдь не отрицает такой деятельности, напротив именно ее производит. «Вера рождает добрую мысль, а добрая мысль — река воды живой. Кто приобрел ее, тот наполнятся водами ее». К уразумению понимания Ефремом взаимных отношений веры и мысли в области вероучения могут служить не совсем понятные сами по себе его рассуждения „о нынешнем огласительном учении в нескольких проповедях ¹). «Плачу я день и ночь об ослаблении огласительного учения, какое преподается в ваши дни. Одно только есть правильное огласительное учение, преподанное в дни отцов наших. Они как светила осияли всю землю, живя среди еретиков и людей нечестивых, как многоценные камни и дорогие жемчужины. По причине их высокого и чистого жития сами враги сделались их подражателями. Наше же учение, оставив прямые пути, идет, по стремнинам и местам негладким... Приходящий слушать огласительное учение прежде оглашения уже учит, не обучившись, дает законы, не понявши складов, философствует. Если стар, с высокомерием приказывает, если молод, противоречит. Поэтому кто не восплачет о нашем огласительном учении»? «Кто не будет плакать о нашем огласительном учении? Надобно посмотреть и подивиться, какие замыслы у монахов, особенно новоначальных». Здесь св. Ефрем не отрицает огласительного учения в его должном виде и у места, т. е. рассуждений о вере и того наукообразного ее толкования, какое развивается в IV в., но согласно с Григорием Богословом и Григорием Нисским порицает те формы, какие оно принимало благодаря неуместной пытливости людей неспособных к богословствованию, и настаивает на исправлении жизни, как наилучшем средстве к приобретению богословствования. Научает христианству неведущих его, по мнению Ефрема, жизнь христианская больше, чем какое бы то ни было «оглашение». — Точка отправления Ефрема при всех подобных рассуждениях

¹) Напр. «в слове подвижническом», по русс. изд. тв. Ефр. т. I, стр. 67, в слове «о тех, которые предаются страстям» I, 194, в «слове против исследования естества Божия» т. V, стр. 105.

— 745 —

видна из следующего его замечания. «Кто может доказать, спрашивает он, что христианам прилично играть на гуслях, плясать, скакать на улицах, свирять, гадать, шуметь, делать хранилища и носить их, вопрошать бесов, упиваться? Какой пророк, какое евангелие, какая апостольская книга подтвердят сие? Если христианам прилично сие, то все суета и заблуждение — закон, пророки, евангелие и апостолы. Если же они богоглаголивы, как и действительно, то делать что-либо из вышесказанного христианам неприлично» (III, 333—334).

II.

Характер и направление церковноучительной деятельности Ефрема определяется, впрочем, не столько теми элементами общего научного образования, которые не были ему чужды и более или менее были им усвоены, сколько с одной стороны складом его духовных сил, а с другой — степенью образования и потребностями той церкви, для которой он ближайшим образом подвизался в учительном слове. По складу своих духовных сил он был не столько мыслитель, исследователь истины, сколько оратор и поэт, не столько человек рефлексии, сколько глубокого христианского чувства и веры: что совершенно верно выражено в усвоенном ему еще при жизни названии «сирского пророка». Это действительно был профет в смысле первобытного христианства, человек сподобившийся божественных видений и откровений, энтузиастически воодушевленный чувством величия нравственных благ учения Спасителя мира, пророчески обличавший оскудение веры и заблуждения современной религиозной мысли, вещавший человечеству угрозы за его порочность, оплакивавший эту порочность и предсказывавший то будущее людей, которое неизбежно должно было последовать, как плод неправильной церковно-религиозной и нравственной жизни. Вот краткий образец его речей пророческих: «Блаженны — город, в котором царствуют благочестивые, и корабль, которым правят опытные, и монастырь, которым управляют воздержные. Но горе тому городу, в котором царствуют нечестивые, и тому кораблю, ко-

746 —

торым правят неопытные, и тому монастырю, которым управляют сластолюбивые. Город, за нечестие державствующих, наполнится варварами; корабль, по неопытности кормчих, сокрушится; и монастырь, от недеятельности управляющих им, запустеет» ¹). По обстоятельствам времени и по уровню умственного развития церкви сирской его времени потребно было элементарное ознакомление с учением христианским и увещание к верности ему более, чем его спекулятивное н диалектическое истолкование. Из этих условий возникло и развилось в Ефреме» то охранительное направление мысли, та его ревность о достаточности и неприкосновенности церковного учения в его символической форме и на катехистической степени его развития, каким характеризуются сочинения Ефрема. Из соприкосновения и знакомства с местной и современной ему научностью, он вынес отрицательное отношение и антипатию к ней, потому что эта научность являлась пред ним в виде еретически-рационалистического заблуждения, возникавшего при том не из внутренней какой либо потребности осмысления догматов и сближения их с миросозерцанием и методом диалектически-философском, а как простое подражание умственному движению других более интеллектуальных центров Востока, и распространявшегося в обществе подобно заразе, по недостатку осторожности и преданности вере церкви. Поэтому в своих многочисленных противоеретических сочинениях он большей частью не входит в ученое обсуждение научной состоятельности еретических доктрин и довольствуется с одной стороны указанием несогласия их с установленною верою церкви и порицанием их, с другой — мерою в высшей степени целесообразной — противоеретическим элементарным изложением православного учения в форме народно-упрощенных стихотворений, положенных на мотивы народных напевов. Отсюда понятно, почему многочисленные противоеретические сочинения Ефрема не имели большой цены в современной ему литературе, при сопоставлении с сочинениями Афанасия, Василия и других. Но взамен рационально-диалектического рассуж-

¹) См. тв. Ефр. по русск. изд. ч. I, 370, также II, 174.

747 —

дения о догматах, какое другие великие борцы против ересей противопоставляли остроумной и утонченной диалектике учеников антиохийской школы, Ефрем обращает внимание чад церкви сирской к первоисточнику христианства, к объективному изучению слова Божия, которое может дать более твердую и здоровую пищу религиозному смыслу и настроению людей, вводя их в самое святилище христианского религиозного творчества. Здесь Ефрем является учителем поистине великим и его толкования на св. Писание ценятся гораздо выше, чем его творения противоеретические. В своих объяснениях на св. Писание Ефрем наряду с буквальным его смыслом допускает смысл духовный, который имеет у него три вида: пророческий в тех местах, где содержатся предсказания об Иисусе Христе и обстоятельствах служения Его роду человеческому, типический (названный так самим Ефремом), когда явления и вещи Ветхого Завета прообразуют вообще будущее, этот смысл часто совпадает с первым, так как весь вообще Ветхий Завет есть τύπος — образ Нового (согласно словам апостола — вся же сия образи прилучахуся о нем), и смысл тропологический (соответствующей хоральному смыслу в методе объяснения св. Писания Оригена), по которому все физические, исторические и обыденные явления и предметы обсуждаются, как образы и покровы религиозных и моральных идей. У Оригена этот способ толкования назначался для второго класса верующих, которые уже отрешились от буквы Писания, но еще не достигли мудрости совершенных. У Ефрема, который не так решительно, как Ориген, высказывается по этому предмету, он назначается для верующих вообще, тогда как смысл типический и пророчественный составляет высшую ступень богословского ведения. Но при таком видимом сходстве в методе толкования слова Божия с Оригеном, великое преимущество Ефрема пред последним состоит в том, что все эти объяснения у него отнюдь не отрицают буквального смысла, а напротив лишь следуют за ним. Природу или сущность слова Божия ветхозаветного, по Ефрему, составляет все-таки прямой буквальный смысл, а всякий смысл духовный есть дело личного понимания

