Характернейшее явление нашего времени — устремление к тайному и чудесному. Оно наблюдается не только в области узко-религиозной, но и в области философской, даже строгой науки. В области философской оно выражается в возврате к метафизическим проблемам, которые вновь занимают центральное место в философских системах, а в области науки — возврате к виталистическим концепциям. Несомненно, и то и другое знаменует некоторый — быть может еще слабый, еще не всеобщий — сдвиг в умах, заключающийся в усилении интереса к сокровенному основанию бытия, в искании таинственного духовного истока жизни.

Позитивизм не создал и не мог создать целостного мировоззрения. Это ему было еще меньше под силу чем даже грубому материализму. Позитивизм поставил непреходимые границы человеческому познанию. Агностицизм стал пафосом положительного направления в философии. И в этом был великий соблазн позитивизма, потому что он сузил круг духовных интересов человека. Сверхчувственное стало запретным для человеческого ума. Знание о мире свелось к знанию законов, управляющих мировым процессом. Печать позитивизма легла на современную науку. Наука и религия стали несо-

вместимы. Научное стало принципиально враждебно религии.

Но позитивизм не мог убить религии. Ни одна теория не в состоянии уничтожить фактов, а внутреннее влечение к религиозным тайнам — неистребимый факт духовной жизни человека. Однако, позитивизм оказался несостоятелен и в области чисто научной. Он столкнулся с фактами чувственного миpa, которые не укладываются в шаблоне положительного мышления. Мы не говорим уже о социальной жизни, где факты находятся в еще более разительном противоречии с положительной концепцией. Так позитивизм преодолевается на двух путях. И оба пути ведут к постановке проблемы духовного основания бытия.

Есть в области физиологии группа явлений, где пути религиозной мысли встречаются с путями научной мысли, нащупывая почву для взаимного понимания, может быть даже соглашения. Это область так называемого оккультизма (в конце концов метапсихика обнимает область тех же явлений, разве только более ограниченную). Это явления, которые не укладываются в положительную концепцию и которые до недавнего времени не признавались позитивной наукой. Их природа такова, что их можно назвать магическими явлениями, чудесами; но позитивная наука не знает ни магии, ни чудес, и она предпочитала проходить мимо фактов, только бы не впасть в противоречие. И в том обстоятельстве, что представители точной науки в настоящее время остановили свое пытливое внимание на явлениях оккультизма, признавая их, как факт, и пытаясь увидеть в них проявление неведомых до сих пор позитивной науке сил человеческой души, в этом обстоятельстве как раз и можно видеть признак духовного сдвига в умах.

Гораздо глубже вникает в эти таинственные и чудесные явления религиозная мысль. Свободная от традиционного догматизма положительной науки, всегда с трудом преодолеваемая, религиозная мысль и в силу своего особого метода исследования имеет преимущество в изучении этих явлений. Она легко, порывисто и экстатично проникает в эту область таинственного, улавливая в них присутствие сверхъестественного. Где точная наука осторожно нащупывает факты и столь же осторожно заключает о наличии в природе загадочных и непонятных сил, до сих пор ей неизвестных там религиозная мысль уверенно указывает на присутствие сверхъестественной воли. Там, где наука видит просто необъяснимые факты, религиозная мысль усматривает чудеса и знамения. Она даже пытается использовать явления оккультизма с апологетической целью.

Но как раз в области оккультных явлений для религиозной мысли кроются опасности, грозящие искажением религиозной идеи. Сближаясь в этой области с точной наукой, устанавливая с ней некоторый союз, религиозная мысль сама поддается соблазну экспериментального исследования. Так происходит то смешение религиозных и положительных понятий, которое роковым образом влечет за собой качественное ущербление религиозной идеи. Нарождается опасность снижения религиозной ценности веры; религия грозит вылиться в особый вид ученой магии. Это смешение понятий прямо направлено против религии, так как оно создает ложные религиозные образы, более тонкие, чем простые идолы, и более опасные, чем откровенный атеизм. Именно благодаря этому смешению понятий могло появиться такое глубоко противоречивое и антиномичное понятие, как «наука у чудесах». Благодаря тому же смешению мог возникнуть соблазн

апологетического использования оккультных явлений. С точки зрения строго религиозной совершенно бесплодна всякая попытка оправдания чудес на основе метапсихики. Чудо может иметь только одно оправдание — религиозное, есть только один путь познания чуда — мистический. Чудо алогично и именно поэтому его положительное оправдание несостоятельно. Всякая попытка позитивного обоснования чуда, всякая попытка через внешний опыт придти к внутреннему, т. е. религиозному узрению чуда, фатально ведет ко лжи. Явления оккультизма в этом отношении особенно полны опасностей.

