Федотов Г. П. Русская религиозность. Часть 2. I. Историческая обстановка

Русское средневековье

Под термином «русское средневековье» мы подразумеваем два с половиной столетия между татаро-монгольским завоеванием Руси (1237-1240) и установлением Московской монархии (око­ло 1500 года). Период, предшествующий средневековью, извес­тен как эпоха Киевской, или Древней, Руси, а последующий за ним период — как эпоха Московского государства. Киевский и Московский периоды представляют собой две различные куль­турные формации, замкнутые в себе и значительно отличающи­еся друг от друга. Начало русского средневековья не может быть обойдено даже при самом схематичном изложении мировой ис­тории. Монгольское завоевание — это тягчайшая катастрофа, перенесенная Россией за всю ее историю. За этот период изме­нился весь строй ее жизни — социальной, политической и куль­турной. Даже географический центр русской истории перемес­тился из Киева на северо-восток. Эта часть огромной равнины, находившаяся прежде на периферии Киевского союза кня­жеств, входила в Великое Владимирское княжество, а позднее — в Московское. Это была Великая Русь, как называли ее визан­тийские греки, начиная с XIV столетия, — Великая Русь, кото­рой удалось сбросить монгольское иго, объединить все ветви русской нации и затем создать многонациональную империю. Оставшаяся юго-западная часть Руси, некогда бывшая самой культурной и самой влиятельной в политическом отношении из всех русских земель, включавшая в себя город Киев, была захва­чена Литвой и Польшей. Находясь в течение трех или четырех столетий в составе государств, где преобладали римский католи­цизм и западная цивилизация, эти ветви русской нации разви­лись в особые этнографические единицы и затем оформились как отдельные национальности: украинцы (малороссы, как их

12

называли греки) и белорусы (слово неизвестной этимологии)

В новые времена некоторые украинские историки, движимые националистическими чувствами (как, например, профессор Михаил Грушевский), заявляли, что весь Киевский период явля­ется частью только лишь украинской истории, отрицая, таким образом, всякую связь между Киевом и Великороссией, или Московией ^ь.

Это, безусловно, явное преувеличение. Даже если признавать, что Киев и Москва являются двумя различными культурными формациями, нельзя отрицать, что само название нации, язык, политические традиции и династия правящих князей (Рюрико­вичи) остались после монгольского завоевания неизменными. Великороссией была унаследована большая часть киевской ли­тературы. Каждый северный историк начинал свое повествова­ние с цитирования древней Киевской летописи, так называе­мой Начальной летописи, или «Повести временных лет» ^с. Неиз­менным оставалось и церковное устроение: Русь была митропо­лией Константинопольского патриархата. Глава Церкви, нахо­дившийся во Владимире, а позднее в Москве, получил титул ми­трополита, унаследованный от Киевской кафедры. В религиоз­ной и культурной областях, составляющих предмет нашего изу­чения, преемственность традиции была даже более ощутимой, чем в политической и социальной сферах.

Конец русского средневековья невозможно определить столь же точно, как его начало. Монгольское иго было свергнуто в 1480 г., а сосредоточение политической власти в руках Ива­на III в Москве завершилось примерно в 1517 году (покорение Рязани). Этот период между монгольским завоеванием и уста­новлением московской монархии иногда назывался историками «удельной Русью».^d С допустимой степенью точности это назва­ние можно было бы перевести на язык Запада как «феодальная Русь». А. Эк, пишущий по-французски, употреблял выражение

^а Вопрос этимологии обсуждается в: Vaker N. Р. Belorussia. The Making of Nation. A Case Study. Cambridge, Mass., 1956.

^ь Грушевский М. История Украины-Руси. В 10 томах. Нью-Йорк; Книгоспилка, 1954-1958.

^с Имеется английское издание. См.: The Russian Primary Chronicle. Ed. S. H. Cross & O. P. Sherbowitz-Welzor. Cambridge, Mass., 1953.

^d Удел — территория, унаследованная князем от своего отца.

13

«le moyen age Russe», для того чтобы отличать русское средневе­ковье от Киевского, или Древнего, периода ^а. Мы будем следо­вать его терминологии.