— 748

истолкователя, возникающее из его духовной зрелости и благочестивого стремления назидать в благочестии и истине христианской, которая, будучи открыта в Новом Завете, существует сама по себе и не зависит от Ветхого Завета. В истолковании буквального смысла св. Писания — главное значение и заслуга Ефрема, как экзегета. Еще до Златоуста и, по-видимому, вне влияния Диодора Тарсийского и других антиохийцев, он толкует св. Писание, по выражению Григория Нисского, прежде всего ἀκιβῶς πρὸς λεξιν буквально, «хотя и не оставляет без внимания глубин созерцания». Подобно Василию В. (в шестоднев) он восстает против иносказательного толкования Оригеном шести дней творения, и вообще — в своих герменевтических правилах близко подходит к Василию В. и Златоусту. Но у него есть и преимущество пред ними, сообщаемое ему знанием еврейского языка и, особенно, этнографии Палестины и смежных с нею стран, из какового знания он делает самое обширное применение в своих объяснениях на книги Ветхого Завета, в чем ему лишь отчасти равен иудей по национальности Епифаний Кипрский. Он одинаково осуждает как неразумную привязанность к букве Писания, так и излишнюю наклонность к аллегории. Он везде ищет указаний на Христа и его церковь, но таинственный смысл у него везде лишь следует за буквальным и никогда не простирается до уничтожения последнего. Он ясно различает пророчества о Христе общеизвестные, которые ни к кому кроме Иисуса Христа относиться не могут от таких, которые исторически относятся к известным лицам и событиям, а пророчественно к Иисусу Христу.

Церковно-учительная деятельность Ефрема сколько необычайно плодовита и обильна, столько же разносторонняя. По словам Григория Нисского, Ефрем «писал толкование на все древнее и новое свящ. Писание, от сотворения мира до последней благодатной книги». До нас сохранилось объяснение на Пятикнижие, кн. Иисуса Навина, Судей, Царств, Паралипоменон, Иова, четырех больших пророков и из малых — Осии, Иоиля, Амоса, Авдия, Михея, Захария и Малахии, посланий апостола Павла и на согласие

— 749 -

Евангелистов. Далее богословско-полемическая его деятельность содержала в себе опровержение всех ересей, какие появлялись в сирской церкви: аэтиан и евномиан, вардесанитов, антропоморфистов, маркионитов и мессалиан, восточного фатализма и учения астрологов, наконец, новатиан и аполлинаристов. Затем с того времени, как он переселился в Эдессу, он неустанно и непрерывно занимается проповедью, проповедует между монахами в монастыре, проповедует к городскому населению в храме, для чего в виде исключения дано было ему разрешение несмотря на то, что он имел сан лишь дьякона, проповедует даже в других отдаленных местах во время своего в них пребывания напр. среди египетских отшельников, где он пробыл восемь лет (сохранилось 50 поучений к египетским монахам). Число всех его поучений Фотий возводит до 1000. Наконец следует масса его песнопений для общественного употребления и молитв для употребления церковно-богослужебного, которые имеют все вероучительное и нравоучительное и даже полемическое содержание, изложенное в поэтической стихотворной форме. Это своеобразные опыты христианской дидактической поэзии, достоинство которых пока не оценено критикой эстетической, но целесообразность, которых доказана их действием на современное общество. Еще Феодорит знал до 30000 стихов Ефрема.

Впрочем, до настоящего времени библиография сочинений Ефрема вообще и в частности его проповедей так же мало разработана, как и его биография. Три ученых Ассемани, природные сирийцы, с любовью потрудились над собиранием, изданием и исследованием сочинений своего гениального соплеменника. В их издании: S. Ephremi Syri opera, quae exstant graece, syrice, latine, in VI tomos distributa, Romae 1732—1746, — насчитывается до 300 произведений Ефрема проповеднического характера с особыми заглавиями (любопытно, что два слова Ассемани заимствовали из древнего славянского перевода). Но те же издатели в другом своем издании (bibliotheca orientalis) поименовывают несколько сочинений и проповедей Ефрема, в вышеназванное их издание не вошедших. Затем уже после них найдены как некоторые истолковательные

— 750 —

сочинения Ефрема (из них изданы на армянском языке — толкование на Паралипоменон и на согласие Евангелий, на армянском и латинском — толкование на послания ап. Павла; не изданы известные лишь библиографические толкования на Иону, Наума, Аввакума, Софонию и Аггея), так и некоторые проповеди. Из последних не изданы пять слов, хранящихся в греческом списке сочинений Ефрема в венецианской библиотеке св. Марка, три слова в библиотеке туринской, восемнадцать бесед, известных по рукописному армянскому переводу. Наконец не найдено несколько сочинений, о которых упоминали Григорий Нисский и Иероним. В новом русском переводе московской академии (1848—1853) содержится около 265 произведений гомилетического характера с особыми заглавиями. Но это издание не содержит в себе полного перевода всех даже изданных проповедей Ефрема (напр. нет слов на Рождество Христово, изданных у Ассемани). Сохранившиеся и изданные проповеди Ефрема в первоначальных списках носят самые разнообразные названия: бесед, поучений, наставлений, советов и т. д., слов (λόγος, sermo) иногда с эпитетами: слово умилительное, слово подвижническое, слово душеполезное, слово огласительное, слово похвальное; при большей части их имеется обозначение их содержания. Но как названия — «слово», «поучение», «беседа», «наставление», «советы» и т. п. — не имеют здесь терминологического значения, так и эти заглавия или обозначения предмета речи вовсе не исчерпывают содержания того или другого слова. Их гомилетический характер иногда определяется внешними признаками, именно обращениями к слушателям, молитвой, славословием и словом «аминь» в конце проповеди; но весьма нередко проповеди Ефрема не имеют никаких внешних признаков произношения, и гомилетический характер их определяется внутренними свойствами их содержания и изложения.