Задача настоящей статьи начертать границы естественного явления и чуда. В их разделе мы попытаемся найти место явлениям оккультизма; тогда нам станет очевидна опасность их магического истолкования.

Что такое чудо? Этот вопрос сам собой влечет за собой другой: что такое не-чудо? Между какими областями бытия устанавливается то действенное отношение, которое называется чудом?

Христианское вероучение усматривает в чуде акт воли Божией, направленной на внешний мир. Таково формальное определение чуда. В нем мы видим противоставление воли Божьей вне его лежащему миpy. Но это не разделение миpa и Бога, не утверждение двух абсолютных корней бытия, но лишь двух неравных сфер бытия; абсолютного начала бытия — Бога и мира, Им сотворенного. Это противопоставление мы можем принять за исходное положение.

Но не всякое отношение миpa к Богу есть чудо. То, что человек тонет в воде, мы не называем чудом, но ничем необъяснимую способность хождения по воде мы называем чудом. В первом случае мы говорим об явлении миpa естественно-

гo, миpaв себе замкнутого, в котором все совершается по законам и в силу законов. Это мир вне Бога лежащий, как бы мир покинутый, в котором природный процесс совершается без участия трансцендентной воли; это процесс себе довлеющий, в силу собственной своей природы совершающийся. Всякий момент этого процесса есть не-чудо. Эта идея миpa оставленная и себе довлеющего получила наиболее законченное выражение в положительной философии.

Позитивизм исходит из того основного утверждения, что между всеми явлениями мира существует постоянная причинная связь. Все, что начало быть, имеет свою причину. «Всякое явление имеет свою феноменальную причину, т. е. имеет впереди себя другое явление или какую-нибудь комбинацию явлений» (О. Конт); «каждый факт, имеющий начало, имеет и причину», причем «неизменно предшествующий факт называется причиной, неизменно наступающей за ним — следствием»; или еще более полно: причиной называется «совокупность предшествующих, за которыми явление неизменно или безусловно следует» (Д.С. Милль, Логика, т. I). Это определение совершенно игнорирует, то, какое дает причине школа Аристотеля, стремящаяся выявить онтологический смысл причинности. Позитивизм имеет дело только с феноменальной стороной причинности, игнорируя ее метафизическое основание. Конт совершенно отвергает всякую совместимость положительной концепции с метафизической или теологической; эта несовместимость вытекает из постоянства неизменных законов управляющих миром и не допускающих вмешательства посторонней силы в существующий порядок. Таково механическое воззрение на мировой процесс. С этой точки зрения существен-

ным свойством мирового процесса является его имманентная необходимость.

Одно событие вытекает из другого с необходимостью; оно не может не наступить, если только ему предшествует другое определенное событие; каждое событие — необходимое звено в цепи причин и следствий. Позитивизм не говорит, в чем сущность причины, каков характер той силы, которая с роковой неизбежностью устремляет мировой поток по неизменному пути. Он говорит лишь, что эта сила (впрочем, он не называет ее даже силой) имманентна мировому процессу, что она есть сам закон необходимой связи причин и следствий. Ничто вне его находящееся не направляет мировой процесс, никакая иная трансцендентная сила не вносит никаких изменений в его роковую предопределенность. Явления вселенной не управляются волей богов — живых существ, одаренных сознанием и волей, как то утверждает теологическая точка зрения; явления вселенной вместе с тем не управляются какими-либо сущностями, силами или способностями, хотя и присущими самим вещам, но от них отличными, как то утверждает метафизическая точка зрения. Они управляются присущей им силой необходимости.

Теперь мы знаем, что такое не-чудо. Для нас теперь ясно, что если бы каждый момент миpoвогo процесса вполне и безусловно отождествлялся с волей Божьей, то о чуде невозможно было бы говорить. В этом смысле прав Гарнак, что понятие чуда «стало возможно только с познанием законов природы и с их всеобщим признанием» (Гарнак, Сущность христианства). И в этом заслуга позитивизма.

Позитивизм выявил причинную необходимость естественного миpa; но эту необходимость, беспрерывным потоком льющуюся во времени,

он понял, как абсолютное основание бытия естественного миpa; между тем в его необходимости раскрывается тварная сущность природного миpa, относительность его бытия, его ничтожество. Каждое мгновение жизненного становления, это — плененное звено в тяжелой цепи причинной необходимости. Вечное и неизбывное следование причин и следствий, мелькание «да» и «нет» это вечное — во времени — свидетельство о начале миpa, об его рождении, об его приходе в бытие из небытия.