По мнению многих, если не большинства, ученых, русское средневековье не отличается самобытностью; оно рассматри­вается как переходный период между Киевом и Московским царством или, скорее даже, как мрачная прелюдия к последне­му. Те, чьи политические интересы пробуждаются в связи с рос­том московского государства, усматривают суть русского сред­невековья в «возвышении Москвы», то есть в непрерывном расширении Московского княжества за счет удельных кня­жеств, вплоть до их полного поглощения. Таким образом, этот период мыслится всего лишь прологом к возвеличению Моск­вы. Оригинальная средневековая литература еще более скудна, чем литература Киевского или Московского периодов, и эта видимая культурная бедность того времени также способствует тому, что ученые, как правило, этим периодом пренебрегают. Но это впечатление сменяется совершенно противополож­ным, когда мы обращаемся от литературы к искусству и духов­ной жизни. Поразительно, что самые темные века истории России обернулись золотым веком русского искусства и рус­ской святости. Никогда, ни до, ни после того, не была превзой­дена или хотя бы достигнута эта вершина мистической жизни и религиозного искусства. Московское царство должно было до­вольствоваться остатками, а позднее — всего лишь окаменелы­ми плодами — творческого средневекового духа. Творческие си­лы средневековья менее всего оставили свой след в литературе (меньше даже, чем в Киевский период). И по этой причине их свет как бы таится под спудом ³. Средневековая Русь похожа на таинственную деву, богатую внутренним опытом, прекрасную с виду, но молчащую. Когда она все же пытается что-то сказать, то кажется косноязычной. Именно ей мы посвящаем большую часть данной книги.

^а Eck A. Le Moyen-Age Russe. Paris, 1933.

14

Последствия монгольского нашествия

Многие поколения русских историков, принадлежавших к юридической или социологической школам, ^a игнорировали ог­ромное влияние, которое оказало монгольское нашествие на внутреннюю жизнь и институты средневековой Руси. Казалось, что признание насильственного внешнего влияния разрушит эволюционную логику исторического развития, так как истори­ческая эволюция якобы должна определяться изнутри, а не из­вне. В настоящее время строгая приверженность такого рода те­ориям (гегельянским по происхождению) преодолена. Учение об имманентной эволюции неприложимо к России, которая все­гда находилась на пересечении различных культурных потоков — из Византии, Западной Европы и мусульманского Востока. Монгольское нашествие погрузило Русь не в сферу восточной цивилизации, а в сферу язычества, против которого она столь долго боролась в течение Киевского периода.

Летописи и легендарные сказания того времени, составленные под непосредственным впечатлением от вторжения Батыя (1237-1240), не щадят мрачных красок в описании разрушений и опусто­шений, произведенных татарами. Цветущие города, вроде Киева, Владимира, Рязани, были разрушены до основания, их население почти полностью перебито или угнано в рабство, а большинство князей погибло в сражениях или было взято в плен. О размерах бедствия может свидетельствовать хотя бы тот факт, что такие ве­ликие некогда города, как Переславль и Рязань, бывшие столица­ми княжеств, с того времени сходят с исторической сцены; позд­нее город Рязань был построен заново на другом месте, даже по другую сторону реки. Итальянский миссионер и путешественник Плано Карпини, проезжавший через Киев спустя пять лет после катастрофы, сообщает, что от всего города осталось не более двух­сот строений; большинство жителей убито или угнано в рабство; окрестности усеяны человеческими черепами и костями ^ь. Да и ма-

^a Соловьев С. М. История России с древнейших времен. В 23 томах. Москва, 1857-1871; новое изд.: Москва, 1959. Ключевский В. О. Курс русской истории. В 5 томах. Москва и СПб., 1904-1922; 2-е изд.: Москва, 1937. Имеется перевод на английский язык.

^b Цит. по: Соловьев С. М. История... Т. 2. Кн. 3. С. 319, 332 333, 336, 337. Гл. 3.

15

лочисленность дошедших до наших дней рукописей, писанных в Киевский период, — красноречивое свидетельство полного раз­рушения монастырских библиотек в Южной Руси.

Наихудшей чертой монгольского нашествия было то, что на­беги татаро-монголов периодически повторялись, хотя и в меньших масштабах. Местные восстания против татар, отказ платить им дань или усобицы между князьями вновь и вновь приводили к появлению татарских полчищ, неизбежным по­следствием чего были массовые убийства и грабежи. Такие по­громы повторялись каждые десять лет вплоть до второй четвер­ти XIV столетия. Лишь тогда для Руси наступил период относи­тельного спокойствия. В 1408 г. Москва была вновь опустошена татарами, а в 1455 г. великий князь Московский Василий II по­терпел поражение от казанских татар и был взят в плен.

Однако не все русские города были захвачены или разрушены татарами. Города севера и запада, в основном, избежали этой участи: ни до Новгорода, ни до Ростова хан Батый не дошел. Еще более важное обстоятельство — победители не оседали сре­ди побежденного населения; они даже не создавали собственно­го административного аппарата. Будучи кочевниками по приро­де и убеждениям, татары оставались в степях Юго-Восточной Европы, вне пределов Руси. Они удовлетворялись признанием своей власти и регулярной данью. В течение почти тридцати лет татарские чиновники — баскаки — занимались сбором дани с русских городов. Позднее (точная дата не установлена) сбор да­ни стал поручаться русским князьям, в частности тому из них, кому хан жаловал титул Великого князя — привилегию первенст­ва на Русской земле. Таким образом, Русь, как и раньше, продол­жала управляться своими князьями, в соответствии со своими законами и традициями. Но если ее внутреннее развитие не прерывалось, то все же оно было значительно замедлено. Наци­ональной гордости был нанесен глубокий и непоправимый удар. Князья, вынужденные ездить в ханскую столицу на Волге (Са­рай) или даже к великим ханам в Монголию, чтобы получить грамоты на свои наследственные владения или титул великого князя, испивали полную чашу унижений. Довольно скоро они стали добиваться поддержки завоевателей против своих же со­братьев-князей в нескончаемой борьбе за территории и власть.