С нашей точки зрения, применительно к истории генетического развития типов проповеди, проповеднические произведения Ефрема могут быть разделены на пять классов. К первой, самой малочисленной группе относятся несколько гомилий экзегетических, содержащих последовательное, нравоучительное по

— 751

предмету и художественное по изложению, толкование избранного отрывка св. Писания в порядке содержания текста. Таково, напр. слово о прекрасном Иосифе, объясняющее вполне художественно и ораторски, не по-Оригеновски, текст повествования книги Бытия об Иосифе — сходно с тем, как Григорий Богослов в слове о Маккавеях объясняет текст книги Маккавейской (II, 116—146); таково, далее, краткое объяснение Ефремом библейских сказаний — о Лоте (IV, 230), об Аврааме и Исааке (III, 135). Вторую, несколько большую группу его проповедей составляют проповеди типа первобытной до-Оригеновской гомилии, т. е. настоящей беседы — диалога с обозначенными вопросами поучаемых и ответами учителя, в которой как предмет речи, так и порядок мыслей, определяется порядком собеседования. Это — отголосок древнейшей, первобытной христианской проповеди — диалога, который в IV-м веке мог сохраниться лишь в монастырях, в собеседованиях св. авв. Сюда относятся: слово о том, что должно избегать вредных свиданий (IV, 9), вопросы и ответы (IV, 75—87), слово о воскресении, покаянии н любви (III, 14—23), слово о воскресении мертвых (IV, 95—107), ответ на некоторые вопросы (III, 210), ответ брату о священнике Илии (III, 266), о том, что не должно блуждать глазами (II, 286) и др. В остальных проповедях проповедник раскрывает и объясняет тот или другой предмет, им самим свободно избранный, обильно, может быть, в большей мере, чем кто-либо другой из проповедников IV-го века, пользуясь изречениями св. Писания, как основаниями своих мыслей, и библейскими выражениями заменяя собственную речь. Одни из них суть слова (λόγος) в точном терминологическом значении этого слова, характеризующиеся всесторонним, по своеобразному методу проповедника, объяснением предмета и истинно ораторским, хотя и не риторическим, изложением. Сюда относятся лучшие и самые замечательные во всех отношениях проповеди Ефрема: на Преображение Господне (II, 147), семь слов о втором пришествии Господа (I, 292; II, 380; IV, 117, 120 и 130; III, 5, 24), два слова о воскресении мертвых (IV, 95, 107), о покаянии

— 752 —

(IV, 141), о памятовании смерти (IV, 87), о страдании Спасителя (IV, 239), о честном кресте Христовом (III, 37), о терпении (III, 150), о страхе Божием и суде (IV, 205), о суде (IV, 124), о суде и об утешении (II, 160), о вере (III, 165), слова утешительные (I, 49, 277, 282), слово увещательное (I, 289), слово подвижническое (I, 68), наставление братиям (IV, 281), о посте (IV, 309), о смирении и гордости (IV, 317), о сердечном сокрушении (I, 269), против гордости (I, 40), слово о добродетелях и пороках (I, 5), против домогающихся почестей (I, 195), о вооружении монаха (IV, 368), к отрекающимся от мира (V, 18), в великий пяток (V, 165). Сюда относятся, далее, слова похвальные: апостолам (V, 153), о блаженном Авраамии и его племяннице Марии (II, 86), два слова о скончавшихся отцах (I, 300, 306), похвальное слово мученикам (IV, 246), о подвижнике Юлиане (IV, 253), о почивших во Христе (IV, 262), похвальное слово Василию Великому (III, 99), мученикам, во всем мире пострадавшим (III, 126), сорока мученикам (III, 173), сказание о юродивой (III, 218). Некоторые из этих слов чрезвычайно велики по объему: таково слово о покаянии (IV, 157—225) и слово на слова: «в мире скорбии будете» (IV, 325—368). Четвертую группу составляют краткие слова, называемые часто — и совершенно верно — поучениями, не блистающие, большею частью, красотами изложения, но стройные по форме, до некоторой степени тематизованные и выдерживающие единство предмета. Сюда относятся: 50 поучений к египетским монахам (II, 189—368), 76 поучений о покаянии (V, 172—413), о душевном страхе (I, 319), о добродетели четыре поучения (I, 345) и о добродетели 10 поучений (I, 369), 12 поучений на слова: «внимай себе» (I, 391), о брани с дьяволом (I, 315), о том, что не следует смеяться и рассееваться (I, 430), о пятке (III, 281), о молитве (III, 284), о любви к бедным (III, 287), о посте (III, 290), и многие другие, содержащиеся в IV томе русского издания. Некоторые из них весьма кратки, как напр. — о необходимости бороться с дьяволом (V, 80), о том, что монах не должен заботиться об одеждах (V. 81), что не должно

— 753 —

бояться укоризн за добрые дела (V, 82), о свободе (V, 130), о смиренномудрии (V, 131), о преуспеянии в добродетели (V, 134), о суете настоящей жизни (III, 294), о блаженных обителях (III, 298). Наконец, пятую группу его поучений составляют нравоучительные изречения или гномы (apophеgmata), называемые у него «главами» (κεφάλαὶ), в которых нравственные правила и догматические мысли изрекаются без доказательств, в виде сентенций или кратких наставлений; они собраны в известные группы, в которых стоят или каждое отдельно, в виде глав, с особою цифрою для каждой, или следуют одно за другим нераздельно, составляя одно слово, с одним общим заглавием. Это, большею частью, наставления, сказанные и записанные специально для монахов, хотя содержание их и не всегда специально монашеское, а нередко и общехристианское. Таковы: подражание притчам (I, 116), большая часть советов новоначальным инокам (I, 452), 54 главы блаженств (II, 7), 20 глав блаженств (II, 18—20), некоторые из ста глав о смиренномудрии (II, 28), 90 глав о смиренномудрии (II, 171 и след.).

Все ценители церковно-учительной деятельности Ефрема сходятся в признании ее высокого достоинства, считая его одним из великих учителей церкви. Уже в его время имя его, как говорит Григорий Нисский, «было на устах всех христиан, он был известен почти всей подсолнечной, жизнь и учение его сияли во всем мире». Созомен, удивляющийся его учености и величию его природных дарований, рассказывает, что еще при жизни Ефрема его сочинения переводились на греческий язык; а Иероним, по прочтении латинского перевода одного его сочинения о св. Духе, понявший величие его возвышенного ума, сообщает, что Ефрем приобрел такую славу, что в некоторых церквах его творения читались в церковных собраниях после св. Писания, чего церковь не знала со времени Ерма и Климента Римского. Главная особенность его, как проповедника, и вместе высшее достоинство, состоит в том, что он — проповедник-оратор, но оратор в специально-христианском смысле слова, а отнюдь не в риторическом; его слово точнейшим и наиболее полным обра-

— 754 —

зом осуществляет идеальное требование христианской проповеди, указанное апостолом, и состоит не в диалектике и риторике, а в явлении духа и силы, силы религиозного верования и убеждения. Но затем, он был не просто оратор, а оратор-поэт. Два наилучших таланта, какие имел в своем распоряжение, дала ему природа, которые, так сказать, боролись в нем за первенство: ораторский талант и поэтический; ни один не взял перевеса над другим, но оба совместились в нем довольно гармонически и совокупно воздействовали на его словесную производительность. Отсюда объясняются для нас как хорошие, так и слабые стороны произведений Ефрема. Его высокий врожденный ораторский талант сообщал его проповедническому рассуждению возвышенный полет мысли, жизненность, увлекающую силу речи, а его поэтическая фантазия предлагала живые образы и картины для его идей, художественный формы речи и бесконечное разнообразие сравнений, противоположений и всякого рода фигуральных оборотов речи. Но вместе с тем поэтическая фантазия увлекала его иногда к излишней декламации, к неумеренному словообилию, скучению образов, которые у него нередко громоздятся, так сказать, один на другой без всякой надобности, обременяя речь, лишая ее плавности и легкости, к изысканному остроумию, чрезмерному аллегоризированию, вообще к напыщенности: так что вместо оратора в нем слишком часто слышится поэт и проповедничество обращается в гимнологию. Читая не в подлиннике его сочинения, нелегко сказать с первого раза, что из них относится к его ораторской деятельности, что — к его гимнологии, и если бы его песнопения не имели в подлиннике поэтического метра, они также могли бы быть названы ораторскими речами, как и проповеди.