Из тварности вытекает внеположность миpa Богу, оставленность и покинутость миpa Богом. Из тварности же вытекает его обусловленность и необходимость. Но до грехопадения внеположность и необходимость природного бытия исчезала в порыве любви человека к Богу, в поклонении и свободном подчинении своей воли воле Божьей, как воле любящего и любимого Отца. В восторге любви и поклонения Богу исчезало тягостное чувство тварности и утверждалось истинное бытие — бытие в любви; в свободном подчинении своей воли воле Божьей достигалась истинная свобода — свобода в совершенстве. Грехопадение и было отпадением человека от любви, поклонения и свободного подчинения воле Божьей. Грехопадение явилось следствием попытки к ложному самоутверждению, следствием своеволия. Вот почему мы говорим, что каждый момент мирового процесса нельзя вполне и безусловно отождествлять с волей Божьей. Утверждая свою волю, человек утерял свободу в совершенстве; отныне тварность стала для него тягостным разрывом с Богом, неизбывной обусловленностью и необходимостью его естественного бытия. Так трансцендентность и необходимость природного миpa явились следствием грехопадения, ибо естественное состояние есть состояние отпадения от Бога, есть

своеволие, фатально упирающееся в необходимость. Но позитивизм понял эту необходимость, как абсолютное основание бытия; понятно, таким образом, почему на основе позитивизма невозможно построить положительного понятия чуда. «Невозможно разумно рассуждать против чуда», говорит Паскаль, но в такой же мере не возможно разумно обосновать чудо. Иррациональная природа чуда доступна только сверхчувственному познанию; только в мистическом опыте мы познаем чудо, как безусловный факт. Это объясняет, почему познание чуда доступно верующему, не знающему мудрости позитивной философии. «Каков бы ни был факт, говорит Милль (Логика, т. I), если он начал существовать, то был предшествуем каким-либо фактом или какими-либо фактами, с которыми он неизменно связан.» Но в акте чуда мы как раз имеем случай, когда факту начавшему существовать — в смысле внешнем, позитивном, — не предшествовал никакой другой факт. Иными словами, мы имеем случай, когда факт возникает без феноменальной причины. И это есть единственное возможное позитивное определение чуда. Ясно, почему мы не можем в чувственном опыте познать сущности чуда. В самом деле, представим себе случай, когда мы имеем дело с фактом, все возможные причины которого исключаются. Могли ли бы мы, пользуясь методом остатков, сделать индуктивное заключение о чуде? Очевидно, нет, потому что вычтя все возможные чувственные причины, мы получим нуль. На этом нуле мы не в состоянии построить идеи о религиозном основании чуда. Правда, мы могли бы построить на нем отрицательное обоснование чуда, но ценность этого метода в этом смысле, конечно, относительна, потому что мы не знаем всех причин мирового процесса.

Итак, с точки зрения позитивного мировоззрения чудо представляется абсурдом, потому что ни один факт не может возникнуть без предшествующего ему другого факта. Но в религиозном познании чуда эта апория преодолевается восприятием воли Божьей в акте чуда. Воля Божья есть производящая причина (causa efficiens) чуда. Воля Божья творит чудо из ничего. Она властно прерывает цепь причин и следствий и победоносно вторгается в мир необходимого... Она преодолевает природную необходимость и как бы вновь творит мир в одной точке времени и пространства. Она сама не включается в цепь причинной необходимости; она остается над ней. Она способна начинать причинный ряд, оставаясь сама безначальной, то есть абсолютно свободной. Потому что сверхъестественное лежит не за пределами материального, чувственно-воспринимаемого, но за пределами необходимого.

Как акт воли Божьей, чудо имеет абсолютный религиозный смысл.

Чудо есть преодоление волей Божьей естественной судьбы человека, совершаемое во имя его спасения. И с этой точки зрения его сущность не может быть рационализована. Чудо не есть воздаяние за заслуги человека, оно и не есть наказание за его грехи. В акте чуда внезапно прерывается естественная судьба человека и направляется по иному таинственному пути. Каков бы ни был этот новый путь: тяжек или легок, страшен или радостен, все равно он возникает во имя спасения человека, потому что по загадочному пути ведет Бог человека к его окончательной судьбе. И в напряжении веры человек ощущает прикосновение руки Божьей, любовно ведущей его к спасению.

Но чудо не есть магический акт. Спасение че-

ловека достигается не в нем, но через него, не помимо человека, но вместе с ним, через свободное приятие Божьей воли, постигаемой в откровении. Такой именно высокий религиозный смысл чуда раскрывается нам в Евангелии.

Евангельские чудеса — это великий поток любви Божьей, изливаемой на человека; здесь Бог нисходит к человеку, отдает Себя человеку во имя его спасения. Это как бы предварение Голгофы, великой жертвы, принесенной воплотившимся Богом во имя спасения человека. «И сжалился над ним», «и умилосердился над ним» — вот неизменно повторяющиеся мотивы евангельских чудес. Он исцеляет больных, воскрешает мертвых, насыщает голодных. Он везде там, где человеческие муки и страдание, избавляет от несчастий, утешает отчаявшихся. Он расточает свою безмерную любовь на всех: богатых и бедных, нищих и знатных, иудеев и язычников. Он направляет судьбу человека по линии земного совершенства и счастья. Но не следует понимать, подобно Гарнаку, этот путь, как абсолютную натуралистическую ценность. Это было бы рационализацией и профанацией чуда, раскрывающая в себе абсолютный религиозный смысл.

