Поиск авторов по алфавиту

Автор:Без автора

Выстрел Горгулова. Журнал "Новый Град" №4

В те минуты, когда пишутся эти строки, Горгулов еще ожи­дает суда и приговора. Приговор этот вряд ли вызывает сомне­ния. Горгулов искупит смертью свое бессмысленное преступле­ние — против ни в чем неповинного старика и его близких, против Франции, против нас и России. Рука не поднимается, чтобы бросить лишний камень в человека, всеми заклейменного, всеми брошенного, над которым уже повис нож гильоти­ны. Да простит ему Бог его тяжкий грех и разбудит дремлю­щую совесть в его темной и мрачной душе.

Но нам, которым предстоит жить, надо взглянуть в свою собственную совесть и сделать свои выводы из преступления Горгулова. Теперь мы можем сделать их свободно. Никто не собирается нам мстить за убийцу. Франция оказалась великодуш­нее, чем ожидали даже искренние ее друзья. Тем более на нас ложится долг произнести свой внутренний суд — не над Горгуловым — но над собой, над горгуловщиной в себе.

Слишком легко и поспешно эмиграция отбросила от себя Горгулова. В этой поспешности было не одно справедливое негодование и отталкивание от преступления. Здесь был и страх, была настоящая паника перед малейшей тенью ответственно­сти. Сразу же была создана и с необычайной решительностью пущена в оборот версия о большевизме Горгулова. Ответствен­ные публицисты и политики, претендующие на моральное води­тельство, утверждали, что в коммунизме Горгулова не может быть сомнения. Множество «свидетелей» и даже «очевидцев» пытались доказать то, во что так страстно хотелось верить. Следствие не подтвердило этих предположений. От этой вер­сии не осталось ничего, кроме мучительного стыда за ту лег­кость обращения с истиной, за ту моральную безответствен­ность, которая вскрылась в нашей среде, создав настоящий патологический фон для этого маниакального преступления.

3

 

 

Казалось бы, достаточно нескольких совершенно простых соображений, чтобы отбросить коммунистическую версию. Мы, конечно, знаем, что большевики способны на все (собор в Со­фии, Кутепов и т. д.). Но здесь само преступление слишком бессмысленно, а риск слишком велик. Никакой другой полити­ческой цели для убийства безвластного президента республики нельзя было и придумать, кроме одной — «скомпрометировать эмиграцию». Риск огромен: следствие могло найти нить, которая привела бы к истинным виновникам преступления. Изгнание из Франции, разрыв торговых сношений с ней, сильный удар по европейским связям вообще, которые в годы пятилетки для Сталина приобрели жизненное значение. И против всего этого на другой чашке весов: опорочение эмиграции, сейчас мало активной, в Европе не влиятельной, политически для больше­виков не страшной. Какое чудовищное неравенство баланса! Какая дьявольски рискованная игра!

Но примем ее. Пусть большевики безумцы. Однако они должны быть круглыми дураками, чтобы послать на убийство Горгулова, во-первых, маньяка, а, во-вторых, человека, не связанного ни с одной эмигрантской партией. Так провокация не делается. Провокатор должен выйти из недр враждебной, ак­тивной группы, а у Горгулова не нашлось никаких, хотя бы са­мых тонких ниточек, ведущих к нашим политическим группи­ровкам.

И последнее. Горгулов шел на верную смерть. Самая об­становка его преступления глубоко отлична от остальных боль­шевистских злодеяний, где виновники чаще всего оставались ненайденными. Чтобы идти на смерть, надо быть человеком идеи. Горгулов мог быть убежденным коммунистом, но не наемным убийцей. Но тогда, как же Горгулов, писатель, поэт, публицист, ни разу не проговорился, не был сбит с толку, не вышел из своего, «горгуловского» идейного круга? Как ни бе­зумна идея Горгулова, он умирает за свою идею, не может умереть за чужую.

Всегда, во всяком преступлении остается, конечно, некото­рая возможность соучастия посторонних сил. Большевики мог­ли использовать маньяка, облегчить его преступление. Но и в

4

 

 

этом случае остается сам Горгулов с темным комплексом сво­их идей, который, при всем безумии, имеет объективное значение.

В безумии нередко с особой силой высвобождаются идеи, живущие под порогом здравого сознания. Горгулов признанвме­няемым. Он не сумасшедший, а маньяк, человек навязчивой идеи. Такими были анархисты прошлого века, полубезумные убийцы президента Карно, императрицы Елизаветы. Выло бы недопу­стимо возлагать личную ответственность за их преступления на Бакунина или Кропоткина. Но в них вскрылся провал идеи, ее Основная порочность, по крайней мере, опасность болезнен­ных уклонов внутри идейного круга. Так изуверство религиоз­ных сект не опорачивает религии, но оно указывает на опас­ную зону религиозной психологии, напоминает о бдительности, о трезвости, об очищении мистических страстей.