В виду сказанного, совершенно напрасно было бы искать в проповедях Ефрема искусственной структуры речи и диалектики. «Хочу послужить сведениями, какими благодать просветила ум мой. Но намерен говорить не ухищренными словами. Ухищренно сказанное не для всех понятно, особенно для незнакомых с мирскою философией. Надобно предлагать слово ясное, духовное

— 755 —

слово может убедить послушных вере даже без пособия грамматики и риторики». Так определяет характер своей речи сам Ефрем ¹). Поэтому в проповедях Ефрема все определяется главным образом естественным движением его благоговейной мысли и благочестивого чувства. При этом он не столько поучает своих слушателей, сколько трогает их, воодушевляет религиозным чувством, наполняет сердца то страхом и ужасом, то раскаянием и сокрушением, то отрадой и надеждой, то умилением и благодарностью к Богу, порывами к добру и всякого рода христианской деятельности. Отсюда он не столько доказывает, сколько высказывает свои идеи, а главным образом посвящает свою речь мольбам, убеждениям, излияниям своих чувств, отчего его рассуждения полны вдохновения и часто возвышаются до настоящего дифирамба, хотя иногда являются не чуждыми искусственного деланного ораторского пафоса. Как на чрезвычайно редкий в его проповедях пример правильного логического построения, основанного на предварительно обозначенном делении, можно указать разве на слово о добродетелях и страстях ²). Впрочем, в этом отношении, кажется, следует различать проповеди более ранние от позднейших; последние содержат в себе менее горячности и силы чувств, а потому — меньше ораторства, и отличаются большею правильностью структуры, равно как большей ясностью и простотой речи.

III.

По основным чертам своего мировоззрения, равно как по содержанию и форме своих проповедей, Ефрем живо напоминает Антония, Марка и Макария египетских ³, жизнь и творения которых были им хорошо изучены ⁴), с которыми его сближал одинаковый ход духовного образования — чрез изучение св. Писания, через чтение, через собеседование с пустынниками. Затем

¹) Тв. Ефр. по русск. изд. II, 189.

²) По русск. изд. т. 1. стр. 116.

³) См., например, по русск. изд. т. I, стр. 122, т. V, 449 и др.

⁴) См. по русс. изд. т. V. 83, II, 376.

756

следует также припомнить, что ученик Антония Евгений первый насадил отшельничество в Низибии, которое здесь и имело весь тот вид и характер, какой оно имело в монастырях Египта. Между низибийскими отшельниками Ефрем получил свое первое образование. Затем сам он больше восьми лет провел между египетскими отшельниками, памятником чего служат пятьдесят прекрасных поучений к египетским монахам; неудивительно, если там он вновь проникся тем мировоззрением, с началами которого освоился между отшельниками низибийскими, и, возвратившись в Эдессу, живо отразил в своем учительстве и общие начала мировоззрения и частности содержания учения аскетического, и даже самый способ и методы учительства великих египетских авв. Отсюда у Ефрема на первом плане то же, что и у Антония и Макария — проповедь жизни единственно для Бога и в Боге, проповедь аскетического идеала и для жизни в самом гражданском обществе. И в частных предметах учения нельзя не видеть сходства ¹) Ефрема с аввами египетскими. Так, процессы смерти, разлучение души с телом, предсмертное и посмертное состояние человека, столь наглядно-пластически изображенное одним из Макариев, нередко трактуется и у Ефрема. Но есть и различие между ним и египетскими аввами. В то время, как Макарий Великий живописует и разъясняет теоретическую сторону жизни в Боге и вне Бога, идеальные и патологические душевные состояния, Ефрем, стоящий все-таки целою половиною своей деятельности лицом к лицу с жизнью, мирскою, является в значительной степени и проповедником-практиком, проповедником-обличителем мирского и вообще человеческого — плотского нечестия, проповедником покаяния и плача о грехах суеты житейской. Таким образом, Ефрем универсальнее и всестороннее в предметах учения, не так специально-теоретичен, как Макарий. Затем Макарий, обнимая меньший круг предметов, глубже и сильнее мыслит, полнее постигает внутреннюю, духовную жизнь человека, ее законы и явления; но Ефрем неизмеримо сильнее их изображает, будучи поистине орато-

¹) См. по русс. изд. т. III, 316, II, 197, V, 77.

757

ром и каждому своему суждению, каждому предмету своего учения, умея дать истинно-ораторское изображение и выражение. Аскетическая проповедь Ефрема чужда, однако, ригоризма. Добродетели и подвиги, им проповедуемые, относятся и к жизни мирской. Например, он не только благословляет брак и семейную жизнь ¹), но говорит также об обязательности для родителей забот о выдаче дочерей замуж, об отдаче сыновей в полк ²). «Не трать всего времени жизни на попечение о теле твоем; но когда тело алчет и требует пищи, рассуждай, что и душа имеет нужду в свойственной ей пище» ³). Аскетическое игнорирование потребностей и условий жизни мирской-гражданской, проповедь миру идеала чисто аскетического отнюдь не была у него плодом непонимания условий своего положения, как проповедника в обществе, а плодом необычайно-высокого религиозного одушевления великого учителя, того необычайного подъема его духа на высоту созерцания, того особенного проникновения духом и заповедями Евангелия, какими характеризуется первоначальное христианство, представителем которого в IV веке является великий учитель-профет, по его собственному сознанию ⁴), не дерзавший преградить «волны благодати, струившиеся» в его сердце. «К Тебе, Господи, со страхом и слезами взывает церковь о чадах своих, ибо угнетены они всякими бедами. Вот глады, моровые поветрия, тяжкие бичи, утеснения от гонителей мучат их. Вот церковь твоя просит Тебя, Сыне Божий: приими служение и молитвы церкви и будь милостив к чадам ее. Спаси ее, Господи, от всякого бедствия, ибо она чтит крест Твой ⁵). Его внутреннему сознанию всегда предносились, как живые, образы Господа Иисуса, Его апостолов и всех святых, пророков и праведников; мысль его всецело занята была их учением и заповедями, памятованием смерти, суда, вечного блаженства для пра-

¹) См. по русс. изд. I, 196.

²) См. т. II, 369.

³) T. V, стр. 92.

⁴) См. т. V, 105.

⁵) V, 329—340.