Спаситель прерывает естественную судьбу человека и направляет ее по пути земного совершенства, и в этом надо видеть указание на близкую победу над смертью и грядущее преображение миpa. В чудесном воскрешении мертвых и исцелении больных человеку открывается преддверие светлого преображенного миpa — потерянного рая. Через победу над грехом, через одоление смертного человек вступить в рай. И замечательно: возвращая больных и немощных к жизни, Спаситель наставляет их: «Иди и больше не греши.» Таков религиозный

смысл чудес Спасителя. Этот смысл раскрывается человеку через свободное напряжение веры. Только верующий, только ищущий и чающий достоин узреть чудо и только ему раскрывается религиозный смысл чуда. И когда Спаситель творит чудо, Он творит его среди верующих и для верующих. Он прямо спрашивает: «веруете ли, что Я моту это сделать.» (Мт. IX, 28), или предупреждаете: «если сколько-нибудь можешь веровать, все возможно верующему.» (Мрк. IX, 23), или даже испытывает веру (исцеление бесноватой дочери хананеянки, (Мт. XV, 22-28). Неверующий недостоин видеть чуда, потому что оно подавляет его, ужасает его, порождая суеверия. Вера может быть только свободной, несвободная вера, это суевеpиe и ужас. «Внушить веру уму и сердцу силою и угрозами — это значит внушить не веру, а ужас», говорит Паскаль. Но внушить веру чудом, это значит внушить ее силой. У маловерующих, колеблющихся и сомневающихся чудо вызывает смущение и страх. Даже у учеников Его чудеса особенно величественные вызывают страх (Мт. XIV, 26, Мрк. VI, 49, Лк. V, 9, и VIII, 25). И когда Он видит невеpиe и опасность соблазна, Он не творит чудес. Он покинул страну Гергесинскую, потому что видел страх и ужас, охвативший жителей при виде исцеленного бесноватого. А в другом месте еще определеннее говорится о том же: «И не совершил там многих чудес по неверию их, потому что соблазнялись о Нем.» (Мт. XIII, 58).

Горьким упреком Он отвечает на просьбу книжников и фарисеев о знамении: «Род лукавый и прелюбодейный ищет знамения; и знамение не дастся ему, кроме знамения «Ионы пророка.» Они просят о знамении, потому что не верят, но Он знает, что они и знамению не поверят,

соблазнятся, ибо «если Моисея и пророков не слушают, то если бы кто и из мертвых воскрес, не поверят» (Лк. XVI, 31), Т. е. они не имеют свободной веры, и знамения не дадут им этой веры, но веру ложную и соблазны. Именно такую ложную веру и соблазны будут вызывать чудеса антихриста. Антихрист знает эту тайну неверующей души, и он прибегнет к ложным чудесам чтобы совратить неверующих и колеблющихся. «Ибо восстанут лжехристы и лжепророки и дадут великие знамения и чудеса, чтобы прельстить если возможно и избранных.» (Мт. XXIV, 24).

Иное значение и иной смысл имели чудеса Спасителя для верующих. Для той массы, которая предчувствовала, что настали времена и сроки Мессии, которая с замиранием сердца ждала Его. Чудеса Спасителя были свидетельством того, что Он именно и есть пришедший Meccия. В этих чудесах Спаситель прямо открывал Себя им, как Сын Божий, пришедший спасти людей. «И дивился весь народ, и говорил: не это ли Христос, сын Давидов.» (Мт. XII, 23). Но вера делает человека достойным не только узреть чудо, но и творить чудо. Спаситель говорит своим ученикам: «Истинно, истинно говорю вам: если будете иметь веру и не усомнитесь, не только сделаете то, что сделано со смоковницей, но и если и горе сей скажете: «поднимись и вергнись в море» — будет.» (Мт. XXI, 21, Арк. XI, 23). Но здесь не говорится ни об опытах самовнушения факиров тесно связанных с магией, ни о внушении в гипнотическом состоянии, практикуемом в современной медицин, но о свободной вере сынов Божиих, помощью благодати Божией творящих чудеса. «И призвав двенадцать учеников Своих, Он дал им власть над нечистыми духами, чтобы изгонять их и

врачевать всякую болезнь и всякую немощь.» (Мт. X. I,).