Каков же этот горгуловский идейный комплекс, который имеет значение и для нас? В его косноязычии явно слышатся два основных звука: антибольшевистский активизм и анти европейский национализм. Оголенные, освобожденные от всякой по­литической оглядки и от контроля раз судка, они вооружили руку убийцы. Сами по себе, и активизм, и национализм рус­ской эмиграции достойны уважения. Но в бессилии неудач, в го­речи поражений, они принимают нередко патологические формы.

Активизм. Как клятва борьбы с красным деспотизмом, как стойкость, непримиримость — можно ли отрицать его? Но для людей политически незрелых или ребячливых, для тех, кто прошел только одну школу — гражданской войны — борьба отожествляется с убийством. Активизм становится псевдонимом терроризма. Только в убийстве, в пролитии крови врага на­ходит себе удовлетворение военный инстинкт борьбы. Нужно убивать большевиков. Каких? где? как? Для многих это уже не важно. Вожди неприятеля недоступны, то есть трудно до­ступны. Револьвер поднимается на тех, кто ближе, кто рядом — по линии наименьшего сопротивления. Жертвами падают не руководители ГПУ, а Набоков (!), Воровский, Войков. Набоков — вместо Милюкова, Милюков вместо Ленина — очевидно, как

5

 

 

пособник, как со виновник, т.-е., хотя и враг большевиков, но недостаточно активный, соглашатель. Воровский и Войков — ответственные большевики. Но убийство их, как представителей СССР на территории европейских государств, есть удар не толь­ко по большевикам, и не только по СССР, (что не одно и то же), но и по Швейцарии, Польше, по народам Европы, на которых оно возлагает политические осложнения, вытекающие из подобных актов. Замечательно, что все достижения на­шего террористического активизма имеют бессмысленный или двусмысленный характер. Невольно вспоминается напечатанное несколько лет тому назад в одной газете описание террори­стического налета на Петербург. Перешедшие финскую грани­цу с опасностью для жизни активисты не придумали ничего лучшего, как бросить бомбы в районный коммунистический клуб. Уничтожение нескольких рядовых членов многомиллион­ной партии, в том числе женщин и, может быть, случайных беспартийных, казалось им достаточным оправданием убийства.

Национализм русский, раздавленный и униженный, легко принимает в настоящее время формы анти европеизма. Им за­ражены многие из пореволюционных течений. Но вне полити­ческих кругов он распространен гораздо шире, как обыватель­ская подоплека, как кожное, утробное мироощущение. Европу ненавидят и за то, что она спаслась, когда мы утонули, и за то, что она не спасла нас. Считают себя в праве и по сей час требовать от Европы жертв и кровью и деньгами для освобож­дения России и сердятся, не видя с ее стороны готовности к жертвам. В таком отношении есть изрядная доля моральной тупости и извращения национального сознания. Моральная ту­пость заключается в требование жертв от другого для спасения себя. Извращение национализма — в нежелание принять и не­сти национальную ответственность. Россия отвечает сама за себя. Большевизм — ее собственный грех, как и освобождение от большевизма — ее собственный подвиг. Каковы бы ни были ошибки союзников в 17-20 годах, не они погубили националь­ную Россию. Они не могли, да и не имели права спасать ее про­тив ее воли, спасать ее от нее самой. Думать иначе значит унижать Россию, лишать ее всякой личной судьбы. Не один

6

 

 

Горгулов не может понять этого. Горечь к Европе живет на дне многих ран.

Террористический активизм является у нас принадлежно­стью правых политических группировок. Анти-европеизм откры­то выражается в пореволюционных, как раз не грешащих ак­тивизмом. Сочетание того и другого — личная собственность Горгулова, сделавшая его, к счастью, таким неприкаянным чу­жаком в нашей среде. Но то, что рассечено политическими иде­ологиями, часто уживаетсяв обывательском сознании. Горгуловский комплекс в разреженном виде не так уже чужд нашей обывательской психологии. Отсюда еще бесконечно далеко до Горгуловского преступления. Но это преступление осветило нам темные углы и закоулки русской души. Надо почиститься. На­до освободиться от власти бредовых идей. Надо следить за сво­им душевным и духовным здоровьем, бороться с безумием, подстерегающим людей, слишком долго н безнадежно страдавших.

Очищение активизма, очищение национального чувства — вот в чем мы больше всего нуждаемся. Наша установка — на просветленную непримиримость и на жертвенный подвиг, подготовленный работой мысли при свете совести.

7


Страница сгенерирована за 0.03 секунд !
Map Яндекс цитирования Яндекс.Метрика

Правообладателям
Контактный e-mail: odinblag@gmail.com

© Гребневский храм Одинцовского благочиния Московской епархии Русской Православной Церкви. Копирование материалов сайта возможно только с нашего разрешения.