758 —

ведников и вечных мучений для грешников; при таком возвышенном настроении своей личной мысли и чувства, он в жизни видел одни лишь грехи, полное забвение людьми того, что так ясно и глубоко сознавал и чувствовал он сам. Это несоответствие жизненной действительности в христианском обществе идеалу христианства поражало его до глубины души, вызывало глубокую скорбь, сокрушение сердца и слезы, и из уст его лились то грозно-пророческие обличения, то слезные моления и увещания к покаянию, к исправлению жизни и обращению ко Христу. Он мало живописует и анализирует явления жизни внешней, мало дает частных указаний, как эта жизнь в ее мирских условиях должна быть устроена для того, чтобы, оставаясь жизнью в обществе, гражданской, быть вполне христианской. Отнюдь не усвояя себе Божественного посланничества и пророческого авторитета, напротив смиренный до полного самоуничтожения, Ефрем в своей проповеди весь проникнут энтузиазмом ко Христу и Его учению, поистине пророческой ревностью о славе Божией и об исполнении Его заповедей людьми, а потому и вещает людям лишь увещания, угрозы и обличения. Не менее по истине пророчественна его любовь к людям, ревность о их вечном спасении, его слезы о человеческом недостоинстве и греховности, его призыв и мольбы к обращению и исправлению. Таким образом, общая схема его нравоучительной проповеди очень несложна. Исходным пунктом его учительства служит наблюдаемый им в людях уровень религиозно-нравственного состояния, изображаемый им всегда яркими красками и сильными чертами ¹). Это состояние представляется ему в столь безотрадном виде, что возбуждает в нем непрестанные слезы. Он сокрушается о грехах людей и призывает всех к покаянию и сокрушению сердечному. «Непрестанно плакать, говорит св. Григорий Нисский, для Ефрема было то же, что дышать воздухом. Он плачет не тогда только, когда говорит о покаянии, но и в похвальных словах, где другие обыкновенно выражают радость». Мысль о греховности людей, как и своей собственной, не оставляла его ни днем ни ночью.

¹) См. напр. V, 133—135.

759 —

«Когда возлег я на ложе моем, говорит Ефрем в одном из песнопений, пришла мне на мысль твоя любовь, Господи, к людям, и я встал среди ночи, чтобы благодарить Тебя. Но вспомнил о грехах моих и устрашился, весь облился слезами, и готов был упасть духом, если бы не поспешили укрепить меня полумертвого разбойник, грешница, мытарь, хананеянка, кровоточивая, самарянка. Они как бы говорили мне: восстань, проси со слезами милосердия у милостивого Бога и твердо держи в сердце своем, что Он немощью твоего естества подвигнется к милосердию».

Желая расположить других к покаянию и слезам, Ефрем обыкновенно начинает с изображения своего собственного недостоинства и греховности, согласно своему понятию о смирении ¹).

«Будьте сострадательны ко мне, братия... Склонитесь на воззвание человека, который обещался благоугождать Богу и солгал Творцу своему, — чтобы вашими молитвами избавиться от обладающих мною грехов. Увы мне, какому подпал я осуждению! Подлинно у меня образ только благочестия, а не сила его».

Затем уже он обращается к слушателям.

«Приидите, братия мои, приидите отцы, приидите рабы Христовы, будем сокрушаться сердцем и рыдать пред Ним день и нощь. Приведешь себе на память неизглаголанные блага и будем плакать. Будем вспоминать об оном страшном и ужасном судилище и стыде, нас ожидающем, и будем оплакивать самих себя. Помыслим, как праведные просветятся яко солнце, а грешники будут яко опаления горнца, и сокрушаясь сердцем, восприимем ревность к благим делам. Приидите, припадем к Нему в сокрушении и простоте сердца. Ибо Он благ и милосерд и спасает кающихся». Яркими и сильными чертами изображает проповедник благотворное действие слез ²).

«Плач назидает и сохраняет, плач омывает душу и соделывает ее чистою. Плач рождает целомудрие, отсекает удовольствия, приводит к совершенству добродетель. Плач ублажается Богом». «Велика, бpaтиe, сила слез. Сокрушенье вселяет в нас Единородного Сына Божия, если мы желаем сего. Сокрушение привлекает к душе св. Духа. Верьте, братие, что нет ничего сладостнее на земле той радости, которая происходит от сокрушения. Святые и чистые слезы, проливаемые ради Бога, всегда омывают душу от грехов и очищают ее от беззаконий. Слезы богоугодные во всякое время дают дерзновение, пред Богом. Скверные

¹) См. V, 131.

²) См. напр. по русс. изд. I. 270, 277, 320.

— 760

помыслы не могут приблизиться к той душе, которая всегда сокрушается ради Бога. Сокрушение сердца есть некрадомое сокровище. Душа, имеющая сокрушение, приходит в несказанный восторг и радость. Сокрушение сердца есть чистый источник, напояющий плодоносные прозябения души нашей. Вся церковь есть церковь кающихся, как не трудно видеть имеющему разум; вся она есть церковь погибающих, как постигает сие глубокий ум мудрых» ¹).

Чувство сокрушения сердечного и слезы проповедник главным образом хочет вызвать в слушателях напоминанием второго пришествия Христова, страшного суда, будущей участи праведников и грешников.

К этим предметам всегда более или менее склоняется его речь, о чем бы он ни говорил, как это можно видеть уже из простого перечня его проповедей, который мы привели выше. Но следует дополнить, что проповедуемое Ефремом сокрушение сердца не есть какое-либо мрачное, безотрадное состоянье души. Сердце, исполненное любви к Богу, веры и надежды на Господа, не может всецело принадлежать одному такому чувству. Ему предносится мысль о благости Божией и милосердии, и в его душе является чувство успокоения и отрады. С благодарною любовью и благоговением он обозревает величие благодеяний Божьих и любви Божией к человеку, и он снова проливает слезы, но уже не слезы сердечного сокрушения, а слезы радости и умиления. «Будем веселы лицом, будем радоваться о Духе Святом, о дарах Господних; но вместе умом будем плакать, рыдать и молить Бога, чтобы Он сохранил нас от всякого зла». «Всех, скорбящих о грехах своих, убеждаю не отчаиваться о себе и не радовать тем врага своего. С дерзновением приступайте к Богу, плачьте пред Ним и не теряйте надежды о себе. Ибо Господь наш радуется о кающихся и приемлет наше обращение». Уныние и нерадение проповедник воспрещает, как грех тяжкий (V, 150). По этой схеме — пробуждение сознания греховности чрез сопоставление величия благодеяний Божьих людям с их недостоинством, и затем чувства покаяния и слез, изображение

¹) См. т. V, 194.

761 —

страшного второго пришествия Христова и суда, блаженств рая и мучений ада, чувства отрады и успокоения, какие свойственно испытывать покаявшемуся и примирившемуся с Богом — по этой схеме располагается в вариантах, разнообразных до бесконечности, все нравоучение Ефрема, столь неотразимо сильное для верующего сердца.

К этим главным и основным элементам его проповеднического миросозерцания сводятся все его рассуждения об отдельных добродетелях и пороках, о разнообразных душевных состояниях, о состояниях праведности и порочности. В анализе этих состояний в проповедях к монахам он более глубок, чем в проповедях к мирянам, хотя менее силен, чем в подобных проповедях Макария; в проповедях к мирянам он ближе стоит к внешней жизни и деятельности людей, чем Макарий, больше знает эту жизнь и больше ею занимается, хотя и по отношению к ней занимается не столько анализом душевных состояний, сколько указанием и исчислением их ¹), предъявляя тот же монашеский идеал, какой изображает в проповедях к монахам. Совершенное отречение от мира и яже в мире, отречение от собственной воли, уединенная молитва, плач и воздыхание, уста открытые только для славословия и гимнов, вообще жизнь, только по телу связанным с землею — таков идеал Ефрема для всех людей, в том числе и мирян, живущих в гражданском обществе. Не смотря на то, однако, в его проповедях есть много поистине благородного и возвышенного, прекрасных нравственных наставлений и увещаний, имеющих всю цену для жизни общественной. Проповедник далек от того, чтобы взять на себя полное начертание правильной христианской жизни мирской-общественной. Обыкновенно отдельные явления жизни служат исходным пунктом его нравоучительных рассуждений, и ими он весьма искусно пользуется, как оратор.