Итак, в смысле метафизическом граница между чудом и не-чудом совпадает с границей между свободой и необходимостью. Чудо беспричинно, оно является нам из миpa безначального, из миpa абсолютной свободы. В смысле религиозном чудо есть акт откровения, в котором Бог прямо говорит верующему: оно обладает абсолютным смыслом и не может служить средством внушения веры. В каком же отношении к чуду стоят явления оккультизма? Есть ли в них признаки откровения? И с другой стороны: какое место занимают явления оккультизма в ряду естественных явлений миpa? Подчинены ли они закону причинной необходимости или же представляют собой факты, о которых мы можем сказать, что они возникают без причины?

Невозможно без глубокого волнения читать о необычайных и непостижимых явлениях, составляющих область новой науки — науки о чудесах — метапсихике. Мы исходим из убеждения, что они подлинные факты, и тут перед нами встает загадка, способная смутить самый проникновенный и самый искушенный в положительных исследованиях ум. Как понять и как уложить в шаблон положительного мышления такие исключительные, прямо потрясающие явления, как материализация живых существ? В присутствии медиума, находящегося в состоянии транса, появляется светящаяся туманная масса, которая постепенно сгущается и принимает образ живого существа, человека, движущегося, говорящего, смеющегося, совершающего все движения и жесты, свойственные живому реальному человеку. Как понять явления телепатии, угадывания чужих мыслей? Или поразительные случаи предсказания событий, которые наступают и сбы-

ваются с такой точностью, словно были списаны «с натуры»? Эти явления идут вразрез решительно и бесповоротно с установившимися положительными концепциями в физиологии. Больше того, кажется, они противоречат самой основе положительной науки — закону связи причины и следствия. Положительная философия учит, что возможен один вид предсказания — рационального, т. е. основанного на опыте. Мы знаем, что будет дождь, потому что ртуть в барометре падает. Это простейший вид предсказания на основе опыта. Но на каком опыте можно основать предсказание с безусловной точностью чьей-нибудь насильственной смерти? войны? пожара? Здесь ум теряется в догадках и в потрясенной душе начинает нарастать с непреодолимой силой убеждение, что перед нами сверхъестественное явление, голос высших сил. Этот уклон в мистику, это страстное устремление души в иной мир, это порывание ввысь и искание знаков Божьей воли в окружающей нас действительности так понятно и так внутренно оправдано для чуткой религиозно-ищущей души. Не в обычном течении жизни она их ищет, не в фактах очевидно вытекающих из закона причинной необходимости, но в явлениях загадочных, необъяснимых и поражающих. «Старое суеверие,— говорит Оливер Лодж, — что Бог... говорит более ясно через гром, катастрофы или тайны чуда, чем через спокойное течение обыкновенного существования.» (О. Лодж, Сущность веры). Пусть это cyeвериe, пусть оно признак ущербленной и непросветленной веры, но оно чрезвычайно характерно для человека во все времена и у всех народов. Понятно, почему область оккультных явлений с такой силой притягивает к себе и гипнотизирует религиозно-ищущих людей: в этих таинственных и поразительных фактах

они порыватся узреть знаки Божьего могущества, силы и славы. Но именно здесь, в области этих «чудес» скрываются опасности величайшего соблазна, вытекающего из тончайшего смешения религиозных идей и понятий положительной науки: оно ведет ко лжи, суеверию, к особого рода ученой магии. Ученым магом по мысли Вл. Соловьева будет грядущий антихрист. (Три разговора, Повесть об антихристе). Здесь религиозное входит в естественное, небесное низводится на землю, смешиваясь с земным, но не соединяясь с ним, не разрешаясь ни в ясность положительной истины, ни в возвышенность религиозного узрения. Здесь нарождается опасность кощунственной и трагически-бесплодной попытки проникновения и овладения тайнами царства Божьего через двери позитивного, земного, горизонтально-плоского мышления. Ибо есть единственный путь в царство Божье — путь святости. Царство Божье открывается только чистому и непорочному сердцу.

«Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят». (Мт. V, 8).

По иному пути идет маг: своим плоским умом он стремится познать тайны царства Божьего, лежащего в ином глубинном измерении; силой и насилием он хочет овладеть ими. Наука магии не разделяла строго миpa естественного от сверхъестественного, не проводила четкой грани между причинным родом явлений и сокровенными силами, лежащими в основе видимого миpa. Можно думать, что существовала смутная идея о постоянном порядке в природе, для преодоления которого нужна была сила талисманов и заклинаний; но ясно, что сила талисмана не совпадала с силами природы; они противостоят друг другу не только, как силы несопряженные,

но и как бы силы иноприродные. Но при всем том между ними нет рокового различия: между ними оказывается возможным действенное соприкосновение. Там, где господствует магия, не существует еще ясной идеи о мире посюстороннем, мире механической необходимости. Там еще не существует идеи трансцендентной Божественной воли, глубоко отличной от естественных сил, воли законодательствующей, абсолютно свободной и безначальной, не подвергающейся воздействию натурального порядка вещей. Напротив, в магии происходит смешение тех и других сил: силы таинственные оказываются не вполне свободными от воздействия сил естественных, во власти человека находящихся, и на этом основывается власть мага над ними.