В Золотой Орде, как называлось татарское государство, тяж­-

16

бы решались далеко не в соответствии с образцами правосудия, присущими традиционному русскому праву, а при помощи под­купа или посредством политического самоуничижения. Таким образом, очевидно, что татарское иго способствовало демора­лизации и снижению политической этики. О том красноречиво свидетельствует каждая страница летописей этого периода.

Церковь и завоеватели

Первая реакция религиозного сознания на постигшую Русь катастрофу была двойственной. С одной стороны, доминирую­щей нотой было признание справедливого суда Божьего. Неслы­ханное уничтожение русских дружин, одной за другой, из-за со­перничества и раздоров между князьями явно указывало на гнев Божий, обрушившийся на Русь за ее грехи. Вот оценка летопис­ца-современника:

«Но уже бяше Божию гневу не възможно противитися, якоже древле речено бысть Господем Исусу Навину, егда веде я Господь в землю обетованную, тогда рече: Аз послю на ня прежде в вас недоуменное, и грозу, и страх, и трепет. Такоже и прежде сех от нас Господь силу отня, а недоумение и грозу и страх и трепет вложи в нас, за грехи наша...» ^а

С другой стороны, чтобы пролить целительный бальзам на на­циональную рану, рассказывались легендарные истории о по­двигах горстки героев. Особенно богато такими легендами бы­ло Рязанское княжество. Один повествует о благоверной княги­не Евпраксии, выбросившейся из окна высокого терема вместе с маленьким сыном, чтобы избежать рабства и насилия над со­бой. Главным же героем Рязани был Евпатий Коловрат, кото­рый с несколькими соратниками сражался против огромной ар­мии Батыя до тех пор, пока все его люди не были перебиты. Буд­то бы сам Батый восхищался храбростью Коловрата и даже ска­зал с сожалением: «Если бы такой вот служил у меня, держал бы его у самого сердца моего» В эпических сказаниях Рязани мы

^а Лаврентьевская летопись // Полное собрание русских летописей. Т. 1. Мос­ква, 1862. (На самом деле «Тверская летопись», под 1339 г. — Прим. переводчика).

^b Повесть о разорении Рязани Батыем. Изд. И. И. Срезневский. Сведения и за­метки о малоизвестных и неизвестных памятниках, Гл. 39 // Сборник Отделе-

17

находим отголоски рыцарских идеалов киевских времен, тех са­мых идеалов, что отражены в летописях XII века и в знамени­том «Слове о полку Игоревом».

Некоторые из князей, убитые в битвах с татарами или в плену, были позднее канонизированы как святые мученики; среди них Юрий Всеволодович, великий князь Владимирский, его племян­ник Василий и особенно почитаемый князь Черниговский и Ки­евский Михаил. Позже у нас будет возможность изучить свиде­тельства их житий.

Несмотря на удар, нанесенный татарами, русская националь­ная гордость нашла некоторое утешение в воспоминаниях о бы­лой славе земли Русской; память о ней сохранялась в никогда не прерывавшихся трудах летописцев, равно как и в необычном литературном фрагменте, известном как «Слово о погибели зем­ли Русской». ^a

Но все же преобладала тема заслуженного наказания и необ­ходимости покаяния. Призывы к покаянию составляют содер­жание пяти из семи сохранившихся проповедей Серапиона, епископа Владимирского, написанных около 1257 г. Подобно древним пророкам Израиля, он резок и неутомим в призывах осознать глубину постигшего Русь несчастья:

«Сила наших князей и воевод исчезла, воины наши, страха исполнясь, бежали, множество братий и чад наших в плен увели; многие города опустели, поля наши сорной травой поросли, и величие наше унизилось, великолепие наше сгинуло, богатство наше стало добычей врага, труд наш неверным достался в на­следство, земля наша попала во власть иноземным; в позоре мы были живущим окрест земли нашей, в посмеяние — для наших врагов»^b.

ния русского языка и словесности. Т. 1. СПб., 1867. С. 88. (Цит. по: Памятники литературы Древней Руси. XIII век. Под ред. Д. С. Лихачева. М., 1981. — Прим. переводчика). См. также: Орлов А. С. Героические темы древнерусской литера­туры. Москва и Ленинград, 1945. С. 107.