IV.

Меньшую цену и достоинство имеют догматические рассуждения в проповедях Ефрема. Обстоятельствами времени и нуж-

¹) См. напр. IV, 177.

—762 —

дами церкви вызванный на борьбу с многочисленными ересями; человек пылкого чувства, чуткий и восприимчивый ко всем нравственным запросам и потребностям общества, друг великих борцов за чистоту православных догматов, Василия Великого, Григория Нисского, он в своих сочинениях не оставляет ни одного из современных ему заблуждений мысли без критики. В его проповедях много эпизодов специально посвящено полемике; немало и отдельных поучений догматического характера. Но в сравнении с полемикой других современных ему проповедников догматистов его опровержения, как уже сказано было выше, не имеют большой цены, как ни хвалит их блаж. Феодорит Кирский. По самому складу своих духовных сил, Ефрем не мог входить в глубокие изыскания догматические, которые были бы равносильны рационалистической диалектике ариан и других еретиков; он не рассматривает ни оснований, на которых утверждается истина, ни оснований лжеучения, а довольствуется указаниями на несогласие еретического учения с верой церкви, порицаниями заблуждения и увещаниями своим слушателям оставаться верными истине. «Хотя и грешен я, но, по милости Божией, не дошел до такого скудоумия, чтобы слыша, как хулят Господа славы, не дать на сие отзыва по мере сил моих», так характеризует свою полемику сам Ефрем ¹). «Никто да не обольщает тебя отступать от правого исповедания святой пречистой и единосущной Троицы. Не потерпи, чтобы благочестивый помысл твой растлеваем был людьми, растленными умом и неискусными в вере, порабощенными предрассудком и страшащимися молвы людей». Так характеризует Ефрем сектантов и положение по отношению к ним православных ²). «Призванные в церковь спорят и пред лицом Истины обращаются к праздным вопросам; зависть и ревность ожесточают людей; в бешенстве они поражают друг друга; но и звери хранили мир в ковчеге Ноя! Под предлогом защищения истины напрягают лук, мечут стрелы; страсть к пре-

¹) См. т. IV, 156.

²) См. IV, 155.

763

ниям стала колчаном, всегда готовым давать стрелы сражающимся. Лукавый враг посмеялся над простотой и неопытностью, отведши людей от истинного учения, запутал их неразрешимыми вопросами; возбудил в них стремление к недоступному для них знанию, чтобы отвлечь от дозволенного занятия полезным учением. Занимаются Писанием, но не для того, чтобы преуспевать в благочестии, а для того, чтобы свободнее проповедывать свои заблуждения. Удалились от столпов путеуказательных и, чтобы блуждать беспрепятственное, обратились в дебри. Но только тому будет дано узреть царя, кто верно будет идти путем царским». Смотря так на дело, проповедник однако же не отказывается руководить должным направлением христианской мысли. «Обязанность проповедника изъяснить и примирить между собою те изречения Писания, которые неразумным кажутся несогласными между собою. Он изъясняет и соглашает разноречащие изречения и таким образом успокаивает возбужденные умы слушателей» ¹).

Несколько основательнее и глубже говорит Ефрем в проповедях о таких предметах теоретического учения христианского, которые не подвергались особенным спорам его времени, как о свободе, о священстве, о промысле Божием и др. ²). Вообще же нет ни одного, кажется, пункта догматического учения, которого не касался бы более или менее Ефрем в словах «против дерзких испытателей существа Божия», он излагает учение о непостижимости существа Божия и об источниках богопознания, каковы видимая природа, а еще более — св. Писание, — о трех ипостасях в Боге, едином по существу, в частности о Боге-Слове, о Боге искупителе и мздовоздаятеле, о таинствах, о страшном суде, о рае и аде.

Образцом возвышенного полета мысли, чисто восточного фантазирования, вдохновенной силы рассуждения, силы и обилия языка, а также свойственных Ефрему преувеличений в мыслях и сло-

¹) См. οpp. syr. t. III, р. 620.

²) См. V, 130. III, 220, V, 129. и др.

— 764

вах может служить его слово о кресте ¹). Сказавши в начале, что крест — похвала похвале для христиан, и праздников праздник, и раскрывши затем в довольно подробном одушевленном рассуждении, в чем должно состоять истинное празднование («покаяние со слезами, воздержание от грехов, познание Бога и вожделение вечных благ» и т. д.), проповедник делает ряд определений креста и показывает его чудодейственную силу.

«Крест — воскресение мертвых, крест — узда богатых, утешение бедных, отец сирот, совет правдивых, утешение скорбящих, хранитель младенцев, пестун юных, свет сидящих во тьме, велелепие царей, любомудрие для варваров, свобода рабов, мудрость невежд и т. д. Им Христос расторг всепоядающую утробу ада, заградил многокозненные уста диаволу». Между прочим, проповедник высказывает при этом мысль, что крест первый явится и во второе пришествие Христово согласно словам И. Христа: — тогда явится знамение сына человеческого на небеси. Это обращает мысль проповедника к рассуждению о предмете, к которому он обращается почти в каждой проповеди при каждом удобном случае — о будущем втором пришествие И. X. для страшного суда. «Вспомнил я о часе сем и вострепетал, и от великого страха желал бы прекратить слово, помышляя о будущем, что откроется по явлении животворящего креста. Кто опишет сие, кто отважится рассказать? Какой язык вымолвит, какой голос объявит, какой слух вместит сие? Ибо когда «силы небесные подвигнутся», кто тогда не поколеблется? Кто не убоится, не вострепещет и не будет укрываться на тот час, когда царь царствующих восстанет с престола славы своей, и снисшедши, посетит всю вселенную и начнет стязатися о словеси с рабы своими, чтобы как праведному судии вознаградить достойных и наказать недостойных? Помышляя о сем, объемлюсь страхом, все члены мои приходят в совершенное изнеможение, глаза от страха проливают слезы, голос оскудевает, уста цепенеют, язык прилипает к гортани, помыслы умолкают. Любовь побуждает меня говорить для вашей пользы, а страх удерживает меня и предписывает мне молчать, ибо страх мой велик и безмерен. Подобных великих и страшных чудес не было от начала твари и не будет во все роды.

Как перенесем мы огненную реку, которая, подобно свирепому морю, поедает горы и холмы и сожигает всю вселенную и все дела в ней? Тогда от сего огня реки иссякнут, источники исчезнут, море высохнет, звезды спадут с неба, солнце померкнет, луна превратится

¹) См. по русс. изд. т. III, стр. 37.