Наука магии, как показывает А. Море (Цари и боги Египта), основывается на знании постоянных свойств, как миpa материального, так и духовного. Между тем и другим миром существует известное сходство, заключающееся в том, что тому и другому присущи постоянные свойства. Существовали две магии: подражательная и симпатическая. Первая основывалась на знании законов «подражания», законов причин и следствий, вторая же на знании постоянных свойств симпатии и антипатии, притяжения и отталкивания между вещами и существами. Обладая этими знаниями, полученными либо в силу личного наблюдения над природным процессом, либо в силу письменного предания, маг, повторяя определенные условия, мог вызывать определенные последствия. Таким образом, тайна магической науки может быть постигнута из опыта. Но неразделенность, неотграниченность магии от позитивной науки станет еще очевиднее, если мы обратимся к приемам магического воздействия на

нормальный ход природного процесса. У мага есть два сильнейших оружия: талисман и заклинание. Хотя талисман имеет внешне символический характер (так, талисман в форме скипетра означал силу, перевязь на руках, ногах, шее закрепляли, привязывали душу к телу и т. д.), тем не менее его действие конкретное и безусловное — вполне «магическое.» Таков же и характер заклинания: раз произнесенная формула заклинания давала ожидаемый результат. «Тот, кто произнес формулу, говорит А.Море, наверное, будет спасен». Не вера и благодать, не власть от Бога нужны магу, чтобы творить чудеса, но только знание. Кто знает, тот может. И в этом маг приближается к позитивному ученому. Но маг всемогущ, ему подчиняются и сверхъестественные силы, и в этом он равен богам.

Там, где царит магия, нет еще истинной религии. В странном смешении естественного и натурального, божеского и человеческого заключается лишь потенция религии: но в нем же таится соблазн человекобожеской идеи — идеи равенства человека Богу. Именно опасность такого смешения божеского и человеческого скрывается в науке о чудесах — метапсихикe. Но кажется здесь не так велико искушение магического овладения миром, сколь велика опасность снижения и ущербления идей трансцендентного, идеи безначального Бога, абсолютного Вседержителя. Критика явлений оккультизма сделает очевидной опасность их использования с апологетической целью.

Религиозная сущность чуда раскрывается человеку в мистическом опыте. вера предваряет чудо и внутреннее его восприятие невозможно без веры. В чудe раскрывается небо, и Бог говорит

человеку. Через разрывы в цепи причин и следствий между Богом и человеком, устанавливается как бы ток личного общения. Чудо не есть знамение, не есть символ, скрывающий за внешней видимостью иной внутренний смысл, — в чуде человеку прямо приоткрывается завеса царства Божьего.

Но именно этого непосредственного узрения тайн царства Божьего нет в явлениях оккультизма. В них человеку предстоит таинственный, непостижимый и потрясающий факт, но кроме его внешнего обличья, кроме того, что дано в чувственном опыте, ничто иное не открывается человеку. Он предстоит одинаково верующему и неверующему, грешному и святому, как и всякое явление естественного миpa, как гром и молния, как буря и дождь, как сияние дня и ночная темь. Не через святость и напряжение веры лежит путь к явлениям оккультизма, но через чувственное восприятие, и в этом они сходны со всяким явлением царства необходимости. Они явления от миpa сего, быть может, более загадочные и сложные, чем все нам известные. Наше подлинное отношение к явлениям оккультизма есть именно отношение к явлениям естественного миpa. В их изучении важнейшую роль играет эксперимент. Такие явления, как материализация живых существ или сношения с загробным миром, изучаются путем эксперимента. Но разве это не значит, что мы им приписываем качество необходимости и, следовательно, отдаем во власть человеку? Мы создаем известные внешние условия и убеждены, что за ними необходимо наступят известные последствия, а это значит, что эти последствия мы включаем в причинный ряд. И поскольку эти эксперименты удаются — а они удаются — мы вправе утверждать, что явления оккультизма принад-

лежат к миру естественных явлений. Так именно и оценивает явления метапсихики Шарль Рише. Как последовательный ученый-позитивист, он отвергает все другие методы изучения этих явлений, кроме наблюдения и эксперимента. «Я счел бы себя обесчещенным, как ученый, говорит он, если бы я не принял в основание моих мнений чистого опыта.» Он говорит о метапсихике, как составной части физиологии; он стремится создать из нее положительную науку; изгнав из нее все таинственное и непонятное, он хочет все явления метапсихики замкнуть в определенные законы. Добросовестность позитивиста вполне вытекает и из следующего заявления Ш. Рише. Он не считает возможным видеть в явлениях метапсихики нечто ненормальное и говорит: «Все всегда нормально. Абсурдно предполагать, что в природе имеют место явления неправильные, не обусловленные определенными законами». Такие явления метапсихики он безусловно вводит в царство естественной необходимости.