^а Слово о погибели Русския земли. Изд. X. М. Лопарев // Памятники древней письменности. Т. 84. СПб., 1892. (См. также: Памятники литературы Древней Руси. XIII век. С. 130. — Прим. переводчика).

^ь Серапион. Слово III // Петухов В. В., ред. Серапион Владимирский, русский проповедник XIII века. СПб., 1888. Прибавление. С. 8. (См. также: Памятники литературы Древней Руси. XIII век. С. 449. — Прим. переводчика).

18

Несмотря на то, что прошло уже много лет, острая боль, при­чиненная варварским завоеванием, не утихает. «Вот уж к сорока годам приближаются страдания и мучения, и дани тяжкие на нас непрестанны, голод, мор на скот наш, и всласть хлеба свое­го наесться не можем... Кто же нас до этого довел? Наше безве­рие и наши грехи, наше непослушание, нераскаянность наша!» ^а

Примечательно (и это вполне в духе древней русской Церк­ви), что в перечне грехов, за которые постигло русский народ Божье наказание, Серапион на первое место ставит грехи соци­альные: «...греховные и безжалостные суды, неправедное лихо­имство и всякого рода грабежи, воровство, разбой и грязное прелюбодейство... сквернословие, ложь, клевета, божба и доно­сы и прочие сатанинские деяния...»^b Необходимым следствием социального содержания обвинения является и социальный ха­рактер покаяния, к которому призывает проповедник: «Любовь к Богу проявим, слезы прольем, милость к нищим по силе сотво­рим, если сможете бедным помочь — от бед избавляйте» ^с. Эти слова епископа Серапиона показывают, что он был истинным представителем древнего киевского христианства, в его самом лучшем, евангельском, обличии. Он, как мы увидим дальше, принадлежал к разряду просвещенных иерархов.

Между этими двумя полюсами — отчаянным сопротивлением свирепому завоевателю и смиренным принятием поражения и рабства как справедливого наказания Божьего — Русь прожила почти столетие, пока наконец не прекратились татарские набе­ги и страна начала думать о возможности освобождения.

Различные политические позиции, усвоенные русскими кня­зьями, нашли религиозное выражение в различных направлени­ях агиографических документов. Среди канонизированных кня­зей некоторые погибли как мученики за веру или как защитники своего народа. Помимо св. Михаила Черниговского, самого зна­менитого из князей-мучеников, был еще Михаил Тверской, ос­мелившийся поднять мятеж против татар спустя более чем шестьдесят лет после завоевания Руси; он был казнен в татар­ской столице в 1319 году. ^d С другой стороны, почитаются свя-

^а           Там же. С. 5. Слово II.

^ь           Там же. С. 2. Слово I.

^с           Там же. С. 6. Слово II.

^d           Полное собрание русских летописей. Т. XV. СПб., 1863. С. 411-412.

19

тые, чьи жития обнаруживают промонгольские тенденции. Ве­личайший из них — князь Александр Невский, для которого на­иболее серьезным врагом был Запад. Его победы над шведскими и немецкими крестоносцами сделали его национальным геро­ем, но за свои западные подвиги он был вынужден платить безус­ловным подчинением ханам. ^a Другой канонизированный князь, святой Феодор Ярославский, был изгнан из своего города и на­шел убежище в Орде, где прожил многие годы, женился на та­тарской княжне и в конце концов вернул себе Ярославль при по­мощи монгольского войска. ^b Третий святой сам был монголь­ским князем, родственником Батыя, принявшим крещение. По­селившись в Ростове, он основал монастырь, обеспечив его бе­зопасность тем, что даровал ему землю и привилегию неприкос­новенности. Спустя много поколений, когда русские князья пы­тались нарушить эти привилегии монастыря, была составлена «Повесть о Петре, царевиче Ордынском», в которой неприкос­новенность монастырских владений доказывалась ссылкой на ханский ярлык ^с.

Это пример курьезной ситуации, в которой татары выступают защитниками Церкви. Действительно, ростовский случай не был единичным; он свидетельствует об общей тенденции мон­гольской политики. Чингисхан заповедовал своим преемникам терпимость по отношению ко всем религиям завоеванных наро­дов. Мусульмане, буддисты и христиане равно пользовались за­щитой со стороны завоевателей-язычников; татары были обра­щены в ислам лишь в середине XIV столетия. Основной причи­ной подобной терпимости была искренняя вера татар в дейст­венность молитв о благосостоянии ханов, возносившаяся духов­ными лицами всех исповеданий. В обмен за молитвы ханы Золо­той Орды даровали Русской Церкви большие экономические и юридические привилегии: духовенство освобождалось от пода­тей; епископам предоставлялась юридическая власть над духо-

^а Мансикка В. Житие Александра Невского: разбор редакции и текст // Памятники древней письменности и искусства. Т. 180. СПб., 1913.