— 765 —

в кровь, небо свиется как свиток. Когда увидим ангелов, которые со тщанием собирают избранных рабов Божиих от края до края неба, когда увидим, по обетованию Божию, небо новое и землю новую: как перенесем сие христолюбцы? Увидим уготованный страшный престол, увидим Сына человеческого, явившегося на небе и животворящий крест, озаряющий концы земные, и каждый узнает, что вслед за ним явится царь царствующих. В тот час каждый будет размышлять, как встретиться ему с Судиею, и, сознав свои грехопадения, станет нагим и открытым, ожидая приговора, какой выйдет от Него. Каждый увидит тогда пред лицом своим стоящие дела хорошие и худые. Тогда шедшие путем узким, все искренно покаявшиеся, все милостивые и странноприимные будут стоять в веселии с великою радостью... Ибо Он идет возвеселить подвизавшихся в бдениях, молитвах, постах и милостынях. Идет возвеселить плачущих. Идет возвеселить и возвысить обнищавших ради имени Его, не любивших мира, ни яже в мире, но все оставивших и Ему единому служивших. Идет не с земли, а с неба, подобно страшной молнии. Тогда будет великий вопль, возопиют и скажут: се жених грядет, се приближается Судия, се грядет Бог всяческих судить всю вселенную и воздать каждому по делам его. Тогда, бр., от вопля сего содрогнутся и утроба земли от концов до концов ее, и море, и все бездны. Тогда будут страх и теснота, и исступление обымет всякого человека от вопля сего и от звука труб, и от страха и чаяния того, что грядет на вселенную. Тогда силы небесные подвигнутся. Тогда потекут ангельские воинства, а с ними — архангельские лики, херувимы и многоочитые серафимы. Тогда вся тварь на небе и на земле и под землею, с силою возопиет: благословен грядый Царь во имя Господне. Тогда разверзутся небеса, и откроется царь царствующих, подобно страшной молнии с великою силою и несравненною славою. И узрит Его всяко око, и иже Его прободоша, и плач сотворят о Нем вся колена земная. Тогда небо и земля обратятся в бегство, как предвозвестил Иоанн: видех престол велик был и Седящего на нем, от Его же лица бежа небо и земля. Тогда сядет на престоле славы Своея и соберутся пред Ним вся языцы».

Далее оратор подобными же яркими красками и сильными чертами изображает то разделение, какое в день страшного суда будет произведено между добрыми и злыми, не смотря на их прежнее положение в мире.

«Тогда воздохнут властители, и не найдут помощника, потому что и золота невидно там и льстецы не стоят пред ними. Тогда разлучены будут жалкие супруги, не сохранившие ложе нескверным»… Это

— 766 —

изображение проповедник заключает громкими сетованиями, которые влагает в уста осужденных. «Как посмеялся над нами суетный мир! Почему, видя других подвизающимися, сами не подвизались, — слушая св. Писание, смеялись и издевались над читающими их? Там Бог глаголал и мы не внимали, теперь вопием мы, и Он отвращает от нас лице Свое. Какую пользу доставили нам мирские приятности? Где отец родивший нас? Где мать чревоболевшая нами? Где народная молва и ужины? Где цари и властители? Где мудрецы и витии?» «Простите святые, с которыми разлучены мы! Простите, друзья и родные! Простите отцы и матери! Простите сыновья и дочери! Простите апостолы, мученики, пророки Господни! Прости чин монашеский! Прости и Ты, Владычица Богородице, ходатайствовавшая о нас, но мы не захотели спастись. Прости честный и животворящий крест! Прости рай сладости, насажденный Господом! Прости горний Иерусалим, мати первородных! Прости царство небесное! и т. д. Наконец каждый пойдет в уготованное ему место, которое сам себе уготовал, не восхотев покаяться».

После таких вдохновенных изображений нет надобности в особых сухих увещеваниях: нравоучение проникает все предшествующее рассуждение. И проповедник оканчивает проповедь лишь кратким увещанием: возлюбить истину, чтобы наследовать жизнь вечную о Христе Иисусе.

Чтобы составить наглядное понятие о способе изложения или о языке в проповедях Ефрема, необходимо познакомиться с употребляемыми им сравнениями, притчами или параболами, обращениями — апострофами, молитвами, которыми часто перемежаются в его проповедях рассуждение и картины. Начало слова «против еретиков» ¹) представляет образец обращений или апострофов Ефрема — одной из главных и наиболее художественных особенностей его речи.

«Люблю Евангелие Твое, Владыка, потому что питает меня, когда я гладен; жажду слова Твоего, потому что служит для меня источником. Кого хочу созываю к снедям твоим, и большая часть найденного остается в избытке. Вкушаю со многими хотя я один. Пию со множеством, хотя мне одному источаешь благодать. Чем возблагодарю Тебя, как не тем, что приведу самого себя с Тобою в согласие; но желаю сего и

¹) По русс. изд. т. III, 54.

— 767 —

не могу, ибо отец мой Адам требует дани природе; употребляю усилия и встречаю препятствия. Вижу, в чем погрешаю, и обличая других, самого себя обвиняю. И что же? молчать ли мне? Но как докажу стремление свое к Тебе? Буду говорить и не перестану. Желаю умереть, чтобы Ты славился. Пусть узнают эллины силу любви, потому что готов принять смерть за тебя, хотя не угрожают ни мечем, ни огнем, ни иными орудиями. Уверь меня, что Ты поможешь мне, трудящемуся и убежду эллинов, удостоверь, что ты помилуешь меня страждущего, и впишусь в число борцов, стану с дружинами эллинов, потому что труба призывает уже желающих из эллинов, возвещает нашествие из Эллады на персов, угрожает нам наказанием с Запада».

Здесь же и образчик антитез Ефрема:

«Боюсь, потому что ненавидишь Ты согрешающих; но ободряюсь, потому что за них Ты умер. Страшусь, потому что гнушаешься людьми плотскими; но имею утешение, потому что ведома тебе человеческого естества немощь. Как Творец, знаешь, что сотворил. Как Судия, знаешь, что осудил. Как вочеловечившийся знаешь, что промыслил. Если хочешь дать то, чего не имею, воззри на мое расположение. Нищ я, окраденный змием; немощен я, связанный тлением. Утратил я дар твой и потому не имею совершенного благоразумия; утратил я общение с Тобою, потому не знаю, куда иду. Крайне нищ я; если же обогащусь, все это будет Твое дарование. Исповедую, что чрез Тебя спасусь, если спасусь». Затем проповедник говорит, что ему известен один богач, который, узнав о сокровище на пашне, продал все и купил пашню (Мфa. XIII, 44) и другой, который сделал то же, чтобы купить драгоценную жемчужину (— 46). На этой жемчужине хочет остановиться проповедник, чтобы чрез объяснение ее образования и природы, согласно естественно-историческим сведениям своего времени, пояснить непорочное зачатие и рождение Пресвятой Девой Бога-Сына, вопреки толкованиям о том Маркиона и Манеса. Но прежде чем приступить к такому толкованию, он не может удержаться, чтобы не сделать несколько сравнений. Жемчуг дорог, по самой трудности находить его. Не снедь составляет он, а предмет роскоши. Деньги в металле обременяют, жемчуг облегчает эту тяжесть, он мал, но многомощен, удобен для ношения, легко его спрятать, хотя трудно находить. Таково и небесное царство, таково Божие слово в кратком объеме заключающее великую силу тайн… В высоком доме есть ступени, по которым восходят на верх; и в Евангелии есть разности между приближающимися к Богу. Нищ ты? оно служит для тебя хлебом. Немощен ты, оно питает тебя зеленью. Тучному дает горчицу, у кого болит печень, тому подается

— 768

вино. Иным предлагается вместо рыбы или пшеницы. Для некоторых служит серпом или секирой. Оно подает нож для рукоделий, бьет бичом из вервий, вразумляет жезлом, наказует тростью. Все это ступени в Евангелии, все это сказано в притчах. Ему известны и богатые добродетелию и нищие, немощные верою и здравые. Знает оно сильных в благочестии и расслабленных. Многих оно убивает мечем, отсекая от идолов. Для недужных оно врач, для подвижников — мздовоздаятель. . . Много в нем притчей, в которых во всех изображается однако один неизменяемый».