Как глубоко отличны в этом смысле евангельские чудеса! Вопреки закону причинной необходимости, через его преодоление прерывается данный причинный ряд и как бы из ничего творится новый. Между божественной волей Спасителя и миром не становится сила талисмана и заклинания, не становится и сила причинной необходимости, производящей факты видимого миpa, но безначальная воля Бога от Себя производит эти факты, как бы совершает новый акт миpoтворения. Как великую власть имущий, Спаситель прямо повелевает: «Встань, возьми одр твой и ходи», «Лазарь, выйди вон», «Буря перестань». И расслабленные встают и ходят, мертвые воскресают и стихии умолкают по единому слову Божию.

Но и чудо мы можем получить по нашему желанию, но только по молитве. И тогда оно наступает, но не необходимо, а свободно дается Богом верующему. Бог есть начало чуда, Он творит его из ничего Своею волею, которая ничем иным не определяется, но только Сама собой. Она безначальна и абсолютно свободна, ибо абсолютная свобода есть абсолютная безначальность.

Но в оккультизме опыты не удаются широко и безусловно, как опыты в точной науке. Однако это значит, что условия явлений оккультизма менее изучены и менее известны нам, чем условия других естественных явлений. Тем не менее, они все-таки удаются и все-таки мы знаем, что им предшествуют необходимые условия. Мы знаем, что явления эктоплазмии (материализации живых существ) или телекинезии наступают только в темноте; медиум должен находиться в состоянии транса, чтобы наступили явления материализации; медиумом может быть не всякое лицо, но прежде всего натуры истерические. Но и то, и другое, и третье относится к естественным явлениям.

Но допустим, что это так, что явления оккультизма — явления необходимого природного процесса. Как возможны в этом случае такие загадочные явления, как материализация живых существ, совершенно непонятная и необъяснимая с точки зрения физиологии? Как возможно угадываниe чужих мыслей? Как возможно предвидение будущего, совершенно несовместимое с идеей мерно текущего времени?

Несомненно, полная рационализация этих явлений, их безусловное и окончательное сведение к известным формам физического процесса и нормам логического мышления встречает значительные затруднения. И можно верить, что на пути этого сведения позитивной науке придется сдать

не одну из своих незыблемых позиций. Но больше того, быть может придется произвести и переоценку некоторых логических категорий, как например, категория времени, за последнее время вообще переживающей серьезную эволюцию. Но уже и сейчас мы можем выдвинуть несколько суждений об естественном основании оккультных явлений; эти суждения создают более или менее устойчивую базу для положительного понимания оккультизма.

В сущности говоря, в явлениях материализации нет безусловного противоречия закону связи причины и следствия. Не представляется невероятным, что эти явления производятся душевными силами медиума, погруженного в транс; в таком случае вся проблема сведется к вопросу об основании этой связи. Но какова бы ни была онтологическая сущность этой связи, то есть, как бы ни решился вопрос об отношении души и тела, мы все же можем оставаться на утверждении, что эта связь носит необходимый характер. И тогда нам останется рассмотреть, не имеем ли мы дело с особой творческой способностью человеческой души от века заданной? Не будет ничего неожиданного, если это окажется так, потому что не такова ли в сущности иная творческая способность человека, не менее поразительная и величественная, но все же включаемая нами в ряд естественных явлений — способность деторождения?

В таком же свете нам представляется и другое явление оккультизма — телепатия. Мы не знаем тайны отношения между телесным и душевным процессом, но тем не менее мы выражаем эту связь в категории причинности. Мы знаем, что душевный процесс оказывается способным воздействовать на физический и наиболее разительны в этом отношении явления внушения и само-

внушения. Но если душевные процессы имеют свое отражение в физических, то мы не допустим невозможного, если сделаем предположение, что эти последние в виде особых волн, аналогичных эфирным, передаются на расстояние; бессознательно улавливаемые нами, они вызывают в нас соответствующие психические впечатления. Gr. Myers говорит о мозговых вибрациях, таинственно передающихся от одного лица другому. Шарль Рише не отвергает этой теории, хотя и не считает ее достаточной.