^b Серебрянский Н. И. Древнерусские княжеские жития // Общество истории и древностей Российских при Московском университете. Чтения. № 254. Москва, 1915.

^с Повесть о Петре, царевиче Ордынском // Православный собеседник. № 1. Казань, 1859.

20

венством. Никогда ни до, ни после монгольского владычества Церковь не пользовалась такими привилегиями, и митрополи­ты Московские бережно хранили в своих архивах так называе­мые ярлыки — ханские грамоты ^а.

При таких обстоятельствах Церковь в течение длительного времени не принимала никакого участия в национальном сопро­тивлении. Тяжелые поборы, бывшие главной причиной народ­ных восстаний. Церкви не касались. В некоторых местах, как, например, в Твери в 1339 г., отдельные епископы, будучи тесно связаны с местными князьями и населением, оказались втянуты­ми в антитатарское движение ^b. В целом, однако, епископы, осо­бенно митрополиты, вели себя по отношению к завоевателям весьма осторожно, в своих молитвах за «царей» — они употреб­ляли по отношению к ханам такой титул — они утверждали долг всех повиноваться Богом установленной власти. Это отноше­ние изменилось только во второй половине XIV столетия, когда Москва почувствовала себя достаточно сильной, чтобы начать политику национального сопротивления.

Влияние татар на социальную и нравственную жизнь оценива­лось русскими историками по-разному. Как правило, на татар сва­ливалась ответственность за все грехи и недуги древне-москов­ской жизни: культурную отсталость средневековой Руси, грубость нравов, бесправное положение женщины и т. д. В религиозной сфере их влиянием объяснялись ритуализм и материализм, вытес­нившие более духовное, евангельское понимание христианства; в социальной и политической сферах автократия царей и общее порабощение всех классов тоталитарным государством также ча­сто приписывались татарскому наследию. Анти-либеральная реак­ция среди русских интеллектуальных кругов в эмиграции вызвала к жизни идеи совершенно противоположного направления. Так называемая «евразийская» школа 1920-х годов восхваляла Мос­ковское государство, основывавшееся на принципе всеобщего «служения» и соответствующей социальной этике. Ритуализм провозглашался источником социальной энергии и наиболее ти­пичной и ценной чертой русской религии. С другой стороны, ис-

^а Приселков М. Д. Ханские ярлыки русским митрополитам // Записки историко-филологического факультета. Т. 33. СПБ., 1916. С. 1-115.

^b Полное собрание русских летописей. Т. XV. СПб., 1863. С. 418-420.

21

торики этого направления подчеркивали близость данного типа общества и религии к мусульманскому миру. Согласно этой точке зрения, Чингисхан считался фактическим создателем Русского государства, цари московские — наследниками ханов, а русское православие — религиозным аналогом ислама тюркского типа.

Следует пока воздержаться от того, чтобы принять ту или иную сторону в данном споре. Обрести ключ к решению пробле­мы может только анализ религиозных и нравственных течений средневековья. Мы не можем дать ответ до тех пор, пока не за­вершим наше исследование. Однако вначале должны сделать два замечания, необходимые для общей ориентации.

Первое касается непосредственного отражения татарского завоевания в религиозной жизни. Картина была удручающая. У нас нет оснований не доверять обличениям Серапиона, утверж­дающего, что, несмотря на устрашающие проявления Божьего гнева, в народе не видно никакого улучшения. Следующий факт говорит сам за себя. В течение почти трех четвертей столетия после завоевания не было зафиксировано ни одного святого по­движника, ни одного основателя монастыря. За этот период ни­кто не был канонизирован, за исключением нескольких князей. По-видимому, основным орудием этих несчастных поколений была не молитва, а меч. И только во второй четверти XIV столе­тия возникает новое монашеское движение — в масштабе, не­слыханном в древне-киевские времена.

Второе замечание, которое отчасти предвосхищает общий вывод, состоит в том, что в полной мере влияние татарского правления стало ощущаться лишь в более поздний, Московский период, после освобождения от ига — что выглядит довольно па­радоксально. До тех пор, пока татары считались национальным врагом, моральная реакция была достаточно сильна, чтобы про­тивостоять искушению им подражать. Однако с середины XV ве­ка татары, крещеные и некрещеные, стали в большом количест­ве стекаться на службу к великому князю Московскому. Они про­никали в ряды мелкопоместного дворянства и даже высшей зна­ти. Спустя столетие Иван Грозный, покоритель Казани и Астра­хани — двух татарских государств, положил начало развернуто­му наступлению на Азию. И чем глубже проникали русские в ев­разийский континент, тем сильнее поддавались его роковым ча­рам, отразившимся на характере цивилизации.