Затем проповедник переходит к главной теме проповеди к параллели между жемчугом и И. Христом. Для ознакомления с этой параллелью мы однако ж отсылаем читателей к самому слову, так оно очень обширно для выписки в журнальной статье.

Нельзя назвать также вполне удачными сравнения, метафоры и другие цветы красноречия, из которых Ефрем сплетает похвальное слово св. Василию. «Хочу соткать ткань из прекрасной шерсти словесной овцы. Желаю соткать преузорочный хитон из руна превожделенных умных уст... Видел я некогда овна, у которого была прекрасная шерсть и словесные рога вещали божественно... Хотите ли слышать, кто этот овен, «шерстью своею согревающий нищих и рогами бодущий богатых? Это Василий, епископствоваший в каппадокийской области... Снова нам надобно взяться за челнок духа и приуготовить мысленную нить, и хотя до того простереться на сей работе, чтобы на основе начать и уто́к»... «Как ублажим тебя, отче Baсилие! Ты остнами бодешь и гонишь заблуждение, разумно отправляешься вместе с пчелами, привитаешь на лугу Боговдохновенных Писаний, и там собираешь для нас цветы пророческие, росу апостольскую, всегда восседишь в ульях добродетелей и делаешь нам из них божественную ограду; ты премудро о Духе Святом выделываешь мед божественной и неукоризненной веры». Этот набор замысловатых эпитетов противоположений, сравнений, для нашего уха не совсем обычен, но он был совершенно в характере восточной речи и слушателям Ефрема конечно нравился.

Гораздо лучше, чем сравнения в проповедях Ефрема притчи или параболы, к которым он обращается весьма нередко для

— 769 —

объяснения своих понятий ¹). Таково напр. все второе его поучение на слова: «внимай себе», которое есть не что иное, как одна сплошная парабола.

«Два человека шли в город, отстоявший на тридцать стадий. Отойдя две или три стадии, они вступили в тенистую живописную рощу, в которой журчали ручьи. Один прошел чрез рощу скоро, торопясь в город; другой остановился полюбоваться живописными видами и насладиться отдыхом в тени. Выбежал зверь, схватил его и увлек в свое логовище. Первый же благополучно достиг города». Брат сказал: желаю слышать объяснение на это. «Слушай при содействующей нам благодати. Два человека — это люди, вступившие на путь благочестия и желающие подвязаться на нем. Враг, желая совратить их с этого пути, внушает им бесовские пожелания: тщеславие, любоначалие, гордость и все тому подобное. Кто спешить достигнуть почести вышнего звания, того не задержат соблазны... А развлекающийся красотою местоположения означает человека, который от невидимого склонил ум свой к видимому. Знай — это труд добродетелей. А что человека замедляет на месте и делается добычею зверя — это значит останавливать помысл на вожделении земного, и из этого вожделения подобно лютому зверю выходит грех и овладевает человеком... Посему будем бегать мирских похотей... Господь же да даст нам и делать и мыслить угодное Ему».

Не менее, чем в цветистых, изысканных сравнениях, метафорах, противоположениях и в параболах восточный характер речи Ефрема сказывается в исполненных мудрости духовной гномах или кратких изречениях, сильных своею очевидною истинностью, не требующею доказательств. Не говоря об особой группе его аскетических поучений, предложенных по этому методу, не редко сами проповеди его состоят из ряда подобных кратких изречений. «Желаешь найти правильный образ жизни? Упражняйся в самоуничижении». «Сети, которыми уловляет нас враг, помазаны медом; желая отведать сладкого, попадешь в сети врага». «Блажен человек, любящий только всеблагого и милосердого Бога, и свободный от всякой суетности». «Полагай твердое основание зданию, чтобы поднять его до наибольшей высоты». «Люби Бога, чтобы и Он возлюбил тебя». «Пред желанием — страсть, после удовлетворения желанья — пе-

¹) См., например, по русск. изд. т. I, 378, 393, т. II стр. 211, 231, 259.

— 770 —

чаль». Творения Ефрема представляют богатейшее собрание этой гномической мудрости христианской, плод глубокого духовного опыта этого великого учителя.

Лучшую наиболее ораторскую, как и наиболее поэтическую, наиболее характерическую часть проповедей Ефрема составляют обращения (апострофы), несколько примеров которых мы уже видели раньше, молитвы и просопопеи. Приводит здесь примеры их — нет надобности, так как те и другие встречаются почти в каждой его проповеди, то в начале, то в конце, а нередко и в середине. Отдельные молитвы его, из которых многие вошли во всеобщее богослужебное употребление и помещаются в ваших богослужебных книгах, составляют венец словесного творчества великого учителя церкви.

Подводя итог рассуждениям о св. Ефреме, следует сказать, что это был великий оратор, возвышенным полетом своего духа, своим неисчерпаемым богатством мысли, слова и выражения, пылкостью своей творческой фантазии, могучей силой своего дара изображения. Приведенные нами выдержки из его проповедей могут дать лишь слабое представление о силе и свойствах его красноречия. Соответственно своей задаче быть правдивым и всесторонним повествованием, история проповеди указывает в нем и слабые стороны, как в ораторе; но это лишь незначительные пятна в величественно-лучезарном, далеко сияющем всемирном светильнике веры. Более возвышенного полета мысли и полного великолепия и богатства слова нельзя найти ни у одного из проповедников древнего и нового времени. Проповедь Ефрема представляет последнее слово, последнее, самое полное, выражение, апогей развития того непосредственного собственно христианского учительства, которое, возникая единственно из воодушевления христианством, его миросозерцанием и идеалами жизни, основывается единственно на силе убеждения и верования строго-религиозного, на основаниях, даваемых положительным учением Откровения Божественного.

Н. Барсов.

¹) См. еще примеры их по русс. изд. т. II, 122. т. IV, 237, т. V, 104 и др.

Страница сгенерирована за 0.28 секунд !

ССЫЛКИ

Московская епархия

Община "Светоч" с.Сидоровское

Прежний вариант сайта

Спасский храм с.Усово

Храм вмч. Пантелеимона

Храм прор. Илии

Храм свт. Николая д. Дарьино

Правообладателям

Контактный e-mail: odinblag@gmail.com