Но неизмеримо более сильные затруднения встречает попытка рационального истолкования предвидения будущего. И кажется здесь мы не можем обойтись без переоценки категории времени. Совершенно ясно, что если бы мы допустили возможность проникновения естественной души человека в мир вневременного, то мы решили бы без труда поставленную задачу, как решил Блаженный Августин проблему Божественного предвидения. Но мы не можем сделать этого допущения, потому что проникновение человеческой души в мир вневременного означало бы ее полный и окончательный переход в мир безначального, в царство абсолютной свободы; преодолев вполне и окончательно роковую подчиненность необходимости, человек вступил бы в царство Божье; но мы знаем, что иной путь ведет в потерянный рай. Но то толкование идеи времени, которое дает нам Бергсон, открывает возможность рационального объяснения человеческого предвидения. Бергсон исходит из утверждения, что время не тождественно себе во всех условиях. Время нашего сознания и время физического процесса не соразмерны, и ритм первого из них представляется чрезвычайно замедленным в сравнении с ритмом второго. Но и время нашего сознания не всегда тождественно себе. Во сне (а

сон есть ступень к состоянию транса) мы имеем иную текучесть времени, иной его ритм, бесконечно более замедленный. В одну секунду этого времени перед нашим мысленным взором проходят события и переживания, для развертывания которых в нормальном состоянии понадобились бы месяцы и годы. В мире сновидений царствует иное время, не тождественное тому, какое нам дано в нормальном состоянии. Мыслимо себе представить, что в состоянии транса мы снова имеем иное время, иной его ритм, еще больше замедленный, чем во сне. И в этом времени перед нашим взором открывается безграничная даль будущего, мгновенно становящегося настоящим, чтобы в следующий миг перейти уже в прошлое. В нормальном состоянии мы вспоминаем его, но в обратной перспективе — в перспективе будущего. Так представляется возможным предвидение будущего.

Мы не ставили себе задачи окончательной рационализации оккультных явлений — мы стремились показать только, что она возможна. Быть может она будет достигнута окончательно на иных путях, чем те, которые мы наметили, но важно то, что эти пути не закрыты. И теперь понятно, что поскольку мистика есть чистый религиозный опыт, постольку оккультные явления не относятся к ней. Понятно также, почему использование оккультных явлений с апологетической целью требует величайшей осторожности и внимания. Смешивая оккультные явления с чудесами, принимая за откровение то, что нам явлено от века во времени и пространстве, мы подмениваем неизреченную сущность Божества, сущностью тварного, грешного миpa, находящегося в роковой власти закона причинной необходимости. Мы ущербляем идею безначального Божества и впадаем в грех магического постижения Бога.

Потому что мы знаем, что подлинное постижение Бога возможно только в напряжении святости.

«Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят».

Явления оккультизма потеряют прелесть чудесного, когда они будут окончательно рационализованы и станет всестороннее явной их принадлежность к великому царству необходимости. Так гром и молния потеряли прелесть чудесного, когда были включены в цепь причин и следствий. Когда явления оккультизма будут сведены к естественным законам, их постигнет та же судьба: они устареют и станут нелюбопытны, как устарел и стал нелюбопытен граммофон. Быть может, обнаружится, что они принадлежат к области бесконечно болee сложных явлений, где царит иное время и пространство, где действуют иные, неведомые нам силы, но где рок отожествляется с тем же законом причинной необходимости. На том же пути веры и святости преодолевается необходимость и побеждается рок. Это еще не царство свободы, не царство Божье, но мир грешный, еще ждущий своего страшного суда.

Но это не значит, что явления оккультизма, как и все явления естественного миpa, перестанут быть чудом, чудом пребывающим, от века данным. Они не перестанут свидетельствовать о чудесном происхождении миpa, о моменте миpoтворения, о первой причине, породившей во времени бесконечную цепь причин и следствий. Если бы всю совокупность фактов, составляющих мир, мы разложили на ряды причин и следствий, то как бы далеко они ни вытянулись во времени, все равно мы придем к единой первопричине, которой уже не предшествует иная причина. Эта первопричина, не определенная уже никакой другой причиной, и есть абсолютная свобода и

безначальность — Бог, сотворивший видимый мир. Все в мире чудо, потому что сотворено Богом из ничего. В шумном всплеске волны, в мерцании далекой звезды, в падающих каплях дождя, в шелесте зеленой листвы, в каждом нашем шаге раскрывается чудо сотворения миpa из ничего, чудо первопричины. Такова именно сущность естественного откровения, о котором говорит христианское вероучение. Но увы, это только внешняя, рациональная сторона миротворения, в которой нам не раскрывается конкретная внутренняя истина о царстве Божьем. Только верующим душам, только святым сердцам в мистическом опыте раскрывается неизреченная тайна царства Божьего.

Дм. Ременко.

Кишинев, май, 1928.

Страница сгенерирована за 0.09 секунд !

ССЫЛКИ

Московская епархия

Община "Светоч" с.Сидоровское

Прежний вариант сайта

Спасский храм с.Усово

Храм вмч. Пантелеимона

Храм прор. Илии

Храм свт. Николая д. Дарьино

Правообладателям

Контактный e-mail: odinblag@gmail.com