22

Политическая и социальная структура

Влияние татар ощущалось не в равной степени в различных политических регионах, на которые разделилась Русь. Самым первым и непоправимым был раскол между Восточной и Запад­ной Русью, или, если воспользоваться этнической терминологи­ей, между Великой Русью на востоке и Малой Русью (или Украи­ной) и Белой Русью на западе. Татары так никогда и не смогли завоевать западные русские княжества, расположенные на пра­вом берегу Днепра и далее на западе, хотя беспощадно опусто­шили южные земли. После катастрофы 1240 г. Галич, самая за­падная русская территория, пережил блестящее, хотя и кратко­временное возрождение; князь Даниил был даже увенчан титу­лом великого князя. Но западные русские, отделенные от вос­точных братьев, в конце концов оказались слишком слабыми, чтобы противостоять натиску соседей, и постепенно влились в состав Литвы и Польши, объединившихся в 1386 г. в единое го­сударство под управлением общей королевской династии. Поля­ки, римо-католики, завоевали Галич и Волынь в первые годы XIV столетия. Литовцы, населявшие леса и болота между Русью и Польшей, были во времена татарского нашествия язычника­ми. В течение одного столетия или немногим более ^а им удалось без особых военных усилий и небольших разрушений подчи­нить одно за другим несколько русских княжеств — Полоцкое, Смоленское, Киевское, Черниговское и другие. Литовские заво­еватели вскоре подпали под культурное влияние своих более ци­вилизованных подданных. Русский стал официальным языком Литовского государства, русское право и русские институты со­ставили основное содержание литовского Статута (конститу­ции). Часть литовской аристократии была полностью русифи­цирована. В вопросах религии литовские князья в течение неко­торого времени колебались между русским православием и за­падным католицизмом, но когда литовский великий князь Ягайло (Ягелло) был избран королем Польши при условии, что при­мет католическую веру, выбор был предрешен.

Великие князья литовские стали католиками, хотя значитель­ная доля литовской знати, включая некоторые семейства княже-

^а Смоленск был захвачен литовским князем Витовтом только в 1404 г.

23

ского происхождения — литовские (Гедиминовичи) и русские (Рюриковичи), оставались православными. В течение длитель­ного времени не наблюдалось попыток насильственного обра­щения; православные русские в Галиче и Польше также не пре­следовались. Это был счастливый период религиозной свободы в средневековом мире. Однако различия между Польшей и Лит­вой, хотя последние и были объединены общей правящей дина­стией, были весьма значительными. Польша была католической страной с западной латинской культурой; Литва же была, в ос­новном, православной и русской. Жившие в Литве русские ис­поведовали особый, русско-литовский патриотизм, и их ни в ко­ей мере не привлекала судьба восточных, «московских», рус­ских. Это давало повод литовским князьям думать о расшире­нии границ своих владений на восток, с тем, чтобы в конце кон­цов объединить под своей эгидой все русские земли. Так нача­лась длительная вражда между Литвой и Москвой; и здесь и там предпринимались попытки объединить русские княжества во­круг одного из двух возможных политических центров — Вильно или Москвы. Связь с Польшей в первом случае или с татарами во втором, различные формы правления — западный феодализм с парламентом и политической свободой для аристократии или централизованная восточная деспотия — обостряли конфронта­цию. Одно обстоятельство существенно перевешивало в пользу Москвы. Азиатский мир не угрожал и не представлял никакой опасности для православия, в то время как римо-католические князья Литвы и короли Польши были в глазах русских еретика­ми; по понятным причинам русские не смогли преодолеть недо­верие к инославному Западу.

В данном томе мы рассматриваем только восточное, или вели­корусское общество. В течение двух веков, пятнадцатого и шест­надцатого, Западная Русь почти не заявляла о себе. Не сохрани­лось никаких литературных памятников; все, что мы имеем от западнорусской литературы того времени, — это юридические документы и скудные летописи. В XVI веке наступило западное возрождение, которое затем в XVII веке оказало мощное влия­ние на Московскую Русь.

Возвращаясь к Великой Руси, которая, находясь под татар­ским игом, более или менее свободно развивала свою культуру, мы должны помнить о глубоких социальных и духовных разли-

24

­чиях на различных ее территориях. Последние молено разбить на три типа: 1) владения удельных князей; 2) вольные города Новгород и Псков; 3) владения великого князя Московского.

Раздробление феодальных земель продолжалось и усилива­лось среди плодовитых потомков дома Рюрикова. Все русские князья были Рюриковичами, хотя кровная связь между ними уже была несколько ослаблена и оказывала все меньшее значе­ние как объединяющее начало в масштабе всей нации. Князья перестали переходить из одного города в другой; они оседали в своих уделах, и родовой принцип наследования, включавший в себя право побочного наследования, был полностью вытеснен семейным правом перехода владений от отца к сыну: каждый удел стал независимым государством.

Поскольку не существовало права первородства ⁴, дробление уделов дошло в XV веке до того, что уделы стали мало отличать­ся по своим размерам от боярских поместий. Гораздо в большей степени, чем в Киевской Руси, в экономической жизни населе­ния и в политической линии князей ведущую роль стало играть сельское хозяйство. Основу экономической мощи составляли колонизация, вырубка девственных лесов, использование сво­бодных крестьян в качестве рабочей силы. Торговля, конечно, не исчезла, но стала более ограниченной. Торговля с Византией утратила свое прежнее значение не столько из-за татарского ига, сколько из-за перемещения торговых путей в Восточной Ев­ропе во времена крестовых походов. Все же, для внешней тор­говли оставались открытыми три главных пути: восточный — че­рез Волгу и Золотую Орду; южный — через Крым, где генуэзцы основали свои колонии (Каффа), и западный — через Балтий­ское море к городам немецкой Ганзы. Последний путь использо­вался Новгородом — единственным местом на Руси, где торго­вая деятельность глубоко затрагивала социальную структуру и жизнь населения. В остальных местах преобладала сельскохо­зяйственная модель.

Однако процесс раздробления Руси на княжеские уделы час­тично компенсировался противоположным движением — интег­рацией малых уделов в большие территории, каждая из кото­рых управлялась своим великим князем. Вначале был только один великий князь во Владимире; он назначался ханом Золо­той Орды; но Владимир и другие города, к нему примыкавшие,

25

так и не смогли полностью оправиться от разрушений, нанесен­ных им в 1237 году. Владимир сам по себе перестал быть удель­ным княжеством и присоединялся к владениям того, кто полу­чал титул и права великого князя, причем местонахождение и центр власти последнего оставались в пределах его собственно­го наследственного удела. Право на титул Великого князя Влади­мирского и всея Руси стало предметом соперничества среди на­иболее могущественных княжеских линий. Это были, главным образом, князья, владевшие новыми городами, которые возник­ли вскоре после татарского вторжения: Тверью, Москвой и Нижним Новгородом. Кроме Великого князя Владимирского, стали появляться и другие великие князья — главы удельных кня­жеских домов в Твери, Рязани, Нижнем Новгороде, Суздале. Хо­тя в этой борьбе наиболее преуспела Москва, в XV веке Рязань и Тверь все еще оставались полностью независимыми. Каждое из этих великих княжеств представляло собой отдельный мир, со своими историческими традициями, отраженными в местных летописях, местным династическим патриотизмом и местными святынями. Князья стали менее воинственными и не столь без­рассудно удалыми, как в Киевский период. Они больше заботи­лись об экономическом благосостоянии своих земель, которые перестали быть предметом взаимного обмена. Однако феодаль­ный дух чести и доблести не исчез полностью.

Новгород, называвшийся Великим (в отличие от других мно­гочисленных городов с тем же названием), не был просто одним из городов среди многих других. Это был политический центр огромной территории, превосходившей по своим размерам все другие княжества Великой Руси, вместе взятые. Ему принадле­жал весь север Руси от Балтийского моря до Урала и даже за Ура­лом. Правда, эта огромная территория была редко заселена и состояла, по большей части, из лесов и болот, но леса давали ценные меха — главный предмет экспорта из Новгорода. Благо­даря торговле с немецкой Ганзой в Новгороде скопились огром­ные богатства, что резко выделяло его на фоне общей бедности Руси. Городом правила могущественная аристократия, причем между знатными семьями постоянно велась борьба за власть. Тем не менее, политический строй в Новгороде был демократи­ческим и республиканским. Таким образом, в некоторых отно­шениях Новгород был подобен итальянским средневековым

26

коммунам. В Новгороде был и князь, но он был не правителем города, а военачальником, игравшим весьма ограниченную роль в отправлении правосудия; избирался он из среды много­численных русских Рюриковичей. Его власть не была ни наслед­ственной, ни пожизненной. При первой же ссоре с новгород­скими гражданами они «указывали ему путь вон». Перед вступле­нием в свои права он «целовал крест», то есть давал клятву со­блюдать все права и привилегии Новгорода. Центральным орга­ном власти — законодательной, административной и юридичес­кой — было общее собрание граждан (вече), избиравшее всех должностных лиц (тиунов). Новгород был «прямой» демократи­ей без какой-либо представительской системы. Это было его главной слабостью, так как на буйных вечевых сборищах нор­мальное обсуждение государственных дел было невозможно и споры часто заканчивались потасовками и кровопролитием.

Другой слабостью Новгорода была его зависимость от поста­вок зерна, ввозимого из «нижних», то есть юго-восточных, рус­ских земель. Именно поэтому Новгород не мог разорвать на дли­тельное время отношения с великим князем Руси; результатом такого конфликта стал бы неминуемый голод. Этот вольный го­род на практике был вынужден призывать на службу князей — сыновей или других родственников великого князя, а в XV веке он даже призвал самого великого князя, который, в свою оче­редь, послал туда наместника. Тем не менее, несмотря на такие недостатки, Новгород оставался вольным городом до 1478 года. При всех слабостях прямой демократии, Новгород в течение более двухсот лет был самой свободной, самой богатой и самой культурной частью Руси. Как православная республика он был уникальным политическим явлением в восточном мире.

Псков, бывший одним из подчиненных Новгороду городов, в XIV веке стал независимым, получив наименование «младшего брата» Новгорода. У него были свои собственные выборные, а не наследные князья; его строй был демократическим, подобно новгородскому. Поскольку его территория граничила с владени­ями Тевтонского ордена, Псков был русским форпостом, вовле­ченным в постоянную оборонительную войну против немецкого «похода на Восток». Это наложило определенный — воинствен­ный и авантюрный — отпечаток на характер этой торговой рес­публики, отчетливо отразившийся в местных летописях и не­-

27

многих сохранившихся произведениях псковской литературы.

Московское княжество возникло последним в феодальном ми­ре Великой Руси. В XII веке Москва была еще деревней, в XIII ве­ке — пограничной крепостью Владимирского княжества. То, что она досталась младшему сыну Александра Невского, Даниилу, указывает на ее малое значение. Однако сыновьям Даниила Юрию и Ивану Калите († 1341) удалось одолеть Тверь в борьбе за обладание титулом Великого князя, и с тех пор, за исключе­нием некоторых кратких периодов, Москва удерживала главен­ствующее положение над всей Русью (имеется в виду только Ве­ликая Русь). Этот поразительный успех был достигнут, прежде всего, благодаря хитрой политике по отношению к татарским ханам. На протяжении трех поколений московские князья были послушными подданными ханов. Они никогда не участвовали в мятежах и охотно помогали их подавлению. Такова была причи­на относительного спокойствия и порядка в московских землях, и это привлекало сюда множество переселенцев из других разо­ренных земель.

Наверняка это было единственной причиной, по которой ми­трополит Петр, уроженец украинского Галича, предпочел Моск­ву в качестве своей резиденции почитаемому, но разрушенному Владимиру. Его преемник Феогност, грек по национальности, утвердил это перемещение кафедры (формально еще называв­шейся Киевской). С этого времени главы Русской Церкви всей душой поддерживали все политические притязания преемни­ков Калиты. Митрополит Алексий, русский по рождению, даже выполнял роль регента во время малолетства князя Димитрия (Донского). Отныне интересы Церкви неизменно отождествля­лись с интересами Московской династии, несмотря на частые протесты патриархов Константинопольских и некоторых епис­копов. Московские князья, усиливавшиеся благодаря поддерж­ке татар и Церкви, стали проводить политику постепенного рас­ширения своих владений.

Для этих целей годились любые средства — от покупки или по­лучения дарственной по завещанию до прямого или косвенного насилия, включая давление, захват, клятвопреступление, преда­тельство. При помощи такой политики в течение всего XIV сто­летия они создали самое большое (после Новгорода), самое мо­гущественное и наилучшим образом организованное княжество

28

на Руси. В управлении государством были использованы многие административные приемы, заимствованные у татар. Влияние Москвы ощущалось на всей территории Руси. В конце концов московский князь Димитрий дерзнул в 1380 году бросить вызов хану и одержал над ним победу в Куликовской битве. Это был преждевременный успех, за которым последовал длительный период упадка, задержавший дальнейшее развитие Москвы. Сын Димитрия Василий, женившийся на литовской княжне, жил под протекторатом своего могущественного тестя Витовта. Его внук Василий II Темный вынужден был вести длительную и трудную борьбу со своими родственниками из той же династии.

Церковь также, благодаря нерусским митрополитам — болгари­ну Киприану и греку Фотию, временно высвободилась из-под вли­яния Москвы и ее династических интересов. Вновь был возрож­ден общерусский и даже вселенский характер Церкви. Но это бы­ла лишь временная передышка. Во второй половине XV века Иван III, благодаря чрезвычайно стремительной последователь­ности событий, отчасти захватил, отчасти мирным путем присо­единил несколько оставшихся удельных княжеств (Тверь, Ростов и Новгород). Он был первым автократическим правителем Вели­кой Руси, хотя и не принял титул царя. Однако его амбиции пош­ли еще дальше. Он женился на византийской принцессе Софье Палеолог, племяннице последнего византийского императора, и с минимальными усилиями сокрушил последние остатки зависи­мости Москвы от слабых ханов Золотой Орды (1480).